Правда имеет много лиц

      Заснуть не получалось. Это было неожиданно, действительно неожиданно. Он уже минут сорок лежал на постели, полчаса назад даже нашёл в себе храбрость залезть под одеяло, замёрзнув, но ничего — ни тепло, ни мягкая постель, ни тишина не могло дать нужное состояние для сна. Рядом слышалось сопение, и хоть это сам Тсуна уложил Сасагаву спать, завидно от этого было не меньше. Себя же нельзя вырубить, хотя и можно было бы попробовать.       Причин, почему не получалось уснуть, было много, но главной, как бы Савада не пытался себя переубедить, было неудобство. Всё как бы нормально, и в своё внутреннее пространство врача он уже пустил, в следующий раз сразу узнает о его присутствии и не отреагирует столь негативно, но всё это не изменяло того факта, что Сасагава был незнакомцем для него. Совершенно незнакомый мужик в его постели! Хотя это всё же не было основной причиной неудобства, ибо основной являлся нерациональный страх. Было боязно уснуть и проснуться в обнимку с незнакомцем, от голоса кого-нибудь, вошедшего в комнату; было боязно проснуться и увидеть серьёзный взгляд и услышать грубое «ты кто такой?», от сопоставившего различия боксёра. Не, серьёзно, спать с первым встречным было очень странно.       В голове спокойно дремало чутьё, как бы намекая на беспочвенность всех мыслей, но кто так сразу возьмёт и поверит, что всё хорошо, даже зная, что говорится правда? Он и не мог поверить, делая вид, что спит, подделав дыхание и расслабив тело, ужасаясь, что можно было обмануть кого угодно, но не самого себя. То что он не спит, Тсуна просто знал лучше кого бы то ни было.       За окном уже светлело, пока не было рассвета, но до восхода солнца было недалеко, это было заметно, по прибавившемуся свету в комнате. Шторы Савада никогда не закрывал полностью, предпочитая вообще их не трогать — не был любителем каждый день тратить время на открытие и закрытие их.       Валяться дальше или наблюдать за спящим человеком было бы глупостью. В голове продолжала витать мысль о том, что нужно скрывать свой внешний вид от Сасагавы, а наблюдать за чужим сном было бы непонятным действием и совсем необъяснимо зачем нужным. Он уже достаточно убедился, что Сасагава спит по-настоящему, а не притворяется — слышал его дыхание и не чувствовал напряжение в его теле, а также был уверен в своей силе. Удар по нервам использовался редко, почти никогда, но от этого он не становился слабее или короче по времени бессознательности.       Спать действительно хотелось, но Тсуна понимал бесполезность сего действия, потому всё же пришлось принять реальность. Валяться дольше было бы просто не целесообразно. Савада движением руки скинул с тела одеяло, чтобы не потянуть его за собой, присаживаясь на постели.       Надо было сразу уходить — эта мысль давно засела в мозгах, но Тсуна её упорно гнал, хотя сейчас и принял полностью — не хотел отступать, да и упрямство требовало вернуть себе законную постель. Постель в мыслях вернуть может и получилось, как и почти получилось уснуть, но на одно мгновение, где-то в промежутке десяти минут почти сна на одеяле и двадцати секунд под одеялом, когда глаза уже закрылись по-настоящему, и померкло сознание, что-то появилось на краю разума — какая-то мысль, сразу же исчезнувшая и оставившая после себя осадок, не позволяющий уснуть, а также появилось странно-ползущее чувство. Словно клубок змей или тонких нитей, словно что-то окружило его; и если в начале всё было хорошо, то потом это нечто начало пытаться попасть под его кожу. Мерзко-приятное ощущение. Приятное только за счёт теплоты, а мерзкое за счёт попыток. Под такое чувство не то что уснуть, под такое чувство двинуться было неприятно.       В душ идти не нужно, за ночь он не вспотел, рукоблудием не занимался, да и третий раз плескаться в водичке было откровенно лень, значит, стоило только умыться, сбрасывая сонливость, и наложить грим. Правда, немного подумав, Савада пришёл к выводу, что безопасней было бы переодеться во всё той же ванной комнате — Сасагава, услышав тихий скрип шкафчика, повернулся на бок и теперь мог, не беспокоясь, лицезреть его и половину пространства комнаты, если случайно проснётся. Это напрягало и было немного подозрительно, но лишь немного, потому Тсуна никак, кроме мимолётного взгляда, чтобы убедиться, что гость спит, не отреагировал, продолжая доставать одежду, отправляясь в ванну.       Времени на всё Савада потратил достаточное количество, минут десять точно; вчера так и не стал бинтовать себе руки, лишь наложил косую повязку на лицо, о чём, кстати, не сожалел, потому и пришлось немного задержаться. Бинты на руках могли бы уведомить о наличии ран, что было совершенно не нужно, но, к счастью, Рёхей не является носителем Солнечного пламени, носителем пламени вовсе, он не должен понять присутствие повреждений. В конце концов, только Небеса и Солнце чувствуют чужие повреждения при касании, и то Небесам приходится сконцентрироваться на этой непростой задаче: всё же лечение не их специализация.       Рёхей всё так же спал, не проснулся от шума в соседней комнате, не зря он старался шуметь по минимуму, знал, что звукоизоляция в поместье была средняя, на собственном опыте вчера убедился в этом. Увидеть, даже если нечётко из-за достаточного количества темноты в комнате, спящего, привело в сознание мысль, что придётся, обязательно придётся, извиниться за сделанное. Почему-то, это осознание привело в голову и другую, такую же неприятную истину. В поместье сейчас уже четыре члена совета, с учётом того, что все два дня он провёл беспрерывно в компании совета, то вывод напрашивается просто ужасный — извиняться придётся в присутствии других. Потом придётся вновь всё объяснять и объяснять с самого начала, а Гокудера — обязательно — посмотрит на него, как на какую-то шлюху, спящую с каждым, вряд ли поверит, что к Сасагаве он не лез и ничего не делал. Просто прекрасно.       Тсуна вздохнул, подходя к шкафу, который он не закрывал, беря вешалку, аккуратно и бесшумно укладывая свою ночную рубашку и возвращая её в шкаф. Она была простая, белая, но чем-то напоминала его домашнюю рубашку с изображением львёнка вместо кармана, подаренную Фуутой на прошлый день рождения. Напоминала его любимую рубашку.       Шкаф вновь чуть скрипяще закрылся, но вроде как Рёхей не отреагировал; Тсуна не увидел изменений.       Следующим нужным действием было забрать из внутреннего пространства тумбочки всякие мелочи, но здесь препятствий не должно быть — несмотря на то, что тумбочка стояла прямо около постели, скрипа она не издавала. Проверено во время забирания из неё бинтов и нужного элемента для грима (даже про себя Тсуна не собирался называть свой грим косметикой — не девушка, чтобы иметь женские вещички, безразлично, что краситься он умеет не хуже любой девушки, он проходил специальное обучение, а не просто имел годы практики за спиной). К счастью, не произошло никаких неприятных происшествий — его не напугали, за руку не хватали, чего немного опасался Савада; Рёхей спокойно продолжал спать, не реагируя на слабые шумы рядом с собой. Покинуть комнату получилось с лёгкостью, отчего Тсуна был рад, очень рад.       В действительности, тем, куда можно пойти был только один пригодный вариант; как бы Тсуна не считал уже себя излишне погруженным в семейные обязанности, кабинет сейчас являлся его территорией, поэтому не было ничего страшного, если он проведёт время именно там. Трудиться, то есть разбирать документацию, Савада пока не планировал — слишком раннее утро для столь серьёзных дел, но вот мысль, что там есть диван, пришла ещё в постели. Именно эта мысль и послужила толчком к действию, теперь зная, что есть место где можно подремать, у него появилась мотивация подняться и уйти от неприятных ощущений.       Свет включать Тсуна не стал: помнил, где находятся башни, и мог обойти их без лишнего напоминания, да и не настолько в комнате было темно, как раз наоборот. В кабинете шторы были открыты, они не мешали проникновению утреннего света в комнату. Разуваясь, укладываясь спать, Тсуна накрылся так и не надетым пиджаком, уже посчитав, как лучше уместиться. Диван в кабинете стоял совершенно неправильно, он был поставлен не для гостей или чего-то такого, стоял он для сна, что сразу было понятно, стоило на него взглянуть. Спиной повёрнутый к двери и рабочему столу, на нём отлично можно было наблюдать за звёздами или, как сейчас, отлично можно ослепнуть от света. Метафорически ослепнуть, яркость была приглушённая и не слепила, но спать бы определённо мешала. Стоило повернуться спиной к окну, и вся лишняя видимость пропадала, становилось достаточно уютно. Похоже, Натсу-сан не раз засыпал здесь или, что более вероятно, на нём спали другие, пока ожидали своего друга. Ну, или просто прятались и отдыхали одновременно. Если не подойти близко, то и не понятно, что кто-то занял мягкую мебель, та достаточно широкая, чтобы нормально уместиться. Не нужно сжиматься калачиком или наоборот закидывать ноги на спинку.       На часах было уже шесть, смысл сна был полностью потерян, разум и тело привыкли вставать в половину седьмого, но лишними минуты не будут.       В действительности Тсуна не думал, что сможет уснуть, но хотел попытаться. В конце концов, можно было просто подумать и таким образом расслабиться, подремать и телом, и мыслями. В конце концов, даже если организму безразлично на недосып, и он всё равно встанет в шесть тридцать, ничто не мешало до этих самых шести тридцати поспать.       Поспать не дали. Пусть Савада и был удивлён тем, как быстро он отключился, он был также не удивлён, что сон быстро оборвался. Готовился к этому, знал, что спать-то как раз и недолго осталось.       — Может, я могу чем помочь? — повысив голос, чтоб его услышали, предложил Тсуна, так и не открывая глаза. Что там делают его не особо волновало, но слышать уже четвёртое проклятие и посыл, к кому-то обращённый, не было сил. В действительности больше волновал запах никотина, который приятным ароматом проник в комнату. Курящих людей или сигареты Савада не любил: так и не понял в чём вся приятность, но ему нравился запах дыма от только начавших курить людей или куривших редко. Успокаивал, да и приятно оседал в теле. Ленивая маленькая улыбка непроизвольно появилась на губах, ведь витавший запах был приятен, именно он его разбудил. Простить своё пробуждение получилось с лёгкостью, ради такого удовольствия, которое успокаивает нервы и притупляет головную боль, простить вторженца было саморазумеющимся поступком, — чего молчишь? — всё также довольно поинтересовался Савада, не услышав ответа или каких-либо действий, — я серьёзно предлагаю помочь. Мои же документы, я лучше знаю, где что лежит.       — Что ты здесь делаешь? — почти что перебив, задали вопрос. Савада чуть дёрнулся от внезапности столь близко сказанных слов, на краю разума подмечая, что вновь не услышал ни шагов, ни чего-то другого. Запах, на который он по глупости и не обратил внимания, уверенный в своём слухе, усилившийся секундами ранее, дал понять, что не перебили, потому что не хотели быть грубыми. Сказали специально через мгновение после его слов, голос звучал прямо над ним, что вместе запахом говорило о рассматривании его уже в течение нескольких секунд.       Приоткрыв один глаз, немного повернув голову и увидев члена совета, в данном случае Гокудеру, Тсуна отвернулся обратно, продолжая делать вид что спит, закрыв глаз.       — Сплю, — ответил он на вопрос, думая, что нужно было сразу понять, что именно Гокудера здесь, а не некто другой. То что это член совета, Тсуна и так понял: только они могли незамеченно приблизиться к нему, только их в этом доме он допустил во своё внутреннее пространство; но из всех, кого он пока видел, именно Гокудера ругался. Подсказка была прямо на поверхности, а он её даже не заметил, как всегда.       — А в спальне?       — Там занято, — одновременно с Гокудерой, только услышав начало вопроса, отозвался Савада, слегка пожав плечом, вспомнив, почему он не хотел видеть именно Гокудеру. И хоть он сам был виноват в вечернем происшествии, это вовсе не означало, что видеть Хаято от этого будет легче. Всё было как раз наоборот.       Тишина была задумчивая, Тсуна буквально ощущал её в воздухе, чувствовал атмосферу, но не пытался ничего сделать, слыша, как тлеет сигарета, понимая, что Гокудера просто курит и именно поэтому ничего не говорит. Потому что занят, а не потому что рассматривает его и сопоставляет разные факты, строит свои мысли на почве его отвратности.       Он занят, — повторил себе вновь Савада, стараясь отогнать мысли и перестать размышлять будто Гокудера думает, что он спит со всеми подряд.       — Я так понимаю, этот ублюдок сейчас у Вас, да? — серьёзно уточнил-высказал предположение подрывник, отчего Тсуна непроизвольно поджимает губы, издав подобие согласного звука. Походу, он правильно мыслит, и работодатель думает именно то, что он и предположил: это понятно по его недружелюбному и серьёзному тону слов, — лечение нужно?       Лечение? В смысле? Что у него ещё должно болеть после прихода Рёхея? Кстати да, а откуда Гокудера знает, что именно Рёхей у него сейчас в спальне? Но оказывается, если подумать, то всё действительно становится легко понятно. Тсуна только каким-то чудом смог сдержать поражённый выдох, понимая теперь всю целостность картины.       Мысль, зачем действительно к нему пришёл Сасагава гудела в мозгу, но достойный ответ на этот вопрос так и не был найден — ведь вряд ли просто поприветствовать; людей не приветствуют, когда они спят. Сейчас, услышав слова Гокудеры, становится понятно, что Сасагава пришёл по наводке Хаято, который оказывается вовсе не думает о нём как о ветренном парне, который послал к нему врача, чтобы проверить его состояние. А он его вырубил, потому что Гокудера всё не так передал, вернее скорее всего, именно так и именно поэтому слово «попробуй» звучало с таким интересом и весёлостью. Рёхей просто не думал, что с теми ранами, которые у него есть, он сможет провернуть такой фокус.       Гокудера-сан, оказывается, хороший и не злится на проведённые с ним вчера действия, хотя и должен был понять, что он полностью потерялся в том самом отвлечении.       Мысль чрезмерна приятная, и Тсуна внутренне облегчённо вздыхает, выбрасывая из головы все те ужасные мысли, которые он придумал о размышлениях подрывника на его счёт.       — Тут такое дело… — нерешительно начинает Савада, открывая глаза и поворачиваясь в сторону Гокудеры, разрывая затянувшуюся паузу, — меня взяли на слабо, и я его вырубил, — смотреть в чужие глаза было немного стыдно: вряд ли Гокудера хотел такого его поведения, но он просто склоняет голову, оправдываясь:        — Честно говоря, я не понял зачем Рёхей пришёл в спальню, ну, а потом, всё как-то пришло к тому, что я предложил его вырубить или подсыпать ему снотворное. Ты же видел его синяки под глазами, да? Они ужасны, — оправдание получается какое-то непонятное, и Тсуна добавляет, смотря вроде как на Гокудеру, но в действительности сквозь него, сожалея о своих действиях, и немного боясь реакции на свой поступок:       — Ну, Рёхей предложил попробовать, его вырубить попробовать, я попробовал. Теперь он спит у меня.       Мельком брошенный взгляд, переведённый с поверхности плеча, даёт понять, что Гокудера удивлён; он даже склонился чуть ближе, видно, повторив в голове сказанное, задавая самый интересующий его вопрос:       — Рёхей?       Это был безобидный вопрос, Савада был рад, что спросили именно это, а не нечто иное; этот вопрос лучше вопроса, как он смог вырубить человека такого сильного, как Сасагава. Ну и уж точно лучше вопроса, как к этому всё пришло. Тсуна не думал, что смог бы объяснить: сам до конца не понял, поэтому и был обрадован, что Гокудера зациклил своё внимание именно на этом моменте, а не на каком-нибудь другом.       — Он разрешил называть себя по имени, — поясняет он свою свободность в использовании имени, следом сразу же задавая вопрос:       — Ничего же страшного, правда?       Заданный вопрос относится именно к имени, а не к происшествию, не то чтобы Гокудера это поймёт, и не то чтобы Тсуна это станет объяснять. Не станет говорить, что вряд ли Сасагава мог бы что-нибудь сделать, даже если бы остался в сознании, всё же он не носитель пламени. Мысль беспокоит, что-то вновь задевает на краю разума, не зря же в голову приходит пламя и Рёхей, что-то здесь не чисто. Может, у него есть солнечные таблетки? Это было бы неплохо, хоть они и не действуют в полной мере на него, но польза от них есть; если бы у него имелась облачная таблетка было бы даже ещё лучше: она бы усилила работу его собственного пламени, при этом не дав никому понять, что оно у него есть. Мечты всё это конечно, в Аллероне только трое из совета владеют пламенем и среди них нет Солнца, а только сильное Солнце может создавать такие таблетки. Даже если Сасагава доктор, такие таблетки ему, другие, такие же как он, медики — Солнце, даже если оно боец, является медиком — вряд ли предоставят: слишком шикарные вещички. Хотя, если смотреть с этой точки зрения, то тогда его присутствие будет понятно полностью, всё же иначе не сходится картина причины присутствия Рёхея и то, зачем Гокудера вообще раскрыл его раны члену совета, да ещё соврав что-то. Что Гокудера соврал, не раскрыл истину, не говорил, что он временная замена, можно было понять по тому спокойному принятию, когда он повалил на постель Сасагаву и по отсутствию дальнейшего сопротивления. В момент стычки это не казалось странным, потому что он Натсу, как в принципе и сейчас, но теперь это служит доказательством, что Рёхей точно не знает правду.       — То есть, Вы здесь потому что не хотели мешать спать?       Вообще не поэтому, но Тсуна всё равно слегка кивает, соглашаясь, думая, что, наверное, всё же стоит привстать, ну, или хотя бы сесть, но Гокудера вроде как не против, поэтому он продолжает валяться, не спеша подниматься.       — Вряд ли Рёхей хотел бы спать в одной постели со мной, — говорит правду Савада, умалчивая, что до тех пор, пока он не вспомнил о нахождении в кабинете дивана, ему было лишь немного совестно спать рядом с незнакомцем; умалчивая, что на чужое беспокойство ему было плевать.        — Выбросили бы его за дверь, делов-то, — непроизвольно моргнув, удивлённый данным ему советом, Тсуна пропускает момент, когда Гокудера вновь становится весёлым, потеряв хмурый край, успевая только услышать предложение остаться у его работодателя в комнате.       — Спасибо, я пас, — немного удивлённо, думая, что же так развеселило Гокудеру, отклоняет предложение Савада; следом, чтобы подрывник вдруг не напридумывал себе что-нибудь, он сразу же поясняет свой отказ:        — Больше не усну, да и время вставать уже.       Гокудера вроде не обиделся, просто предложил заходить к нему в любое время дня и ночи, на что в ответ невольно пришла мысль, что лучше бы уж ему показали, где можно было бы остаться в случае чего. Комнаты у всех в разных местах, между его и Хаято вообще этаж разницы, а расположение остальных Савада не знал: только к Гокудере заглядывал. Не, где находятся спальни Тсуна имел представление, но вот свободны они или нет не мог сказать точно, а ходить около дверей и на каждую спрашивать чутьё если там кто и не принадлежит ли она кому-то, было бы очень долгой и малопонятной затеей. Надо было не пренебрегать прогулкой в первый день, но что-то были сомнения, что такие вот ситуации были в порядке вещей; что-то Тсуна сомневался, что ему показали бы гостевую комнату, даже если бы он тогда обошёл весь дом.       Гокудера молчит, как и он, но в отличие от его рассеянного взгляда, подрывник смотрит внимательно, словно что-то обдумывая, возможно, произошедшую ситуацию в целом, возможно, ещё что-то. Он тихо курит, не нарушая тишину, выдыхая мини-облака дыма, за которыми уже следит сам Савада. Не хотелось смотреть в ответ или думать о мыслях Гокудеры, было слишком лень, да и не было настроения, но этого не избежать, а разговаривать, не смотря на собеседника, грубо, потому выбора как такового и нет почти. Тсуна вздыхает, встречает взгляд Гокудеры и присаживается; проходит сквозь пепельный занавес, подгибает ноги под себя, поворачиваясь к собеседнику телом.       — Да, от меня много проблем, — соглашается он, с наиболее вероятными мыслями клиента, — но иначе и быть не могло, Гокудера-сан, Вы же мне ничего не объяснили. Ни как конкретно я должен вести себя со всеми, ни что-нибудь о них самих — ничего. Я не могу быть идеальным без нужных знаний.       — Вам не нужно быть идеальным, — задумчиво, но с каким-то пренебрежением отклоняет сказанное Гокудера, спустя небольшую паузу, которая говорит, что он рассмотрел сказанное серьёзно и только это удерживает от скептического взгляда; понять причину, почему Хаято предоставляет такие трудности, просто невозможно, — Вам нужно быть самим собой. К тому же я вижу, что вы неплохо совсем справляетесь, моя помощь Вам не нужна, да и не просили Вы её, хотя знаете, что я сделаю всё для Вас.       Ну да, помощь ему не нужна, идеальным быть не нужно, бред это всё. Сказанное всё же вызвало тяжёлый вздох и подняло беспокойство в груди, мысль которая оставалась рядом и поднимала паранойю даже чаще обычного. Что Гокудера знает о нём? Знает ли о его навыках или о его знакомствах, друзьях? Этот вопрос давно волновал, и он боится его задавать, теша себя надеждой, что выбрали его из-за внешности, что ничего о нём не известно, но Гокудера никогда не удивлялся совершённым действиям и ничего не запрещал, словно знал, что он со всем справится или, может быть, надеялся, что он справится и это доверие беспокоило. Отчего его не контролируют, не проверяют или хоть что-то подобное? Не мог же он просто так доверять человеку с улицы? Конечно, более вероятно, что доверие оказывалось словам своего Босса, чем ему; наверняка, Гокудера считал, что Натсу-сан не выбрал бы человека совершенно бесполезного, ведь с такими деньгами можно было провести операцию и сделать клона любого более подходящего человека.       Стоп, а может Гокудера как раз и думает, что он сделанный клон, а не настоящий?       Сигарета продолжала тлеть, почти дойдя до фильтра, но Гокудера не обращает на это внимания, с каким-то непонятным интересом и весельем смотря на него. Тсуна приподнимает руку, указывая на почти что начавший сыпаться пепел. Гокудера облокачивается руками о спинку дивана, так, что обе его руки находились в поле зрения Савады; так, что пепел упадёт именно на него. Судя потому, как спокойно отреагировал на его действие Гокудера, отводя руку в сторону, из его поля зрения, за сигаретой он всё же следил.       Говорить, что он настоящий, Тсуна не станет: не нужны лишние подозрения, ему и так неплохо, хотя эта теория и маловероятна, очень маловероятна. Этому предположению Савада даже сам не особо доверяет: слишком много не сходится.       Раздаётся секундный шум, словно шуршание жёсткого пакета, такого, какой бывает на всякой химической продукции быстрого приготовления или что-то наподобие этого. Шум резкий, хоть и мимолётный, неожиданный. Тсуна вздрагивает, дёрнувшись всем телом от звука, разрезавшего тишину раннего утра, от пришедшей в голову ассоциации с громом. Было немного боязно, ведь звук пришёл буквально из неоткуда, Савада хмурится и в неудобстве дёргает плечами. Хотелось узнать, что происходит, хотелось узнать, откуда пришёл столь необычный шум, который напоминал чем-то щебетание птиц и вызывал в мозгу ощущение опасности из-за всё той же ассоциации. Гокудера не дёргается, не удивляется, он всё также спокоен, и Тсуна старается расслабиться тоже, не показывая, как знаком ему этот звук, и что он опасается неизвестного, понимая, что Гокудера что-то знает и что может натолкнуть его на реалистичное предположение своими реакциями. Слишком близко прозвучал шум, чтобы не понять его причину, словно шум создал кто-то из них двоих, что было просто невозможно.       — Что Вы искали? — быстро, видя, что Гокудера хочет что-то сказать, говорит Савада, не желая слышать ложь; этот вопрос до сих пор был в мыслях, но не было причин его задавать, ведь это именно Гокудере нужны какие-то документы, а не ему, да и не нужны ему оправдания Гокудеры.       Спутать щебетание невозможно, если хоть раз в жизни услышал его, и Савада мгновенно узнаёт причину шуршания от чего и пугается.       — Вам не стоит бояться пока я рядом, — с неким удивлением, а также, вроде бы, сожалением, пытается успокоить его собеседник, — это просто шум, извините.       Его вопрос был отвлечением, тот мог бы вызвать подозрения, но, как Тсуна и надеялся, Хаято правильный вариант не нашёл. Правда, всё равно было неожиданно, что тот понял его насторожённость и неприятно, что решил, что он испугался какого-то мелкого шума. Уж он кто-кто, но точно не трус, не нужна ему такая репутация в чужих мыслях. Но сказать, оправдать свой страх нет возможности, нет возможности, чтобы не заявить о себе.       Похоже, кто-то кроме них в поместье уже не спит, и этот кто-то обладатель очень сильного пламени Грозы, раз звук был такой яркий, будто созданное в комнате пламя, а не за пределами. Хаято, даже если и необычный человек, больше двух видов пламени точно не имеет, рассматривать такую мысль было бы абсурдно. Редко рождаются люди с двумя элементами, с тремя так вообще не существуют, по крайней мере он таких не знал; потому, даже если в голову пришла мысль, что шум возник по вине собеседника, Тсуна откинул её подальше, не собираясь думать о невозможном. Понимая, что это паранойя предупреждает, а не чутьё, как показалось в начале.       Развеять чужое предложение нет возможности, и это отдаётся лёгкой насмешкой над самим собой и желанием доказать обратное, но он только удручённо опускает взгляд и раздражённо повторяет вопрос.       Теперь, к его неуклюжести и сумасшествию добавилась характеристика труса — чудесно, лучше быть просто не может. Хаято уже должно быть проклял день, когда он с ним связался — точно! — ещё и извращенец. Причин сдохнуть с каждым днём всё больше и больше. Причин не выходить из дома или, в данном случае, из кабинета, с каждым днём всё больше и больше.        — В какой стороне находятся документы июня месяца?       Ответный вопрос прозвучал неуверенно, словно это только исполняют его желание, а не действительно его интересует тема; учитывая, что следом спрашивают в порядке ли он — что Тсуна проигнорировал — так оно и было. Только биополярности ему в характеристику не хватало, с этим и Хаято один неплохо справляется.       — За июнь все уже в архиве, если ты про этот год, — мгновенно откликнулся Савада, решая забыть всё и делать вид, что никакого звука или наподобие этого не было. Нет ничего страшного, что в Аллероне, оказывается, есть неизвестный ему обладатель пламени Грозы, ничего страшного, всё можно пережить, если постараться. Бьянки же он пережил, правда? Хаято не может быть хуже этой маньячной особы, даже если они немного похожи — благо, что не родственники — хотя слишком похожи, просто жуть как.       Кого он пытается убедить? Самого себя что ли? Если Хаято был бы так одержим им, Натсу-саном, как Бьянки Реборном, то он бы боялся его в разы сильнее, чем сейчас. Утешало, что у Бьянки уже есть брат, и тот известный пианист, а не стоящая перед ним живая легенда.       В ответ на слова Хаято молчит, видно, представляя сколько мороки ещё придётся пройти с поиском в архиве, который по своему объёму был не меньше школьной библиотеки. И хоть Тсуна не собирался раскрывать все свои способности, поднявшаяся жалость и сочувствие вырываются вперёд рациональности, заставляя открыть рот и спросить:       — Что конкретно интересует?       — Вивалентия интересует, — раздражённо отзывается Хаято, заметно наполняясь негативом, пребывая где-то уже не в этом мире, понизив голос, — Тупая корова вновь забыла, когда назначила проверку и теперь молит о помощи, потому что, видите ли, ему самому лень разбираться во всём этом дерьме, — Савада моргает, приподнимает голову, видя, как темнеют глаза собеседника и как от мужчины начинает веять угрозой, направленной не на него — он надеялся на это, как и на то, что перекрёстный огонь пройдёт мимо, — этот ублюдок даже забыл, когда назначил эту проверку, скотина. Мелкий пустоголовый ублюдок! Шляется где ни попадя… Да чтоб он уже быстрее нашёл своего любовника! Надоел уже прохлаждаться, сволочь… будто мне делать больше нечего, кроме как прикрывать его.       Слова сопровождались тёмным краем тона, а также напряжением во всём теле и гневом во взгляде. Ненависть можно буквально почувствовать и глотнуть — настолько она охватила собеседника, настолько стала осязаема.       Бровь автоматически приподнимается, выражая скептичность и удивление, хотя чужой гнев больше раздражал, чем удивлял. Савада-то точно знал, что будь он менее уверен, что ни в чём не виноват, то определённо упал бы на пол и отполз к окну, подальше от тёмной ауры и гневного взгляда. Край губ тянется в паникующей улыбке — быть на месте той самой коровы, которую обзывают, точно не хотелось. Было удивительно, что несмотря на всё сказанное, Хаято всё равно эти самые документы пошёл искать, но больше беспокоило находиться рядом, когда мужчина так опасен и раздражён.       — Вы слишком утрируете проблему, — удобнее расположившись к собеседнику, нервно указывает Савада, опасаясь, что негатив может перейти на него, стараясь своим спокойствием передать ненужность насилия, — проверка назначена на последнее число этого месяца, так что времени ещё много. К этому времени твой друг уже найдёт, что ищет, и Вам не придётся никуда ехать.       Последние слова Тсуна почти прошептал, видя, как резко исчезает негатив и светлеют глаза, в которых теперь мелькают иные чувства. Взгляд Савада отводит, неуверенный, что хочет видеть подозрение во взгляде, а также опасаясь, что зря он произнёс вслух это предложение. Теперь, наверняка, его решат убрать в конце миссии, такого, как он, держать вдали просто опасно — его память не была идеальной, но была наиболее приближена к этому. Приходилось запоминать всю прочитанную информацию, чтобы если что, друзьям не приходилось рыскать в архивах и можно было просто спросить у него. Разбирать документы, знакомым он помогал время от времени — свои документы Савада получал только раз в год, в виде годовых отчётов, поэтому был не против порой помочь.       — Бовино назначил проверку на пятнадцатое число, а Организация назначена на тридцать первое, — стараясь распутать панику в голове и успокоиться одновременно, произнёс Савада; он постарался скрыть свою досаду и волнение, хотя и сомневался, что это получилось, добавляя, — я старался запомнить важные даты, — чтобы вспомнить нужное не потребовалось и минуты, Тсуна поспешил сообщить сказанное, всё ещё действуя рефлекторно, а не разумом, не сразу поняв, что лучше бы вообще было заткнуться или перепутать даты. Хорошо хоть хватило мозга не упомянуть, что проверка Бовино официальная, а вторая неофициальная. Так хоть остаётся впечатление, что он не понял к чему проводить повторную проверку через две недели, — обе проверки в августе.       То, что нужна именно вторая дата, Савада не сомневался, сразу понял. Подозревал о втором варианте по одной простой причине: из-за сказанного Хаято псевдонима, похоже, в некой Организации как раз и состояли все эти Коровы, Осьминоги и Газоны, понятное дело, чтобы никто не раскрыл лиц службы безопасности. Всё же неофициальные проверки как раз и должны проводиться секретно, а Организация была определённо секретным местом; он даже не знал, что собой представляет эта самая Организация, отчёты из которой больше напоминали заметки, сообщающие о своих действиях и, редко, результатах действий. Просто было достаточно увидеть, что все заметки направлены на перепроверки и избавление от предателей, направлены на безопасность в целом, чтобы понять, что с этим отделом пересекаться не хотелось; достаточно пару раз увидеть метки на документах, чтобы понять, что эта служба зачистки носит гордое имя «Организация». Кто ещё назовёт себя так непонятно? Савада не стал говорить, что нужный вариант второй, Хаято и сам догадается, не стал упоминать, что подозревает, зачем нужна именно такая неофициальная проверка, сам видел, что что-то там может быть нечисто: слишком идеальные отчёты поступают от Вивалентии. Да и по спешке, по тому виду, в котором мужчина пришёл в кабинет, толком и не проснувшись, не одевшись, становится ясно, что дело не пустяковое, что именно от Организации поступила просьба найти нужный документ. Эта спешка показывала, что звонивший не просто так беспокоится, похоже, хочет узнать, когда поступит отчёт от Бовино. Всё же документы не только в архиве хранились, но также и в электронном виде, а электронный адрес Организации Савада не знал, потому и не мог предоставить туда отчёт. Да что там электронный адрес, он даже не знал, что такая организация существует, Шоичи ничего об этом не говорил! Никто об этой группе людей ничего не знал, не то что говорил!       Тсуна спешно встаёт, проходя мимо собеседника, быстро направляясь к рабочему столу, и начинает искать нужные документы. Немного косо, немного резко двигая предметы, волнуясь и боясь услышать шаги или вопросы от Хаято, с трудом вспоминая что вчера положил папку в стол, потому что чуть не отправил её архив, чуть не перенёс её к остальным документам.       — Вот, — найдя искомое и вернувшись к Хаято, чья аура ненависти не исчезла от хорошей новости, а отчего-то возникла вновь и даже усилилась, почти спокойно произнёс он, протягивая папку эмоциональному собеседнику, — здесь отчёт о первой проверке. Я не знаю электронный адрес Организации, так что вариант только в письменном виде.       Повисает тишина, такая же, какая висела всё время с его слов помощи и заикании о своей памяти, разбавлявшаяся словами только с его стороны. Хаято папку не брал, только смотрел на него; Тсуна чувствовал на себе этот взгляд, но не смотрел в ответ, концентрируясь на том, чтобы заметить, если мужчиной выберет вариант с его немедленным устранением и успеть среагировать. Пока чутьё молчало и не предвещало об опасности, пока можно было делать вид, что просто не уверен в своих силах.       — Какой отчёт? — всё ещё раздражённо, но как-то непонимающе поинтересовался мужчина, видно, всё ещё пребывая в гневе на своего друга или удивлённый действиями Савады. Тсуна в ответ только неуверенно приподнимает взгляд, пожимая плечами, решая проигнорировать чужие эмоции и просто ответить на вопрос.       — Отчёт о проверки Вивалентии разумеется, — Хаято скептически и, видно, машинально, приподнимает бровь, одновременно с саркастическим «да, ну?», и он всё понимает. Он понимает, что собеседник пришёл не за отчётом Бовино, а за датой проверки! Чёрт, он идиот, зря он начал этот разговор, выставляет себя эгоистом и властелюбителем. Хочется отступить, но Савада только отводит взгляд в сторону вновь, понимая, что возникшая ситуация ну очень нехорошая. Понимая, что раз он начал говорить, то нужно доводить дело до конца, иначе всё станет ещё хуже.       — Я не планировал вообще устраивать проверку, — первым делом сразу же, чтобы устранить вопрос о жажде власти, говорит он, — просто, когда мы направлялись с Альбертом домой, я поинтересовался, где все, тогда-то я и узнал, что синьор Бовино немного занят, потому я сам съездил — всё равно в той стороне встреча должна была быть… ну и… я как бы понимаю, что дело то серьёзное, потому я написал кратко как прошла встреча и свои впечатления.       Оправдание выходит немного нервным и косым, но у него трудно получалось придумывать оправдания, а ещё, помимо этого, сильно бесило, что он должен был встать раньше, чтобы съездить на ещё одну встречу, когда Бовино на свиданках лазит.       Если уж стал главным, то должен соответствовать — именно этого мнения придерживался Савада, поэтому его и раздражало, что Бовино не перенёс своё свидание на пару часов — и хотя такая халатность раздражала, он всё равно поехал на встречу и собрался скрыть отсутствие Бовино на нужной проверке. Теперь понимая, что надо было сразу догадаться, что с таким человеком, как Хаято, не получится провернуть обман за спиной. Что было немного даже жаль, ведь он идеально подделал почерк и, если Хаято увидит отчёт, который он, между прочим, сейчас держит в руках и предлагает взять, то от вопросов никак не отвертится.       В голову сразу приходит вопрос, адресованный к самому себе, коротко интересующийся — зачем он вообще полез в это дело? Ведь понятно же, что надо было ничего не делать, всё равно Бовино ему никто; всё равно, что Тсуна, как мужчина, прекрасно понимал и принимал причину.       — Я правильно понимаю, — неторопливо, будто не веря, в действительности определённо гневаясь, поинтересовался Хаято. Смотреть на него, чтобы подтвердить свою гипотезу, Тсуна не планировал; спасибо, воображение хорошее, — что вместо поездки в луна-парк, вы поехали в Лоди ради дела, которое вас в принципе никак не касается?       Вот сейчас в наказание будет лекция, что он чужак и должен знать своё место, вместе с разбавлением слов, что нужно иметь знание, перед тем как на такие мероприятия ездить. Опыт есть, сам же ответил на претензию в мозгу Савада, сдерживая желание сжаться комочком и начать хныкать. Самое обидное, что Хаято-то прав, он же чужак и не должен вмешиваться в никакие дела, он должен просто ездить на тупые развлекательные вещи и пытаться сохранить исчезнувшее из поместья тепло до тех пор, пока не приедет оригинал. Даже возмутиться нельзя было, всё было верно.       — Именно так, — смиренно согласился Савада, стараясь убрать лишние эмоции из голоса и стереть их же с лица, не собираясь показывать, как обидно для него прозвучит всё сказанное. Всё же он не мог просто так слушать ругань от человека, который ему нравится, и которого он пустил в своё личное пространство, что, вообще-то, показывает большую степень доверия; не то чтобы Хаято, разумеется, это знал, — всё так, как вы говорите, — что отрицать? Отрицать реальность бессмысленно, — в своё оправдание могу сказать, что разбираюсь в моде и одежде, проверку второй раз можете не устраивать. Учителем у меня была Курому Шимон, модель, рекламирующая ваш бренд и Хару Кусакабе, известная в Японии, как дизайнер, модельер, а также конструктор одежды. Можете не беспокоится о упадке репутации, я бы не полез в то, что я не умею.       — Вы хотите сказать, что разбираетесь во всём куда ввязываетесь?       Вопрос прозвучал серьёзно, без насмешки (что кстати приятно удивило), отчего он даже почти решился посмотреть на собеседника, но в конце концов отказавшись от этой затеи, приподнял уголок губ, в подобии улыбки.       — Стараюсь по мере своих сил, — не стал отрицать Савада, не собираясь говорить откровенное «да», чтобы не показать наличие знаний о теневом мире больше, чем гражданский, — я весьма разносторонне развит, так что есть очень мало вещей, в которых я не разбирался хотя бы на уровне новичка.       — Вы боитесь меня?       Вопрос удивляет. Тсуна сказал бы что он ожидал что угодно, даже того, что его спросят о наличии у него знания ядерной физики или астрономии, но точно не этот вопрос. Голова склоняется в бок на пару градусов, и он несколько раз моргает, уверяя себя, что ему не послышалось. На лицо хочет потянуться нежно-смешливая улыбка, но с трудом, огромном трудом, всё же получается подавить порыв. Правда, скорее всего, улыбка была замечена, но не мог он никак иначе отреагировать. Кого-кого, но вот Хаято Тсуна не боялся, хотя и не мог не признать, что из всех членов совета больше остерегался именно этого мужчину, как самого, много о нём знающего.       — Не больше чем остальных людей, — смущённо проговорил он, понимая, что это, наверное, не совсем нормально. Стоит только вспомнить, что всю его подноготную изучили, да ещё и угрожали, в смысле, вспомнить то, как его уговаривали принять контракт, плюс ещё пользование динамитом; короче говоря, Тсуна прекрасно видел, что бояться бы Хаято действительно стоит, но как-то не получалось. Пусть Аллерон и первая по силе семья в мафии, это не значит, что самая на голову больная. Савада видел куда более ненормальных людей, со многими из них даже водил подобие дружбы, так что всё нормально. Здесь почти нечего боятся, ничего уж больно нового он ещё не встретил.       — Меня бесит Ваше безэмоциональное выражение лица, — чересчур резко проговорил Гокудера, цепляясь рукой за его подбородок и поворачивая к себе; Тсуна не стал угрожающе прищуривать взгляд, не доверяя паранойе настолько, чтобы поверить, что его хотят ударить. Насилие терпеть Савада не собирался, — если Вы не боитесь меня, то почему Вы резко закрылись от меня? Что я не так сказал?       — Вы разве не собираетесь меня ругать? — интересуется в ответ Савада, слыша, как в голосе мелькают ноты непонимания и обиды, чувствуя, что хочется провалиться на этаж ниже. Слабое тепло на щеках получилось принять, как начавшуюся температуру, не настолько мгновенная реакция, чтобы покраснеть от такой глупости, как показ истинных эмоций не члену семьи.       — С чего бы?       Замешательство было настоящее, как сейчас, так и до этого; за вопросом стоял настоящий интерес. Похоже, Гокудера действительно не понял причину его поведения, и хоть Савада признавал себя достаточно виновным, это вовсе не означало, что он хотел выслушивать неприятную правду, но и избегать реальности он давно уже разучился. Удары по рукам и ногам наглядно показали, что лучше признаться сразу, чем позже, ибо в начале всё может закончиться словами, но потом уже точно не избежать наказания.       Дёрнув головой, освобождаясь от чужой руки, Тсуна отступил, с вызовом смотря на собеседника. Понимая, что выглядит очень глупо и совершенно не опасно, но он и не старался казаться опасным или как-то угрожать — просто очередная маска, но в этот раз серьёзности, а не безразличия. Ладонь сжалась крепче, давно уже опущенная, наверняка оставляя некоторые вмятины на листах.        — Я полез не в своё дело, в которое мне бы как раз лучше не ввязываться, а также забил на ваше расписание. Плюс ко всему этому, забрал у вас все документы, подделал отчёт и строю из себя крутого человека, решая проблемы, которые меня совсем не касаются. Вы действительно думаете, что я поверю, что Вы не злитесь на моё поведение? — смотря в зелёные глаза, в которых даже не мелькнули хоть какие-нибудь эмоции, с насмешливой серьёзностью поинтересовался Савада, прекрасно понимая, что говорит правду, и эту правду Гокудера не может отрицать, — Несмотря на моё спокойствие, мне не нравится когда меня ругают, а как минимум из того, что Вы сделаете, так это отругаете меня, разве я не прав?       — Вы планируете навредить нам? — проигнорировав сказанное, поинтересовался Гокудера, на что Тсуна только непроизвольно неуверенно посмотрел в ответ, не зная чего ожидать, моргая от такой неожиданной для него стратегии.       — Я должен? — нерешительно спрашивает он, только для того, чтобы, махнув пару раз головой, приходя в себя, раздражённо выдохнуть, понимая, что это вторая часть вчерашнего диалога. Понимая, что это продолжение вчерашнего запугивания и демонстрации власти, — я же сказал, что я — хороший человек! Мы же вчера с Вами это обсудили и Вы, между прочим, сказали, что не угрожаете; это предупреждение номер два?       Слова получились немного приправлены обидой и, чего таить, раздражённым страхом. Потому что Савада опасался, что все диалоги теперь будут приходить именно к этому, что Гокудера будет ему угрожать всегда, когда они останутся наедине.       — Я поклялся вас защищать ценой собственной жизни! — оскорблённо-твёрдо заявил в ответ собеседник, растворяя его уверенность в понимании происходящего; по мнению Тсуны, сказанное вообще не относится к теме, — Единственная причина, почему я могу позволить себе на Вас прогневаться, так это пренебрежение Вами Вашей же жизнью и нами, членами Вашей семьи! Не к лицу Босса смеяться над данными ему клятвами.       Как сказал-то, превосходно просто, слишком преданно и неправильно, по его мнению, но это отношения Натсу-сана со своей Правой рукой, а не его, так что лезть в них Тсуна не будет. В зелёных глазах светилась такая искренняя возмущённость, что автоматически возникла зависть: такую искренность хотелось бы видеть в свой адрес, но, к сожалению, не судьба. Никогда никто не скажет ему таких приятных слов, некому их говорить. Если клятва и была, то она, как и в случае Ямамото-куна, ни каким боком не относится к нему.       — Давайте перейдём сразу к делу, без всего этого, ладно? — нерешительно попросил Савада, пропуская излишнюю эмоциональность и бесполезные слова мимо ушей — он не Натсу, спасибо большое за очередное напоминание, но хотелось бы всё же, чтобы говорили о нём, а не о его образе. Неужели, Гокудера не понимает, что он может и должен его поправлять, когда он допускает ошибки? — я не тот человек, к которому должны быть обращены эти слова, и как бы мне не было приятно, для меня они бесполезны, — про его защиту Гокудера упомянул мимолётно и то в самом конце, показывая случайность слов и то, что они были ему надиктованы; он их почти забыл, и хоть его экспрессивное выражение чувств дало понять, что перед другими членами совета, пока он будет Натсу-саном, тот будет на его стороне, Тсуне нужно было совершенно не это. Ему нужен был адекватный советник, тот, кто предложил ему эту работу, а не этот эмоциональный подросток в теле взрослого мужчины; ему нужно отличать Гокудеру-работодателя от Гокудеры-семьи, иначе он никогда не сможет вычеркнуть этого человека из своей жизнь, что ему самому было просто не нужно. Лишние проблемы, к его и так большому списку проблем, были не нужны, — туманные выражения только усугубляют ситуацию. Объясняйте претензии сразу, я не пойму если меня не ткнуть в ошибки.       — Вы меня слышали хоть? — выдержав паузу, почти что спокойно поинтересовался Гокудера; по этому спокойствию Тсуна сразу понял, что тот точно не спокоен: слишком ярко светились глаза, — Как мне ещё доказать Вам свою преданность?       — Пообещайте не убивать меня в конце? — с интересом предложил он. Было уже плевать на ситуацию ранее, причина спора которой, похоже, забылась минут так пять назад, но если он вытянет это обещание, ему будет действительно легче.       — В каком конце? Какое убийство? Я даже думать не могу, чтобы навредить вам!       Слова были искренние, как и возмущение в них, отчего даже захотел крикнуть, чтобы мужчина прекратил обращаться к нему так, словно он и есть Натсу, потому что он может начать в это верить, но понимание пришло именно в тот миг, когда он собрался говорить. То, что над ним просто-напросто издеваются, с трудом укладывалось в голове, но это понимание пришло резко, как и вспомнилось, что Хаято уже так делал. В том самом начале, когда они только ехали сюда. Обидно, что понимание ситуации пришло так поздно; не будь он так уверен в предыдущим выводе, осознание пришло бы раньше, ведь правда и искренность бывают разные: настоящая правда, сарказменная правда, двоякая правда и многие другие виды, и все они настоящие, и их чутьё не может отличить, только видит в них искреннюю правду. Оно даёт намёк, но не всегда, намекая, что самим думать порой надо.       Было обидно. Честно, он так хорошо про Гокудеру думал, а тот полностью противоположен его мыслям, он, похоже, ну очень злится за вчерашнее, раз так капает ему на мозги. Было обидно, но вина принадлежала ему одному. А всё эта насмешливая, типо истина, только последствия, на которые он даже не имеет права обидеться или разгневаться.       — Знаешь, Гокудера-кун, — с неким сожалением, признаёт поражение Тсуна, показывая своё понимание смеха над ним, — тебе вовсе не обязательно использовать столь много слов, чтобы высказать свои эмоции — мог просто ударить, я бы понял и принял.       То что Хаято может высказать свою раздражённость, ярость, в физической форме, он был готов, и потому, когда тот молчал и ничего не делал, недостаточно обдуманно решил, что мужчина не злится. Ну как можно было заподозрить в столь сильных, скрытых эмоциях, когда он беспокоился о его здоровье? Если у него слабое тело, это вовсе не означало, что нужно бить по мозгам — это худший вариант и полностью бесполезный. Даже его учитель признавал, что в обучении его чему-либо есть только два варианта — он сам заинтересуется или насильственный метод. К счастью, в большинстве своём, его учитель выбирал хороший метод, в отличие от его друзей.       Воспоминание о хороших методах, которые действительно были хорошие, затмевались возникшими воспоминаниями о плохих методах, что дали непроизвольную боль в теле, к счастью, не показанную, и принесли в глазах мимолётное раздражение и огромное тепло. И те, и другие методы были действенны, и хоть в моменты обучения Тсуна признавал только метод учителя, остальные методы ему тоже нравились. Вернее, нравились последствия жестокого прессинга, но нравились, соответственно, после окончания обучения, а не во время оного.       Гокудера вроде бы что-то сказал, но, честно, он всё полностью прослушал, только чувствовал, что теперь его держат за плечи, пристально смотрят в глаза и, судя по отсутствию в глазах напротив ноток беспокойства, эмоции были приняты на его счёт или их вообще не заметили, скорее всего, его только схватили. Тсуна моргает, сбрасывает с себя туман воспоминаний и слабо хмурится. Гокудера смотрит внимательно и, если напрячь мозги, вроде в сказанном были слова, где упоминалось его имя или что-то похожее; по крайней мере, он точно может сказать, что обращение присутствовало. Да ещё его так и не ударили, вероятно, продолжается давление на мысли?       — Я прослушал, — признался Савада, не желая ещё сильнее запутать ситуацию и почувствовав усиление хватки на плечах; увидев поднимающиеся непонимание и обиду в глазах напротив, непроизвольно зажмурил глаза и сжался, — это было случайно! Когда я не понимаю, что происходит, я всегда ухожу в себя; я правда не специально!       — Да как тут не понять! Я же прямым текстом изъясняюсь — Вы Босс, Вам ничего не будет грозить, мы обеспечим вашу безопасность! Доверьтесь мне…!       — Я Тсуна! Я-я просто Тсун-на! — шатаясь из-за тряски за плечи, в панике воскликнул Савада, перебивая; слышать все эти выражение было просто неприятно — не нужно играть, пока они одни, он не может играть всё время! Этот совет ему совершенно никто, ему нужно хоть чуть-чуть быть самим собой, как Хаято этого не понимает? — Я никакой не Босс — просто Тсуна! Обращайтесь со мной, как с Тсуной, хотя бы пока мы одни! Я вовсе не Босс, не На…       Запнувшись, распахивая глаза, непроизвольно посмотрев в сторону, туда, где область была загорожена стоящим перед ним мужчиной, Тсуна более ничего не произнёс, почувствовал, что нельзя ничего говорить, услышал предупреждение, что в они комнате уже не только вдвоём с Хаято. На мгновение замерев, Савада тихо выдыхает, отбрасывает все чувства внутрь себя и слабо, немного устало дёргает губами, чувствуя в руках ту самую, злополучную папку, отчёт которой привёл к этому бессмысленному спору.       — Закончим на этом, — тихо произнёс он, смотреть в эти издевательски-непонимающие глаза не было сил, и Тсуна отворачивается, собираясь забрать пиджак, оставленный на диване, чтобы уже приступить к работе. Дождаться пока все уйдут, провести тренировку и потом приступить к работе, изменил внутреннее расписание Савада.       — Нет, мы не закончили, — отрицательно-повелительно, ожидаемо, не согласился Хаято, не отпуская и разворачивая обратно к себе лицом, не давая уйти. Несмотря на впечатляющую силу в теле, мужчина несильно сжимал плечи, видно, помнил о его вчерашних словах, и это было хорошо, потому что руки у него ещё болели. Зажили кости только частично и то, так как они зажили, больше напоминало бумагу, которую можно сломать на раз-два, в местах соединения кости были такие хрупкие, что хуже просто не куда, — такое недоразумение нужно развеять сразу же — Вы не должны думать так неправильно! Вы — мой Босс, я не могу относиться к Вам просто, как к обычному человеку — Вы необычный! С чего Вы вообще взяли в голову, что я могу навредить Вам, когда мы одни? Ничего же не меняется. Что именно я делаю не так?       — Ты всё делаешь правильно, Хаято, — сразу вычислив самые подозрительные слова, отклонил сказанное Тсуна, ведь тот и правда делает всё правильно; в отношении Натсу-сана и семьи правильно, он ему и правда не угрожает, это только в мыслях Гокудера в будущем своими руками убьёт его; эти мысли — работа определённо паранойи, но отклонить их не представлялось возможности. На месте Гокудеры, он бы убил — такого человека опасно держать в живых, а единственное, что стал бы слушать в этой ситуации Савада, не может ни опровергнуть, ни подтвердить гипотезу, пока так далеко он не может видеть. Ранее, отсутствие опасности уже не действительно, учитывая, что уже произошло и что произойдёт в будущем; Тсуна надеялся, что Гокудера в дальнейшем всё же будет делать более крепкую стену различия между ним и Натсу-саном; он понимал, что Хаято проще относиться к нему, как к своему Боссу, но ему так не проще, полностью наоборот, — мы просто друг друга вновь не так поняли. Это тупик, поэтому давай закончим на этом.       Логика действий Хаято понятна и правильна. Будь в совете не такие монстры, а более приемлемые люди, он бы и сам не делал отличия между собой и своим образом, но сейчас это может принести ему слишком много проблем. Нормальные люди не заметят напряжённость, не заметят фальшь, что в словах, что в языке тела; с обычными людьми можно быть обычным. Для них не нужно открывать своё внутреннее пространство, не нужно спрашивать интуицию на каждый момент, показавшийся странным, или ждать опасность; обычных людей чутьё считает на раз-два, а тех, кого он пустил в своё внутреннее пространство, оно автоматически не читает. Знает, что хозяин, обычно, не идиот, чтобы пускать в своё пространство людей, которым нельзя доверять. Сейчас, даже когда на них смотрит кто-то ещё, и этот кто-то смотрит некоторое время, ибо чутьё предупредило, когда он почти проговорился; сейчас, действия Гокудеры кажутся правильными и нужными. Его поведение могут принять за конфликт между ними, но вежливость и типо преданность Гокудеры показывают, что он настоящий. Его слова показывают, что он Натсу и не дают заподозрить реальность. Гокудера не зря гений, он выбрал самую правильную стратегию и правильно пытается навязать её ему, но ему самому так неудобно. Расставаться с остальными членами совета будет непросто, учитывая, что они все семья, и он с ними разговаривать будет именно как с семьёй, но, если с Гокудерой он будет вести себя как с остальными, то это будет намного хуже.       Гокудера не хотел заканчивать разговор, видно, не понимая причины его нежелания всё время быть Натсу-саном, на использование образа которого они заключили контракт; и Тсуна, в принципе, тоже не хотел прерываться, но он понимал, что нужно закончить или перенести разговор на другое время. После слов, Савада чуть дёргает головой, несколько раз ловит взгляд и переводит его в сторону, показывая, что они не одни. Не было ничего удивительного, что Гокудера выбрал стратегию не-отличия, сам не может понять, когда кто-то приближается; просчитал, что так менее рискованно. Вчерашняя ситуация — исключение, понятное дело, что в его ванной комнате не могло быть кого-то ещё, кроме них двоих.       Переглядывания замечают мгновенно. Не опуская его, Хаято разворачивается и, видимо, увидев, что там есть человек, разжимает пальцы, отступая, и смотрит, скорее всего, возмущённо, на пришедшего. Тихое шипение и грубое «ты не вовремя, свали» показывают правильность предположения, показывают, что Гокудере плевать на собеседника, и он хочет выяснить всё сразу. Не оставлять недосказанность позади.       — Будешь так пугать, он сбежит.       Не успевает в голову прийти осознание сказанного, как Гокудера отбивает словесную атаку, поняв сразу кто пугает и кто сбежит, в отличие от него.       — Да я ничего не делаю! — восклицает он и, видно, чтобы удостоверится, быстро смотрит на него. Тсуна отвечает на взор взглядом полного спокойствия, в душе он был полностью не согласен — согласен одновременно — с пришедшим. Не будь так важно его спокойствие, чтобы соответствовать статусу, Тсуна бы прямо сказал, что садизм он одобряет в слабой мере, сказал бы, чтобы совет чуть более контролировал свою силу.       Бежать он не собирался, но был согласен с тем, что Гокудере стоит прекратить его пугать, даже, если все причины испуга надиктованы его паранойей, а не следствием действий самого Гокудеры. Тот подбрасывает его паранойе идеи, они не берутся из воздуха.       Увиденное спокойствие, похоже, ни капельки не успокоило, ибо собеседник отвернулся обратно, спрашивая:       — Как я его пугаю?       — Контролируй эмоции, — пришёл полезный совет в ответ, — ненависть чувствовалась даже травоядным — зверёк не мог пропустить эту ауру.       Данный совет, конечно, хороший, но не тот, который нужен. Он боится вовсе не ауры смерти и гнева, а нечто более глубокое и рациональное. Было бы лучше, если бы Гокудера прекратил время от времени издеваться над ним, а помогал притворяться.       — Не слушай его, Хаято, — не желая, чтобы Гокудера был тем бесчувственным человеком, который напугал его при первой встрече, спешно проговорил Савада, мысленно содрогаясь, представляя, как Хаято может начать себя вести, — твоя аура смерти не самая страшная. В пятёрке лучших, разумеется, но не смертельна.       Ну, в пятёрку лучших аура действительно попала — вчерашняя аура заняла пятое место, он учёл, что получил удар по касательной, а не прямой. Зато теперь стало ясно, почему Хибари пришёл сюда: ему бы тоже стало любопытно, кто так рано пытается убить друг дружку. Удивился ли Хибари, что это вновь он с Хаято? Навряд ли. Все присутствующие вчера в его спальне поняли, что их разговор не окончен.       Гокудера оборачивается обратно, но смотрит как-то удивлённо, наверняка думая, что нужно пугать его сильнее или что-нибудь такое. В другое время Савада бы паниковал, он и сейчас паникует, только в голове; он помнит, что нужно оправдать его отрицание про Босса.       — Просто, ну, после вчерашних действий, ты мог бы и перестать обращаться ко мне так уважительно — вот! — Тсуна кивнул, подтверждая свои слова, чувствуя, что говорит бред и начинает краснеть. Придумывание лжи всегда получается с трудом, привыкший, в большинстве своём, разговаривать с близкими людьми, он уже давно разучился лгать прямо. Поэтому этот бред был реальным, волнующим его моментом. — Просто, ну, по имени; если бы ты называл меня по имени, было бы прекрасно.       Откуда берутся эти звёзды?       Очередной мысленный вопрос остаётся без ответа, но на заднем плане слышится насмешливый фырк, который, каким-то мистическим образом, даёт понять, что видит звёзды не он один. Гокудера берёт его, свободную от папки ладонь, в свои руки и крепко сжимает.       — Я не могу, — восторженно-серьёзно отклоняет сказанное Гокудера, вселяя ещё больший диссонанс между своим радостным внешним видом и досадным тоном слов, чем очередное появление мистики, — даже если вчера Вы позволили насладиться Вами — это не значит, что я должен сразу пользоваться всеми возможностями — мы только встретились!       Что за бред? — Сдержать удивлённо-непонимающее-скептическое выражение лица не получается, — какие возможности, какое насладиться — что это за хрень?! Хочется спросить, чертовски хочется спросить, но он только продолжает смотреть, неуверенный, что именно хочется спросить больше — не было ли в сигарете лишних добавок или, может быть, где такие книги с отсутствием логики Хаято нашёл? Реборн же не выпустил трилогию «как уничтожить собеседника морально»? Что-то он такое говорил пару месяцев назад.       Мысли, что ответить, не было, но было видно, что ответа ожидают; Тсуна открыл было рот, но так не решился что-либо произнести, закрывая его обратно и прикусывая губу изнутри.       — Ладно, — нерешительно проговорил он, внешне придя в спокойствие, делая вид, что понял, что происходит, — хорошо. Я буду ждать.       Ответов на вопросы он будет ждать, определённо, хотя и не будет спрашивать об этой ситуации. Может быть, Гокудера сам догадается сказать, что он делает. Пока ко всем их действиям относятся нормально, и пока это не мешает работе, Тсуна был не против всякой чудаковатости. Она напоминала о доме и о друзьях, гласом разума в которых был он, учитель, Юни, его братья и Шоичи — у всех из них были свои заскоки, но они наименьшее количество времени творили непонятные вещи, хотя про себя Тсуна был не согласен. Что стоит только идея с цирком, созданная шуточно, чтобы избежать внимания социальных служб, но превратившаяся в действительно серьёзную вещь. Их даже по ТВ показывали!       Сомнения, что Гокудера разговаривает так и с Натсу были отчётливы, но не показаны. Может, Хаято тоже нужно какое-то испытание Боссу сделать? Не по-настоящему, а за компанию — вот он и давит на здравомыслие, мозги всмысле.       Ну да, — скептически говорит сам себе Савада, — делать Хаято больше нечего, кроме как такое тупое испытание ему предоставлять. Хаято, как и все, просто ведёт себя как обычно, пытается вести себя как обычно, учитывая, как долго «они» не виделись.       