Правда имеет много лиц

      В окне было уже темно, и время показывало почти одиннадцать вечера, когда Савада откинулся на кресло, мелко и часто дыша. Тело дрожало, а из рук секундами ранее выпало перо. Плата за отсутствие боли и полного контроля над телом настигла весьма неожиданно. Ожидаемо по пройденному времени, но неожиданно по количеству боли. Встать или пошевелиться лишний раз было невозможно, даже слабое дёрганье отзывалось эхом агонии по всему телу. И так будет ещё минут пять. Пять минут полной недееспособности и слабости, за время которой его могут убить. Мысли были отрицательными, полностью игнорируя, что сейчас, пока он Босс влиятельной семьи, никто не посмеет напасть — отсутствие рядом людей, кому Савада действительно доверяет, которые помогут, было ошеломляюще-негативным. Быть таким уязвимым без какой-либо поддержки — невыносимо, почти хуже, чем боль, расходящаяся по телу. Когда-то, чтобы научиться этой технике, учитель заставлял лазить по горам, а на вершине сбрасывал вниз, ломая кости. Это было одно из первых и обязательных умений, для дальнейшего обучения. Как говорил сам наставник: «если тебе будет плохо — пригодится». Пригодиться-то пригодилась, но вот обратная сторона подразумевала потом испытывать всю боль, игнорируемую до этого, в одном коротком импульсе. Было чудовищно больно. Да, Феникс, за свои несколько тысячелетий существования, стал весьма распространён и улучшен — теперь не нужно было находиться на грани жизни и смерти, чтобы можно было использовать его, но научиться ему было всё так же сложно, как, впрочем, и всему, что показывал учитель. По слухам, чтобы научиться этой технике, нужно обладать нечеловеческой выносливостью. В действительности, нужно быть невероятно везучим и упрямым. Нужно не умереть в первые секунды приземления и пытаться, иметь просто огромное желание жить, чтобы попытаться встать. Когда ты вставал, ты уже мог на чистом инстинкте откинуть боль в заднюю часть разума. В те секунды и определялось, сможешь ли ты выжить и стать мастером боя или просто останешься балластом. Савада был балластом. Выжил, но двигаться не мог, встать не мог, все девять раз не мог. На восьмую попытку почти умер, на девятую смог, не встав сразу, так и валяясь в крови, не слыша, не видя, смог овладеть техникой на чистом упрямстве и нежелании возвращаться в свою унылую жизнь. Это была предпоследняя возможная попытка для него, и Тсуна не мог её провалить. На чистом желании не видеть слёз матери, окажись он вновь в больнице, на чистом желании, чтобы учитель гордился им, получилось отбросить боль в сторону и встать. Проигнорировать всю боль от ещё не заживших ран и от новых, встать, хотя ноги были сломаны, встать, хотя сломано было всё. Тогда, кроме полного, но неправильного овладения Фениксом, получилось также полно и неправильно овладеть пламенем. Игнорировать боль должно было получаться по собственному желанию, как и прекращать использование техники, а в итоге, кроме выбранного времени игнорирования, оно также получалось спонтанно, прекратить самому использование техники не получалось вовсе, длилось игнорирование пару часов и прекращалось самостоятельно. С пламенем дела были ещё хуже. Из-за поставленной блокировки в детстве, высвободить его получалось только поверх кожи, не более, что было совершено бесполезно. Короткий импульс атаки или улучшенная регенерация, но не более. Никакого управления элементом гармонии, свойственного всем Небесам, никаких Хранителей. Он просто был виден на радаре огромным сгустком, но ощущений никаких не вызывал. Совершенно бесполезный обладатель редкого элемента, который не может привлечь внимание других элементов необходимых для баланса.       Воспоминания были жуткими, вызывающими страх из подсознания, пробуждая желание оказаться в другом месте, не здесь, где нужно было блокировать свои способности и применять Феникс по такой ерунде, как сломанные руки. Даже если полностью недееспособные руки. Из-за боли и из-за страха, собственное дыхание казалось ужасно хриплым и громким, говорящим о бесполезности, говорящим, где он находится. Глаза закрыты, не двинуть ни пальцем, если умирать, то именно сейчас, когда полностью бесполезен.       Слух улавливает тихое жужжание, вибрацию в кармане, и негатив, что, казалось, полностью поглотил разум стихает, разбивается о свет в комнате, о тишину в целом. Руки дрожали, пальцы почти не сгибались, но по сравнению с болью от сломанных рёбер и позвоночника, это была слабая боль. Взгляд расфокусирован и определить, чей же это был номер — невозможно, как и непонятно, что за смс прислали. Мысленное предположение говорило, что от друзей, а чутьё, что от учителя, откуда-то всегда знающего, когда ему действительно хреново.       По прошествии нескольких минут становится ясно, что сообщение действительно от учителя, коротко гласящее, что он им гордится. Взгляд наполняется теплом, и Тсуна, пусть только и с пятого раза, но всё же отправляет благодарность в ответ. С пятого раза без ошибки. Учитель — удивительный человек. Для Савады именно он был отцом и примером для подражания всю жизнь, с момента знакомства. Позднее появились и другие личности, заслуживающие уважение и имеющие на него большое влияние, но имели самый высший рейтинг только несколько. Люди, которые могут заставить делать даже то, что он не хочет, были только учитель и его друг. Больше никто не имел на Саваду такого влияния, несмотря на разнообразное количество знакомых. Даже мама и собственные дети не могли повлиять столь сильно на него. Когда ответное сообщение было отправлено, оглядев уже проделанную работу и растекающееся пятно чернил, Тсуна чуть выдохнул. Боль ещё расходилась по телу, но двигаться уже можно было вполне осознанно. Негатив заменился спокойствием и сосредоточенностью, сейчас не нужно было себя корить, нельзя было. Когда Савада обвинял себя в никчёмности, учитель обвинял себя в его неправильности, считая, что если бы он заметил, что пламя есть и запечатано, то многих проблем можно было бы избежать. Тсуне избежать. Учителя Савада не винил, даже мысль не мелькала, потому сообщение полностью отогнало плохие мысли и воспоминания в сторону. Не хотелось, чтобы учитель обвинял себя, значит нельзя было даже думать негативно.       Перо отправилось в надлежащее ему место, а документ — к стопке законченных. К счастью, пятно не задело текст, больше стол, но пара капель действительно странной жидкости, выводящей всё и вся, исправили и этот недостаток. Слишком часто попадали на деревянные поверхности трудно выводимые вещества, будь то кровь или чернила, да даже та же краска — необходимость говорила носить маленькую бутылку с собой. Движения были косыми, кривыми, от каждого действия словно мелкие иголки впивались в конечности, как бывает, когда тело затекает от долгого неподвижного состояния. Стопка опустилась рядом, к своим сородичам, опираясь о стену, возвышая третью башенку над двумя другими. Присутствие разобранных документов в столь позднее время приносило немного удручающие мысли — много удручающие мысли — отдавалось отголоском в мозгу, что Альберт всё же мёртв. В течение всего дня от няньки не было ни слуху, ни духу, вчера после встречи тоже, но если вчера можно было определить его присутствие ненужным приходом к Саваде, то сегодня уже действительно выглядывал прозрачный намёк на его смерть. Чутьё говорило, что беспокоиться не нужно и только это успокаивало, только оно останавливало от звонка и вопроса беспокойства.       Часы показывали почти половину двенадцатого, говоря прекратить уже засиживаться допоздна и отправится спать. Спать хотелось средне, но заниматься документами не хотелось вовсе, да и не получится ближайший час держать в руках перо, а потом, когда уже получится, будет дрожать почерк. Непозволительная слабость для Босса. Хотелось вздохнуть и перестать строить из себя крутого мачо, а вернуться к образу неуклюжего, но обаятельного актёра, способного скопировать любой характер по желанию. Если бы ещё в театральную школу взяли, то точно можно было бы объявление делать о своём мастерстве, а так, простой мастер перевоплощений. Тоже неплохо, но не так круто как могло быть. Раз нет смысла сидеть в кабине, то соответственно пришлось отправиться в спальню, другого пути не было. Заняться здесь больше ничем нельзя было, в столь позднее время — только документами или сном. Была, конечно, ещё мысль сходить перекусить, но не хотелось никого тревожить, хотя есть и хотелось. После обсуждения предстоящего празднования, Савада отправился сразу в кабинет, продолжая разбор документов, даже не собираясь идти ужинать. Сейчас мнение не изменилось, не хотелось идти ранее не только из-за дрожащих рук, скорее, они служили этаким оправданием, не хотелось есть в одиночестве. Вчера, даже проведя с ребятами весь день, расставшись не более чем за двадцать минут до восьми вечера (времени ужина), Савада так и не смог запихнуть в себя ни кусочка еды. В столовой он был один, накрыли только на него. Тсуна ждал долго, часа два минимум, но так никто и не пришёл. Уныние и раздражение от отсутствия ребят было совершенно ненаигранное, за неделю уже надоело сидеть в тишине, надоело быть одному и даже напряжённое внимание приносило удовольствие, потому и отсутствие кого-либо на ужине привело в скверное настроение. Отбило аппетит вовсе. Сегодня не было настроения видеть тот жалостливо-участвующий взгляд девушек и не хотелось слышать слов, что не стоит так переживать по пустякам. Савада по пустякам не пережевал, но привыкший к круглосуточному шуму вокруг себя, очутившись в подобной зоне отчуждения, оказался как минимум не рад, максимум — захотел залезть под одеяло и забить на всё. Захотел вызвать этот самый шум, чтобы поместье перестало напоминать склеп, а ожило.       В коридорах стояла тишина и никого не было, во многих коридорах уже выключили свет. Темнота не вызывала каких-либо неудобств, но тишина вновь напомнила об отсутствии нужного покоя и тепла, которое обязано быть в любом доме, даже в доме мафии. Скорее всего, все мысли о неудобстве и неправильности своего присутствия вытекали из-за чужеродности нахождения в новом месте, что было в принципе хорошо понятно, но никаким образом не уменьшало беспокойства. Чтобы дойти до спальни, потребовалось не более семи минут, больше чем нужно, но, учитывая дрожь во всём теле, не так-то и долго. Проскользнула мысль, что все трудности, которые он себе напридумывал, существуют только в его голове. Пока видится именно так.       Расстегнуть пуговицы трудно — на каждую потребовалось почти по минуте, просто кошмарной минуте. Тело было потное, а дыхание всё ещё неровное, восстановить контроль над телом полностью ещё не получилось. Единственная причина почему вообще получилось справиться с пуговичками на рубашке, так это бинт на левой руке, который, сжимая руку, помогал её чувствовать. Лёгкая боль от него давала точные границы кожи, из-за чего почти исчезала мысль о поднятии куска мяса вместо рук. Хороший бонус от Феникса был в виде важности кожи. Если именно кожа цела, то независимо от костей можно было двигать конечностями и двигаться самому. Да, криво, но зато движение.       Одежда была небрежно сброшена на пол до почти полного раздевания и только потом сложена как подобает на том же полу. Бинт поддавался легче всего, узелок можно было просто разорвать и уже не сматывать. Использовать третий раз один и тот же бинт было бы противно из-за прилипания к телу от пота, мысль, что нужно было сперва попросить новый, а потом разматывать старый, пришла с опозданием. Медикаменты Савада с собой не брал, как и не нашёл их у себя в комнате. Либо Натсу-сан был чудовищно силён, что ему не требовались даже пластыри, возможно, никогда не оказывался раненым, либо все раны лечил в лазарете, отчего казалось, что это что-то с чем-то. Частично и тот и другой вариант. Чутьё промолчало, видно не зная, как правильно сказать, чтобы он понял. Бинты нужны были позарез. Обезболивающие ладно, необязательны, стерпится как-нибудь, но без бинтов никак. Кроме очевидного, не получится даже сомкнуть нормально пальцы, так всем будут видны осколки костей, что пытаются пробиться с внутренней стороны. Плохо.       Присев на корточки, положив телефон перед собой, Тсуна старался написать сообщение, написать без ошибки. Действия были кривыми и пальцы попадали не на ту букву. Вместо долгого сообщения, объясняющего причины, пришлось отправить короткое «нужен бинт много». Не хотелось сообщать о своих ранах кому-либо, но и завалить миссию по причине гордости — глупо. Было, конечно, поздно, но Савада надеялся, что утром Гокудера сможет занести нужное. Сейчас скорее всего его телефон на беззвучке, да и вряд ли он сразу поймёт от кого смс. Бинт остался на прикроватной тумбочке, как и всё остальное из карманов, а одежда отправилась внутрь корзины в уборной. Промелькнула мысль принять ванну, понежиться в водичке, но, увидев огромную махину, больше напоминавшую мини горячий источник по площади, мысль исчезла. Хорошо хоть душ здесь обыкновенный. Включив воду, Савада одним резким движением оторвал от лица повязку, думая, что нужно бы не забыть обработать рану на лице. Потом, позднее, наверное, утром, когда придёт Гокудера.       Вода почти сразу полилась горячая, заметная по пару за занавеской, но только умывшись, стерев с лица грим, маскирующий усталость и сняв бельё, кидая его в корзину к остальным вещам, Тсуна попал под тёплый поток. Щёку щипало, а по телу вновь прошла дрожь от смены температуры. В Италии было тепло, стояло больше двадцати градусов, но кафель на полу всё равно был холодный, в комнате, из-за работающих кондиционеров, было прохладно, что, учитывая пот на теле, охлаждало уже сам организм. Как люди могли в такую хорошую погоду ходить в костюмах — было просто загадкой века, единственное, что удерживало Саваду от того, чтобы не ходить в более свободной одежде, так это имидж. В гардеробе были одежды не только официальные, пара обычных, не такие, которые привычно носить, но тоже нормальные одежды, правда надеть их было нельзя по одной простой причине — сейчас он Босс и должен соответствовать. Раз весь день занимается делами, значит и выглядеть должен презентабельно.       Вообще, если исключить моменты с повреждением, то всё не так уж и плохо, совсем не плохо. Немного скучно и хочется заняться чем-нибудь весёлым, но, в принципе, всё достаточно хорошо. С советом весело, напряжённо, но весело, по прошествии времени, напряжение уйдёт, стоит только привыкнуть ко всем и можно будет уже проводить с ними время, как с настоящими друзьями. Первые недели нужно только выдержать, а там уже всё будет неплохо. Мысль как-то развеселила, даже вызвала слабую улыбку, стоило вспомнить, как решили организовать праздник.       