Подумав, ещё вчера он пришёл к выводу, что игра была всё же игрой — Такеши не тот человек, который станет устраивать испытание, а ещё, Такеши любил и, как видно, до сих пор любит бейсбол — он не стал бы использовать свою любимую игру, как испытание, скорее, как показатель того, что для него значит Босс. Что он думает, будто они с Натсу друзья, раз он, не задумываясь, пригласил его играть. Хотел показать, что они ещё друзья, что они всегда были и будут друзьями.       Хаято руку не отпускает, всё также настойчиво-восторженно смотрит, и раздражение, вместе с неким счастьем, говорят действовать, не дать ввести себя в смущение и, что уже сделалось, неудобное положение. Савада, скрывая эмоции, оставляя лишь лёгкую заботу, склоняется к товарищу и, сделав небольшой шаг в сторону, едва касается губами его щеки. Хаято, что прямо видно, дёргается, и за эту миллисекундное замедление рука вновь становится свободной. Не, если судить без зависти, то правда выплывает наружу — Гокудера, впрочем, как и Хибари, лишь на немного выше его — поцелуй в лоб, конечно, без чужого наклона или своего приподнимания нельзя поставить, но, учитывая, что с Гокудерой (теперь-то можно звать его по имени в голове или ещё слишком малое количество времени проведено вместе?) они почти переспали, то и такой поцелуй можно считать пожеланием доброго утра.       Не одному же мне страдать, — со скрытой усмешкой промелькнуло в голове, стоило немного повернуться, стоило уловить удивление в глазах Гокудеры и, пусть будет так, в глазах Хибари. Холодное выражение и пустые глаза вообще ничего не показывали, но раз пока не получается увидеть истину, то можно предположить — это его способ бороться с реальностью.       — С добрым утром, Кёя, — улыбнувшись, приветственно кивнув, Савада развернулся, решая проигнорировать посторонних. Папку никто не брал — она, похоже, совсем никому не нужна, и её Тсуна небрежно кинул на стол, когда проходил рядом, перед тем как подхватить свой пиджак.       — И Вы… Вы просто…       Ну вот, давай, сделай из меня злодея!       Не осознал, — понялось мгновенно, стоило услышать чужое удивление; тело не замирает, но он и не дёргается, Тсуна просто поднимает голову, поправляя воротник — Гокудера не понял, что именно он хотел своим жестом сказать.       — Я просто пожелал доброго утра, — может ответ и серьёзней чем следовало, но зато без раздражения и разочарования, что витали в голове.       Значит, Гокудере можно трогать его член, держа его руки, а ему теперь и просто поцеловать того нельзя?       Руки, что начали застёгивать пуговицы — снизу, как обычно — дёрнулись; Тсуна прекратил занятие, подходя к удивлённому мужчине, и пока тот не отреагировал, немного приподнялся на носках, схватив Гокудеру за плечо, склоняя к себе мужчину. Руки, что всё ещё, казалось, продолжали удерживать что-то, коснулись ключиц, а затем груди.       Поцеловав Гокудеру в лоб, Тсуна повторил:       — С добрым утром.       Если ему так противны его прикосновения, то нужно было сказать ему это ещё вчера, — вот что думается, когда он ловит ещё более удивлённый взгляд, ошеломлённый даже; если что-то не нравится, то об этом нужно говорить сразу, — вот какого мнения придерживается Савада.       Губы не складываются в улыбку извинения и не поджимаются, Тсуна даже не сжимает зубы и не чувствует жжения в глазах, что обычно появлялось, когда он совершал промахи. Такое пожелание утра он уже который год ежедневно, если они видятся, выполняет с детьми. Никто никогда не жаловался, напротив — это его просили так делать.       Когда-то, увидев его поцелуй удачи (другое название пожеланию доброго утра), Реборн сказал, что этот жест показывает, как он дорожит детьми, а потом, видно, понимая отсутствие негатива из-за этого жеста, добавил:       — Вера — это не то, что приходит само, понимаешь? Это то, что человек отдаёт другому. Именно ты даёшь надежду, что день будет хорошим, а они тебе верят и, сами того не зная, стараются не омрачать свой день, стараются сделать свой день лучше.       Таким нехитрым способом Реборн пытался показать ему, какой он мягкотелый; не то чтобы сам он этого не знал, но приводимые доказательства убирали сомнения в своей неправоте. Этот жест — не совсем игра, и уж точно был принят не для того чтобы повысить своё эго значимостью — это более напоминает веру, веру в волшебство и оттого, что его семейный жест был отвергнут, воспринят негативно, стало неприятно.        — Это поцелуй удачи, — пояснил он, желая отвести взгляд, сожалея, что вообще решил что-то делать — постоял бы со схваченной рукой, не помер бы, — по преданию, когда ты целуешь человека, ты молишься о его благополучии.       По преданию, в сказке, которую он в детстве читал. Не реальное предание.       Почему он всё портит? Даже простое пожелание утра уничтожил — всё самое святое и непорочное, как говорится.       — Разве это не родительский жест, травоядное?       Родительский, соглашается мозг.       Мило же! — шепчет Савада, несогласный, сразу после своего же согласного кивка.       Откуда демон-Хибари мог знать об этом не было особой разницы, было плевать, если честно; слухам, что префект с детства жил один, он не верил и подозревал, что такой жест даровали ему его родители. В других семья, детям в маленьком возрасте так обычно делала мама. Делала ли такой жест с ним его собственная мать Тсуна не знал, не помнил.       — Сюда, — подходя к нему, перебивая его размышления о нужности извинения Гокудере, постучав по его лбу указательным пальцем потребовал Хибари, — мне поцелуй удачи не в щёку, зверёк.       Тсуна моргает, следом приподнимая брови, почти переспрашивая, но чужой наклон и прикрытые веки наглядно дают показать, что слуховыми галлюцинациями он не страдает. Вообще, конечно, нужно бы поспешить и поцеловать лоб этого демона, но, несмотря на неприятие к дарованию жеста незнакомцу, это было бы неправильно. Вряд ли Хибари поверил тому, что он сказал или, что было вернее, вряд ли его это интересовало — Хибари склонил голову для него, а не для себя.       Почему он должен даровать семейный жест незнакомцу? С Хаято они почти переспали, конечно, не семья, но партнёры на ночь, можно сказать. Отблагодарить за наслаждение надо как-то. Ну не деньгами же? Ему голову свернут, если он так сделает.       Савада грустно улыбается, осторожно касаясь лица и шеи мужчины, прикасаясь своими губами ко лбу. И в отличие от Хаято, которого он поцеловал мимолётно и резко, этот поцелуй вышел именно таким, какой он даровал самым близким людям. Ласковый, почти не прикасаясь ни руками, ни губами.       Пусть этот мужчина ему никто, пусть он его боится и не желает находится рядом — Хибари помог почувствовать себя лучше, а на доброту всегда нужно отвечать — он и отвечает.       Кёя, разумеется, не улыбается, когда смотрит в его глаза — он отодвигается, сразу делая расстояние от него и, что было вот совсем неожиданно, предупреждает:       — Не увижу изменений, я забью тебя до смерти за шарлатанство.       Ч-что? — непонимающе восклицает внутри Савада, в действительности зная, что его шатающее непонимание более напоминало «какого…?» — любая грусть и сожаление, вина или что ещё — всё исчезает, подавляется всплеском поднявшегося удивления и раздражения.       — Знаешь что… — гневно шипит Тсуна, в спину шипит, ибо кто-то, похоже, плевать на него, на его действия и вообще на всё хотел. Кёя, сверкнув улыбкой предвкушения — дёргание губ плюс хищный взгляд — развернулся и направился к выходу. Фразу Савада не завершает, про себя говорит о своей же легковерности, фыркает, скрещивая руки на груди, останавливая возмущение. Его не так-то легко вывести из себя, пусть на это кое-кто даже не надеется.       Всем в Намимори известен характер Демонического Префекта, прошло уже более десяти лет, но Хибари город будет помнить вечно, его никто близлежащее столетие не забудет, в этом Тсуна был уверен и потому не собирался напрашиваться.       О Хибари кто только не говорит, шёпотом, там, и со страхом, никак иначе. Дисциплинарный комитет всё ещё действует, да что там, всё ещё! Второй корпус, образованный каких-то четыре года назад, уже захватил Канто, а об основанном Кёей и говорить ничего не нужно. На территории Тохоку свидетельства членов Дисциплинарного комитета приравнены голосу государственных служб, а по количеству власти они намного превышают органы власти. Хибари Кёя заслуженно носит титул Демона.       Демонический Император, как любила говорить И-тян. Дрожь прошла по телу, но страх, что ушедший мужчина (с подавляющей аурой и замораживающий взглядом) мог стать его зятем, был ничем иным, как воспоминанием — влюблённость И-пин, к счастью, прошла.       С Демоническим Императором связываться не хотелось, не то чтобы он боялся, но и рисковать не было желания. Натсу — гражданский, а Хибари — мафия, вопрос о том, кто должен победить, даже не стоял. Его профиль должен быть низким, лишь с небольшим уровнем силы, рыпаться опрометчиво.       Да и нужно ли напрашиваться на драку?       — Хибари и так придёт кости ломать, — стопроцентно. Закинув руки за голову, Тсуна шаркнул ногой, усмехаясь. С его-то уровнем удачи и уровнем недоверия Кёи сражение обязательно произойдёт, но… — моя И-тян обожает вас, и надеюсь увидеть доказательства, что я не зря хвалил вас годами.       Он не достойный пример для подражания, а Кёя достойный — И-пин училась пару лет в Намимори, И-тян слышала слухи про Кёю, она видела его, она влюбилась в этого опасного мужчину в детстве.       — Жду вас сегодня вечером, Господин Хибари! — крикнув, уверенный, что его услышат, Тсуна тихо рассмеялся. И-тян любила его префекта долгие годы, она долгие годы причиняла неприятности, взрываясь тут и там, когда они следили за Такеши, стоило только случайно встретиться с Кёей. Хибари должен быть хорошим лидером, он должен быть сильным, И-пин сильный боец, и она — подчинённая Кёи, а значит, тот обязан быть сильным и достойным, — жду не дождусь, Хибари-сама.       Хибари-сан обязан быть сильным, даже если не был бы его бывшим префектом, не был бы бывшим возлюбленным И-пин. Хибари Кёя обязательно должен быть достойным.       Проговорив слова, он склонил голову, теряя мягкость. Весь совет Натсу обязан оказаться достойным или…       — Интересно, а Альберт сегодня придёт или нет? — спросив воздух, Тсуна неуверенно склонил голову, доставая телефон, размышляя, звонить или не звонить.       — Он Вам так нужен?       Нужен ли Вольтер ему? Что за глупость?       — Конечно же он мне не нужен, — моргнув, он начал писать пожелание выздоровления и глубокого сожаления, следом отправляя сообщение, — кроме Хаято и Такеши мне здесь никто не нужен, — нянь — ему что, десять лет? Никакой нянь ему не нужен; дёрнув уголком губ, Тсуна досадливо поморщился, — Хаято нужно за мной следить, а значит Альберт должен быть рядом. Да и… — одному одиноко — с Альбертом тоже одиноко. Рядом с чужаками никогда не будет приятно находиться, никогда не будет приятно находиться рядом с мафиози.       Это мафия, Аллерон — мафия — они могли бы попытаться, они могли бы причинить вред. Впрочем, как и все, все люди на планете — нельзя же всех убить, нельзя всё время жить в страхе. Обвинять кого-то — нельзя, бояться беспочвенно никого нельзя.        — Хватит жаловаться, Савада, — процедив, Тсуна заблокировал телефон, положив гаджет обратно во внутренний карман, разворачиваясь, — Господин Вольтер — неплохой человек, он ни разу не подумал об убийстве тебя, он даже не подумал о тебе плохо. Он, вот он, действительно верен Хаято, — Вольтер неплохой, конечно, не хороший, но и плохим его назвать нельзя. Вольтер ничего плохо не сделал, ничего… — в отличие от Галло, — думает ослабить защиту, думает слить данные — ублюдок; усмехаясь, Тсуна с лёгкостью подхватывает одну треть стопки, почти что насвистывая мелодию.       Никакому ублюдку не позволено угрожать ему, никому он не позволит вредить сыну учителя, даже собственным братьям, даже собственной семье.       Страх исчезнет, нужно лишь подождать, и страх исчезнет — прошлое, отравляющее прошлое — воспоминания не затмить, воспоминания не исчезнут. Страх не исчезнет.       — Что Вы имеете в виду? — вопрос доходит не сразу, стоит только выйти из кабинета и пройти пару шагов, как Хаято появляется буквально из воздуха, дёргая за руку, спрашивая неизвестные вещи.       — Что я имею в виду? — непонимающе моргнув, спросил Савада в ответ, чуть приподнимая брови.       — Да.       Что «да»? Гокудера-сан — я ничего не понимаю!       Издав задумчивый гул, размышляя, он всё же, после тридцатисекундного просмотра чужой хмурости, понимает, что ни черта не понимает. Что, впрочем, и говорит собеседнику.       Хаято хмурится сильнее, сужает глаза, немного сильнее сжимая его, так и не опущенную, руку.       — Насчёт Эйдена, Галло Эйдена — что Вы имели виду, когда сказали, что он не предан мне?       — Галло Эйден, — повторяет Тсуна, чуть хмурясь — кто такой Галло Эйден?       Галло Эйден, тридцать один год, работает в семье семь лет, один из доверенных лиц Альберта Вольтера, заместителя Хаято. Отличный стрелок, разбирается в программировании, его любимое занятие — кормить уток в парке. Он хакер.       Галло Эйден — один из инженеров, один из шести работающих в IT-отделе, с его стороны была наибольшая защита программных данных и с его стороны была наибольшая утечка данных. Этот мужчина имеет резервный диск данных об Аллероне, о передвижении остальных — зачем кому-то нужны такие опасные данные на домашнем компьютере? Что тот собирается делать с данными? Не предать, определённо не предать.       — Я говорил с Вами об этом человеке? Когда? — когда он позволил интуиции руководить собой, когда он потерял контроль над собой? Лёгкое недоумение было отчётливым, непонимание Хаято говорило, что он действительно ослабил контроль и проговорился, — кто это?       Чуть поджав губы, Тсуна растянул их в напряжённой улыбке, желая отступить назад, но не поддаваясь порыву.       — Видите ли, порой… порой… я живу один, — что сказать, как объяснить, о чём он говорил, он и сам был не уверен — Хаято слышал, что он говорил минуту назад? Разве он говорил вслух? Разве Хаято не покинул комнату раньше? Что именно он говорил вслух, а что сказал про себя? Чёрт. — у меня есть семья, но в большинстве своём я живу один, я часто говорю сам с собой. Порой, я проговариваю мысли вслух, я не помню, чтобы говорил с вами. Я не знаком с интересующим Вас человеком, я не знаком с Галло Эйденом.       Чуть пожав плечами, Тсуна сожалеюще склонил голову.       Конечно, он знает, кто такой Галло Эйден, но знакомство — это одно, а знание — это другое; мужчина опасен, он знает слишком много и зачем-то копит знания. Не просто так, он не думает предать, но и преданности у него нет. Он просто хранит знания. Он сольёт информацию, уже слил информацию ему, стоило ему только дать лекарство, стоило только найти брешь в его защите, как мужчина сдал Аллерон.       Рот открывается в желании сказать, в желании признаться, что он натворил, но он закрывает его, чуть прикусывая губу. Эйдена могут убить, если Хаято поверит его словам (что вряд ли), то невинный человек может пострадать. Эйден невиновен, он купил его данные за жизнь сестры — тот невиновен! Чёрт, Савада.       — Возможно, когда мы заключили контракт, я немного испугался вас и попросил о помощи у некоторых знакомых. Помощи в выяснении опасны Вы или нет, — Эйден предан Аллерон, он сказал, что лекарства ему предоставил Хаято, сказал, что это была проверка на преданность, которую мужчина не прошёл, но за то что тот семь лет работал с ними, тот всё равно получит лекарства, и раз мужчина не может быть предан семье и не считает Аллерон семьёй, попросил написать увольнительное, а также удалить все данные об их семье. Мужчина остался, он должен был остаться, после того, как Хаято вылечил его сестру, Эйден навеки стал предан ему.       Галло сейчас отсутствует, он не писал увольнительное, лишь попросил уехать; ещё когда слил ему информацию, в тот же день, уехал из Аллерон.       Сильнее прикусив губу, Тсуна отвёл взгляд немного в сторону, следом опуская голову.        — Шоичи, он… Шоичи упоминал это имя, но он говорил о нём в хорошем контексте. Он сказал: Галло теперь навеки будет предан Аллерон. Он… Шоичи хакер, возможно, он взломал Вас и… простите, — ну, прости, Шо-кун, но ты всё равно в безопасности, а вот Эйдена могут и убить, а вот его могут и убить сейчас; смутившись, Тсуна склонился, следя за документами, не желая, чтобы те упали, добавляя, стоило только посмотреть в глаза собеседнику, стоило только выпрямиться обратно:       — Вокруг тебя были вооружённые люди; плюс огромные деньги и невозможность отказа — я решил, что ты якудза. Я не мог не проверить и не убедиться, что ты хороший человек — твоё появление было действительно жутким. Простите за сомнения.       Ну, лучше сразу объяснить чуть более углублённое знание, чем прятать это — лучше не лгать сильно, только увиливать от правды.       Хе, — внутренняя усмешка была огромной, внешне демонстрируя лёгкое неудобство и сожаление.       Хаято серьёзен, тот смотрел не злостно — вроде бы — только чересчур серьёзно и немного удивлённо.       — То есть, Вы всё знаете о нас?       — Простите, — вновь опустив взгляд, повторил Савада, крепче сжимая бумаги, немного неуверенно сжимаясь, — я… я никому не скажу, что Гокудера Хаято и Джи — это один человек. Честно-честно! Я прекрасно понимаю, что Вам не хочется, чтобы вас преследовали на работе — даже автограф просить не буду! Вот!       Кивнув, он решительно приподнял взгляд, игнорируя чужое непонимание, не позволяя эмоциям смеха проявиться на лице. Гокудера Хаято и есть брат Бьянки, его работодатель и есть знаменитый пианист — не бояться стоящего напротив мужчину невозможно. Он брат этой ненормальной, брат Бьянки, а Бьянки — жена Сатаны. Хаято — родственник Дьявола.       — Вы меня знаете? — тело мгновенно становится расслабленным, серьёзность тает в ослепительной улыбке.       — Конечно знаю! Вы очень умелый писатель, а играете Вы божестве…! — гаснувшая улыбка, вместе с некой злостью и крепким сжатием, так и не опущенного запястья, мигом стирают искреннюю радость с лица. Казалось, Хаято издевается — тот точно издевается, но он сам виноват.       — Имя человека, взломавшего нас, его адрес и дату произошедшего — живо.       Опасный, очень опасный — восхитительно.       — Ирие Шоичи, третьего августа, — взволновано пробормотав, он честно предупредил:       — Шоичи хороший и очень умный, а ещё, у него есть связи — не лезьте к нему.       Никогда и ни при каких обстоятельствах Шоичи не тронут — Шоичи подчиняется очень влиятельному человеку, убивать его — это всё равно что вырыть себе могилу. За Шо-куна весь мир будет мстить, не то что преступные группировки.       Злость мгновенно переходит в удивление, следом в некоторое непонимание и вновь хмурость.       — Святой рыцарь? — вопрос или констатация?       — Чё? — вопрос. Причём здесь святой рыцарь?       Моргнув, Тсуна неуверенно переспросил, вновь теряя напускные эмоции, расширившимися глазами смотря на собеседника:       — Причём здесь святой рыцарь?       Да никаким боком какой-то рыцарь не мог относиться к их теме разговора, — спрашивать не нужно, без вопросов всё ясно.       — Мм-м… Защитник света?       — Фэнтези книга? — неуверенно протянув, он несколько раз моргнул, услышав следом «Руки спасителя?».       Это что за херня? Не, ладно, он порой тоже несёт чушь, но у него хотя бы оправдание есть — он сумасшедший. Ну, так, чуть-чуть. Интуиция, словно второй голос, так что чутка его можно считать сумасшедшим; особенно, если углубиться и понять, что он советуется со своим шестым чувством и доверяет ему больше всего на свете.       Хаято смотрел как-то опечаленно, потеряв некую восторженность, мелькающую в хмурости, в глазах.       — Шоичи Ирие — это его так называют, я подумал — это он.       Б-бывает. Это, конечно, обалденно, нечего сказать — защитник света, святой рыцарь и руки спасителя — второе пришествие Бога, прямо.       — Мой Шоичи скромняга, — дёрнул плечом Савада, продолжая с ошеломлением смотреть на собеседника. Очень похоже, кто-то в мире сделал что-то невероятное, очень невероятное — такие титулы, это за какие подвиги? — он называет себя птицей. Я — любящая свободу птица, которой жизнь даровала чудесного хозяина — именно так тот всегда говорит.       Шоичи добрый, очень хороший друг, Шоичи гений. Шоичи является одним из девяти членов его семьи, очень маленькой семьи. Шоичи его казначей и Правая рука одновременно.       