Вообще, как стало понятно, что вариант с выездом не устраивал никого, а варианты празднования дома нравились всем (нет толпы) планироваться стало быстрее, а с советом ещё и веселее. Гокудера рассуждал серьёзно и смотрел на всё, как стопроцентный лидер, не оставляя ни одного сомнения в своих действиях, отчего празднование больше бы напоминало чьи-то похороны, столь всё серьёзно. Учитывая, что большую часть времени, именно он всё организовывал, не было ничего удивительного, что никому не нравилось праздновать ранее. Ямамото рассуждал наоборот как-то по-детски, словно после детства и не отмечал нормально. Если учитывать, что до двадцати двух он был слишком занят спортом, и празднования у него тогда не было, а подростком у него отсутствовали друзья, и вряд ли Ямамото праздновал с кем-то кроме отца, то, наверное, мечник действительно никогда нормально не отмечал. Детство и плюс четыре-пять праздника с Натсу-саном, остальное всё просто ужасное. Хибари, в отличие от других, не высказал мысли, только сказал, что не хочет толпы и шума. О том, что это не его день рождения все тактично промолчали, и если толпу и учли — по данным, родственников ни у кого нет — то шум будет определённо.       Весьма близко послышался удар двери о стену. Повернув голову, смотря в сторону шума, Тсуна чуть не оказался ранен. К счастью, чутьё вовремя сказало приготовится, и Савада успел зажмурить глаза, чтобы пена не попала. Похоже, пока он тут моется, кто-то решил создать шум в поместье. Следом прозвучал обеспокоенный голос, кого-то определённо зовущий, и прозвучал этот голос как-то слишком близко, на что возникла слабая радость, что он ещё не спит, проснулся бы иначе. Тсуна чуть выдохнул, небрежно взлохмачивая волосы и приоткрывая глаза. Было неудобно пользоваться чужими вещами, но действительного выбора не было — Гокудера этот выбор не дал. Следующий хлопок прозвучал уже в комнате, именно ванной комнате, и Савада тихо пискнул, разворачиваясь. Силуэт двигался быстро, настолько, что стал в глазах опасным. Оружия под рукой не было. Были конечно мысли, что однажды нападение застанет либо в ванне, либо в туалете, но действительно?! Силуэт взмахнул рукой, и Тсуна пригнулся, рука отодвинула дверцу, не разрезая пространство колючим предметом как должна была, но Савада всё равно схватил неизвестного за руку, разворачивая спиной к себе и выворачивая предплечье, заставляя согнуться. Кто бы это не был, он пришёл не с добрыми намерениями. С добрыми намерениями не лезут в душ, где уже кто-то моется. Человек по инерции шагнул вперёд, и Тсуна немного косо также сделал шаг вперёд, зависая на самом конце, не вступая на кафель, оставаясь ещё в пространстве душевой кабинки. Если неизвестный попытается вырваться или сделает ещё шаг вперёд, Савада был уверен, что свалится, пальцы скользили по поверхности поддона, по мрамору. Сопротивление не последовало, только тихое шипение и ругань. Тсуна моргнул, ослабляя хватку и чуть склоняя голову, ибо голос показался чересчур знакомым. Стоило сильнее склониться, улавливая только цвет волос из-за плохой видимости, из-за пара, который вырвался на свободу, как тело в руках дёрнулось. Пальцы ног заскользили окончательно и Савада вскрикнул, зажмуривая глаза, непроизвольно отпуская чужую руку и падая на спину. Надо было понять, что чутьё сказало приготовиться не из-за пены, которую в принципе можно было пережить, а из-за будущих событий. Голова не соприкоснулась со стенкой, как Тсуна опасался — его схватили, обнимая за плечи и туловище. Скорость была удивительна, но, слабо приоткрыв глаза, потому что вода всё ещё лилась, Тсуна понял, что не так-то это и удивительно. Для этого человека не удивительно.       — С Вами всё в порядке?       Даже сквозь льющуюся воду было слышно тихий голос и обеспокоенность в нём. Тсуна кивнул, стараясь сохранить равновесие. Гокудера словам не поверил — это было видно по его серьёзному и осматривающему взгляду. Вода всё ещё лилась, лилась по спине и волосам Гокудеры, увлажняя одежду.       Что только что произошло, как-то не пришло пониманием в мозг, единственное что осталось, так это чудесное спасение и что Гокудеру не стоит опасаться. Чутьё сказало, что он в безопасности. А также напомнило, что он в душе. Причина второго напоминания была непонятна, но стоило Гокудере помочь ему принять сидячее положение, как Савада понял причину, покраснев до кончиков волос. Из губ вырвался тихий писк, и Тсуна схватил Гокудеру за туловище, разворачивая его к себе спиной, думая, что хуже быть просто не может. На сопротивление Тсуна не реагировал, держа крепко, на вопросы не отвечал, всё также моргая удивлёнными глазами и думая, что делать. Попытка повернуть голову в его сторону вызвала новый задушенный писк, и Тсуна резко встал, чудом удержавшись на скользком полу, отпуская тело и разворачивая голову обратно. Дальнейших действий не последовало — это стало сигналом, что Гокудера понял его нежелание видеть его.       — Я-я… душ… я… и… н-нет… нельзя… — слова получились запинающимися и какими-то тихими, но пищащими, самому себе показалась словно говорила маленькая мышка — оправдание было ужасным, — нельзя.       Вдох выдох не помогли прийти к спокойствию, только мысли перестали скакать как бешеные, успокаиваясь. Сердцебиение тоже успокаивалось.       — Спокойно, — негромко произнёс Гокудера, наверняка понявший причину паники, — я уже всё рассмотрел.       — Рас… рас… — спокойные слова вызвали только огромное-преогромное смущение. Кивок воспринялся насмешкой, и Савада вздрогнул, полностью приходя в себя. Ни хрена здесь не плохо, здесь ужасно, — вон, — тихо сказал он, — вон отсюда.       За каким чёртом он понадобился в столь позднее время, даже не промелькнуло в мозгу, оставалось только надеяться, что не специально, чтобы рассмотреть его в душе. Ещё и слово такое подобрал — специально, издевается, ублюдок.       — Я… эээ… Вы просили бинты, поэтому я здесь… — в этот раз слова получились оправдывающимися, не такими безмятежными, как сказанные ранее, и Тсуна вновь вздрогнул, понимая, что идиот. Гокудера просто пытался создать атмосферу, что всё хорошо, он не издевается. В голосе есть нотка беспокойства, значит, как раз тот ничего и не рассмотрел, просто пытался утешить. А ворвался, скорее всего, из-за того же беспокойства, мог, наверное, предположить, что он смывает в душе кровь или что-то в этом роде, не подумал, что своим появлением вызовет смущение. Точно, всё так и было.       Облегчённый вздох, почти вырвавшийся непроизвольно, Савада всё же смог подавить, отпуская Гокудеру. Не хотелось бы, чтобы его работодатель страдал странным фетишом, специально врываясь в душ к людям. Звучало, конечно, как бред, но и не такое в жизни бывает.       — Даже не думай повернуться, — сразу же предостерёг Гокудеру Тсуна, видно уже хотевшего исполнить сказанное, думая, что делать дальше. Да, что Гокудера не извращенец — это хорошо, но проблема в том, что Савада с собой ничего не взял и, кроме полотенца, нет ничего. Полотенце тоже хорошо, но стоять номинально голым рядом с другим всё равно смущало. Даже если другой человек парень, особенно если он… — так, стоп! Гокудера-сан же парень! Значит всё нормально. Это ситуация, как на горячем источнике — ты уже разделся, а твой сосед ещё одетый.       Именно, — кивнул Тсуна, соглашаясь сам с собой — горячие источники.       — Горячие источники? — Тон подразумевал вопрос, и Савада вновь кивнул, думая, что стоит всё же прекратить стоять столбом и разговаривать мысленно, проговаривая пришедшую в слух идею:       — Представим, что мы на горячих источниках. У меня просто развязалось полотенце, а ты ещё не разделся.       — Эм… Мне раздеться…?       — Не стоит, — отказался Тсуна, думая, что вся ситуация один сплошной бред. Гокудера промолчал, наверняка, думая также, ещё и задался вопросом причины его чрезмерной реакции. Тсуна бы задался. Вздох всё же вырвался из груди, и Савада поморщился, обходя Гокудеру и беря полотенце. Одно завязывая на талии, другое передавая Гокудере, на вопросительно-странный взгляд, поясняя:       — Ты промок.       Взгляд не исчез, как и не было принято полотенце из рук.       Розовый окрас смущения только усилился. Было неловко смотреть на Гокудеру, но Савада постарался преодолеть мысленный барьер, взглянув поверх плеча рядом стоящего, замечая до сих пор включенный душ. Оправдываться не хотелось, но выбора не было:       — Меня воспитала мама, и я… вроде как стесняюсь.       Плевать, что уже тридцать, такая ситуация произошла впервые. До этого никогда не приходилось оказываться моющимся в душе, когда в душ врывались. Да никто так не делал. В мафии, наверное, вообще табу на убийство в ванных или туалетах — самим неловко, да и мало ли что увидишь.       Странный взгляд не исчез, только удивления прибавилось, и Савада вновь почти что вздохнул, бросая полотенце на шею Гокудере, а сам выключая душ. Неудивительно, что день заканчивается столь ужасно — начинался он тоже не очень.       — Вы… разве у Вас…?       — Свою личную жизнь я обсуждать с тобой не буду, — тут же прервал собеседника Тсуна. Не хватало ещё и такого счастья. Мало ли, предложит помощь, как делают все знакомые. Помощь в поиске партнёра, а не что-либо ещё.       Душ выключился за несколько секунд, а Гокудера так и стоял, не пытаясь вытереться, стоял вполоборота, пристально смотря. Хотелось что-то сказать, предложить забыть всё здесь произошедшее, но если самому реакция казалась девчачьей, да ещё и подростково-девчачьей, то усугублять было не нужно.       Хотя куда уж хуже? Именно, хуже быть не может.       — Давай сделаем вид, что ничего не произошло, ладно?       На молчание Савада повернулся, в неудобстве повёл плечами, повторяя вопрос.       — Хорошо, — согласился Гокудера. Слова были какими-то машинальными и до сих пор вопросительными, — забудем всё здесь произошедшее.       — Вот и славно, — пробормотал Тсуна, понимая, что разговаривать с Гокудерой сейчас бессмысленно, похоже, у того перегрузка.       Нужно бы выйти из ванной, нужно бы поговорить с Гокудерой, но всё это было неважно — главной проблемой оставались мокрые одежды рядом стоячего. Ладно сам Савада, он то в комнате переоденется, а Гокудера может простудиться, разгуливая по специально охлаждённому поместью. Простудится, и пусть плохой, нервный и пугающий, но тем не менее, помощник, выйдет из игры.       — Слушай, Хаято, сними верхнюю одежду и вытрись нормально, простудишься. — странный взгляд, казалось, стал ещё более странным, и Тсуна увидел, как Гокудера чуть дёргает губой, наверное, не зная, что и сказать.        Молния осознания пришла резко. Тсуна мгновенно понял причину столь странного взгляда и удивления. Внутренний образ оставался всё ещё Натсу-сана, и потому поведение было мягким, совсем не таким, каким должно быть у двух совершенно незнакомых людей. Мысленно ругнувшись, понимая, что это только он может реагировать, как реальный он, а потом действовать будто ничего не произошло, да ещё и строить образ уважаемого человека. Ругательства усилились, и Тсуна спешно отвёл взгляд, думая, как бы выкрутится из столь опасного положения. Гокудера-сан может и беспокоился о его здоровье, миссия и все дела, но такого хамства вряд ли будет терпеть.       — Прости, — спешно проговорил Тсуна, склоняясь в поклоне, небольшом, из-за недостатка пространства, иначе, определённо, поклон был бы на все девяносто градусов, — я прошу прощения, моя реакция была чрезмерная и неправильная, не стоило мне так обращаться с Вами.       Ответ не последовал, хотя и было шуршание, характеризующее движение. Страшно, чёрт возьми. Чутьё продолжало твердить, что всё хорошо, что не стоит беспокоиться, но паранойя напомнила, что Гокудера очень и очень сильный, а также, что Альберт, вероятно, мёртв. Действительно страшно.       — Всё в порядке, Савада-сан, — плеча коснулась рука, с твёрдым намерением распрямить, и Тсуна поддался движению, с удивлением замечая неудобство в языке тела Гокудеры, — Вы можете действовать как Вам заблагорассудится.       Слова принесли облегчение, огромное облегчение, наверняка заметное, что стало понятно по ещё более усиливающемуся неудобству, теперь показавшемуся даже сквозь маску хладнокровия на лице. Похоже, Гокудере нынешняя ситуация действовала на нервы так же, как и ему. Промелькнула мысль, что стоило остаться в образе Натсу-сана, но она тут же погасла под весом аргументов, что может так и проще, но точно не удобнее. Точно, Натсу-сан! Он же копия Натсу-сана! Захотелось ударить себя по лбу от столь долгого дохождения ситуации. Это для него ситуация просто неудобная, а для Гокудеры-сана, он ещё и выглядит, как Босс, что, несмотря на знание их разницы, смотрится стопроцентно противоестественно. Захотелось спросить, неужели, он настолько жалко выглядит по сравнению с оригиналом, что вызывает такой диссонанс, но порыв получилось сдержать.       Смотрели пристально, непонятно что ожидая, но, наверняка, ища причину зачем он здесь. Тсуна понимал всю глупость ситуации и чуть искривил губы. Хотелось улыбнуться, но мысль, что тогда он стопроцентно будет казаться копией, отрезвила, улыбка застыла кривым изображением, погаснув вовсе. Если Натсу-сан был с семьёй добр и всегда улыбался, то ему, несмотря на аналогичное поведение в реальной жизни, стоит лучше сохранять хладнокровие.       — Вам стоит действительно стереть влагу с тела, Гокудера-сан, Вы можете простудиться.       Хотелось также добавить, что им надо бы поговорить, логично было ещё вчера поговорить и учесть все минусы в поведении и всё остальное, но это казалось ненужным напоминанием. Вряд ли Гокудера забыл об этом. Вчера он стопроцентно был занят, ему не доверяют по-настоящему важные документы, так, мелочёвка и именно важные вещи и разбирал Гокудера, когда освободился от его сопровождающего. Когда перестал страховать в разговоре с Ямамото-куном. В принципе, скорее всего минусов было немного, малое количество, ибо иначе он не подослал бы мечника к нему сегодня, наверное, уже понял, что в случае чего у Савады получится справиться самостоятельно.       Гокудера не отреагировал, и Тсуна всё же, несмотря на внутренний конфликт, подошёл ближе, впритык, поднимая полотенце с плеч и вытирая волосы, с которых капала вода. Гокудера был одет в домашнюю одежду — неполностью застёгнутая рубашка на голое тело и пижамные штаны, простудиться ему легче-лёгкого. Если он продолжит стоять тут босым на холодном полу в мокрой одежде, то определённо заболеет.       — Гокудера-сан, давайте Вы перестанете играть в молчанку и всё же начнёте заботиться о себе? — за ним только внимательно наблюдали, не мешая действиям, но было смущающее находиться столь близко к незнакомцу, да ещё и заботиться о нём.       Почему совесть всегда действует во вред? Мысленно вздохнув, Тсуна вновь подавил улыбку, думая, что с основой он справится, а там уже Гокудера сам должен себе помочь, указывая:       — Мне, между прочим, тоже холодно.       Холодно было средне. После горячей воды, было как-то фиолетово на холодный пол, но, может, слова побудят действовать? Побудили действовать они не намного — Гокудера просто приподнял руки, касаясь волос, будто чувствуя на голове что-то странное. Захотелось сказать, что вытереть волосы то ему можно доверить, но Тсуна промолчал, внутренне вздохнув, решая забить на происходящее и делать вид, что в комнате никого нет. Да, это отвратительно поведение, но раз кое кто не хочет ничего говорить, а только следит за ним, то Тсуна тоже может сделать вид, что никого рядом нет.       В комнате рядом с постелью оказался целый медицинский ящик, небрежно сброшенный на пол, но кроме удовлетворения и мысленного писка, что больше не понадобится терпеть неудобства, Тсуна никак не отреагировал, роясь в шкафу на последней полке, где хранилось нижнее бельё. На нижней полке вообще было только нижнее бельё, но это только из одежды. По мнению Тсуны, хранить в трусах конфеты как-то ненормально, но не ему осуждать, поэтому тайник был сдвинут чуть подальше, как бы прячя сладости, а в руки были взяты трусы-шорты прекрасного чёрного цвета с сердечками. Вкус отстой, но сейчас это его вкус, поэтому они прекрасны.       — Никто так не делал, — слова, сказанные каким-то особенным тоном — удивление с примесью любви — заставили повернуть голову, увидеть мягкое выражение лица, частично скрытое за полотенцем, накинутым на голову, — никто, кроме Босса.       Фраза заставила дрогнуть, настолько она прозвучала личной, настолько она приятием и неприятием отдалась в душе. Приятием из-за теплоты, оставшейся в теле, неприятием из-за вторжения в чужую жизнь. Жест был обычный, Тсуна не раз сушил таким образом волосы своим детям, это был привычный жест для него. Не хотелось врываться в чужую жизнь, хотя и было понятно, что избежать этого не удастся, но кто же знал, что между Натсу-саном и советом настолько близкие отношения? Словно настоящая семья.       Неловко отведя взгляд, пробормотав извинения, Савада встал, держа в руках это глупое нижнее бельё, и думая до чего же это всё неудобно. Атмосфера в воздухе висела странная — Гокудера с какой-то усмешкой следил за ним, растрёпывая себе полотенцем причёску, а Тсуна хотел надеть эти грёбанные трусы и перестать краснеть от случайных взглядов. Практичная сторона победила. Можно было конечно пройти обратно ванну, но это было ещё тупее и показалось бы ещё более странным, потому, мысленно ругнувшись, под пристальным взглядом, Савада всё же решил проблему белья, надевая его. Мысленный вздох облегчения, что на такой глупости он не запоролся и радости, что полотенце не такое и маленькое, был проигнорирован Тсуной. Если начать думать, то никогда не получится нормально действовать.       Гокудера продолжал наблюдать, а Савада решил, что пора прекратить вести себя глупо. Кто-то должен вести себя взросло, и хоть лучше получается это у Гокудеры, нужно тоже пытаться вести себя на свой возраст.       — Гокудера-сан, мы можем поговорить? — собравшись с мыслями, повернувшись, спросил Тсуна, скрещивая руки на груди, — я думаю, что нам действительно стоит поговорить.       — Конечно, — согласился подрывник, не подходя ближе, но смотря уже бесстрастно, — думаю, у Вас есть вопросы.        Слова были констатацией факта и хоть не было ни намёка на беспокойство в голосе, Тсуне казалось, что собеседник нервничает. Не из-за гласа чутья, просто он бы нервничал. За эти два дня прошло, казалось бы, немного событий, но в принципе много ненормальных, на которых нормальный человек точно бы сконцентрировал внимание. Была мысль спросить о многом, но многое и так было известно Саваде, поэтому большинство вопросов отпадало.       — Вообще-то, я хотел поговорить о своих промахах, — отклонил предложение Тсуна, но, зная, что отсутствие вопросов может стать само по себе вопросом, добавил объяснение причины незаинтересованности:       — Я не думаю, что мне лезть в личную жизнь Вашей семьи нормально.       — Это теперь и Ваша семья, — не согласился Гокудера, — Вы можете спрашивать что захотите и действовать как захотите.       Утешение на тему сейчас вы Босс и у вас есть власть? Логично, конечно, ведь если только один Гокудера знает о подмене, то, в принципе, убедить остальных в своей реальности, не составит труда. Скажи он что-нибудь, его слова выполнят, да даже совет выполнят, в этом Тсуна был уверен. Ямамото точно сделает всё возможное, от слов «полностью всё», а Хибари может и посомневается, но, в зависимости от просьбы, скорее тоже не откажет. Будь Савада плохим человеком, он мог бы, в принципе, захватить власть в семье Аллерон, убрать Гокудеру и либо за три месяца полной власти обеспечить себе идеальное будущее, сделав с семьёй что-нибудь ужасное, либо найти Натсу-сана, избавиться и от него и стать оригиналом. Звучало как-то хреново, но, в принципе, правильно. По бесстрастному взгляду и хладнокровному выражению лица, а также почти исчезнувшей ауре стало ясно, что смысл в слова вложили именно эти. Похоже его запугивают и демонстрируют власть одновременно.       — Слушайте, я — хороший человек, — поднял руки вверх Савада, надеясь, что Гокудера всё же не решит его прикончить здесь и сейчас, — давайте обойдёмся без угроз, я всё понял.       Как тут не понять, когда прямо в лицо заявляют, что ты можешь попытаться, но я-то всё вижу. В такие моменты точно не сомневаешься, что Гокудера-сан — гений. Продумал и пути отступления, и вообще знал об этой ситуации до того, как предложить контракт. Действительно гений, если сам Тсуна догадался об этом только спустя две недели. Неделю из которых за ним почти никто не присматривал, и он мог многое наворотить.       — Это не угроза, — как-то непонимающе, после небольшой паузы, ответили, — Вы сейчас Босс, Вам нечего бояться.       Непонимание было отчётливо видно, как и то, что в словах была правда, Тсуна облегчённо выдохнул, про себя. Чутьё конечно продолжает твердить, что он в безопасности, но верилось, если честно, с трудом. Руки опустились, и Савада чуть улыбнулся, думая, что нужно было понять сразу, что Небо, пусть и Падшее, не станет угрожать — это предупреждение. Не зря Гокудеру так уважают — до бессмысленных убийств он никогда не опускался, только если кто-то вредил семье. Пока он ничего не сделал, он в безопасности. Похоже, его не убьют.       — Прекрасно, — согласился Савада, — я всё понял.       Судя по ожиданию в глазах, предполагалось, что он должен, наверное, кричать или что-то в этом духе. Обещать обратиться к властям там, может, пригрозить расправой. Хотелось сказать, что он не настолько глуп, но Савада только приподнял бровь, вновь скрещивая руки на груди, с трудом сдерживая желание отступить или надуться. Понял он, не надо так пристально смотреть.       Дрожь прошлась по телу от холода и от долгого ожидания, но Гокудера продолжал смотреть, и только когда он взглянул как-то странно, точно теряя терпение, Тсуна выдохнул, понимая что от него ожидают.       — Вопросы…? — собеседник продолжил смотреть, но Тсуна понял, что на верном пути, прикусывая губу и как-то неуверенно почесав щёку рукой, отводя взгляд, — пожалуйста, проговаривайте мысли в слух, Гокудера-сан, из меня читатель разума слабый… — на лице появилось изумление, и Тсуна дрогнул, быстрым взглядом осматривая комнату, думая, что бы спросить, пока собеседник его не прикончил за долгую работу мыслей. Из уст выходило пока только нечленораздельное мычание и какая-то бессмыслица витала в мыслях.       — Босс… Вы…       — Я почти придумал! Подождите! — в панике воскликнул Тсуна, махая руками, отступая от Гокудеры, который сделал шаг вперёд, — не убивай!       Слова вышли рефлекторными, скорее не действительный страх, а привычка, как и по привычке, зная, что после таких слов оружие летит в голову или глаза, что тоже голова, нога зацепилась за ковёр. Напольное изделие оказывалось близко слишком быстро, и Тсуна прикрыл глаза, думая, что это пиздец. Его реакция просто абсурдна.       — Ваша фантазия достойна уважения, но постарайтесь оставаться в реальности, — тихо пробормотал Гокудера, в очередной раз поймав его. Тсуна только неверяще моргал, — с Вами всё в порядке?       Похоже первая фраза не была предназначена для его ушей и, похоже, Гокудера считает, что он псих, Тсуна только вновь моргнул, вздыхая.       — Спасибо, — было удивительно, что он настолько свободно чувствует себя с Гокудерой, что может не контролировать своё тело. Тсуна, приподнимаясь, надеялся, что таких вот ситуаций будет всё же немного, — я… извините, я перенервничал. Спасибо, Гокудера-сан.       Встать с чужой помощью получилось с лёгкостью, на губах застыла извиняющаяся улыбка, и Тсуна чувствовал, как вновь краснеет. Гокудера теперь стоял слишком близко, внимательно наблюдая, странно смотря. Странно-то, может, и не странно, но вот все взгляды, которые не получается расшифровать, Савада давно решил называть «странными». Не нужно долго думать, если сразу непонятно, о чём взгляд говорит. Странно и странно. Тсуна, вон, тоже странно смотрел, когда узнал, что соседская чихуахуа на самом деле любит его, а не пытается убить.       — Так, — чётко произнёс Тсуна, понимая, что если так продолжится, то всё затянется на очень долгое время. Сейчас вечер, и хотя Савада ничего не имел против Гокудеры, слухи, что они делали ночью вдвоём в комнате, издавая шум, ему были не нужны, — давайте мы перестанем разговаривать с мыслями и поговорим друг с другом. Если мне не нравится вопрос, я не отвечаю, с Вами аналогично. Я начну — зачем Вы здесь?       — Вы позвали, — Тсуна моргнул, удивившись, склоняя голову, — просили бинты.       Точно, он и забыл.       Выдохнув что-то сильно напоминающее «о!», Савада кашлянул, сильнее краснея и отводя взгляд, натыкаясь на тот самый ящик медикаментов.       — Я… это… спасибо. Правда, спасибо, — отодвинувшись немного, чтобы не стоять столь близко к собеседнику, Тсуна думал, можно ли воспользоваться медикаментами или будет грубо, если он проигнорирует собеседника? Взгляд вернулся на Гокудеру и, видя, что на него до сих пор смотрят, Савада встретил взгляд, понимая, что да, это будет грубым, — я, наверное, потревожил вас, извините… думал у Вас беззвучный режим, или что вы спите и не обратите сейчас внимание… могу я?       Гокудера медленно кивнул, и Тсуна, почти что со счастливым писком бросился к этой коробке. В действительности особо ничего не нужно было, и счастье было совсем не из-за лекарств, а из-за ухода из зоны непонятной атмосферы.        Ящик был каким-то необычным — выдвижной, имеющий три раздела, не простая аптечка первой помощи. Савада, восхищённо присвистнув, достал только то, что понимает: бинт, пластырь, марлевая повязка и заживляющая мазь. Нужны ещё были обезболивающие, но итальянских названий лекарств он не знал, поэтому проигнорировал, присаживаясь на постель куда уже всё выгрузил. На мазях хоть было написано для чего они предназначены, не нужно читать инструкцию, чтобы понять.        Самым необходимым было обработать рану на лице, ибо лицо заживало дольше всего, и пусть там был только внешний синяк оранжево-зелёного цвета, чаще всего признаки боли подавала щека. Улыбки получались непроизвольными, или почти непроизвольными, не давая заживлению действовать с такой же скоростью, как у других частей тела. Слишком подвижны лицевые мышцы. Нужно бы перебинтовать руки, чтобы обработать лицо и нормально установить повязку, а то будет слишком криво и некрасиво выглядеть. Можно было перебинтовать неполностью — только пальцы и саму ладонь, но было бы лучше целую руку, удобнее, и тогда она точно не будет заметно трястись, стоит приподнять руки вверх.        На первых же этапах плана стала понятна вся невозможность осуществить задуманное. Пальцы не сжимались и не получалось нормально держать бинт, фаланги всё сгибались и не хотели действовать нормально. Полное отсутствие чувствительности привело только к шоу уродцев. Выглядело настолько отвратительно, что Тсуна даже услышал шокированный вздох рядом, стоило ладони согнуться параллельно кисти.       — Вам что, действительно целый час нужен? — с какой-то обидой и одновременно смирением, проговорил Савада, выставив ладони перед собой, замечая, как усиливается дрожь с каждым сантиметром вверх. Руки тряслись, стоило поднять их на уровень глаз, — похоже, так и есть…       Хотелось подумать о том, как будет паниковать учитель, как упадёт в обморок Шоичи, увидев такую гибкость, хотелось подумать о многом, но все размышления резко оборвались, стоило вспомнить, что в комнате он не один. Савада буквально замер, чувствуя напряжение в воздухе и запах, вкус, что-то такое необъяснимое, но точно говорящее, что это нечто — власть.       — Кто это сделал? — голос был тихим, но пробрал до самых костей. Тсуна сглотнул, не желая и не собираясь поворачиваться. Теперь он в полной мере осознал за что так боятся Гокудеру в подземном мире и почему его прозвали Падшим Небом.       Вокруг не было какого-либо спецэффекта вроде аур или ещё чего-то такого необычного, в воздухе витала сила. Просто находясь рядом, можно было сглотнуть эту силу, почувствовать эту власть на кончике языка — власть и силу, которые есть только у очень сильных и могущественных людей. Тот воздух, который бывает только у Боссов семьи, одновременно являющимися носителями Небесного пламени. Гокудера не имел пламени Неба и не являлся Боссом, и такое его присутствие хорошо характеризовало и его благородство, и его силу. Действительно, Падшее Небо. Воздух не давил, не заставлял чувствовать на своих плечах тяжесть, наоборот обволакивал, говоря, что всё хорошо, что стоит только ответить на вопрос, и больше никогда такого не повторится. Сила говорила, что некто пожалеет о содеянном. Было приятно от такой вот опеки и от того, что несмотря на своё беспечное поведение, Гокудера оказывается весьма серьёзно заботится о миссии. Весьма серьёзно отнёсся словам, что защитит его, что бы не произошло. Слова не были прописаны в контракте, казалось, что подрывник вообще сказал так, чтобы утешить его, а не действительно обещая всю возможную поддержку за его помощь. Ранее, рассматривая дни, казалось, что Гокудера забыл о словах, казалось, что он сам специально запугивал и проверял, но теперь понятно — те аура и ситуации были действительно случайны и неподконтрольны. Именно сейчас Гокудера серьёзен, тогда он только шутил.       — Это выглядит хуже, чем является, — спокойно ответил Тсуна, чувствуя, что надо успокоить Гокудеру до того, как сюда прибудут остальные, стопроцентно почувствовавшие взрыв ярости, понимая, что Гокудере будет наплевать, что ему причинили боль остальные из совета, ведь тот может навредить им на законных основаниях, — у меня просто хорошая гибкость рук, и поэтому Ва…       — Это ложь, — не дослушав оправданий, отбросил слова подрывник, делая шаг ближе и беря его руку в свою, проводя кончиками пальцев по всей кисти. Жест был каким-то чересчур аккуратным и мягким, по мнению Савады, который, не скрывая волнения, смотрел на процесс осмотра, видя трепещущий огонёк пламени, присутствие которого просто невозможно у Гокудеры, как у носителя иного элемента, — у Вас сломаны все сухожилия в ладони, и разорваны разгибательные мышцы. Кости пястья и запястья также сломаны, три трещины и восемь маленьких кусочков оторваны от лучевой кости, фаланги раздроблены. — взгляд стал ещё жёстче, и хоть Тсуна не поднимал голову, он всё равно ощутил усиливающиеся блики, гнев в которых был направлен не на него. Вопрос повторили вновь:       — Кто это сделал?       Савада промолчал, стараясь отклониться подальше от Гокудеры, но тот, несмотря на аккуратность, держал крепко, пытаясь излечить, словно не чувствуя, что пламя растворяется, не касаясь его тела. Собственное пламя, живущее только внутри тела и давно уже скрытое от радаров, не пускало на свою территорию чужое. Пламя Тсуны никогда не позволяло другим воздействовать на него, самостоятельно защищая своего обладателя, и даже сейчас, когда Савада специально спрятал силу внутри себя, чтобы она не могла никаким образом появиться наружу, пламя излечивало своего обладателя. Не позволяло плавающим в крови отколотым костям навредить, укрепляя и соединяя все повреждения. В таком ослабленном виде нужно около двух дней полного бездействия для окончательного лечения или три с половиной дня, если он продолжит двигать руками. На самом деле не нужно было беспокоиться — умереть от ран он не сможет, только из-за пламени Тсуна не беспокоился за действия и силу совета. В обычном виде, не при запечатанном пламени, вообще потребовалось бы не более часа, чтобы залечить все повреждения.       — Дайте проверить вторую руку?       — Нет… не стоит… — тихо пробормотал Тсуна, стараясь отодвинуться и не поддаваться на действия — не хотелось стать причиной конфликта семьи, и было очень неудобно, когда чужое пламя пыталось залезть ему под кожу, как-то чувствовалось это неправильно, ассоциация была неправильная, — я знаю все свои повреждения, — руку настойчиво тянули, хотели, наверное, убедиться, что нет ничего непоправимого, но Савада не позволил, сжимая губы, поднимая взгляд, — в руке только две основных кости и лопатка цела, довольны? Мышцы, сухожилия и остальные кости — всё в нерабочем состоянии.       Взгляд был серьёзный, мрачный, яркий, из-за подсвечивающего изнутри пламени, но забота была видна. Гокудера действительно беспокоился, и Тсуна, выдернув руку из ослабленных шоком пальцев, прижал её крепче к телу, понимая, что зря он бросил своими словами вызов. Ему ничего не будет, но вот Гокудера точно догадался, что получить раны настолько сильные, он не мог самостоятельно, догадался, что в этом виноват совет. Простые люди такой вред не смогут причинить. Савада понял, что нужно изменить виновника, пока было ещё возможно.       — У меня слабое тело, Гокудера-сан, здесь нет ничьей вины.       В действительности эта слабость и была побочным эффектом отставания пламени внутри тела — пламя излечивало, но разрушало изнутри, постепенно подтачивая систему организма. Если бы учитель не сбрасывал его с гор в надежде отказаться быть его наставником, если бы придумал иное испытание, чем обучение Фениксу — технике, которой для него, тогда полностью бесполезного, невозможно было обучиться, то такое никогда не произошло бы с пламенем. Учитель винит себя в произошедшем, ведь если бы он присмотрелся к нему, то мог всё изменить. Тсуна так не считал. Учитель не знал, что он сможет действительно научиться тому, что даже не все мастера знали, как и не знал, что у него есть пламя и активируется оно именно в таком разрушительном виде. Вины наставника нет, хотя да, можно, конечно, было поныть, сказать, что один из лучшей восьмёрки должен был заметить, но Савада рад тому, что прожил такую жизнь. У него есть дети, друзья, и он всё ещё жив. С запечатанным пламенем, Тсуна прожил бы либо до двадцати и умер от внутреннего сгорания, либо с каждым годом его показатели бы падали. Ухудшался бы ум, и ухудшалось бы тело. Умереть бы не умер, но превратился в по-настоящему бесполезного, даже не в овощ. Сейчас, даже с имеющимся ущербом, можно было продолжать жить. Подумаешь, есть неуклюжесть и трудно сдерживать эмоции — это пустяки, жив и это хорошо. Даже с разрушением тела однажды можно будет разобраться, надо только выяснить как.       Оправдание, пусть немного искажённое, но истинное, всё же подействовало.       — Вы… Вы хрустальный? — еле слышно прошептал подрывник, явно пребывая в крайней степени изумления, понимая, что ему говорят правду, — но Вы… Вас… ничего такого не было указано…       Савада вздрогнул от того, насколько близко подошёл к правде собеседник — ещё пара лет и он действительно будет настолько болен — и постарался увеличить расстояние между ним и Гокудерой, который вновь приблизился. Стопы уже упирались в спинку и стоило бы, наверное, двигаться не только назад, но и в сторону, но казалось, что тогда и Гокудера может залезть на постель, вместо хождения по ковру. Ползание от другого человека по кровати напоминало бы некоторые игры, и мысли бы точно тогда улетели куда-то вдаль. Тсуна и так старался, давил смущение и мысли, понимая, что это только он видит двусмыслицу в действиях, в реальности нет ничего странного. Когда не хотелось разговаривать о теме, которая сейчас в воздухе, в голову всегда лезли не те мысли. Редко в таком направлении, но из-за шуток людей, знающих с кем он будет проводить время, мысли приняли именно это направление. То что он почти раздет, а Гокудера в лёгкой одежде, вовсе не означало, что произойдёт сцена из любимых Хару манг. Зачем он вообще попросил у неё совета?! Только сильнее нервничает рядом с Гокудерой — роковым красавчиком — да ещё и мысли лезут в голову совершенно непрофессиональные.       — Нет… мм… не совсем, нет. Это больше похоже на радиацию, — отводя взгляд, пробормотал Савада. Рассказывать про реальность нельзя было, но метафоры были давно знакомы, ведь именно этими метафорами ему самому объясняли, отчего становится с каждым годом всё хуже и хуже, — мой организм словно подвергается излучению, из-за чего моё физическое состояние и ухудшается… если сравнивать с обычным человеком, то у меня только шестьдесят три процента крепости тела. Я не хрустальный, просто мои кости легче ломаются и мне проще причинить боль, только и всего.       — Только и всего…? — повторил Гокудера, и Тсуна постарался как можно быстрее успокоить собеседника, понимая, что могло прийти к нему в голову:       — Это безвредно для моего окружения, только моя патология, так что Вам не стоит беспокоиться.       — Какого… Вы говорите?! Почему, Вы! Почему вы ничего не сказали? — воскликнул подрывник, заставляя поднять на себя взгляд. Паника — не то что ожидал увидеть Савада. Не было ни гнева, ни беспокойства за жизни членов семьи с рядом аномалией, была паника за его, Тсуну, жизнь, — чёрт возьми, Вы же можете умереть!       — Умереть? Нет, я не могу умереть, — с какой-то неуверенной уверенностью махнул головой Савада, отрицая, смущённо улыбаясь на искры беспокойства и неверие во взгляде, — у меня высокая регенерация — через четыре дня я буду полностью здоров, всё излечится, — беспокойство не исчезло, но атмосфера смерти, дрогнув, начала стихать. Мысленно облегчённо вздохнув, Тсуна чуть дёрнул плечом, прикусывая внутреннюю сторону щеки, прося прощения у друга, — Вы слышали о Бессмертном Черепе? Он очень великий каскадёр, у него высокая регенерация, мне говорили, что у меня всё так же. Мои раны заживают очень быстро.       Между Черепом и им было мало общего. Черепа просто трудно убить, и регенерирует он, как и все носители пламени, быстрее, только и всего. Может в разы быстрее остальных. Тсуна совершенно не похож на него по проблеме, но его действительно сравнивали с каскадёром из-за неубиваемости. Как-то даже предложили начать заниматься трюками. Савада скромно отказался, хотя это и не мешало порой ездить вместе с ребёнком, теперь уже подростком, и изучать у него самые крутые и опасные трюки. Возможно, частично, Череп и был виноват, что он решил стать циркачом. Маленький цирк, состоящий только из его семьи и путешествующий по Японии — дети были счастливы.       Гокудера точно слышал о Черепе, он определённо поймёт намёк, а также не должен будет заподозрить его в знании главы вооружённых сил Калкаса, здесь проблем не должно быть. В случае чего, Череп его точно не сдаст, да и не станет Гокудера искать с ним встречи.       — Я звоню в больницу, — не согласился со словами Гокудера, наверняка смирившись, что пламя не действует. Савада удивлённо взглянул в ответ на слова, совершенно не понимая, отчего так реагируют. Если сейчас он направится в больницу, не будет ли это означать конец миссии? Проиграли на первых уровнях. Если сейчас отказаться, то всё его присутствие здесь будет в пустую, то все приготовления будут в пустую. Но похоже, конечно, что Гокудеру это не волновало, что было просто невероятно.       Кто тут должен заботиться о миссии спрашивается? Кому это важно? Услышав чутьё, говорящее, что кто-то уже стоит рядом с дверью, что, учитывая отсутствие знания об этом, говорило, что это кто-то из совета, Тсуна понял, что именно он должен заботиться о миссии. Похоже, именно ему это важно.       Гокудера стоял рядом, достав телефон и, наверняка, набирая номер. Он просто не мог успеть среагировать. Стук прозвучал прямо в ту секунду, когда Савада дёрнул Гокудеру на себя, не сопротивляющегося, даже рефлекторно, видно, понимающего, что только один человек кроме него находится в комнате или, может быть, не чувствуя злого намерения. Телефон выпал из рук, приземлившись куда-то на пол. На третий стук Гокудера оказался полностью на постели, а на вежливое «прошу прощения» и открытие двери, Тсуна уже сидел на подрывнике, прикрывая одной рукой ему рот, другой держа руки над головой, именно так, как было в одной из тех манг. Наклоняясь близко-близко, словно они целуются. Наверняка именно это подумали люди, когда слышали шум из спальни, так что оставалось только придать реалистичности.       — Мы тут немного заняты, не уйдёте? — мягко-серьёзно попросил Тсуна, даже не поворачивая головы, только чуть отстраняясь, как бы прекращая поцелуй. В ответ повисло молчание, кто там был, Саваду не особо волновало, но он надеялся, что кто бы это не был, он уже забыл, какие шрамы есть на спине Натсу-сана или никогда не видел его оголённым. Чутьё сказало, что с этим никаких проблем не будет, даже проблем с тату не будет.       Гокудера смотрел уж больно потрясённо, пытаясь что-то сказать, из-за чего получается мычание, и он задевает кончиком языка его ладонь. Тсуна вздрагивает, краснеет и понимает, что так даже лучше. Гокудера и он сейчас напряжены, что можно было бы принять за неприятие от подглядывания, но если они предались страсти, то не должны отвлекаться. Тело мгновенно расслабляется, и Тсуна склоняется к подрывнику, мысленно прося прощение, облизывает и прикусывает шею, вызывая теперь вздрагивание Гокудеры от удивления. Мычание усиливается, как и трепыхание, и Тсуна в ответ ставит метку, болезненную, про себя прося прекратить сопротивление. Было неудобно сдерживать чужие руки, но на трепыхание и не особо сильные попытки вырваться, Савада только сильнее сжимал тело ногами и давил ладонью, вжимая Гокудеру в постель. Молчание позади становилось каким-то явным и, вроде как, даже послышался восторженный выдох или что-то такое, но Тсуна только дёрнул плечом, поднимаясь чуть выше, обводя мочку уха языком и тихо шепча «Хаято», мысленно прося подыграть. От тёплого дыхания, Гокудера дёргается, и становится отчётливо виден слабый румянец на его щеках, а также приходит понимание, что сопротивления больше не последует — Гокудера расслабляется. Взглянуть в чужие глаза стыдно, и Тсуна только мягко улыбается, ослабляя хватку, смещая ладонь вниз, проходя кончиками пальцев по кистям рук, в намёке на ласку, возвращаясь поцелуями к шее. Было очень неловко, особенно зная, что позади стоят и смотрят, но Тсуна старался игнорировать внимание, чувствуя, как притягивают его ближе за туловище и проникают пальцами в волосы, приглаживая. Савада подчиняется и вновь облизывает кожу, смещаясь к ключице; в ответ на его действия с губ Гокудеры раздаётся тихий выдох, сопровождающийся слабым «Босс». Внутри появляется удовлетворение, что Хаято понял, что он делает. Ладонь проникает под рубашку, приподнимая её, и Тсуна поглаживает живот, чувствуя крепкость мышц и тепло чужого тела. Тсуна чувствует, что действительно начинает возбуждаться. Он облизывает кожу и ставит метку на плече, вызывая ещё один хриплый вздох, отстраняясь.       Не смотря на, казалось бы, удерживающие его руки, Тсуна знает, понимает, что Гокудера лишь слегка придерживает, не удерживая действительно. Знает, что Гокудера также как и он играет сейчас.        На скулах румянец, на губах слабая улыбка, а голос тихий с намёком на желание в нём — Тсуна будто со стороны видит их двоих и понимает, что сам готов поверить этому спектаклю.       — Ребят, — выдыхает Савада, присаживаясь и оглядываясь, видя, что и Ямамото, и Хибари, оба из них здесь, — ну вы действительно не вовремя…       Реакции не последовало, на его слова и действия не было удивления только какая-то смесь, напоминающая восхищение и неодобрение, не было уверенности, что это именно те чувства, не хватало полноты видимости. Эмоции в глазах быстро растворились, заменяясь чем-то хищным и казалось, что зрители хотят что-то сказать. Казалось, что Такеши хочет что-то сказать, но не находит слов. Никто ничего не говорит, а Гокудера оглаживает контуры ладони, почти не касаясь, слабо проводя рукой, ожидая его дальнейших действия и, похоже, боясь причинить боль. На сказанное никто и никак не отреагировал, и Савада выдохнул, прикусывая нижнюю губу, возвращая взгляд Гокудере, который, как и он, не реагировал на чужое внимание, продолжал касаться его тела и смотреть тёплым взглядом, в то время как сам Тсуна уже расстегнул несколько пуговиц на его рубашке и водил руками по телу, великолепно красивому и даже по ощущеням очень крепкому телу. Мышцы под пальцами были ощутимы, как и множество мелких и не очень шрамов.       — Восхитительно, — шепчет Тсуна, не поворачиваясь вновь, склоняясь и с каким-то излишним наслаждением и удовольствием проводя языком по шее, слабо прикусывая кожу, стараясь сделать приятно. Эмоции были неподвластны, как и не было подвластно желание. Хотелось. Здесь и сейчас хотелось. Было понимание, что это из-за Феникса он не может в полной мере контролировать ни свои действия, ни эмоции, как и стало слишком чувствительно тело. Было неправильно домогаться незнакомца, и краем разума Тсуна даже это понимал, в голове уже построив оправдание своим действиям и сказав себе не зайти далеко. Не целовать и не делать то, что можно было счесть за грубость. Не делать ничего такого, что нельзя оправдать.       Позади раздаётся какой-то сиплый вздох, и Тсуна внутренне дёргается, надеясь, что зрители поймут, что лишние и уйдут. Дальше слышатся шаги по ковру, видно забыв заблокировать звуки, и похоже, что мысленные уговоры действуют.       Проводя ладонью у самой груди, цепляясь за рубашку, Тсуна отрывает последние пуговицы, оглаживая рубцовый шрам прямо по середине груди, и вновь кусает, что больше напоминает еле болезненные поцелуи, смещаясь к кадыку. Гокудера выдыхает, прекращая поддаваться, и одним движением хватает за волосы, сильно сжимая и причиняя боль, от которой Тсуна тихо стонет. Рука тянет вверх, до тех пор, пока их губы не соприкасаются. Волосы сжимают, не отпускают, но Тсуна и не сопротивляется, хрипло дыша, и после укуса губы отвечает на поцелуй. Язык Гокудеры влажный, горячий и такой настырный, он сразу соприкасается с его языком, не давая ни мгновения на раздумия или ласку. Слишком горячо и влажно, слишком легко поддаться порыву и позволить себе прикрыть глаза, отдаться ощущениям. Поддаться хотелось, и Тсуна поддаётся, прикрывая глаза, смотря сквозь ресницы. Волосы сжимают крепче, оттягивая пряди, и сразу же следом полностью отпускают, перестают давить на затылок, прекращая почти что вынуждать целоваться. Словно порыв был специальным, запланированным и сейчас уже не нужно притворяться, Савада воспринимает это действие пониманием, что зрители покинули комнату.        Хотелось продолжить, хотелось продлить наслаждение ещё чуть дольше, но есть понимание, что все чувства и желания являются усиленной работой пламени, которое после Феникса не работает, а пытается отвлечь, перетягивая внимание на любые импульсы в эмоциях. Овладеть своим разумом и своими движениями получается с трудом, в теле было наслаждение и прерываться не хотелось вовсе. Тсуна отстраняется, не поднимает взгляд, чувствуя сожаление, что он просто воспользовался, пусть и в слабой мере, ситуацией и испытывает от этого удовольствие, в то время как Гокудера просто помогает ему. Нехотя помогает, между прочим.       — Прости, Хаято… я…       Нужно бы добавить, что он сожалеет, или что такое больше не повторится, но Гокудера может чувствовать правду, он поймёт, что первый вариант полная ложь, как, впрочем, и, возможно, второй; Тсуна просто вновь извиняется, пытаясь заставить себя сдвинуться. Обещать, что не воспользуется именно таким образом отвлечения нельзя, мало ли что случится и Савада это понимает, мысленно говоря, что он идиот. Руки замирают, и Тсуна слабо сжимает рубашку, отчётливо чувствуя, как развратно он выглядел и выглядит до сих пор, сидя на Гокудере и постанывая от наслаждения от невесомых касаний; чувствуя, как краснеет и отводит взгляд, до сих пор не в силах подавить возбуждение и без возможности отстраниться, зная, что в ином случае недобровольный партнёр поймёт его плохую сторону.       Груди касаются, слабо проводят по телу, словно в нерешительности, и это движение настолько неожиданно, что Савада машинально поднимает взгляд, натыкаясь на полное спокойствие и сосредоточенность. Добивать себя не нужно, но Тсуна всё равно не может пройти мимо и мысленно говорит себе, что он извращенец. Получает наслаждение, когда его партнёр не то что не возбудился, даже не испытал ни грамма удовольствия. Возможно, находит парней отталкивающими вовсе. Упрёк, сказанный самому себе, почти заставляет застонать и начать хныкать, в надежде, что происходящее окажется просто ужасным сном, кошмаром. Извиниться вновь не получается, вернее, ему не дают попросить прощения и, может быть, объяснить действия. За плечо тянут, сжимают, переворачивая тело спиной о кровать, толкают в грудь и теперь нависают над ним; румянец усиливается, даже если Гокудера просто хочет потребовать объяснений, держа его руки по разные стороны головы, Тсуна всё равно чувствует удовольствие. От слабых, но крепких захватов на запястье, от того, как близко наклоняется к нему Гокудера.       — Давайте я забуду о нашем разговоре и никому ничего не скажу, а Вы позволите мне закончить начатое Вами отвлечение меня?       Первым замечаются вовсе не слова или смысл слов, первым замечается дыхание на губах, отголосок дыхания, а затем приходит понимание, что терпкий вкус слюны — это вовсе не кофе или необычная сладость, это вкус сигарет. На очередное касание губами, Тсуна дёргается, от неожиданности и от неверия. Руки сжимают крепче, всё ещё не причиняя боль, но показывая, что вопрос был сказан чисто номинально, что нет смысла на него отвечать, Гокудера уже решил, какой ответ ему нужен. Почти что захотелось вырваться, не ради прекращения чужих планов, ради желания посмотреть на получившиеся бы в ответ действия. Боль Тсуна не любил, но уже давно научился жить с нею, научился терпеть и, можно сказать, не боялся её, в какой-то мере даже жаждал. Гокудера — садист, он обязательно сделал бы что-то такое, что принесло бы наслаждение, принёс бы удовольствие своей реакцией.        Тсуна дёргает головой, стараясь отодвинуться, не в силах подавить стон, и этот стон выдыхается прямо в поцелуй, отчего смущение усиливается вновь. Мысль о Гокудере, о том, что могло бы быть, будь у него больше храбрости, приносят удовольствие, дрожью отдающееся по телу. Даже понимание, что Гокудера не так всё понял, подумал, что он избегает больницы, а не защищает их двоих, не может помочь отвлечься. Руки сжимаются, дёргаются, желая продолжить гладить и приносить удовольствие человеку, приносящему ему удовольствие, но вырваться не получается. Похоже, Гокудера, даже получив ответ на поцелуй, не верит в искренность действий, считает, что берёт силой.       — Расслабьтесь… — хрипло шепчет он, отрываясь, шепчет в самые губы, — я не зайду далеко, Босс.       Начинает казаться, что всё происходящее обычный сон. Немного извращённый, но тем не менее очень приятно-неприятный сон. Тот сон, который на него могла наслать Хроме, обидевшаяся на его игнорирование её супруга, игнорирование собственным братом-близнецом. Не то чтобы Хроме действительно обижалась, или Тсуна действительно игнорировал Энму, но, даже если она разбиралась в их мистической связи — это вовсе не означало, что она положительно относилась к редким встречам и звонкам. Хроме могла наслать такой сон, при котором можно было увидеть счастье, продолжать получать удовольствие, но мысли вертелись бы мрачные. Не подходящие случаю или происходящему. Это был самообман, Тсуна знал это, но не мог не надеяться на иллюзорность, похоже, Гокудера забыл, с кем он на самом деле спит, забыл, что он не его Босс, не Натсу-сан.       Тсуна тихо вскрикивает, ощущая укус на губе, ощущая боль и вкус крови. Было приятно, было восхитительно от этой смеси наслаждения и болезненности, было обидно, что его используют, как замену, было чертовски возбуждающе не иметь ни грамма контроля.       Хотелось что-то сделать, как-нибудь поучаствовать в процессе, и единственной промелькнувшей мыслью было слегка приподняться, коснуться своим телом возбуждения Гокудеры. Показать, что он не против.        То что не он один испытывает от ситуации удовольствие, стало понятно после слов желания — Гокудера хотел переспать с ним, хотел переспать с Натсу-саном. Несмотря на спокойствие и неисчезнувший разум, Гокудера не видел в нём действительного его, Тсуна понимает это, увидев в глазах тепло и нотку сожаления. На него часто, слишком необычно, слишком добро и с интересом смотрел Ямамото, чтобы Савада не понял, что означают эти взгляды — сейчас Гокудера видит Натсу-сана. Он привязан к нему и сожалеет о пока только совершаемых действиях, не собираясь и не желая причинять боль, но не находит в себе желания отказаться от того, что само упало ему в руки. Тсуна сам виноват, что решил воспользоваться именно этим способом отвлечения, хотя ещё утром начал подозревать о скрытой влюблённости Гокудеры в своего Босса. Начал подозревать, когда тот поцеловал его, при этом не сожалея о содеянном и не удивлённый безразличием — похоже, Натсу-сан не отвечал на чувства, но и не запрещал себя трогать — не хотел отбрасывать хорошее из-за влюблённости, не смог отказаться от своей семьи, даже если мысли и чувства Гокудеры приняли немного другое значение слова семья.       Гокудера почти неслышно выдыхает, перестаёт целовать его и хрипло дышит, с незначительным удивлением смотря в его глаза. Тсуна дышит так же хрипло, сглатывает, проглатывает их совместную слюну вперемешку с кровью. С губ, по подбородку, стекает маленькая нитка крови и маленькая нитка слюны. Тсуна вновь сглатывает.       — Завтра… утром… мы забудем о том, что сейчас происходит…       Отказаться от наслаждения невозможно, отказать в наслаждении невозможно, Тсуна не может сказать нет, когда сам хочет и когда хотят его.       — Сделаем вид, что ничего не происходило? — неторопливо, будто не веря в происходящее, уточняет Хаято, и Тсуна кивает, согласный. За день это уже будет вторым их совместным воспоминанием, которое лучше не помнить.       Глаза мгновенно темнеют, и те рассудительность и спокойствие, присутствующие в них ранее исчезают. Хоть Тсуна и понимает, что сам дал власть хищнику, он всё равно пугается, что Гокудера может зайти слишком далеко. На губах зависает начавшееся «Хая…», и их губы вновь соприкасаются. Поцелуй-поддразнивание. Тсуна чувствует, как по его губам проводят языком, как слабо прикусывают их, но так и не позволяют ответить, не позволяют втянуть в ещё одно соприкосновение.       — Не зайду далеко, — словно обещание, повторяет Гокудера, приподнимая руки над головой, скрещивая их и обхватывая одной рукой. Следом сразу же проводя пальцами по щеке, лаская и обхватывая волосы, причиняя лёгкую боль, от которой Тсуна вновь стонет. Поддразнивания прекращаются, и на шее оказывается тёплое дыхание; после маленьких поцелуев, смещающихся с уголков губ к телу, на ключице ставят засос. Небольшой болезненный и приятный. Боль от сломанной кости отдалась по всему телу, и Тсуна безмолвно вскрикивает, чувствуя, как бесполезно сопротивление, подбрасывая, плывущему и находящемуся в беспорядке мозгу, вероятность следующих событий. Картинки неприятные, полные боли и сожаления, совершенно не привлекательные, но сейчас, с возбуждением в теле и туманом в мозгу, всё кажется острее, лучше, желаннее. Хотелось, чтобы Гокудера касался, трогал, требовал, но он лишь цокнул, скомкано извинившись, словно понимая, отчего стало неприятно, словно не понимая, что через боль передалось наслаждение.       Руки дёргаются, в очередной бесполезной попытки вырваться, и Тсуна зовёт Гокудеру по имени, хочет, чтобы тот отпустил его, но имя получается стоном удовольствия и совершенно не даёт понять, что именно он хочет. Хватка на запястье становится явной, боль прекращает быть эфемерной, показывая, что любые просьбы бесполезны, и от этого контроля становится приятно; выдох больше напоминал просьбу продолжать, чем неприятие. Зрение было чёткое, туман в сознании не мутил ни одно из шести чувств, но кроме осязания, в действительности казалось больше ничего не работает. Сконцентрировать взгляд было трудно, не от расплывчатости, а из-за ненужности, Гокудера целовал, облизывал и кусал шею, грудь и плечи, его лицо не было рядом и не было желания открыть глаза. Не нужно было ничего — ни слов интуиции, ни слуха, ни зрения, не нужно было ничего, кроме осязания. Нужно только ощущать, как дёргается всё тело от меток, чувствовать, как тепло стекается к низу живота; чувствовать, как соприкасаются их возбуждения, как двигается ладонь, обхватывающая орган Гокудеры и его орган. Восхитительно. Дрожь, бегущая по телу, восхитительна, удовольствие восхитительно — всё восхитительно прекрасное. Хаято прекрасный, горячий и властный, такой, которому можно довериться.       С губ срываются рваные выдохи и тяжёлое дыхание, хотелось тоже действовать, хотелось почувствовать; Тсуна стонет и зовёт, просит поцеловать себя. Похоже просит именно вслух, ведь следом, после мыслей, руки сжимают, причиняя настоящую боль, а губы вновь целуют. Без языка, простой, обычный поцелуй, простое соприкосновение губами. Множественное соприкосновение губами. Дыхание смешивается и становится всё более горячим и тяжёлым, глаза улавливают уголок лица, улавливают и чужое наслаждение. Тсуна вновь стонет. Рука так крепко, удивительно правильно и в нужном ритме, трёт их возбуждение, их члены друг об друга, что казалось быть лучше и не может. Пусть так делают преимущественно подростки, пусть только неискушённые люди дрочат друг другу, обхватывают члены в нетерпении и незнании правильного доставления удовольствия — на всё сейчас было плевать. Именно сейчас, именно в эту секунду, именно так было правильно, именно так было хорошо. Превосходно. Член Хаято такой горячий, такой ослепительно гладкий и его так приятно касаться; наслаждение с ноткой болезненного удовольствия от недостатка смазки. Восхитительно. Обхватывающая ладонь, с мелкими неровностями, наверняка шрамами или царапинами, доставляющая просто удивительное удовольствие тоже восхитительна, превосходна. Кто же знал, что простая дрочка может быть такой великолепной? Возможно не со всеми, но с некоторыми людьми бывает так прекрасно. С Хаято например, с этим недоверчивым человеком, который сжимает запястья с такой силой, что будь кости целы, они бы скрипели при трении друг об друга, они бы ломались; который определённо не верит в его искренность, даже видя его желание, слыша его стоны и чувствуя возбуждение. Боль в этом кипящем наслаждении, именно то что нужно, именно её не хватало со многими партнёрами. Просто восхитительно. Давно Саваде не попадался такой партнёр, давно не было такого ослепительно-прекрасного удовольствия.        Ничего не хочется сказать, только стоны и имя, что Тсуна и говорит, вернее, шепчет, выдыхает. Плевать, что потом и он, и Гокудера будут сожалеть, сейчас… сейчас было плевать. Плевать, что оргазм наступает раньше чем обычно — от такого ослепительного партнёра и не ожидается ничего иного, с таким чудесным партнёром не хотелось сдерживаться. С Гокудерой и не нужно сдерживаться, с ним сейчас не нужно быть главным, можно подчиниться, можно сжимать руки, царапая случайно свои же пальцы от невозможности прекратить движение, от невозможности не пытаться дёргаться. Непроизвольные попытки вырваться, проваливающиеся и только усиливающие и без того крепкую хватку, ускоряющие движение руки.       Было прекрасно, ведь даже когда он выплеснулся, когда его наслаждение достигло высшей точки, Гокудера не прекратил движения, продолжая тереть свой, всё ещё возбуждённый орган, и его, уже не возбуждённый. Используя выплеснутую сперму как смазку, отчего скольжение стало лучше, отчего удовольствие должно было потерять свою болезненность — для Гокудеры потерять, для него лишь принося боль, отголосок боли от прикосновения к слишком чувствительному члену в такой крепкой хватке и таком быстром темпе. Боль и была, но как-то на краю разума, наслаждение всё ещё текло в теле, приятное чувство всё ещё оставалось клубком в животе. Всё ещё хотелось продолжить. Не сейчас, через минут пять-десять, может больше, когда получится немного отдохнуть, когда получится прийти немного в себя и появится стояк вновь. Пока хотелось продолжать целоваться, хотелось наконец-то освободиться и взять хотя бы частичный контроль над ситуацией.       Капли, попавшие на живот и стекающие по члену, выплеснутый оргазм Хаято и его стон, глубокий, чувствительный, произнесённый громче, чем тихие звуки и беззвучные выдохи ранее, выбили мысли из головы. Плевать на контроль, Гокудера слишком восхитительный, чтобы можно было отказать ему, чтобы перехватить власть сейчас. Поцелуй получается каким-то полностью неправильным: в нём мало языка, а много зубов, царапин и слюны. Совсем детский и неправильный поцелуй. Волосы сжимают, с силой оттягивают пряди, настолько сильно, что шипение вырывается непроизвольно. На волосах чувствуется влага, и поцелуй вновь становится нормальным, в нём много соприкосновений губ и немного языка. Восхитительно, так чудесно, что Хаято такой властный, не даёт действовать самому, берёт каждое действие под свой полный контроль. И будь отдышка не столь сильная, не будь столь затуманен мозг, Тсуна бы точно больше чем просто хриплое «восхитительно» произнёс, намного больше и намного чувственнее.       — Вы первый раз с мужчиной?       Смысл слов доходит с небольшим трудом, а моргание получается отчего-то слишком частое, возможно, просто сейчас оно слишком заметно, как и заметно как поднимается и опускается грудь Гокудеры, нависающего над ним и рассматривающего его. Понять о чём он думает, или что говорят его глаза невозможно — недостаточно концентрации и желания, слишком много желания в ином плане; Тсуна использует эту паузу чтобы прийти в себя. Вопрос удивляет, но не особо сильно, скорее, Гокудера наконец-то не игнорирует реальность, потому и задаёт такой вопрос, вопрос-уточнение. Личная жизнь на то и личная, чтобы о ней не трепаться, да и кому? Человеку, кто, вероятно, влюблён в его двойника? Долгое время влюблён. Хочется промолчать, но это было бы грубым и Тсуна всё же отвечает, пространно, но тем не менее:       — Я впервые настолько беспомощен, с кем бы я не спал до этого.       — Беспомощны? — не ослабив хватку, переспросил подрывник, несогласный, — Вы обездвижили меня в течение секунды.       Логика правильна, не мог не согласится Савада, понимая, что может от одних подозрений ему и удалось уйти, а вот другие появились. Всё же стук Ямамото-куна был не с паузами, а быстрый, именно упомянутую секунду всего и потребовавший. Никаким образом его действия не создают картину беспомощности, как не посмотри, но не хорошо ли это? Да и понять присутствие силы можно было ещё когда произошло столкновение с Хибари, не было ли глупо задавать такой вопрос сейчас? Более волновал вопрос, почему именно сейчас? Надеяться на то, что Гокудере понравилась простая дрочка, было бы глупо, вряд ли у него это такое первое совместное времяпровождение, как у самого Савады — слишком правильно и без колебаний действовал. Вернее, вряд ли это первый раз, как у Тсуны, когда не зашли далеко при случайном и спонтанном, наверное, сексе, учитывая, что самого секса то и не было. Первые впечатления и все дела, можно свалить всю приятность именно на первое впечатление, что Тсуна и планировал и мысленно уже сделал. С мужчинами доводилось спать, здесь проблем не было, даже нравилось больше чем с девушками за то, что не было какой-то нежности и не нравилось из-за грубости; но своего пола партнёров было мало — слишком стрессонеустойчивы, не могут отнестись нормально к семейным шуткам и приколам.       Надеяться на то, что Гокудера проигнорирует его секреты, как будет игнорировать семейные секреты сам Тсуна, было бы глупо, была надежда, но всё же глупо. Всё-таки можно же не задавать такие вопросы после почти-что-секса? Это неправильно и грубо.       Взгляд приподнимается, и Тсуна видит то же спокойствие и рациональность, присутствующие в самом начале, казалось, Гокудера ни на секунду не терял контроль над собой и не терялся во времени. Это его спокойствие и почти полностью выровненное дыхание, в то время как в самом Саваде мелькают ещё отголоски наслаждения и отсутствует желание начать думать в нужном направлении, навлекают на странные мысли. Предположение, что его изучают, перестраивают данные, что, возможно, желание «переспать, но не зайти далеко» было подстроено — не с его стороны, а со стороны Гокудеры. Словно специально подстроенное, а сейчас, словно Гокудера чувствует какую-то невидимую угрозу от него и пытается узнать информацию, пока мозг его, заметно, не особо-таки соображает и одновременно старается разрядить обстановку, то ли чтобы предотвратить его вопросы, то ли видя то, что не видит он. Мысли странные, противоречащие друг другу и разобрать какие из них берут начало от паранойи, а какие от интуиции не получается. Тсуна медлит, думая, как бы лучше ответить, чтобы удовлетворить все мысли, считая, что упомянуть о силе Гокудеры, способного убить его меньше чем за секунду было бы плохой идеей. Стоит сказать что-нибудь другое, но что, так и не приходит в мозг, прерывается о голос, теряется в возникшем удивлении и непонимании в мозгу, о клубок хаотичных мыслей и отсутствие их же одновременно.       — Может ты уже перестанешь сверлить меня взглядом? Бесит. И я не могу нормально расслабится.       Несмотря на то, что Гокудера не поворачивал голову, понять, что говорят слова кому-то другому, отчего-то просто, прям излишне просто, ведь ответ приходит сразу:       — Минуту назад тебе это не мешало.       Отвести взгляд невозможно, Тсуна даже не может точно сказать, что сейчас больше в нём: беспокойства, удивления или вообще чего-то другого. В комнате есть кто-то ещё, кто-то ещё кроме него и Гокудеры, и пусть это весьма и весьма глупо, но Тсуна не хочет поворачивать голову и смотреть на другого присутствующего в комнате. Весь клубок мимолётных мыслей был отчётливым окрашен розово-серым цветом, характеризуя начинающее появляться смирение и смущение.       Успокоиться мысленно не получается, но Тсуне всё же удаётся не показать больше, чем тень неудовольствия, видя, как темнеют глаза Гокудеры и чувствуя усиливающуюся хватку на руках, думая, что хуже, чем сейчас, не было никогда, даже когда он переодевался в девочку и кричал какую-ту хрень, понятную кому угодно, но не ему. Почему же где бы он не оказался, стыда ни у кого нет? Неужели, он единственный, кто волнуется о вот таких и намного проще, но, тем не менее, всё ещё нелепых ситуациях? В этом мире только он один нормальный.       — Да пошёл ты! — громко высказывает протест Гокудера, поворачиваясь, отпуская его руки и отклоняясь назад, хватая либо Хибари, либо Такеши — это пока Савада не достаточно пришёл в себя, чтобы понять — за одежду, может за грудки, что было понятно по приблизившейся ткани, — сидишь тут и смотришь — не видишь, люди делом заняты?! Свалил бы и не портил другим нервы! Сколь уж можно?! Либо сиди и не отсвечивай, либо вали нахрен!       А может и не один, — мгновенно передумал Савада, но затем, пересмотрев сказанное в голове, вернулся к первоначальной мысли. Можно ли сказанное толковать, что Гокудера всё время знал, что в комнате есть зрители?       — Хочу и сижу, и смотрю, я тебе не мешаю.       — Ещё как мешаешь… Прям, пиздец как мешаешь, хуже и быть не может, как ты мешаешь, я тебя также мешать буду, обещаю!       Савада был благодарен Гокудере, который не имел таких же проблем с пониманием, как он сам, и начал возмущаться, но, твою же ж мать, они же несерьёзно? Савада всё же открывает рот, собираясь сказать, попросить, наверное, зрителей покинуть комнату или что-то подобное, но с губ срывается только неслышный писк-стон, и он мгновенно прикрывает руками лицо, чувствуя, как оно пылает, и старается игнорировать звуки, слова. Неужели, у них соревнование на качество действий? Хочется рассмотреть эту мысль, но эмоции быстро меняются на раздражение и направление размышлений видоизменяется. Захотелось поорать, высказаться, показать, как он недоволен молчанием своего партнёра, но Тсуна только ругнулся про себя, думая над ситуацией и потихоньку приходя в себя. Гокудера, конечно, ублюдок, но понять, почему он промолчал и не сказал, что в комнате есть посторонние, весьма просто. Сказать такое, при этом не спалившись, было невозможно. Хорошо хоть тот не дал завалиться всей сцене, приняв руководство на себя, когда он отступил. Эта мысль даёт напоминание, что они устроили мини-порнуху прямо перед чужими глазами, и осознание этого приходит слишком резко, слишком быстро. Если бы сейчас Тсуна не пытался делать вид, что всё в порядке, что всё нормально, уже убирая ладони с лица и делая вид, что он просто рассматривал руки, не закрывал лицо как девочка-подросток, он бы застонал от безысходности, от того, что он планировал переспать с Гокудерой на глазах у зрителей. Точно! — ещё и Хибари-сан здесь — дерьмо. Дерьмо. Именно это слово хорошо характеризовало нынешнюю ситуацию, именно это слово было главным в мыслях.       На запястье образовались красные отметины, вероятно, будущие синяки, которые должны будут исчезнуть в течение часа, максимум двух. На руках не было видно более никаких повреждений, чего немного опасался Савада, не были видны действительные травмы, внешних признаков не было. Они и до этого исчезали — всегда растворяются в течение пары часов, но мало ли, непредвиденные обстоятельства — мало ли, вдруг зрители увидели травмы? Тсуна вовсе не пытается потянуть время, приходя в себя, вовсе нет — это совсем не так. Спор продолжается, а Тсуна отводит взгляд и видит, что это всё же Ямамото вступил в эту бессмыслицу, как он мысленно и предположил. Хочется спросить за что его-то заставляют испытать все неудобства и смущение, но Тсуна молчит, переводит взгляд в другую сторону. Беглый осмотр показал присутствие Хибари, который стоял, облокотившись о стену, и смотрел прямо на него. Савада почти пропустил его — настолько тот растворился в окружающей среде, настолько тот подавил своё присутствие. Хибари-сан заметно веселился. Похоже, ему было плевать на произошедшее, на спор, на его поведение, Хибари просто смотрел. Даже не улыбался и не пытался испепелить взглядом, полное безразличие, но Тсуна был уверен — сейчас взгляд был не изучающим или довольным, или угрожающим, а может и каким-то другим — это был взгляд интереса и самую малость удовлетворения. На манере, ползает гусеница и ползает, не интересует, но — О! — она сейчас свалится с листа!        Паника в голове постепенно рассасывается, ибо, похоже, нынешняя ситуация в порядке вещей в этой семье, и, похоже, всё его поведение было свалено на Гокудеру. Который, вероятно, до сих пор следует его первоначальному плану и делает вид, что они занимались непотребством, а не чем-то иным; который, похоже, понял, чем может обернуться его поездка в больницу, и следующий за его планом. Удивление исчезает, и Тсуна неслышно вздыхает, решая подумать обо всём позже, намного позже, без чужого присутствия. Вообще, наверное, стоило вести себя более серьёзно, возмутиться там или нечто подобное, но как правильно сказать, передать возмущение и шок, Тсуна даже не знал. Да и, похоже, не имел права так делать. Чутьё точно говорило об отсутствии их знания обнажённого вида Натсу, но сейчас оно говорит, что поведение в их характере, что всё в порядке вещей. Где находится этот порядок вещей, Тсуна даже не представлял и не хотел представлять.       Взгляд возвращается к спорщикам, которые почти что в глотки друг другу вцепились, того и гляди начнётся что-то действительно серьёзное, настолько близко находятся и это всё при резком взгляде и тонко-широкой улыбке мечника. Насколько же силён Гокудера, который при таком выражение лица Такеши может хватать его за грудки и шипеть прямо в лицо всякие оскорбления, Савада даже не хотел думать. Сам он опасался даже увидеть этот взгляд напрямую, взгляд человека, отстаивающего его честь. Стоп, что? Точно. Если Гокудера был долгое время влюблён в своего Босса, то об этом бы узнали и остальные, именно поэтому здесь сейчас Хибари и Ямамото, именно поэтому не ушли, и именно поэтому Гокудера повторил, что не зайдёт далеко. Не для него, ведь тот не забывал, кто он на самом деле, для остальных, для того, чтобы его тупое и вытекшее в нечто иное отвлечение сработало. Сам спор Савада почти полностью пропустил, услышав только что-то про два дня, запрета от Ямамото продолжать с ним спать, и возмущение Гокудеры по поводу вмешательства в целом — мыслей и без того было много. Сейчас было интересно иное, если бы он не был так похож на Натсу, смог бы Гокудера провернуть весь этот эпизод заново? Но не так-то ему нужно это знание, решил для себя Савада, услышав гневное рычание и моргнув, осознал, что его мысленное выражение «вцепились друг другу в глотки» превратилось в реальность — кто-то сейчас определённо может задушить своего оппонента.       — Поигрались и хватит! — удивлённо и резко воскликнул Савада, присаживаясь и стараясь расцепить спорщиков, пытаясь оттолкнуть их друг от друга. Получалось откровенно хреново, Гокудера всё ещё сидел на ногах — бёдрах, если быть точным — и не давал полноты действий, не давал нормально двигаться, — действительно хватит!       Оттолкнуть не получалось, и от этого Савада почувствовал себя каким-то ребёнком, пытающимся разнять двух взрослых. Отчего захотелось попросить о помощи, но помощь могла прийти только в лице Хибари, а уж лишний раз видеть хищно-пустой взгляд не хотелось, действовать нужно самому. Действовать нужно одному. Всё же он сам заварил всё это.        Хватки усиливались, побелевшие пальцы характеризовали это, в голове мелькнула мысль, что это просто нечто. Эти двое действительно убьют друг друга из-за какой-то глупости, из-за лжи, его лжи, в которой он потерялся и на время выпал из реальности.        Несколько движений руками, и Тсуна с раздражением в глазах смотрел на непонимание в языках тел и вновь услышал странный звук, точно задумчиво-одобрительное хмыкание от Хибари, человека, который даже не пошевелился чтобы помочь. Чтобы разнять бессмысленный и непонятный спор своих друзей.       — Дееспособность появится через сто пятьдесят секунд, можете пока остыть, — спокойно пояснил Тсуна, даже не пытаясь помочь Ямамото, который рухнул на пол, наверняка ударившись головой, и на которого сверху упал Гокудера, подхватывая ранее завязанное на бёдрах полотенце, приводя себя в порядок. Поправляя нижнее бельё и немного неуверенно растирая запястье, стараясь стереть красноту на руках, понимая, что свои же действия никак не помогут.       Оставаться безучастным более половины минуты не получилось, Тсуна вздохнул, приподнимая взгляд, усаживая Гокудеру так, чтобы ему было удобно, чтобы его спина упиралась о постель, и чтобы можно было привести его в порядок.        Смущало конечно, но Тсуна надеялся, что его яркий румянец комментировать не будут, иначе он точно не сможет выдавить из себя ни звука, ещё чуть-чуть, и пар из ушей повалит. Иначе он прибьёт их нахрен, всех троих, или хотя бы попытается.       Чтобы поправить бельё и штаны, а также вытереть сперму с тела не потребовалось и минуты, застёгивать пуговицы на рубашке Тсуна не стал — не думал, что будет целесообразно показывать дрожь в руках, ведь именно её он и пытался скрыть. Лишние вопросы были ни к чему. Ямамото сел рядом с Гокудерой, вернее, Тсуна переместил его к Гокудере, смотря на двоих людей со слабым весельем во взгляде. Сейчас немного, самую малость, хотелось смеяться. Не истерический смех, настоящий, весёлый смех, но нельзя было подавать виду, пока нельзя было.       — Вы знаете какое главное правило в любой семье? — ответа не последовало, но Тсуна и не надеялся получить его, зная, что у него есть ещё минимум сорок секунд чужой безучастности, выдерживая паузу, продолжая, — Самое главное неписанное правило запрещает убийство друг друга. Перед тем как пытаться убить друг друга, вы должны были обсудить ситуацию, а потом уже предпринять попытки. И вообще, это я склонил Хаято, а не он меня, тебе не стоило так реагировать, Такеши. Сейчас подумав, я думаю, это был плохой способ отвлечения, но я действительно как-то не ожидал — всего этого не ожидал.       Паники по поводу почти-секса не было вообще, Тсуна бы сказал, что отнёсся к этому только с небольшим сожалением — сожалением, что это первый и последний раз, когда он с Гокудерой окажется в одной постели. Смущало внимание, но прошлое менять Савада не умел, а возраст давно научил принимать реальность такой, какая она есть, поэтому париться он не собирался. Вряд ли за следующие три месяца (два месяца и три недели) выйдет получить хоть какую-то разрядку, кроме как своими собственными силами, так что нужно было радоваться, что получилось сбросить напряжение. Даже такому способу нужно было радоваться. Хотя сказать, что последующий конфликт и реакции были ожидаемы, было бы глупостью — ничего из произошедшего Тсуна не ожидал. Ни того, что Гокудера сможет так неплохо сыграть, даже возбудить, ни того, что останутся зрители. Больше, конечно, происходящее с Гокудерой было неожиданно — насколько Тсуна знал, у мафии нет понятия «личная жизнь», есть только понятие «семья», поэтому здесь вроде как всё нормально. Правда ни неожиданность, ни его удивление не избавляет от ответственности, заметно, что своими действиями он открыл ещё не зажившую рану. Значит, он своими действиями вызвал куда более сильный конфликт, чем даже предполагает. Савада уже понял, что надо было выбрать другой способ отвлечения. Отвлечение, в котором он потерялся и принял за реальность, Тсуна вновь вздохнул, поморщившись, он просто неудачник. Всё, за что он берётся, получается каким-то не таким, если всё так продолжится, то Натсу-сан очень сильно будет сожалеть, когда он продержится здесь все три месяца. Хорошо хоть их Боссу проще доказать свою реальность, потому что есть вероятность, что Натсу-сану придётся доказывать свою реальность. Правда, это только в случае, если совет увидит его обнажённым и вспомнит о его внешности, а вспомнят они обязательно, такой день самому Саваде точно не забыть.       — Слушайте, — беспечно, но с каким-то краем веселья и напряжения одновременно, начинает Савада, — а давайте вычеркнем сегодняшний вечер из нашей памяти? Не придётся лишний раз ломать голову.       — Против, — буквально через секунду отозвался подрывник, вводя в недоумения и своими словами и своим ответом вообще — разве вышло время? Тсуна прищуривает взгляд с каким-то новым интересом смотря на дуэт, понимая, что всё же он их недооценил, — почему я должен забывать о приятных вещах?       — Потому что тебя попросили забыть, — высказывает причину Ямамото, резко взглянув на Гокудеру, вновь улыбаясь той самой острой улыбкой, больше напоминающей вызов и предупреждение одновременно, — видишь же, Тсуне неприятно.       — Завидуй молча, — отклонил слова Гокудера, даже не поворачивая голову, смотря только на него одного.       — Пошёл ты, — согласился мечник и перестал так выразительно гневаться — испускать угрозу — фыркая; Тсуна мог только радоваться, что второй конфликт не начался. Второй конфликт, по крайней мере по этому поводу, точно не будет присутствовать, но вот от взглядов любопытства стало не по себе. Забавно получается — совет открыл что-то новое в нём, а он открыл что-то новое в них — будто действительно, по-настоящему увидели друг друга, а не исходили из собранной информации и чужих впечатлений до этого. Приятное ощущение, пусть немного и ненужное.       — Давно так умеете? — ожидаемо задаёт вопрос Гокудера, и Тсуна пожимает плечами, не отвечая, всё ещё удивлённо рассматривая членов совета; следующий вопрос приводит в чувство, — почему не использовали ранее?       Второй вопрос прозвучал прямо, но Тсуна уловил подтекст, понимая на что намекает подрывник, вновь пожимая плечами и чуть смущённо улыбаясь, приходя в себя.       — Я только час после Феникса могу контролировать время и силу, в остальное время не получается.       Была мысль, что своими действиями он может вызвать лишние подозрения, но увидев оскалы и серьёзность, окружающую Ямамото и Гокудеру, Тсуна как-то не стал задумываться об этом, машинально используя интуицию, обездвиживая спорщиков. Не любил Савада наблюдать за конфликтами внутри семьи, между недругами, разными организациями — пожалуйста; порой Тсуна сам, добровольно, ввязывался во всякий кипиш, но вот видеть, как ссорятся друзья или, не дай Боги, семья, всегда было отвратно. Всегда раздражало и напоминало о своей собственной семье, что Тсуна, несмотря ни на что, продолжал любить, но не мог доверять. Уже не мог доверять.       Улыбка погасла как всегда, когда в голове витала тема семьи, и Тсуна чуть отвёл взгляд, не находя в себе силы продолжить всё здесь происходящее. Плевать на вопросы, если надо, то он завтра что-нибудь придумает, ответит. Пока вроде от него ничего не надо было, потому что его только сверлили взглядами, вернее, только смотрели на него.       — Так, — хлопнул в ладоши Савада, вставая, неуверенно улыбаясь, — конфликта у нас нет и не было, я видел, вы шутите, но не повторяйте вновь, ладно? Время позднее, уже ночь, и если никто не против, то я хотел бы всё же сегодня поспать. Было приятно с вами со всеми увидеться, с некоторыми даже слишком, но давайте по постелям, хорошо?       — Что-то вспомнили неприятное? — заметив перемену, тут же спросил Гокудера, заставляя внимательно на него посмотреть и угрюмо внутренне вздохнуть, удивляясь его глупости. Вот зачем ему-то всё это спрашивать?       — Нет, я просто…       — Не обращай на него внимание, Тсуна! — мгновенно перебивает Саваду мечник, быстро поднимаясь и неуверенно махнув пару раз руками, — Хаято просто ничего не знает, мы больше не будем серьёзно ссорится, так что не волнуйся, окей?       От Гокудеры раздаётся непонимание и вопрос, который резко обрывается, от того что Ямамото закрывает его рот, всё также чуть сожалеюще, но уверенно скалясь — улыбаясь, теперь так выглядит улыбка Ямамото-куна, стоит принять это. Тсуна удивлён этими действиями, хоть и благодарен за них мечнику, что там такого в прошлом Натсу-сана произошло, что тот может негативно реагировать, думать не хотелось, но, наверное, как глава семьи он просто не выносил ссор внутри семьи. Настоящих ссор. Действия Хибари не были действительно серьёзными вещами, вернее, они были по-настоящему серьёзными, но так как они были направлены на него, то Тсуна не обращал особого внимания на его действия, но вот ссора между Ямамото и Гокудерой не была шуткой. Она была серьёзной, и хоть летального исхода не было бы, вероятно, были бы по-настоящему серьёзные травмы, что бы там Савада про шутку не говорил.        Действия Ямамото-куна, вернее, его извинения и заверения, сгладили то внутреннее сожаление и горечь, что поднялась в груди — Тсуна ярко улыбнулся, на мгновение прикрыв глаза, счастливый, что здесь можно положиться на незнакомца. В конце концов, должен же он верить в свой совет? Пусть и временный.       — Спасибо.       Пусть Ямамото-кун и сам не знает истинную причину, но всё же его забота была в самый раз, лучше чем его наскоро придуманное оправдание, за километры разящее ложью. И хоть после его краткого диалога с бывшим одноклассником, собравшиеся вновь странно смотрели на него, заставляя как-то задаться вопросом: должен ли он был всех отругать или ещё что хуже, раз они так удивлённо-заворожённо смотрят на него, с трудом выходя в реальный мир, а не поблагодарить и проигнорировать их выходку.       Честно говоря, Савада не представлял, что их Босс, Натсу-сан, мог применять к совету физические воздействия. Как можно применять к членам собственной семьи силу, Тсуна не понимал, потому даже не рассматривал в голове такой вариант, но от их удивления начал задумываться, что возможно не доходит по строгости до нужной отметки. Пусть всё свалят на его сожаление о его отсутствии в их жизни долгое время — три месяца не такой и долгий срок, когда начнут происходить перемены, возвращающие к истине, мало кто заметит эти самые перемены — Гокудера точно подчеркнёт все минусы и сможет влить Натсу-сана в коллектив незаметно для остальных, Савада не сомневался в преданности и уме этого человека.       — Мы это… пойдём, ага, — как-то машинально проговорил Ямамото, отступая спиной к двери, буквально таща по полу всё ещё сидящего подрывника. Тсуна проводил их непонимающим взглядом, согласно кивнул и пожелал спокойной ночи.       Отчего так завороженно, словно под гипнозом, на него смотрят, Савада не мог объяснить даже себе, не то чтобы стал объяснять кому-то другому. Наверное, стоит просто принять, что в Аллероне есть свои секреты, недоступные чужим и не писанные на бумаге.       — Не думай, что твоё воздействие подействует на меня, — стоило перевести взгляд на Хибари, произнёс мужчина, заставляя моргнуть и непонимающе приподнять брови, — влияние без силы — ничто.       Правильно, влияние без силы не влияние вовсе, к словам не придраться, только вот причём здесь он? Неужели, он воспользовался какой-то кодовой фразой, которая пудрит мозги, или сделал нечто после чего в доме люди видят что-то непонятное? Хибари уже ушёл, напоследок взглянув предупреждающе, как бы говоря, что меня так просто не возьмёшь, а Тсуна ещё минуту стоял и думал, что нужно завязывать с просмотром фильмов, книг и манг жанра экшн и мистика. Какая только хрень в голову не лезет, он бы ещё подумал, вдруг Натсу пришелец, чего уж мелочиться.       ______       Это не было опасностью, прямой опасностью точно не было, но всё же заставило насторожиться. Тсуна не открывал глаза, не сдвинулся с места, и его дыхание не изменилось — кто-то был в его комнате. Кто-то смотрел на него. Савада не чувствовал взгляд, совершенно не чувствовал человека. Неизвестный был сильным и очень умелым бойцом, умеющим скрывать свою ауру, своё присутствие. Если бы не чутьё, Тсуна бы не проснулся вовсе. Интуиция молчала, что не говорило об опасности, вернее, говорило, что опасность полностью отсутствовала, иначе Савада проснулся бы раньше, чем незнакомец вошёл в комнату. Отчего-то казалось, что с этим неизвестным присутствием, можно было не опасаться ничего, кроме самого неизвестного.       Шаги не были слышны, даже при полном внимании, Тсуна не слышал ничего — ни шелеста ворсинок на ковре, ни поступи шагов, ни колыхания воздуха. Будто в комнате никого не было, но кто-то был. Савада даже не чувствовал взгляд, хотя был уверен, что на него смотрят, осматривают — чутьё говорило так. Неизвестный подошёл близко, почти на расстояние вытянутой руки от изголовья постели, некто стоял прямо напротив его лица, но Савада всё равно ничего не мог ощутить, совершенно ничего. Это напрягало, всё происходящее сильно напрягало.       Можно было продолжать делать вид, что никого нет в комнате, можно было спокойно дать налюбоваться собой и позволить уйти, но так и не узнать кто это. Савада был уверен, что любое, даже самое мелкое изменение в его теле заметят — больше оплошность, произошедшую с Ямамото, совершать Тсуна был не намерен.       Нужно было подождать, — вот к чему пришёл Савада, — если он сделает какое-либо движение сейчас, то будет труднее обезвредить неизвестного без причинения вреда, как себе, так и незнакомцу. Отсутствие опасности было тем фактором, что останавливало Тсуну от любых действий, отсутствие любых негативных чувств, направленных на него.       Незнакомец сделал небольшой шаг вперёд, и в ту же секунду Савада начал действовать. Движением руки толкнув подушку в сторону незнакомца, Тсуна привстал на колени, сразу же отталкиваясь, в процессе открывая глаза, хватая руку, собирающуюся ударить постельный снаряд и перекидывая через себя мужчину. Лицо пока Савада не успел увидеть, но строение тела указало, что это мужчина. Подушка превратилась в перья из-за удара, а повалить на постель получилось после дополнительного действия — как Савада и предполагал, незнакомец перевернулся от захвата в воздухе, но Тсуна уже присел, потянув мужчину за ногу, заставляя потерять равновесие и перехватывая руки в области запястья. Сперва одну руку, ещё в воздухе, затем другую, после уклонения от нескольких ударов, уже сидя на незнакомце. На рефлекторный рывок Савада сильнее прижал руки вокруг головы незнакомца и заставил чуть расставить ноги, сжимая их берцовыми мышцами на бёдрах.       — Круто, — оценил действия незнакомец и вырваться больше не стал.       Произойди настоящее сражение в полную силу, действия были бы иными, как и у Савады, так и у незнакомца. Если бы ему хотели причинить вред, или Тсуна хотел причинить вред, то даже такое мелкое противостояние не закончилось бы малой кровью.       Похвалу или удивление незнакомца Савада не оценил, смотря в лицо не такого-то и незнакомца. Более знакомого, чем хотелось бы в данный момент.       — Не в обиду, но что ты забыл в моей спальне?       Отпускать или расслабляться сам Тсуна был пока не намерен, не готов, наоборот, чуть сильнее сжал запястье и заставил расставить ноги ещё шире. Нынешняя ситуация его напрягала, но похоже только его одного.       — Я пришёл поприветствовать тебя! — Громко, и как-то чересчур бодро оповестил о своих действиях вторженец, широко улыбаясь, — увидев твою заботу, я понял, что осьминожка была не так и не права — полигамия не всегда плохо.       Моргнув, по инерции склонившись чуть ближе, Савада от недоверия начал пристально рассматривать лежащего под собой. Сияющая улыбка и искренность в глазах сказали, что это не бред, и ему действительно не послышалось. Да, Рёхей является красавчиком, с этим пластырем на носу и шухером на голове он выглядел ослепительным человеком, серьёзность которого придавала ему статный и мужественный вид — красивый человек одним словом. Сейчас он ярко улыбался, но от этого не стал выглядеть хуже, лишь мужественная аура, присутствующая на фотографии, приобрела какие-то тёплые черты. Рёхею хотелось доверять, что бы он там не сказал, но полигамия была, по мнению Тсуны, всё же чересчур. Вновь моргнув, Савада чуть распахнул губы, но тут же поджал их. Пожалуй, спрашивать не ударился ли по дороге член его совета было бы плохой идеей. Кем бы там не была осьминожка, полигамия его не касалась, определённо. Стоило просто забыть, то что только что произнёс Рёхей.       — Я… не буду лгать, я ошеломлён твои приездом, но я благодарен, что ты нашёл время в своём плотном графике, чтобы встретиться со мной, — лицо Тсуны было всё также смущающее близко к лицу Сасагавы, но сейчас, в данный момент, его это не особо волновало — видел, что боксёр не против, — Я счастлив встретиться с тобой.        Савада не шутил, он был действительно рад встрече, даже если время было раннее. Немного смущало как произошла сама встреча, и что Сасагава решил посмотреть за ним пока он спит, но не настолько сильно волновали такие мелочи. Больше волновало то, как он сам на него отреагировал — встреча с Рёхеем произошла впервые, Тсуна ещё не успел добавить во внутренний список людей кому он может доверять боксёра и потому отреагировал соответственно. Отреагировал на Сасагаву, как на возможного союзника, обездвиживая и планируя узнать причины действий следом. Савада надеялся, что его поведение не слишком сильно повлияет на связь между ними и не слишком уничтожит и так ослабленное доверие. Даже если убрать из головы образ Натсу-сана, останется он сам, и если не врать самому себе, то вторым после Ямамото-куна хотелось встретиться именно с Сасагавой. По мнению Тсуны, спасать жизни было действительно крутым занятием и чрезвычайно сложным, а Сасагава-сан справляется с этим безупречно. К тому же, он, как Натсу-сан, должен был быть обязательно обрадован встрече спустя столь долгое время, но ещё кроме всего прочего, Тсуна видит синяки под глазами, понимает, что боксёр не высыпается. Его присутствие в комнате говорило больше всяких слов — эту встречу ждали с нетерпением.       Прекратив сжимать чужие бёдра, Савада, чуть неловким движением, расставил ноги по обе стороны тела боксёра, переставая сдерживать запястья, отклоняясь. Шторы были закрыты, но даже так Савада знал, что на улице темно — сейчас около четырёх-пяти часов утра, слишком рано для подъёма. Сасагава молчал, но теперь, когда он прекратил подавлять своё присутствие, Тсуна чувствовал его взгляд. Его словно изучали, но в полумраке единственный свет, который был, шёл от приоткрытой двери — заметить шрамы или другие раны было бы проблематично. Савада не спал в одежде, лишь в боксерах и расстёгнутой рубашке, но света было слишком мало чтобы сравнить шрамы Натсу-сана и его — в этом Тсуна был уверен. В его диапазоне было проще рассмотреть Рёхея, не наоборот. Если с остальными и можно проигнорировать шрамы и всё остальное, то с Сасагавой нужно быть начеку — Рёхей Сасагава врач, он точно знает всё про Натсу, сомневаться в этом не приходилось.       — Хочешь спать или тебе сварить эспрессо?       Судя по молчанию, сопровождающему вопрос, это было не то, что ожидал Рёхей. Чуть улыбнувшись, к счастью, даже с повязкой на щеке получается добрая улыбка (не то чтобы Сасагава это заметит) Тсуна приподнялся. Что-то подсказывало ему, что боксёр выберет первый вариант, а значит надо было вставать. Не настолько Савада жесток, чтобы выгонять из постели человека, нуждающегося в минимум нескольких часах сна.       За руку схватили, помешали встать, и Тсуна от неожиданности завалился на боксёра, больно ударяясь подбородком. Судя по отсутствию звуков от Рёхея, больно было только ему одному. Зашипев, бросив обиженный взгляд на Сасагаву, потирая ушиб свободной от чужого захвата рукой, Савада немного неуверенно и автоматически склонил голову к плечу.       — Если ты хочешь что-то сказать, то не обязательно меня калечить, — если голос и звучал глухо, то Тсуна был в этом не виноват. Удар вызвал боль от, всё ещё заживающего, яркого синяка на щеке. Раны на лице заживали медленно, уж слишком, даже на руке почти срослась основная кость, во сне восстановление происходит быстрее, ещё часика два-три и можно будет безболезненно, если исключить ладонь и запястье, двигать левой рукой. Как только всё заживёт, Савада уж точно постарается не допустить повреждения вновь.       — Могу я называть тебя по имени?       Вопрос удивил, сильно, буквально полностью ошеломил, и даже на короткую секунду показалось, что его узнали. В смысле, поняли, что он, не он вовсе.       — Разумеется… — машинально согласился Савада, и только после короткого «чудно» от боксёра, понял причину вопроса, — а я? Могу я называть тебя по имени?       Это же как должен был покинуть совет Натсу-сан, если есть сомневающиеся в связи люди? Похоже, присутствие Натсу действительно требовалось его семье, не просто ради шутки или каких-либо деловых вещей — похоже присутствие нужно было самому совету. Стала частично понятна причина не раскрытия его настоящего присутствия. Если сопоставить первоначальные слова Гокудеры о невозможности Босса быть Боссом, то вариантов останется совсем немного. Вернее, останется только один вариант — болезнь. Чутьё было согласно с пришедшей мыслью, подтверждая верность теории, подтверждая давно пришедший вариант. Получается, Натсу-сан не мог сейчас приехать, но думал, что за те три месяца, которые он будет отсутствовать, ситуация изменится до неузнаваемости, ухудшится окончательно.       На вопрос ответили согласием и очередной широкой усмешкой, но Савада почти не обратил внимания на это, до этого и так собирался называть всех членов совета по имени, думая, как бы вселить уверенность в боксёра. За Гокудерой стоял Натсу, за всеми его действиями и, возможно, созданное им же расписание и приказы имеют совершенно другое направление, отличное от того, какое предполагалось до этого. Забота о друзьях была видна Тсуне, он чувствовал эту заботу только своим присутствием, нахождением в поместье, его выбрали на эту роль только ради его внешности, для того, чтобы своим присутствием он постарался вернуть тепло в дом. Очень рискованно, но ради семьи Натсу-сан был готов рисковать, ради семьи он нашёл его, хотя найти на него документы без введения имени просто невозможно; Савада не мог остаться безучастным, понимая какую роль ему доверили. Никому никакой «Босс» не нужен — Гокудере-куну, как и Натсу-сану нужен только человек, который сможет поддержать каждого в семье. Что-то вроде клея, сближающего материал, того, кто сможет удержать двигающихся в разные стороны членов совета.       — Слушай… ты давно проснулся? — понимая, что говорить ничего не будут, но и отпускать его не собираются, что чувствовалось по хватке на руке, поинтересовался Савада.       — Ещё не ложился, — ответ был ожидаемый, спокойный и неторопливый; почему-то именно это Тсуна и предполагал, — беспокоит?       — Вообще-то, да, — согласился Савада, проведя пальцами у своих глаз, как пример, — у тебя выразительные синяки под глазами, видно же что плохо спишь. Тебе следовало бы отдохнуть, стоит только на тебя посмотреть и начинаешь думать о твоём здоровье. Твоя усталость не может не беспокоить меня.       События, последующие после своих слов, Тсуна только отдалённо мог назвать нормальными и определённо не мог сказать, что понимает логику действий.       — А ты мне нравишься! — заявил боксёр, резко присаживаясь, отчего Савада, не успев отреагировать, вернее, просто не ожидая такой подлянки, чуть не завалился на спину, но руки, что крепко сжимали его плечи, не дали упасть, придерживая, — только встретились, а мне уже лекции читают — прям как моя сестрёнка! Что будешь делать с моей беспечностью?       — Попрошу тебя больше заботится о себе? — вопросительно спросил Савада, неуверенный, что он должен говорить на сказанное и как реагировать.       — Не прокатит, — отклонил предложение Сасагава, продолжая пристально смотреть и удерживать. Плечи сжимали, наверняка не рассчитывая силу, ведь было больно, больнее, чем просто нужно для придерживания, а ещё, Савада смотрел на боксёра под небольшим углом, так как заваливался на спину и был удерживаем только чужими руками. Сам он не удерживался, начиная ощущать онемение рук от плеч и ниже, чувствуя покалывание, понимая, что руки поднять и удержаться с нужной силой, он просто не сможет.       — Мне тебя вырубить или подсыпать снотворное? — всё также непонимающе спросил Савада.       Ответом послужило небольшая, буквально секундная задумчивость, а затем Сасагава кивнул, как бы и решаясь, предлагая:       — Попробуй.       Это типо, предложение, или над ним шутят? Выражение лица было серьёзное, несмотря на яркую весёлость во взгляде и интерес, понять, что действительно от него хотят, Тсуна не мог. Но в глазах было ожидание, и Тсуна приподнял руку, касаясь шеи боксёра, уточняя:       — Ты уверен?       Ответом послужила широкая усмешка, и Савада отстранил на миг руку, ребром ладони ударяя по нервным окончаниям и вырубая собеседника, следом, сразу обхватывая его тело руками. Одной о плечи, другой о туловище, не давая окончательно завалиться на себя. Хорошо хоть гибкость хорошая, даже если его колени касаются поверхности, можно было не беспокоиться и со спокойствием падать на спину.       Принять реальность получилось действительно с трудом, Тсуна успел минуты две насладиться пустотой в мыслях, не двигаясь, внимательно смотря на потолок, который оказался белого цвета, а не бежевого, как стены. Иного цвета, чем до этого предполагал Савада.       Жизнь, оказывается, та ещё интересная вещь — что ни день, то новые впечатления; впервые в жизни Саваду попросили вырубить себя, как лечение от бессонницы. Пришёл ли за этим «лекарством» боксёр или просто шутил, Тсуна уже не узнает, спрашивать потом он не будет — да ну нахер, такую хрень спрашивать отчего-то не хотелось. Бил Савада не сильно, но был уверен, что на пару часов хватит. Вряд ли, конечно, на самом деле ожидалось, что он сможет одним ударом привести в бессознательное состояние, но это уже не его проблемы. Это нормальным людям нужно около минуты-полутора, чтобы привести в бессознательность, а для него, как истинного наследника своего предка, пусть и с притуплённой способностью, не нужно более секунды и одного удара.       Вздохнув, чуть покачав головой, Савада распрямился, укладывая Сасагаву на постель, думая, что же всё-таки ему делать. Вообще, хотелось поспать, и если быть честным с самим собой, плевать Тсуна хотел на то, что в его постели будет спать кто-то ещё — не настолько привередлив. Настолько хочется спать. Но даже, если его всё и устраивало (почти устраивало), это вовсе не означало, что спать в одной постели с ним устроит Рёхея, если тот узнает об этом. Савада вновь вздохнул, решив забить на всё, не то чтобы он может изменить реальность и увести из своей комнаты постороннего — не знает куда; ведь даже если и известно расположение свободных комнат, это вовсе не значит, что ему известно местоположение комнат боксёра — на плане это не написано, а если уж уводить из своей комнаты, то сразу в нужную, иначе возникнут вопросы и лишние подозрения. На кой чёрт он вообще его вырубил? Глупо и тупо получилось, поддался на провокацию, как какой-то школьник, лучше бы отшутился или сделал что-нибудь другое. Безразлично как бы всё выглядело в ином случае, не пришлось бы стоять у дилеммы — раздевать Сасагаву или нет. В теории «за» было больше причин, чем в теории «против», в отрицательной стороне было вообще только три пункта, два из которых отпадают из-за его фальшивости, ведь Натсу-сану было бы плевать на то, что он раздевает незнакомца — для него Сасагава не был незнакомцем. Для него Сасагава — близкий друг, член семьи, он бы не стал бросать боксёра одного и уложил бы его спать, как подобает. То что сейчас он Тсунаёши Натсу, а не Тсунаёши Савада, Тсуна твердил все пару минут, что раздевал боксёра.       Передать ту надежду, которая была в мыслях все эти несколько минут было невозможно. Савада почти молился, чтобы никто не вошёл в комнату, чтобы не очнулся сам Сасагава, чтобы никто не видел, как он раздевает мужчину, краснея, будто собираясь сделать нечто странное. В эти минуты Тсуна был уверен, что несколько раз, бессознательно, успел проклясть этого чёртова Босса, этого Натсу-сана, произошедшие действия — просто испытание для его психики, для совести и разума. Чутьё, что пыталось что-то сообщить, Савада предпочёл проигнорировать вовсе, понимая, что оно пытается сообщить что-то насчёт Сасагавы, а не о возможных свидетелях. Лишнее лучше не знать — эту простую истину Савада уяснил давно, поэтому не стал ничего слушать, игнорируя шёпот на краю разума.       Одежда была сложена на прикроватную тумбочку, на которой Савада, кроме телефона, ничего не держал, а обувь была поставлена рядом. Укрыв одеялом своего теперь друга, Тсуна приступил к собиранию перьев, подсвечивая себе фонариком и закрыв дверь. Не, спать он ляжет, плевать ему на гостя, но привести разум в порядок нужно. Что может лучше очистить беспорядок в голове, чем монотонная работа? Вот и Тсуна не знал, потому и посчитал уборку подходящим занятием.