Ч-что? — голос не прозвучал, это он просто в голове себе представил ошеломлённый голос и сип — Хаято молчал. Тот просто удивлённо посмотрел в ответ.       — И… и он одобрил нас? — одобрил? Шоичи, чем ты занимаешься, когда меня нет дома?       — Он… ну… не знаю. Он должен был Вас одобрить? — реально, Шоичи, чем ты занимаешься?       — Хотелось бы, — нахмурившись, Хаято досадно скривил губы, на пару секунд опуская взгляд, следом вновь спрашивая:       — Что Феникс сказал вам о нас?       Какой к чёрту Феникс?       — Я никакого Феникса не знаю, — следовало бы указать, что птица, вообще-то, миф, но разве по тону не понятно, что он в шоке? Хаято, похоже, знает много людей, Хаято, похоже, знает очень опасных личностей, имеющих тоже имя, что и его Шо-кун.       Что за хрень? Кто-нибудь объясните, что за хрень происходит перед его глазами.       — Шоичи Ирие, — будто поправляя, исправляясь, произнёс Хаято, — что Ирие Шоичи сказал Вам о нас?       Ты псих, — вот что сказал ему Шоичи, — Аллерон — монстры, они монстры, Тсуна! Я не пущу тебя к ним.       — Он сказал, что Вы, все Вы, очень сильные, — осторожно начинает Савада, мигом видоизменяя слова, — что вы принадлежите к теневому миру, не более чем все могущественные компании, а ещё он сказал, что у Вас хилая защита. И что Вы, ну, он сказал, что Вы много ссоритесь — он сказал, что впервые встречает таких людей.       Они убьют тебя — убьют! — это друг кричал более часа, когда он только сказал, что поедет в Аллерон. Именно Шоичи надоумил посоветоваться с остальными, взяв с собой характеристику совета — Аллерон одобрили все, от чего Шоичи закатил истерику, когда очнулся. Все разрешили к ним ехать — от Хару до Скуало (потому что Занзас посмотрел на него как на больного, говоря, что устраиваемые игры его никак не касаются и ему вообще срать, что он делает — обидно, между прочим). Дино прямо-таки расхваливал эту семью, как и Бьякуран — по тому и другому было ясно, что о семье они знают мало, но видели некоторых её членов и одобряют; и если одобрение от Дино было хорошим показателем, то одобрение от Бьякурана было определённо отрицательным.       Прости, Шоичи, — сожаление вновь возникло в груди, но поддаваться нельзя было — нельзя было поддаваться панике.       — Он сказал, что к нам опасно приезжать?       Раз четыреста.       — К вам опасно было приезжать? — Хаято, как ты мог меня обмануть? Слова звучат непонимающе, чуточку сомнительно.       — Нет, нет — разумеется к нам было безопасно приезжать! — мигом воскликнул мужчина, растягивая губы в усмешке, — здесь Вы в безопасности.       А ведь не солгал, — вот какая проносится мысль. Хаято не солгал ни в первый, ни во второй раз.       — Шоичи назвал вас «хорошими» — я доверяю его мнению, — мафия плохая, но существует и хорошая мафия. Аллерон не ужасные, но они и не хорошие — просто мафия.       Улыбнувшись, на миг прикрыв глаза, чуть дёрнувшись, показывая, что рука его всё ещё удерживается, и стоило хватке ослабнуть, попросив прощение, Тсуна продолжил перетаскивание документов.       Ладно, раз Альберт в больнице, раз теперь нянь не придёт, то он сам перетащит бумаги, будто сложно. Архив не нужен, совершенно не нужны находящиеся в бумажном виде документы — у него есть в электронном виде, но лишний раз побыть в архиве не затруднит. Настоящие бумаги просматриваются с неким трудом, из-за почерка, но электронные причиняют боль. От бесконечного видения причиняют боль.       — Как вы познакомились с Шоичи Ирие?       Как он познакомился с Шо-куном?       — Как, можно сказать, со всеми, — беззаботно пожал плечами Савада, неторопливо шагая вперёд, — Шоичи был в беде, и я помог ему, — Шоичи слабый, из-за Шо-куна они и стали семьёй, из-за Шоичи он усыновил детей, — раньше Шо-кун хотел стать музыкантом, но у него это не получалось — у него совершенно нет слуха, его мозг не прогибается под искусство — Шоичи очень хотел стать музыкантом. В начале я встретил его случайно, за ним гнались какие-то люди, недовольные его выступлением, а потом, стоило мне ему помочь расправиться с мусором, Шоичи пробил меня по сети, придя в мой дом. Как же тот вляпался!       Шоичи дурак — вот нужно было ему выяснять на какие деньги он живёт, на кого был куплен дом — Шоичи не повезло узнать о нём истину.       — В смысле?       — Шо-кун умный, очень умный, а Хибари-сама только слух — ни я, ни И-тян не видели его годами — Шо-кун сам виноват, — прикусив губу, он чуть улыбнулся, почти что подпрыгнув; библиотека находилась на третьем этаже, ровно как и кабинет Хаято, а также его кабинет и комната; до библиотеки не нужно идти далеко, — сам виноват — ты сам виноват, Шо-кун! Нечего было приходить в мой дом, нечего было хвалить мою И-пин — ты сам виноват, что стал моим.       — Вашим? — сомнения? Какие сомнения могут быть в истине?       — Разумеется, моим, — кивнув, Савада остановился, приподнимая стопку вверх, смотря на бумаги, вспоминая прошлое, вспоминая сделанное любимой дочуркой, чувствуя, как губы складываться в очень яркую улыбку, ослепительно яркую улыбку, — пусть Шоичи и жених И-пин, Шоичи принадлежит мне. Моя семья — моя, моя семья принадлежит мне — вот!       Решительно кивнув, довольно жмурясь, Тсуна прижал документы к телу, следом склоняя голову. Шо-кун принадлежит ему, ровно как и Фуута, ровно как И-пин, как Спаннер и как остальные. Ещё бы проблем меньше причиняли и была бы идеальная семья.       — От этого не избавиться, — вздохнув, угрюмо положив подбородок на документы, тихо принял реальность Савада, — ребята прекрасны и без идеальности, но можно бы и поменьше проблем доставлять — правда, ребят, порой мне кажется, что я не удивлюсь, если нас в психушку с вами заберут.       Бьякурана он сам лично сдаст.       Вновь вздохнув, Тсуна выпрямился, начиная ярко светиться, продолжая свою прогулку.       Он не возглавляет список психически нестабильных людей, нет-нет. Да, возможно, он всё же его возглавляет, но возглавляет не один, а вместе с Бьякураном! Брат порой больший псих чем он, сам он псих только в исключительные случаи — очень редкие случаи. Брат — всегда, угу. Он, возможно, тоже.       — То есть, Шоичи Ирие принадлежит Вам — он, что, Ва…?       — Именно так! Шо-кун — моя ответственность. Моя семья — мои проблемы.       — Вы решаете проблемы Шоичи Ирие? — что за недоверчивый тон?       — Конечно, я решаю его проблемы, — раздражённо подтвердил Савада, хмурясь, — как будто ты сам не знаешь, какой социально неактивный Шо-кун. Технологии — это его специализация, а вот речь, взаимодействие с людьми, обычная жизнь… Я даже не представляю, как он прожил бы без нас, он даже готовить не умеет. Три года жить одному и не научиться готовить? Когда я уезжал, я убрал весь дом, постирал всю одежду и заготовил еду на несколько дней вперёд, я написал, как заботиться о себе правильно, и что? Пять дней! Их хватило на пять дней и меня уже попросили вернуться. Я же купил им билеты на море, забронировал номера в отеле; я даже купил им билеты на те же мероприятия, что Хаято для Наны и остальных, что они дома сидят? Не интересует. Я занят, — передразнив, он цокнул, почти что останавливаясь вновь, но видение недалёкой двери остановило порыв. В закрытой комнате лучше чем в коридоре — меньше внимания будет привлекать его разговор, — совершенно не понимаю домоседов, как можно сидеть дома, когда столько всего в мире неизученного?       Легко, — вот каков реальный ответ. Его привлекает изучение нового, а Шоичи привлекает создание нового — Шоичи и Спанер создают, они всё время что-то изобретают; их даже дома почти не бывает, потому что они где-то и с кем-то что-то всё время создают. Даже когда они дома, их всё равно считай нет — в наушниках, вечно занятые и вечно игнорируют его. Верде лучше не беспокоить для собственного блага.       — Не вернусь, — здесь есть он, здесь есть он, оставлять ещё дольше его одного нельзя. Нужно убедиться, что о нём заботятся, нужно убедиться, что о сыне учителя заботятся хорошо, — прошу, — открыв дверь, пропуская мужчину вперёд, Тсуна улыбнулся — он, что?       Какого чёрта рядом находится человек, какого чёрта он рядом с Хаято?       Неужели он…       Не могло быть — этого просто не могло быть — он не может вести себя столь беззаботно, он не может игнорировать реальность! Он не сумасшедший, не сумасшедший! Понимание, что вопрос идёт снаружи, а не изнутри он-то должен был понять, он должен понять, что происходит. Невозможно не заметить присутствие человека, невозможно не заметить, что он говорит с кем-то, что жалуется вслух.       — Босс? Что-то не так?       Хаято смотрел немного удивлённо-неуверенно, стопка бумаг в руках Гокудеры была уже опущена, она не была в его руках — Хаято стоял напротив него, касаясь его руки.       — У меня… У меня аллергия, — медленно произнёс Савада, чувствуя, как расширены его зрачки; видя, как становится ещё более удивлён собеседник, — я думал, что разговариваю сам с собой, я даже не понял, что говорю с вами, пока не открыл вам дверь. Я не понял, когда выпал из мира, я не понял, когда это произошло — это стопроцентная аллергическая реакция. Я не пил таблетки.       Хаято хмурится, а Тсуна неуверенно опускает брови, стирая с лица ошеломление.       Он не пил никакие таблетки — совершенно никакие — он никогда не выпил бы таблетки добровольно.       — У нас есть таблетки от аллергии, да…       — У меня аллергия на таблетки, — перебив, чуть более жёстче, чем следовало бы, опроверг предложение Савада, — я не выношу Солнечную Свободу. От неё меня выворачивает. Я не пил её, я уверен, что не употреблял эту гадость.       Пламя, чёртово пламя Солнца! Он может выпить и солнечные, и облачные и любые другие таблетки — создателями таких лекарств должны быть связанные с Небом обладатели, чтобы он отреагировал положительно. Другие, кроме пламени Солнца, он готов терпеть и без связи Небо-Хранитель. Но только не солнечные. Солнечная Свобода — это сжатое пламя Солнца, огромный сгусток сжатого пламени — да он не пропустил бы как глотнул столько пламени!       Поджав губы, Тсуна неуверенно обошёл мужчину, укладывая свою стопку к стопке, положенной на третий стол, следом доставая телефон, сразу же осуществляя вызов.       — Чего? — немного хриплый голос звучал раздражённо, — я занят.       — И тебе доброго утра, — отношения с этим человеком складывались неоднозначные — отношения не складывались, — я глотнул Солнечную Свободу — понятия не имею, как это произошло, но я ничего не чувствую. Она не внутри меня, но она влияет на меня. Я не могу сконцентрироваться, вернее, я легко концентрируюсь, но стоит мне перескочить мыслями в другое направление, и я уже не знаю, что происходит. Я пропустил присутствие человека — я думал, что говорю сам с собой, но я говорил не с собой. Что мне делать?       Это нехорошо, потеря контроля — это очень нехорошо.       — Избегай обладателей Солнечного пламени, — не хватало ещё сказать «тупица» — это слово он сам добавляет.       Он идиот — разумеется, Сасагава Солнце, разумеется, это его пламя пыталось проникнуть под кожу — это Сасагава Рёхей его отравил. Член Совета Натсу, его типо лучший друг, один из нескольких.       — Что мне сейчас делать? — прикрыв глаза, Тсуна мысленно ругнулся, неуверенно касаясь шеи, неуверенно расслабляя галстук, касаясь открывшейся кожи, ощущая лёгкое дрожание пальцев, тела. Пламя Солнца — проклятое пламя Солнца, — я уже отравлен.       — Сними оковы, а затем снова надень их — система должна перезапуститься и …       Пламя отразится от тела, и он снова начнёт думать рационально, — продолжение Тсуна не слушает, понимая, что будет дальше, касаясь шеи, вернее, немногим ниже шеи, и проведя несколько раз вверх-вниз, говоря пламени освободиться из плена. Стоило цепям спать, Тсуна тут же ударил себя в середину груди, туда же, где он оглаживал — туда же где внутри хранится ожерелье.       Дёрнувшись, вцепившись в деревянный стол, он хрипло кашлянул, чувствуя, как скатывается пара слёз. Больно — чертовски больно!       — Б-благодарю, профессор, — слова Савада выдавливает и, стоило только звонку завершиться, профессору вырубить звонок, как он перестал сдерживаться, начиная кашлять, почти сгибаясь, прикрывая ладонью рот.       Пиздец — грёбанный пиздец! Какого хрена Сасагава оказался обладателем Солнца?! Какого хрена врач оказался Солнцем?! Дино знал, брат точно знал, что Сасагава не простой человек — брат специально ничего не сказал. Все специально промолчали, хвалили ведь его — чёрт.       — Шо-кун… — прошипев, стоило гудкам угаснуть, стоило прозвучать тихому и сонному голосу, Савада машинальными дёрнул рукой, следом после действия, сжимая платок в руках, тихо требуя объясниться.       Слёзы и кровавый пепел стираются с большей прилагаемой силой, чем нужно, но удержаться от насилия, пусть и над самим собой, было сложно.       — Лучше нам быть рядом с тобой! Я не могу тебя бросить, я не могу отпустить тебя одного! — восклицания звучат решительно, немного с обвинением, но решительно; стоило некой паузе и нечленораздельным словам прозвучать в воздухе, как становится понятно, что Шоичи его не понял, — это опасно — опасно! Это очень опасно, Тсуна! У тебя должен быть путь отступления, у тебя должна быть подмо…!       — Почему ты не казал, что в Аллерон есть аномалия? Ты же знаешь, как мне плохо от присутствия таких людей, — обеспокоенность стирает гнев, обеспокоенность убирает раздражение; вздохнув, стоило другу втянуть воздух — очень слышно — Тсуна слабо улыбнулся, укладывая платок обратно, заставив его исчезнуть резким движением руки, — Солнечная Свобода, Шоичи — Солнечная Свобода! Я от тебя-то шарахаюсь без антидота, а от Рёхея я с криком убегать буду, — в прямом смысле, без шуток, от Рёхея он уже готов убегать.       — Он хороший! — восклицание, напряжённое восклицание вызывает лёгкое непонимание, исчезнувшее, стоило услышать продолжение, стоило услышать слова, говорящие, что Рёхей является его другом. Шоичи знает, что он не может уехать, Шоичи знает, как правильно влиять на него — друг знает, что он ненавидит обладателей пламени Солнца, не имеющих связи с Небом.       — Я позвонил попросить лекарство, а не сказать, что мне страшно — мне не страшно, — Рёхей хороший, он очень хороший, он не похож на тех людей, не похож на тех ублюдков; документы привлекают внимание, документы он подхватывает, делая громкую связь, начиная укладывать стопки на пустующие и занятые полки, положив гаджет в нагрудный карман, — я немного удивлён, что такой, как он, оказался аномалией, но я уже успел с ним познакомиться, успел убедиться в его безобидности, так что не стоит переживать — Рёхей меня не пугает, — учитывая, что он полуобнажённым сидел на чужих бёдрах? Румянец мигом окрасил щёки и погасить его было невозможно — стоит только вспомнить, что Рёхей врач и смущение мигом стирается с лица, — хотя в больницу я не пойду. Пока не стану уверенным, что он не причинит мне вре…       — Он хороший, Тсуна, хороший! Сасагава — один из самых хороших людей на планете, он не навредит тебе, не бойся. Не стоит его бояться, вот кого-кого, но вот Сасагаву-сана тебе не стоит бояться.       Эти слова — утешение…       — Ты перебил меня, — угрюмо проговорил Савада, поправляя скатившиеся отчёты «Винограда», привлёкшие внимание своей небрежностью, — перебивать людей не вежливо, Шо-кун — никогда друзей не заведёшь.       Вздох сопровождается лёгким шорохом, представить, как Шоичи роняет голову на подушку, получается слишком легко. Друг любит перебивать, ведь они, создатели, понимают друг друга с полуслова и всегда прерывают друг друга.       — Мне двадцать восемь и у меня уже есть друзья — могу действовать немного невежливо, — слова звучат немного глухо, подтверждая предположение, подтверждая, что Шоичи вновь пытается состроить из себя ребёнка.       Шоичи, разумеется, не прав, но Шоичи — создатель, изобретатель, а они все такие — грубые.       Архив больше электронной копии, здесь более углублённые знания — углубляться не хотелось. Углубиться придётся, придётся изучить всю подноготную, если он не хочет, чтобы неправильность в нём поняли, если он хочет убедить в правильности Аллерон.       — Мы оба знаем, как важно вести себя правильно, но раз я разбудил тебя — за что прошу прощения — ругать не буду, — возвращаясь к началу, идя за второй стопкой, решил проигнорировать привычную неправильность в друге Савада, переводя тему:       — В Киото проходит выставка робототехники, вернее, она будет проходить с девятнадцатого по четырнадцатое, и я слышал, там будут представлены новшества со всего мира.       — Мы вышли из дома, — вот всё, что ответил на предложение друг; его забота была вновь проигнорирована.       — Шо-кун…       — Правда, Тсу-кун, мы позавчера выходили в город. Мы даже поговорили с несколькими людьми. Нам не нужна выставка, нам не нужны никакие развлечения, не ищи их.       Поджав губы, он внутренне отвратительно усмехнулся, спрашивая: а я нужен вам? Шоичи двадцать восемь, Спаннеру двадцать девять — его забота не нужна им. Его дети даже дома не бывают, что уж забота? Его забота уже давно не нужна никому — все выросли, все стали самостоятельными.       Он никому не нужен, даже Джотто не нужен.       — Элли придёт к десяти, так что не пугайтесь, когда услышите посторонний шум.       — Хорошо, — согласие звучит ещё глуше чем предыдущие слова, согласие звучит с неправильной нотой, с какой-то нотой, что вызывает напряжение у чутья.       — Что-то случилось?       — Нет, нет и нет, — ответ звучит мгновенно, ответ звучит уже более слышно, — меня немного волнует, что ты уехал, но это не поменяется, — слова вызывают желание улыбнуться, а последующее копошение и глухое «весь мир спит, кроме жаворонка Тсуны» создают улыбку. Извинение с лёгкостью срывается с языка, хотя он слышал, что друг не против его звонка, хотя Шоичи сам разрешил звонить в любое время суток.       — Звони в любое время суток, — повторное идёт приглашение, и следом голос звучит уже немного обеспокоенно. Вопрос о его делах звучит обеспокоенно.       — Господин Бовино не появлялся, — зная, о чём именно переживает друг, отклоняет беспокойство Савада, — я о нём ничего не слышал.       — Если он мелькнёт…       — Немедленно сообщи мне, — слова он проговаривает тон в тон с другом.       — Не смешно, — констатация вызывает смех, но он не смеётся. Вообще-то, действительно не смешно.       — Ну подумаешь, его не… — рот остаётся открытым, стоит только посмотреть в дверной проём, стоит только увидеть Хаято, как рот отказывается говорить. Чёрт. Резко вынув гаджет из кармана, он выключил звонок, сжимая телефон и пряча его за спину. Его грохнут, — это… это… вы были страшным! — восклицание сопровождается лёгким шагом назад, понимание присутствия человека, сопровождается поднявшимся беспокойством, — вы были окружены вооружёнными людьми, безэмоциональный, в чёрном костюме и предлагающий огромные деньги за услугу, которую я не хочу оказывать. Ра-разумеется я изучил вас! Я… я… Я подумал вы якудза.       Да кто бы подумал, что вооружённый человек, требующий заключить непонятный и откровенно попахивающий бредом контракт, является нормальным? Отсутствие посетителей в кафе, в которое его привели, плюс кейс с деньгами — как он мог подумать что-то положительное?       Оправдываться или не оправдываться — вот в чём вопрос.       Он нужен Хаято, но Хаято нужен также ему — придётся оправдываться.       — М-мы… мы ничего против Бовино Ламбо не планируем, он, он… — вызывающе смотря, не поддаваясь желанию отступить, Тсуна дёрнулся, стоило Хаято сделать шаг к нему, — о родственнике Бовино ничего не получилось найти, и мы не смогли убедиться, что он хороший и…!       — С Вами всё в порядке? — слова звучат с некой осторожностью, слова звучат обеспокоенно. Стоит Хаято только подойти к нему, и тот сразу спрашивает непонятные вопросы.       Удивление, даже, наверное, ошеломление — вот что почувствовалось. Разве Гокудера-сан не должен смотреть на него с угрозой, со злостью? Разве Хаято не должен начать пытать его? Хаято неуверенно протянул руку, остановившись, стоило ему дёрнуться назад — Гокудера смотрел чуть хмуро, но без злости. Мужчина не был мрачным, по крайней мере, не выглядел таким.       — Может, вам лучше присесть, поспать? Какие вы принимаете антиаллергические таблетки? Может, они у нас есть.       Знает, — вот что проскальзывает в мозгу, — Хаято знает, что у него был приступ рассеянности.       — Я… я с Вами разговаривал? — интуиция соглашается, стоит только сделал предположение — только не это — болтливее его под воздействием пламени Солнца в мире не существует человека; вопрос Тсуна задаёт неуверенно, сильнее сжимая телефон, почти что сжимаясь сам, — что я Вам сказал?       Он мог сказать всё, абсолютно всё! Он же мог подумать, что никого рядом нет, он мог подумать, что рядом Джотто, Юни, он мог раскрыть слишком много секретов.       — Вы уже сказали, что взломали нас — не волнуйтесь, я не злюсь, — ответ звучит, похоже, специально легко, видно, увидели мгновенную потерю цвета лица, — хотя я и не хотел бы, чтобы Вы нас взламывали, но поступили Вы правильно — я ожидал, что Вы будете искать на нас информацию, я рассчитывал на это.       Рассчитывал? Удивление заменяется хмуростью, угрюмостью; удивление заменяется на насторожённость и подозрительность.       — Зачем? — какой глупый вопрос, он же твердит, что «лучший актёр в мире»; его вновь спускают с пьедестала. Единственная вещь, в которой он лучший, и та стала насмешкой — он хоть в чём-нибудь может быть лучшим? В силе его завалит Реборн.       Снова, он снова ничтожен — разве Гокудере не нужна копия Натсу? Унижение лучше реальности, да? Его убьют, если поймут неправильность — разве он как-то важен Хаято? Нет, он никак ему не важен. Тому наплевать, если он умрёт, в этом доме ему придётся выживать самому.       Вопрос вызывает лёгкую ухмылку у собеседника, вопрос встречает встречный вопрос, спрашивающий о человеке, с которым он разговаривал.       — Я ничего не скажу Вам об этом человеке, — растеряв всю неуверенность, констатировал Савада, вежливо улыбнувшись, — я ничего не буду говорить Вам о своих знакомых.       Рассказать о Шоичи, рассказать о семье? Ни слова — ни нити. Никто не узнает о его семье.       Слова вызывают удивление собеседника, слова не вызывают гнев, только удивление. Он может поплатиться за слова, определённо, может поплатиться за грубость, но он не говорил, что взламывал — ранний «он» сказал об этом.       — Мне плевать, что Вы сделаете или как будете разрушать мою жизнь — я ничего и никогда не скажу о своих друзьях, знакомых или семье, — хотелось улыбнуться, презрительно потянуть уголки губ и чуть прищурить взгляд, показать, как опасно ему угрожать — поддаваться мимолётному порыву было глупо, порыву Тсуна и не подаётся, он только чуть склоняет голову, стирая напускную вежливость, выпрямляясь, — я позабочусь о Вас, но не рассчитывайте, что я выберу незнакомцев вместо людей, которых я знаю годами — мне проще сдохнуть, чем сдать их.       Три дня. С Хаято они знают друг друга три дня — три дня здесь и две встречи ранее — Хаято ему нравится, можно сказать, он влюблён в него, но этого недостаточно, каких-то чувств недостаточно, чтобы предать семью. Хаято он благодарен, сейчас Хаято занимает вторую строчку любимых людей, наравне с Юни — Хаято ему никто.       — Это же ненадолго? — вопрос звучит почти констатацией факта, почти вызывая хмурость и поднимая напряжение — отчего же так спокоен мужчина? Отчего же так спокойно реагирует на его выходки?       Хаято смотрит пристально, он вновь выглядит усталым, его синяки под глазами вновь привлекают внимание — Хаято тоже не высыпается, тоже ведёт себя жертвенно.       Рот открывается, но Тсуна сразу закрывает его обратно, колеблясь — отвечать на вопрос не хотелось. Ответ зависит не от него, ответ зависит от них, от Аллерон — только Хаято прошёл проверку, тем, что прикрывает «Натсу» прошёл проверку. В стоящего напротив мужчину он влюблён, тот одним своим приглашением его сюда прошёл проверку — лгать не хотелось.       А что мешает сказать правду? — вопрос адресованный самому себе отбивается громким «тупица» и «ты что, забыл ради кого мы здесь?».       Хаято привёл его сюда, Хаято дал возможность сделать то, о чём мечталось долгие годы — Хаято заслуживает правду. Да и кому тот скажет? Разве, он сможет сказать что-то о нём кому-то ещё? Кому-то, кроме Натсу? Натсу не составит труда убить, Шоичи защищён — Шоичи никто никогда не найдёт.       — Это, это был жених моей дочери, — смотреть было невозможно, Тсуна и не смотрит, отводит взгляд, опускает голову, видя торс мужчины из-за распахнутых одежд, понимая, что если он продолжит сжимать телефон с такой силой, с которой сжимает, то гаджет сломается. Хватка становится свободнее, а уверенность испаряется, как несуществующая, слова звучат уже тихо и как-то с просьбой; он действительно собирался давить на жалость, — это был Ирие Шоичи, тот самый Господин Ирие, который является Правой рукой Господина Нидзи. Шоичи, он… это он взломал Вас, по моей просьбе взломал Вас — не трогайте его, пожалуйста, не трогайте его. Шоичи, он… он… его и так весь мир ненавидит. Шоичи ничего не может сделать, Нидзи сказал: «не более одной тысячи людей в год», он сказал: «только дети, не старше десяти лет». Шоичи не умеет создавать лекарства, он не знает, как воссоздать «Капсулу Жизни» он… он…       Он же всё равно думал, как раскрыть своё знание и спокойствие, так что всё нормально, произошедшее откровение ничего не значит. Хаято умный, он должен понять, что Шоичи знает о них всё, он должен понять, что Шоичи может сделать с Аллерон, если те сольют о нём информацию.       В кармане, в иллюзорном пространстве, есть бутылёк, с очень сильным лекарством бутылёк — этот бутылёк Тсуна и протягивает. Сперва приподнимает руку, словно доставая что-то из внутреннего кармана, а потом сжимает в руках бутылёк, когда чуть дёргает рукой, заставляя лекарство проявиться. Не поднимает головы, протягивает, добавляя к своему почти полностью правдивому рассказу, несколько других полуправд:       — Это лекарство Вам, оно изготовлено специально для вас: Вы чудесно играете и, возможно, совсем чуть-чуть, Нидзи влюблён в Вас и вашу игру. Он надеется, что Вы продолжите радовать его и весь мир своими исполнениями.       Ну, находиться рядом с будущим трупом не хотелось — не то чтобы Хаято выглядел излишне больным или умирал, но, да, Хаято умирал. Его сердце подводило его.       Было ли это из-за операции рядом с сердцем пару лет назад или это было из-за его образа жизни — особой разницы не было, Хаято можно спасти, так почему же этого не сделать? Он и сделал, просто протянув бутылёк, спас.       — Вы… Вы видели его?       Можно много ожидать от мафиози, узнавшего с кем имеет связи Шоичи, куда можно надавить — Нидзи ведь сказал не трогать лекарство для детей и Шоичи, Нидзи ничего не говорил про остальных, но трогать его всё же глупо. Чем такой как он сможет повлиять на мнение Нидзи, величайшего лекаря в мире? Ничем. На Шоичи не надавить, вернее, на друга бесполезно давить — тот никак не сможет создать такое лекарство, лекарство вообще, кроме Нидзи, создать никто не сможет.       — К сожалению, да, — сдержать презрение получалось с трудом, нотка отвращения слышна была отчётливо, хоть он и пытался её скрыть, мигом становясь бесстрастным, понимая, что уже стало ясно, как к «великому гению» он относится, — п-поверьте, это не тот человек, которого хотелось бы встретить.       Нидзи создаёт тысячу капсул, тысячу бутыльков с лекарством, способных излечить любую болезнь, и Шоичи ездит по миру, встречается с тысячей избранных матерей и их детей, спасая жизни. Нидзи заготавливает лекарства в больших количествах, чем одна тысяча, но мир без боли и смерти — это не мир; Нидзи не станет спасать всех. Спасти можно больше тысячи людей, но зачем?       Нидзи ненавидит людей и, когда люди умирают, он улыбается.       Нидзи изготавливает тысячу и ещё двести капсул: лекарства продаются на аукционах, за них убивают, но никто, никто не смеет трогать Шоичи, который эти лекарства и возит, иначе Нидзи перестанет их изготавливать вовсе — это тот сказал ещё пять лет назад.       Лекарства для детей не могут вылечить взрослого человека, бутылёк, который он держит, на двадцать миллилитров больше, чем для детей — нужно три детских бутылька, чтобы спасти от смерти одного взрослого. Нидзи и так «изобрёл» лекарство от сорока трёх болезней, двенадцать из которых смертельны — что ещё миру нужно от него? Разве он недостаточно страдал?       — Вам угрожали?       Чё? — Злостный тон, с капелькой потрясения, заставляет поднять голову, заставляет немного сузить глаза — что опять-то не так? Какой угрожает? О чём вообще говорит мужчина? Почему Хаято так и не взял лекарство, вынуждая его стоять с протянутой рукой?       — Конкретизируйте вопрос, я ничего не понял, — какой угрожали, кто угрожал и самое важное — откуда такое несоответствие с реальностью всплывает у Хаято в голове? Единственный, кто ему угрожал, так это именно Хаято, взглядом угрожая убить, если он не согласится на заключение контракта.       — Нидзи, он угрожал Вам? — уточнение вызывает только смех, который показать было нельзя — смех Тсуна и не показывает, чуть пожав плечами и чуть качнув головой.       Нидзи, угрожал? Этот жалкий трус, который боится выйти из дома, попытается кому-то угрожать? Земля перевернётся, когда у Нидзи клыки прорежутся.       Бутылёк берут из рук, вынуждая внутри облегчённо вздохнуть — три дня, с Хаято они знакомы только три дня, мужчина очень пугал.       — Выпейте, — протянутая ладонь с лекарством, с маленьким стеклянным бутыльком, в котором плавает тридцать миллиграмм прозрачной, с янтарными блесками, жидкостью вызывает смущение.       — Это Вы больны, а не я, — его раны пустяки — о нём точно беспокоиться не нужно. Какого чёрта о нём вообще беспокоятся?! Эгоизм, где людской эгоизм?!       — Я не умираю.       — Так я тоже не умираю… — да и вообще, на него эти лекарства не действует — это конечно не произносится в слух, Тсуна только непонимающе и рассеянно смотрит в ответ, не понимая, что происходит.       Хаято хмурится, сжимая его опущенную ладонь, кладя бутылёк в руку, говоря выпить и говоря, что ему оно нужнее; может быть, он спит? Ну а что, возможно. Человек, который умирает, два-три года и Хаято точно умрёт, протягивает чуть побитому человеку лекарство.       Тсуна, прекрати нести чушь!       Вздохнув, стараясь откровенно не показывать, что пролетающие мимо бабочки не удивят — тогда проявится осознание, что он бредит — Савада чуть потянул уголок губ, слабо улыбнувшись, поднимая голову.       — Что вы творите? — слова получились мягкие-мягкие, прям как у того мозгоправа, которого для него нашёл брат; слова точно показывали, что он находится в блаженном неведении, — у Вас больное сердце, Вам осталось жить пару лет — выпейте лекарство.       — У вас несовершенный остеогенез, вам лекарство нужнее — если мне нужно будет лекарство я куплю его.       А я его типа нет, да?       Доброта и терпение являются одними из сильных его сторон, за исключением Нидзи, слышать «Нидзи» или говорить об этом мусоре и всё — всё терпение исчезает.       Схватить лекарство — дело одной миллисекунды, сделать подсечку — приблизительно две миллисекунды, а уж сесть на Хаято, сжимая его обе руки над головой, а бутылёк в зубах — и того секунда. Впервые в жизни, лекарство с таким трудом отдавалось избранному; что-то Шоичи не говорил, чтобы кто-то отказывался от «Капсул Жизни», как в мире называют красную жидкость, кровь Нидзи.       Сжать одной рукой две руки Хаято не получится — это стало понятно, стоило только попробовать (маленькие ладони! Грёбанные маленькие ладони!) — выход из созданной ситуации оставался только один — вырубить. Тсуна и вырубает — лёгким движением ребра ладони вырубает удивлённого и дёргающегося мужчину.       Лекарство заливается внутрь с некоторым трудом, Хаято кашлял и выплёвывал кровь — чёрт! От пары миллиграмм Хаято не вылечится. Достаётся ещё один бутылёк и на этот раз заливается медленней, впрочем, как и следующий, так, на всякий случай — с трупом работать действительно не хотелось.       Он псих, Тсуна признавал это, но, смотря на лекарство, которое сейчас аккуратно стирается с лица Хаято, приходила ещё одна истина — он извращенец и, что было совсем ожидаемо, нравятся ему больше мужчины, чем женщины.       Это ты виноват, Джотто — во всём виноват ты один, — ругательство пронеслось в голове длинным потоком, обвиняя предка в происходящем; в том, что он вновь сидит на мужчине, в том, что он хочет переспать с мужчиной.       Проблем с мужчинами не было, спать он с ними спал, но проблема была в том, что он мелкий и, если всё же состоять в отношениях, то придётся доверять, а доверие означает, что он будет снизу. Мелкий рост, полусформировавшееся тело, миловидная внешность — со слов Хару, у него обязательно должен быть умелый и властный верхний партнёр. Мысли были грустными, но Юни в него верила, она говорила, что он обалденный верхний партнёр, ровно как и Наги; и пусть они обе просто задабривали его, говоря повышающие эго слова, от этого было очень приятно.       Доверять мафиози? Он что, псих? Позволить мафиози овладеть собой? Ладно уж простому мужчине, но преступнику? Никогда в жизни.       Хаято относится в комнату с лёгкой полуулыбкой на лице, на проходившуюся охрану было плевать, на удивлённых людей было плевать — Тсуна только ярко улыбнулся мужчинам, поздоровавшись. О бессознательности даже не спросили, только замерли, смотря куда-то, даже не обратили внимание, когда с болтающимся на плече мужчине он прошёл мимо. Позади никого не было, но смотрели в сторону откуда он пришёл — в этом доме жутко.       У Хаято была та же небрежность в комнате, вроде всё выглядит разобранным и при этом беспорядком: куча коробок у стены, какие-то разные кейсы и чемоданы, файлы, гора документов, валяющихся у окна, пара фотографии на стенах и всё, остальная часть — идеальный порядок, словно два разных человека живут в комнате. У Хаято нет партнёра, ни у кого в совете Аллерон нет пары, они все одиноки, и Хаято, похоже, небрежный педант.       Накрыв мужчину одеялом, Тсуна открыл шкаф, доставая полотенце, которое он ещё позавчера заметил где лежит — стоило обтереть ноги, стереть со стоп пыль и грязь, что наверняка осталась из-за ходьбы босиком по дому. Дополнительная комната внутри была также одна, ровно как и у него, не то что у Сасагавы в больнице — в поместье к каждой спальне прилагалась общая комната для ванной и туалета. Вода полилась горячая, с некой запинкой, лишь через десятки секунд, полотенце намочилось быстро, а уж привести ноги в порядок было делом пары секунд.       Вибрация, прозвучавшая в комнате и, определённо, на полу, заставила пару раз моргнуть, возвращаясь обратно к постели. Полотенце-то стоило бы сполоснуть, но звонок удивлял и звонок был важнее; Хаято не проснётся, Хаято так быстро не очнётся.       На экране высветилось «Тупая корова» и выбор, поднять телефон или нет, был сделан сразу.       — Да? — можно было бы притвориться Хаято, сделать такой же голос, но нет — лучше с Хаято больше не играть, лучше не вынуждать себя грохнуть.       На той стороне появляется некая тишина, мгновенная тишина, разбавляемая далёким голосом людей, далёким гулом машин — интуиция сказала, что ожидали чего-то, что ответа он не дождётся — Тсуна говорит, что Хаято спит, говорит, что очнётся тот только через час-два.       — Разбуди его, — грубо звучит в ответ, с некой ленцой и хрипотцой.       Хаято спал безмятежно, он лечился, и пусть этого не было видно, лечению лучше проходить во сне — более безболезненно. Голова опускается обратно, Тсуна только дёргает за ворсинки ковра, почти что сжимаясь, зная, что за его «он спит, Хаято спит», последует.       Слова Тсуна, несмотря на будущий гнев, всё равно произносит, чуть прикусывая губу, добавляя:       — Я не буду его будить, — хотелось сказать: «я его только вырубил», но это было бы глупо, этого он и не говорит, слыша, как на другой стороне раздаётся шум города; повторного приказа разбудить не слышится, — Вам… Вам нужна дата проверки Вивалентии Организацией, да? Это в конце месяца, в последний день этого месяца.       «Тупая корова» — это же тот псевдоним, который сегодня уже называл Хаято; собеседник — это один из членов Организации.       — Мне нужна дата проверки Вивалентии Бовино Ламбо, — слова звучат ещё глуше чем прошлые, с неким намёком на скуку — словно сказали просто так, типо «а вдруг? Но я всё равно не надеюсь».       Зря он всё-таки подделал отчёт, — вот что проносится в мозгу, вот что понимает разум. Теперь его отчёт будет проверять некая Организация — мифическая и очень влиятельная, раз ей подчиняется даже Хаято, Правая рука Натсу.       — Ну… Господин Бовино был очень занят в день проверки и попросил Босса съездить вместо него, Босс съездил, — была надежда, что некто не обладает пламенем, сильным пламенем и не поймёт ложь; лёгкое посетившее сомнение, вместе с громким «ты совсем идиот?» от паранойи тревожили, интуиция тактично промолчала, а раз уже было всё потеряно, то Тсуна хмурится, добавляя:       — Скажите, где вы нахо … — предложение привезти неизвестному отчёт он не договаривает, слова перебиваются громким «твою мать!» вместе с последующей новой тишиной от неизвестного и шумом улиц.       Снова, снова эта шокированная реакция, и если в отношении Хаято всё было понятно, то почему незнакомец шокирован, непонятно вовсе — Натсу совсем не разбирается в одежде?       — Господин Вольтер был рядом с Боссом в тот день, он остался удовлетворён заметками, и я уверен, что вам не нужно ругаться — Босс разбирается в том, что делает, — ну, теперь Натсу придётся разбираться — вторая записка отправится в корзину извинений.       — Хаято… Хаято это уже знает? — сказать правду было саморазумеющимся поступком, Тсуна и говорит правду, следом слушая ещё одно проклятие вместе с гудками. Вроде всё хорошо, но…       Отчёт о Вивалентии хоть кому-то нужен?       Не нужен, — тихо говорит чутьё, в очередной раз говорит. Тсуна вздыхает, поднимаясь, положив телефон на прикроватную тумбочку, отправляясь сполоснуть полотенце, а потом уж уходя из комнаты.       Вивалентия — гиблое дело, в смысле главный там работает на себя, и нет ни единой возможности, что тот доживёт до следующего месяца. Проверка Организации «означает» смерть — зря что ли он говорил с синьором Мартин или того всё же не убьют? Убеждать нового руководителя в том, что он отдал свою преданность Аллерон, не хотелось, этого с трудом получилось переманить обратно — Альберт слишком мешал своим присутствием, следил, побыть наедине получалось только восемь минут и этого могло оказаться мало.       Времени было немало, в самый раз, даже шесть минут хватило бы, но если повторной проверки никто не сделает, то потратил он свои восемь минут жизни зря — зря играл Первого Вонголу целых восемь минут, а сыграть предка очень трудно, тот же такой крутой! Джотто Вонголу предал лишь один человек, только Деймон, за всю жизнь никто не предавал предка более, и то Деймон оставался на стороне Джотто, просто попросил уехать, просто попросил уступить игровое поле, Вонголу, ему — Господин Мартин один из самых преданных сторонников Аллерон и его что, действительно убьют?       Как же муторно работать без поддержки, — вот что промелькнуло в мозгу, но жаловаться нельзя было, нельзя было раскрывать свои мотивы, и потому Тсуна только тихо гудел, расставляя скреплённые стопки бумаг по разным полкам, по разным рядам, уже перенеся всю документацию.       Переделывать работу не хотелось, в смысле не хотелось нового человека переубеждать в преданности, но, учитывая, скольких он будет переубеждать и проверять, ещё один будет даже не заметен — всех в Аллероне нужно просмотреть, всех нужно убедить в преданности семье — не зря же он Босс? Не хотелось, чтобы его грохнули, чтобы его грохнули из-за тёрок между советом и остальными. _____       — Я семья Ирие Шоичи, ты думаешь, я не могу достать себе лекарство? — это пришлось сказать после десятиминутного мрачного взгляда, посылающего мурашки по коже и почти заставляющего покрыться испариной, плюс начать икать; как и ожидалось, Хаято пришёл раньше всех — закончившееся лечение разбудило его, — я могу достать лекарство.       Что на него смотрят? Поджав губы, стараясь игнорировать мрачные и полные недружелюбия взгляды, стараясь сконцентрировать на написанном, Тсуна с невероятным упорство читал в двенадцатый раз один и тот же лист, сдерживая дрожь.       Хаято ворвался в комнату, с треском распахнув дверь, которая теперь висела на почти оторванной верхней петле и привлекала внимание своим разрушенным видом. Хаято ничего не произнёс, просто встал перед столом и скрестил руки на груди. Хаято был вновь полураздет и бос.       — Вы специально это? — слова вызывают вздох. Какие ужасные планы разгадали в этот раз?       — Ну ответил я на Ваш звонок и что? Я всего лишь сказал, что уже съездил в Вивалентию и беспокоиться не нужно.       Документ Тсуна всё же опускает обратно, поднимая взгляд, испытывая желание отклониться в кресле и скрестить руки, также как собеседник, но если он так сделает, можно будет за старшеклассника сойти, не то что за студента. Хмурость вызывала некое раздражение и, что таить, откровенное непонимание — это уже третья ссора за последние двенадцать часов, у Хаято не появилось чувство, что они никогда не поладят? В его груди это чувство уже поселилось.       — Вы достали мне лекарство? — откуда он знает, откуда Хаято научился так логично думать — удивительный мужчина! Румянец мигом окрасил щёки, но стоило понять, что он виден, Савада тут же опускает голову, почти начиная хныкать — с губ слетается тихий выдох, а Хаято говорит «специально», Хаято утверждал своим тоном, — почему Вы не вылечите себя?       А! — понимание мигом появляется в голове, — несовершенный остеогенез, болезнь хрусталя, которой он болеет. То есть, Хаято решил, что он этим болеет, что, неочевидно, было не так.       — Не всё возможно вылечить Капсулой Жизни, меня невозможно вылечить ею — мой организм не реагирует на неё, — слова проговариваются с горечью, которую скрыть не было желания — если бы кровь Нидзи решала все проблемы, если бы Нидзи поборол себя, то Юни была бы давно здорова, — у меня ускоренная регенерация, очень ускоренная — я останусь жив, даже если переломаю все кости.       Уже ломал себе все кости, не один раз, несколько раз, когда сбрасывался с горы, ещё в пятнадцать, выжил девять раз, а костей было сломано очень много. Чудо, что он выжил!       — Прости меня, — вот что сказал наставник, когда он выжил в девятый раз. Он тогда расплакался — не наставник, а он — решил, что не прошёл, что шанса нет, а, оказывается, учитель просил прощения за то, что с ним сделал, учитель объяснил, что сделал и за это тому правда стоило попросить прощения.       Учителю не нужно винить себя долгие годы, он сам виноват, что был таким упёртым бараном.       — Гармония небес? — предложение удивляет — это так Хаято пытается позаботиться о нём в ответ?       — Эм… ничего, ни одно лекарство не подействует — я уже Всё перепробовал, — от разрушения тела спасёт только связь, отдача своего пламени Хранителям, которых заводить он не станет; от разрушения тела не спасёт ничего, — на меня… на меня не действуют никакие обычные лекарства, будь то антибиотики или таблетки. Из редких на меня действует только «Ярость», но Вы о нём вряд ли знаете — это не лекарственный препарат, это почти не лекарство вовсе, но это единственное, что подействовало на меня, этот препарат нейтрализует Солнечную свободу, не позволяя влиять на меня.       Пламя Занзаса, пламя Ярости — вот что успокаивает, больше ничто. Даже Юни не способна успокоить, если причиной помутнения служит Солнце — только Занзас, только его голос, только его пламя. Пламя действует любое, но по-настоящему эффективно только пламя Ярости, остальные виды он за секунды съедает, превращая в своё — лучше исключить возможность влияния вовсе. Всё равно он не существует для мира, не существует для какого-то обладателя пламени, его никто не может почувствовать.       У него и так ускоренная регенерация, что ещё ему нужно? Целые кости, невозможность пораниться? Не слишком ли многое он хочет? Стоит радоваться, что не умер, что ещё жив. Радоваться не получалось.       Хотелось вздохнуть, хотелось удариться лбом о стол, проигнорировав внешний раздражитель — Хаято — Тсуна только опускает локоть на стол, подпирая кулаком щёку, смотря перед собой, не смотря на собеседника, смотря на голый торс, который вновь был перед глазами, смотря на шрамы, что виднелись на теле — красивый.       — Теперь Вы знаете, что я связан с Нидзи — будет какая-то реакция на это?       Почему такое спокойствие? Откуда спокойствие? Нидзи — гений, величайший лекарь нынешнего поколения; Нидзи почти легенда, он настолько знаменит, что о нём, о его жизни, было написано уже тридцать восемь книг — полные фальши и построенные на каких-то бредовых предположения — снято три сериала и тринадцать фильмов, неплохие, пусть и бредовые все. Люди — больные на голову существа — вот что понялось за долгие годы жизни, вот что принялось.       Почему Хаято не требует рассказать о Нидзи?       — Вы… Вы не умрёте? — голова всё же ударяется о стол, мысленно ударяется — в реальности Тсуна только поднимает голову, чуть приподнимая брови — это полное непонимание. Ноль шансов, действительно ноль шансов понять собеседника.       — Мои нынешние раны и не раны вовсе — я с лестницы, когда падаю, больше костей ломаю, — правда привычно срывается с губ, беспокойство удивляло вновь — приятно. Хаято беспокоился о нём, Хаято знает, что он это он — Хаято беспокоится о нём.       О миссии, — язвительно исправляет внутренний голос, — Хаято беспокоится о тебе, только потому что ты нужен ему. Сейчас ты — Натсу, и пока ты Натсу, Хаято сделает многое для тебя.       Будь он отличен от Натсу, привлёк бы он внимание? Нет, разумеется, нет. Он здесь только из-за Натсу, только из-за него одного.       — Кёя будет часто нападать на вас, и я не могу запретить ему этого — я обещал ему, всем, что они могут делать что захотят, с Вами делать, что захотят. Вы уверены, что справитесь?       К чему вопрос, разве у меня есть выбор?       — Если мне станет плохо или мне нужна будет остановка, я попрошу о помощи, — ещё когда стало ясно, что представляет из себя семья, к которой он пообещал поехать, стало понятно, что калечить его будут сильно, сильно измываться — уйти и потом вернуться? Разве это не предательство?       Предательство, — шепчет Тсуна внутри, растягивая губы, — это стопроцентное предательство.       Смертельная болезнь может послужить оправданием, — заступается внутренний голос, — нельзя из-за одной зависти посчитать Натсу ублюдком, тому нужно даровать второй шанс. Второй шанс нужен всем.       Голова чуть склоняется, а уголки губ тянутся, вызывая повторную боль в щеке. Хаято — его Правая рука, Хаято обязался его защищать и плевать, что слова были случайные и ненастоящие — Хаято обязан о нём позаботиться, пока он пребывает здесь. Работодатель позаботится о нём, хочет он этого или нет.       — Но, вообще-то, я очень терпелив, умён и силён; я лучший родитель в мире, я умею если не всё, то очень многое, — можно было сказать другие слова, но такие слова лучше — более безмятежные и больше показывают, что о Аллерон он не знается ничего. И-пин — Жёлтый Дракон, одна из сильнейших людей на земле, она в десятке лучших мастеров боевых искусств, разве её родитель может быть никчёмным?       Может, он же никчёмен.       Вздохнув, внутренне вздохнув, наблюдая за хмуростью и неким удивлением, Тсуна выпрямился, неуверенно доставая блокнот, неуверенно доставая хранилище карточек. Раз уж они начали говорить по душам, раз уж его не пытаются убить, то…       — Может вы заберёте карточку? — из-за того, что всучили карточку с огромными средствами, из-за того, что карточка принадлежала не ему, было неловко сходить в магазин, погулять где-то — не то чтобы выпадал такой шанс, но если бы он выпал, было бы неудобно. Мысль, что он тратит чужие средства, мысль, что Хаято подумает, что он тратит средства семьи на какую-то ерунду, вызывал страх; Хаято — мафия, мафия! Хаято уже продумал способ его устранения, уже пригрозил дважды, и Савада уже вырубил двух членов совета — общим голосование будет решено, что он самый надоедливый и мешающий и много знающий — смерть близко.       — Вы — Босс семьи, карточка Ваша — средства Ваши.       Ну, попытаться стоило, — мрачно промелькнула мысль.       Средства были не нужны, вот прям совсем — он и деньги? Это плохая комбинация, очень плохая — Шоичи запрещает пользоваться деньгами собственноручно, Шоичи выдаёт ежемесячное пособие каждому, и Глава семьи он или нет, здесь разницы никогда не было. Шоичи — казначей, он распоряжается деньгами, и Шоичи не доверяет им большие суммы. Вообще, правильно делает, но всё же…       — Что мне с ними делать? — свои деньги он тратил на покупки по дому, материалы и развлекательную ерунду — он свое-то пособие не растрачивает, а тут в разы превышающая сумма, — не гигантского же робота покупать?       Хотя, тогда уж летающую тарелку — где-то в Америке вроде бы создался такой проект в целях вооружения, а Джаннини, главный учёный у брата (да, он знает всех людей его названной семьи) так вообще на тарелке передвигается. Робот есть, Моска дома в нескольких количествах пылится в кладовке научной лаборатории — Спаннер себе мини-Моску сделал, большие он просто на случай угрозы приготовил, и на случай той же угрозой эволюционирует каждые пару недель.       — На хобби?       На хобби?       — Это же сколько продуктов купить нужно? На целый мегаполис можно будет заготовить еду, — ну, с мегаполисом он, конечно, переборщил, но смысл остался — денег слишком много, чтобы тратить их только на продукты, на готовку, но если на другое хобби… — Шоичи обещал сжечь всё, если я ещё одну комнату займу… Несправедливо.       Стоило только отбить рядом с карточкой краткий ритм, и пришло понимание, пришлось признать, что достаточно справедливо. Его библиотека занимает две огромные комнаты и три небольших, а лаборатория у Шоичи со Спаннером только одну большую и две маленькие — но, но! Нельзя иначе, нужно место для обучающих пособий, для сказок, мифов, для любимых манг и плевать, что там одна порнуха — они любимые! А отдел всякой всячины? Вдруг он всё же решится вырастить говорящий цветок? А если…       — Точно! Говорящий цветок! — как же он сразу не догадался, что лучше всего приобрести? С цветком и поговорить можно, а ещё он будет букашек есть и пахнуть прекрасно и… деньги на ветер. Сакура, плодовитый цветок на Горе смерти, определённо сожрёт маленькую милашку, специально переберётся с горы, чтобы сожрать его приобретение — итог: ужас Шоичи, безразличность Спаннера и…       — Это же просто кошмар — кошмар! — дрожь мигом прошлась по телу, стоило понять истину, пришлось даже себя обнять, чтобы избавиться от страха, смотря теперь на карточку с ужасом, а не задумчивостью как ранее. Шоичи прочтёт лекцию, очень долгую и нудную лекцию, смотря опечаленным взглядом; снова пережить это… нет, он и так многих разочаровал, нельзя больше этого делать.       Решение было принято кивком и утверждено отодвиганием карточки подальше, к краю стола. Если он хочет себе цветок, ловящий бабочек, так просто можно попросить кого-то из знакомых создать такое новшество — кто-нибудь да согласится. Верде, вон, точно согласится, если позволить чуть обследовать себя. Мерзость. Дрожь, вновь прошедшая по телу, заставила дёрнуться, почти излишне далеко отодвинуть пластинку; он отдаляется сразу обратно, к краю, к другому краю, приподнимая голову, повторяя:       — Заберите пожалуйста.       Шоичи запрещает совершать дорогие покупки, без присутствия определённого списка людей, и Мармон с Бьякураном в этот список не входят, вообще находятся в красном списке. С ними нельзя совершать покупки, и если можно что-то приобретать с Бьякураном, когда рядом Юни или Занзас или Скуало, то с Мармоном нельзя совершать покупки в любом случае; правило исключение — это отдача одной коробки красной жидкости до начала покупок, тогда с Мармоном можно покупать всё, что тот разрешит купить или посоветует.       Просьба принимается с неким удивлением и задумчивым гулом, просьба не принимается.       — Вы… Босс, Вы работаете в достаточно мощной компании, Вы теперь наш Босс — это в порядке вещей, что Вам за работу платят, — он здесь только на три месяца, а Хаято уже заплатил за контракт, когда отправил его труппу и маму на море — деньги не должны быть рядом с ним.       Хаято беспокоит, что, когда нужно будет, он не сможет подтвердить свою личность, — понимание приходит с опозданием, но приходит. Тсуна улыбается, доставая из обложки ещё одну карточку, протягивая, демонстрируя, хвастаясь:       — Шоичи создал мне карточку, он даже кинул туда средства, если мне что-то понадобится — мне не нужна Ваша карточка! — Шоичи смотрел взглядом полного недоверия, но собирал его в дорогу, настаивая вести себя так, а не иначе. Шоичи дольше всех был рядом, ни на секунду не прерывая разговор по сети. Звонить в другую страну дороговато, а с помощью некоторых настроек, они словно не разговаривали — как вызов, а как специальное приложение. С остальными они состоят в специальных чатах, чтобы тоже не тратить средства — Шоичи умный, — Шоичи подготовил меня к Вам.       Можно было уточнить, что под этим имеется в виду, но Тсуна только ярче улыбается, надеясь своим видом передать, какой он хороший и какой он вообще умный, какой он предусмотрительный.       — Это неправильно…       Ложь, — мигом не согласился разум. Правда, — согласилось чутьё.       Отодвинутую карточку Тсуна подхватывает, сравнивая со своей.       — Ну, даже если Шоичи и сделал карточку немного не так, кто знает, как она должна выглядеть, правильно? — да, цвет отличался, но в остальном всё было похоже, всё было по-настоящему — карточка была настоящей, он же даже оплатил ею пребывание в отеле.       Шоичи не мог ошибиться, ошибок не было видно, стоило сравнить две карточки, и отсутствие ошибок было понятно. Что имело в виду шестое чувство говоря «правда»?       — Я должен обеспечить Вас всем, у Вас должны быть наши средства, а не средства Ирие Шоичи, — вот что имело в виду чутьё, оно имело в виду правду, что мужчина говорит; слова проговариваются непреклонно, слова проговариваются недовольно, и это удивляет.       Голова в миг приподнимается, вздох облегчения почти срывается с губ, пластик вновь отодвигается подальше, а, оставшимся в руках, он небрежно взмахивает в воздухе — средства Шоичи?       — Вообще-то, это мои средства, — да, судя по тому, как он говорит, ошибочность впечатлений, ошибочность мнения не удивляла, — Шоичи следит за растратами, потому что он казначей, но я Глава семьи — большинство средств семьи мои. Мне принадлежит пять процентов акций корпорации «Вонгола» и я, между прочим, ещё и работаю.       Иемитсу — Внешний Советник Вонголы, и это Хаято обязан знать, как и обязать знать, что с отцом они общаются; разве удивительно, что у сына Внешнего Советника есть деньги семьи? Это не так-то и удивительно, учитывая, что Иемитсу был отличным другом покойного Девятого Вонголы, и в мафии это знают все. Занзас даже скинуть с поста Иемитсу не может, пока тот не сдохнет или не уйдёт сам — воля Девятого, чёрт его побери.       Вонгольские акции не должны вызвать подозрения, и, судя по хмурости, подозрения они и не вызывают.       — Что Вы хотите? — угроза?       Насторожившись, мигом выпрямляясь, теряя улыбку, Тсуна сглотнул, чувствуя, как дёргаются пальцы рук.       — Я-я, я же сказал, что я хороший — мне, мне, мне ничего не нужно!       Что, что не так с этим миром — почему настроение вновь сменилось? Почему работодатель снова злится?       — Если я не могу купить Вас, то у Вас не остаётся стимула оставаться здесь — в случае конфликта Вы можете просто уехать и вернуть мне потраченные средства, обуславливаясь тем, что ничего мне не должны.       Он… Хаято, он… Он, что, экстрасенс?! Откуда мужчина знает, как он собрался поступить в будущем? Какой умный!       Опустив взгляд, чуть кивнув, принимая точку зрения, понимая на что мужчина намекает и понимая, что слова не были угрозой, а были лишь уточняющими, Тсуна сжал пальцы рук, что неуверенно теребили друг дружку. Карточка уже была на столе, потерянная в удивлении.       Чтобы такое сказать? — вот что было главным в мыслях, — что ответить?       — Я… я-я не могу утверждать, что не покину Вас и не уеду, но… — румянец мигом наполз на щёки, а голова опустилась, скрывая взгляд, скрывая тревогу, что могла бы стать понятна — голос не выдаст, а вот глаза могут выдать — опускание глаз означает, что он смущается, и это правильно в контексте грядущих слов, — я… я не против провести время с вами. Я… я знаю Господина Хибари, он был главой Дисциплинарного комитета в моей школе, моя И-тян была влюблена в него долгие годы, и я слышал о нём много хорошего. Я также знаю Господина Ямамото, я очень хорошо общался с его отцом… с самим Такеши мы не общались, но Тсуёши, его отец, очень много о нём рассказывал. Ну, и я также знаю Господина Рокудо, он такой же колдун, как и Наги, он её бывший учитель — Наги тоже говорила о нём много, и я… — подняв голову, чуть улыбнувшись, он добавил, что не против остаться здесь и без всяких стимулов, потому что стимул некий есть.       Намёк был не понят, по пустому взгляду, по продолжающему оставаться безразличным лицу, намёк не был понят, и Тсуна мигом опускает голову, чувствуя, что краснеет уже не столь из-за воспоминаний вчерашних действий, а по-настоящему.       Чего он ожидал? Что Хаято поймёт его тупой намёк, что Хаято думал о том, чтобы спать с ним? Как бы не так, Хаято он на хрен не сдался.       — Вы…?       — З-забудь, пож-ж-жалуйста, забудь, что я сказал, — осталось только всхлипнуть или расплакаться, осталось только повести себя как девчонка, чтобы Хаято потерял в него и так разрушившуюся вчера веру. Всхлипнуть он не всхлипывает, только прикрывает лицо, сгибаясь, мгновенным и не должным заметиться движением пальцев, стирая в миг образовавшиеся слёзы. Ты жалок, Савада.       Партнёра никогда не было, никогда не было отношений, потрахаться и разойтись — это да, но отношения? Нет, никогда, и эти отношения хотелось завести, с конкретным человеком хотелось завести.       — То, что Вы сейчас сказали… — хочет посмотреть, как он будет унижаться? Ни за что.       Поднявшаяся горечь мигом заменяется на раздражительность, которая не показывалась, только заполнила тело изнутри. Смутить его, обидеть? Не получится. Отклониться назад — дело пары мгновений, склонить голову и неуверенно улыбнуться — тоже легко, главное — не поднимать взгляд.       — Вы не можете отрицать, что красивы — я не могу отрицать, что Вы красивы, и я не вижу ничего необычного, что я хочу побыть рядом с человеком, который мне понравился, — договорить он не даёт, перебивая, говоря свою точку зрения, лишая возможности оскорбить себя — спасибо и так полночи думалось, как его оскорбляют, — вчерашние мои действия были опрометчивы, и я это признаю, но, во-первых, Вы ко мне ещё днём полезли, а, во-вторых, я сожалею.       Хаято сам спутал его с Натсу, почему это его должна грызть совесть? Пускай и Хаято погрызёт. Хаято совесть не грызёт, по тому, как смотрит, было ясно, что совесть грызёт только Саваду. Это Хаято к нему полез, а не наоборот — это Хаято должна грызть совесть.       — Вы сожалеете? — к чему такое удивление использовать в словах? Конечно, он сожалеет, он вовсе не хотел запомниться, как легкодоступный человек, да ещё и Хаято может подумать, что переспать он решил, чтобы закрепить свои позиции или ещё что похуже.       — Я… я не буду отрицать, что мне понравилось, но… — но, что? Тебе не понравилось? Понравилось! Так что заткнись и говори так, как надо, — теперь вы думаете, что я буду спать с первым встречным, только потому что у меня есть какая-то маленькая симпатия — это не так. Если бы вчера события не сложились так, как они сложились, я бы Вас не завалил, я ни за что не позволил бы себе поцеловать человека, которого я вижу только в восьмой раз — я хочу завести отношения, а не переспать!       Слова он проговаривает быстро и, когда заканчивает говорить правду, которую из него выпинывал внутренний голос, пришло понимания сказанного — отношения, он хочет отношений? Вздох сиплый, точно с надломом, головой он всё-таки ударяется, с размаха ударяется, смотря на свои ноги, смотря на свои руки — он идиот.       — Мне двадцать семь и, разумеется, меня уже достали знакомства на одну ночь, и потому я сказал «отношения». Я вовсе не подумал, что подходящий для Вас партнёр и точно не собирался Вас обязывать со мной встречаться, только потому что мы почти переспали; я просто сказал так, потому что желаю этого. Я вовсе не имею в виду, что Вы должны рассматривать меня как кандидата в отношения. Вы меня даже не знаете, мы можем не поладить, и между нами стоит работа — какие отношения вообще? — это он сам себя лишает возможности? Ругается Тсуна тихо, в голове, в реальности только приподнимая макушку и теребя шишку, что не образуется рукой, качая головой — он идиот, — я просто… просто хочу побыть рядом с человеком, который мне нравится. Я… ну раз я согласился быть здесь, то почему я не могу иметь причины, почему мне здесь хочется быть? Просто, может быть…       Может быть? Может быть? — ехидство переполняло, сдержать вздрагивание от тона, использованного внутренним голосом, было невозможно, — ты забыл, кто ты сейчас? Хочешь побыть заменой? Хочешь, чтобы тебя трахали, даже не думая о тебе, не видя тебя? Как же ты опустился.       — Забудьте, пожалуйста забудьте всё что я сказал после слова «сожалею», — тон безразличный, поднявшийся взгляд пустой, а улыбка вежливая — Хаято смотрел с замешательством и в его глазах точно было удивление, просьбу Тсуна повторяет, напоследок улыбнувшись, возвращая внимание к карточке, кладя её в обложку блокнота, а сам блокнот уже во внутренний карман. Возвращая внимание документам, притворяясь, что ничего не было. Ничего не было, кроме того, что он идиот и вновь повёл себя, как неспособный контролировать эмоции подросток.       Чувства, желания — глупости, его переживания глупости. Какая разница, что он влюблён уже четырнадцать лет? Четырнадцать лет ничего не делал и сейчас делать не станет, слишком поздно, семь лет как поздно.       — Я… это конечно глупый вопрос, но Вы что, никогда ни с кем не встречались? — глупый вопрос, очень глупый, по отношению к мужчине двадцати семи лет, почти двадцати восеми. Два года — и вообще станет тридцать, а тридцать — это считай старик.       — Я заботился о детях, и у меня не было времени бегать на свидания: я должен был быть рядом с ними, — хотелось прошипеть, хотелось оскорбить, но он только расслабил руки, чтобы не уничтожить документ, отказываясь поднять взгляд, потому что тогда это будет взгляд ненависти, а не доброты, которую он передаёт словами — какого хрена в его жизнь лезут?       — А до двадцати двух?       До двадцати двух — всмысле? Голову Тсуна склоняет, рассматривая вопрос — почему именно двадцать два? Даже злость падает в удивлении, в понимании, почему именно такой вопрос, такие цифры. Усыновил он Фууту и И-пин в двадцать два официально, а то что они были с ним дольше, Хаято не знает — тот не смеётся, даже не стал смеяться, что усыновил детей он уже почти взрослых.       — Я… я заботился о них с тринадцати, — губу Тсуна прикусывает, неуверенный, должен ли он вообще что-то говорить, но что опасного в знаниях прошлого? Не хотелось выглядеть связанным с Иемитсу, да и что такого, что не было у него отношений? У него есть замечательные дети, — я должен был заботиться о них, ведь за помощью они обратились ко мне, а не к матери. Я… И-пин потерялась, и её учитель долго её искал, а когда нашёл, она уже привязалась ко мне и потому осталась. Фуута, он… Фуута нашёл меня сам, он сказал, что я не откажу ему приюте, и я не отказал — он пришёл где-то месяца через два после И-пин и был рядом со мной с тех пор. Я… мама заботилась о нас, да и Господин Фонг часто был рядом, но большинство времени мы проводили втроём; я только на время учёбы был отдельно от них. Мне… даже если мне кто-то и нравился, я понимал, что важно, а что нет. Я… я просто подумал…       Что могу побыть рядом с ним, — это он не говорит, опуская листок, который держал в руках и только делал вид, что читал — этот листок он уже прочёл пятнадцать раз и делать это повторно было ненужно.       Мысль не договаривается, обрывается, и Тсуна извиняется, говоря, что понимает, как глупо звучит — Хаято любит Натсу, и Савада своим извинением показывает, что ему, понятно, ничего не светит, что, в случае желания Хаято, он не против поиграть.       Было бы удобнее встречаться с Хаято, потому что тот знает о нём настоящем, а то что путает — это плевать, главное найти момент, в котором он превращается из Тсуны в Натсу и перестать делать это движение или говорить так; и можно насладиться хоть флиртом, а не трёхмесячными отношениями, как он надеялся — хотелось его, а не Хаято, вернее, хотелось его больше, чем Хаято. Намного больше, в тысячу раз так.       Лист Тсуна берёт следующий, этот отправляя под низ, качая под столом ногой, чувствуя внимание. Следует ли добавить, что он понимает, что не тот, что глупо было думать, что он может нравиться Хаято? Хаято изучил его биографию, Хаято знает, кто такой Фуута, знает, что его сын — это Рейтинговый Фуута, сокровище и главный секрет мафии. Фуута не сообщал, что его преследовали, сказал, что всё прекрасно, и угроз никаких не предвидется; Фуута Хаято не нужен и это удивило. Удивило бездействие, но, на всякий, учитель и его партнёр согласились попутешествовать с сыном. Пришлось много крови пролить, чтобы партнёр учителя согласился, и плевать, что он Глава семьи, деньги давай.       Хаято наверняка думает, что усыновил он детей по приказу Иемитсу, и не захотел бы встречаться с шавкой Вонголы. Зачем иначе усыновлять семнадцатилетнего парня, которого ищут все преступные группировки в мире, и двенадцатилетнюю девочку, являющеюся ученицей самого Чёрного Дракона, некогда Аркобалено Урагана и сильнейшего когда-то мастера ближнего боя?       — Вы… — Вы, что? Хаято просто сказал «Вы» и всё, он ждал продолжение целых тридцать секунд и ничего, Хаято ничего не сказал. Лист он дочитывает, кладёт вниз, а затем поднимает голову, показывая, что вообще-то слушает.       Хаято смотрел как-то странно, действительно странно: он сверкал, но между бровей была горькая морщинка, делающая его лицо воплощением скорби и сожаления — почти такое же, как вчера, когда тот понял, что пламя не действует.       — Что-то случилось? — реально, что на него смотрят с печалью? Только пускай посмеет заикнуться о партнёре — придушу!       Хмурость наползает на лицо, но Тсуна только повторяет вопрос, уговаривая себя, что это нормальная реакция — ни черта это не нормально! Подумаешь, у него не было отношений, ни секса же у него не было, нечего на него смотреть так ошеломлённо.       — Я буду с Вами встречаться.       — Нет, — отказ мгновенен и непреклонен, ещё чего не хватало, чтобы с ним из жалости встречались — ему даже как-то Бьякуран предлагал встречаться, такого шока более никто не мог подарить, — мне уже нравится кое-кто, и я дождусь взаимности.       Губы Тсуна поджимает, чуть кривясь, возвращая внимание бумагам — что за наглость? Друзья фотографии знакомых сбрасывают, Хару на свидания вслепую водит, а тут ещё какой-то незнакомец предлагает встречаться — из-за жалости предлагает встречаться, мерзость.       Предлагает тебе встречаться Гокудера Хаято, которому ты сказал, что он тебе нравится. Голова поднимается вмиг, смотрят с замешательством, чёрт.       — П-простите, я… мне уже кто только не предлагал встречаться, я уже давно эту отмазку использую. Я… Вы мне нравитесь, и я благодарен, что Вы предложили себя в качестве моего партнёра, но не надо, ладно? Мы с Вами друг друга не знаем, и Вы ко мне симпатию не испытываете, и такие отношения приведут к постели, а я не хочу с Вами спать. Вернее, я хочу, но переспать я могу с любым, а нравятся мне не все. Я хочу… хотел узнать Вас и, если Вы не возражаете, я буду смотреть на Вас, просто смотреть и ничего больше — можно?       То что Хаято нравится Натсу нестрашно, даже в какой-то степени хорошо — его точно уберут. После того, как Хаято почти переспал с ним, его смерть станет доказательством, что кроме Натсу Хаято никого не любит. Он — препятствие, и Хаято обязан лезть к нему, потому что лез к Натсу. Хаято это будет раздражать, как и то, что он путается, хотя они отличны — Хаято его убьёт.       Горькая морщинка не разглаживается, мужчина становится просто чуть хмурее, и Тсуна вновь извиняется, говоря, что, может быть, он не особо знаменит, но он всё-таки знаменит, и встречаться ему предлагает много народа, и реакция уже автоматическая.       Реально, встречаться не только друзья предлагали, как и искали не только они. На Хонсю, где они живут, и где знают, что он отец И-пин, через него подобраться к И-пин кто только не хотел, и плюс ещё он друг жены Кусакабе Тетсуи — многие отчего-то считали, что через него и к Хибари Кёе можно подобраться, и это был просто нонсенс. И-пин порой виделась с Хибари (как стала его вторым заместителем стала видеться), но он Хибари, не считая как сюда приехал, последний раз ещё учась в школе видел.       — То, что я с Вами вчера сделал, повлияло на ваше отношение ко мне? — к чему вопрос? Вопрос к тому, что он задумывался, как Хаято думает о нём, а ведь тот наверняка понял, что спутал его, и что он это понял. Хаято мог подумать, что его это разозлит — что такого, что его спутали? Наверное, это плохо, но для него это привычно, даже не злит уже.       — Я надеюсь, что это никак не повлияет на наши отношения, я имею в виду… Господин Хибари и Господин Ямамото видели, что я к вам полез и учитывая, что я только приехал, я представляю их реакцию и… честно говоря, я слабо сожалею, что вчера к вам полез. Простите, но мне понравилось.       Ну, а что? Он взрослый мужчина, и у него есть потребности, какой смысл это скрывать? Какой смысл скрывать, что он не против повторить? Всё равно теперь, ещё вчерашним утром, стало ясно, что ничего ему не светит, не так-то и удивительно.       Официально, ни у кого в совете Аллерон нет партнёра, но они взрослые мужчины — кроме Бовино — должны же они куда-то сбрасывать напряжение, не в драках же? Вернее, судя по тому, как часто они валяются в больницах, в сражениях они тоже сбрасывают напряжение, но с помощью секса — приятно, и вряд ли ни у кого нет женщины.       Вот пусть только эта шлюха его не любит — сердце вырежу.       — Какие у Вас критерии в выборе партнёра?       Почему я вам понравился? — вот так звучит настоящий вопрос.       Деньги у него есть, и пусть Хаято видит разницу между своими средствами и его, он наверняка решил, что у него средства ещё и Ирие Шоичи есть, а Шоичи продаёт, бывает, бутылёк лекарства и по несколько миллионов — деньги ему точно не нужны.       Сейчас Хаято интересуется, не из-за мафии ли он решил к нему подкатить, не по приказу ли Иемитсу.       — Верность. Верность и готовность сделать всё для семьи, — плевать, что похоже на мафию, но ложь Хаято всё равно почувствует, — Вы пригласили меня сюда, и я был очарован причиной, зачем я должен был сюда приехать. Я понимаю, что звучит, конечно, глупо, но это было невероятно. Когда я осознал, зачем Вам наш контракт, я уже не мог отказать Вам. Я бы поехал к вам, будь Вы даже якудза, но всё-таки такой Империи, который Вы управляете, я не ожидал.       Аллерон почти не имеет союзников, только несколько и только мелких, почти не союзников даже. И при этом без поддержки, они — пятая по влиянию семья в мафии. Хотя, чтобы быть справедливым, Вонгола равна Мельфиоре, а Кавалонне — Шимон, что делает Аллерон третьими по влиянию, как?! Почему их не уничтожили Мельфиоре? Почему их не уничтожила Вонгола понятно, но Мельфиоре — нет, не понятно.       — Мукуро — мой лучший друг, а я не могу обидеть его семью, — это сказал человек, который периодически отправляет своих людей, чтобы убить Десятого Вонголу, своего любовника — что за хрень? Это он тогда брата и спросил, только более вежливо, и тогда ему открыли истину от которой бросило в дрожь: Аллерон — сильнейшая мафиозная семья. Хибари Кёя победил Занзаса, он отказался стать Облаком Вонголы и чуть не прикончил вышку Вонголы, когда к нему пришло приглашение — он избил всех Хранителей Занзаса, а потом и самого Занзаса. А Мукуро, оказывается, может с лёгкостью убить Бьякурана, потому что он — сильнейший иллюзионист в мире, а у Бьякурана силы заблокированы, и даже с полной силой, тот уверен в своём проигрыше — вао!       Ноги бы его здесь не было, если бы здесь не находился сын учителя — с такими монстрами связываться, лучше сразу вешаться.       Смеётся Тсуна тихо, говоря, что Хаято и остальные невероятны, что на их фоне меркнут все.       Северная Италия под контролем Аллерон, они владеют главными портами в Италии, и враги у Аллерон все, кроме Вонголы и Мельфиоре, Каваллоне и Шимон и группировки семей под названием Созвездие, которая тоже не враждуют с сильнейшей четвёркой — как Аллерон ещё живы? Их грохнуть нужно просто на всякий случай, но этот план из друзей никто не поддержал, они сказали «нет». Даже Джотто сказал «нет», когда он заявил, что эти люди опасны и их нужно убить.       Они помогают людям, — это было удивительно откровение. Сасагава лечит всех и никому не отказывает в приюте, он берёт деньги только с тех, кто может заплатить, и он помог пристроиться многим людям, вернее, помог Хаято по просьбе Сасагавы. У них люди — преданные псы, никто не смог пробраться в близкие ряды и узнать обстановку. Они помогают устраивать на их территории праздники, защищая от активированных в такие дни воров, хулиганов и других мелких сошек. Они, чёрт его побери, платят налоги, а Хибари ещё и консультирует полицию — жесть.       — Вы бы поехали к нам, будь мы преступниками? — просто вопрос, без удивления и ошеломления. Я поехал к вам, а вы преступники! А я не люблю общаться с преступниками, за пределами своих преступников, я не верю, что вы хорошие — хорошей мафии не существует! С тех пор, как умер Первый Вонгола, в мире не было хорошей мафии!       — Якудза у нас безобидные, — это он говорит с улыбкой, чуть, совсем чуть, улыбаясь, — они защищают мирных граждан, а ещё они устраивают невероятные праздники и следят за порядком, чтобы ничего на этих праздниках не произошло плохого, и они работают с правоохранительными органами.       На родине у них даже Глав и их приближённых знают в правоохранительных органах, и они действительно не трогают мирных, даже праздник устраивают, где раздают сладости и деньги детям — Хибари перетащил это всё в Италию. Он оставил Японию и переехал в Италию, где переубеждает целый мир, что итальянская мафия хорошая, то есть повышает репутацию всякого итальянского гнилья. Боже, как это ужасно. Якудза у них, конечно, тоже занимаются убийством, отмыванием денег, торговлей наркотиками, контрабандой, подпольными казино, но у них действительно мирных граждан не трогают, к якудза действительно обращаются за помощью на праздниках, но в Италии? В Италии это буквально центр, где зародилась мафия в самом понимании слова «мафия» — итальянская мафия над людьми опыты ставит, и здесь не может быть и отдалённо слова «хорошие». Да даже Бьякуран опыты ставит, даже Вонгола в этом участвовала, а это короли.       Достаточно ли он позиционирует себя идиотом или всё же нужно быть чуточку серьёзнее? Учитывая, что не так давно он кричал, что Хаято был страшным, и он подумал, что тот якудза, Хаято вряд ли поверит в его слова.       Улыбка не исчезает, он просто возвращает внимание документу, говоря на этот раз правду:       — Вы сказали, что это очень важно, и говорили Вы тогда не в приказном тоне; вы попросили меня подумать, а для меня это означало, что Вы просили о помощи. Я не мог отказать вам, будь Вы даже якудза, и не потому что тогда меня бы убили, а потому что я никому не отказываю в помощи.       Мысль, которая возникла ещё с первых минут разговора, была интересная, но он проигнорировал её раньше. Правда, всё же не мог проигнорировать, когда мимо прошли люди — Хаято не смущает, что они разговаривают со сломанной дверью? То есть, разговор можно услышать в коридоре, да и вообще они не скрываются, что друг к другу в вежливой форме обращаются — почему с остальными он мягко общается, а с Хаято, своей Правой рукой, в вежливой форме?       — Босс, Вы… простите, могу я кое-что уточнить? — неуверенность вопроса привлекала внимание, но так как это, наверное, связанно со сказанным, он просто ответил «конечно», не прерывая чтение, пусть это и грубо, — какие у Вас взаимоотношения с родителями?       С родителями? Хмурость непроизвольна, ровно, как и мимолётное поднятие взгляда. Хаято смотрел задумчиво, и понять, откуда появился вопрос, не получалось. Да, он говорил так, чтобы показать ошибочность предположения усыновления Фууты по приказу Иемитсу, но акции Вонголы должны показать, что с отцом он общается. Хаято хочет узнать, знает ли он чем занимается отец?       Взгляд отпускается, а недовольство поднимается: родители — это не то о чём хотелось бы говорить.       — Иемитсу мне не отец, он муж женщины, что меня воспитала — я его ненавижу, — истина, лёгкая и отвратно безмятежная, срывалась с презрительно поднятым уголком губ, бесстрастно срывалась, — моя мать — глупая и наивная женщина, я благодарен, что она заботилась о моих детях и позволила им жить с нами, когда я попросил её об этом, как и благодарен, что она нас воспитывала, но будь я ей менее благодарен, я бы прекратил с ней общение. Я люблю её и хочу, чтобы она была счастлива, но подальше от меня — однажды, она сделала то, что я никогда ей не прощу.       В Италии родителей ценят, здесь не зазорно жить с матерью и до двадцати, и до тридцати и даже более лет — его слова звучат отвратно, для Гокудеры отвратно, ведь он тот, кто не имеет матери из-за глупых законов мафии, и его отец женат на другой женщине. Хаято наверняка хотел бы быть единственным ребёнком в семье, таким как он, ведь даже его сестра издевалась над ним в детстве. Бьянки травила Хаято, когда тот был маленький, и сейчас он избегает сестру, общается только пару раз в год и то по телефону.       Для Хаято он теперь уж точно отвратен, со вчерашнего дня ещё отвратен.       — Не хочу хвастаться, но мы сильнее Вонголы, если ваш отец к Вам полезет — скажите, хорошо? — да, Хаято точно хотел уточнить о знание и о взаимоотношениях с мафией, но, но зачем говорить таким серьёзным и ледяным тоном, а в конце ещё добавлять, что теперь он член семьи и его все будут защищать — Хаято какой-то странный. Он, что, на три месяца его под купол Аллерон берёт, то есть и его проблемы решать будет?       — Думаю Вы не так меня поняли, Господин Гокудера, — очередная истина проговаривалась с улыбкой, почти весёлость, — Иемитсу не лезет ко мне, он пытается со мной поладить, но я настолько ненавижу его, что никогда не стану с ним хорошо общаться. Да, Иемитсу занимает какое-то не последнее место в Вонголе, но акции, принадлежащие мне — это не от него, и я был бы благодарен, если бы вы не разрушали Вонголу. Разрушив Вонголу, Вы лишите меня неплохого заработка, который я бы не хотел терять.       Иемитсу — занятой человек, он не был в его детстве, никогда его не воспитывал — Иемитсу забыл о нём, — вот, что говорит Савада, вот, какая была причина ненависти, и это же Тсуна сказал, чуть качнув головой и поблагодарив за беспокойство.       Иемитсу забыл о нём, забыл и за это ему нет прощения.       — Куда Вы пропали в девятнадцать лет? — почти прерывая, прозвучал новый вопрос, и вот этот вопрос внёс ясность, почему Гокудера решил, что Иемитсу к нему лезет.       Куда он пропал? — голову Савада, услышав вопрос, сразу поднимает, чувствуя, как дёргаются губы, — откуда Хаято знает, что в девятнадцать он пропал, а не учился, как Шоичи записал этот пропуск в его жизни?       — Те годы я провёл в медицинском учреждении, и это не то, что я хотел, чтобы было всем известно — я не спорю, что это против закона, но я не обманываю, — как он чёрт возьми узнал? Никто не знает, никто не мог знать, что он никогда не учился в те годы; губы всё же не кривятся, только чуть поджимаются, выдавая его недовольство раскрытием обмана, — может, я и не учился в ни в каком университете, но знание языка я доказал, я прошёл аккредитацию и у меня есть сертификат — я сертифицированный переводчик, — Хаято спросил «куда он пропал», а значит не знает, где он был — Гокудера ничего о нём не знает, и чутьё это подтвердило без капли сомнения. Откуда тот узнал, что запись ложь? — моя… моя патология привлекла внимание Иемитсу, и он захотел меня вылечить. Я ненавижу врачей после того места, как и не люблю посещать больницы, потому что они все напоминают мне те времена, когда я был вынужден находиться в том месте из-за Иемитсу. Я не видел мир за пределами того заведения полтора года, и я ненавижу Иемитсу за это — это были худшие месяцы моей жизни.       Вопрос «откуда» был, но более была ненависть, раздражение, которое убирать не получилось. Просьбу никогда более не говорить о тех временах, когда он «пропал», Тсуна почти прошипел, чувствуя, как сужаются глаза и кривятся в отвращение губы — проклятое место, ужаснейшее чувство беспомощности.       — Полтора? — просьбу не слушают, прерывают, и гнев от этого усиливается, — но Вы пропали на…       — Я лечился, — прерывает Тсуна так же резко, как и его прервали, наклоняясь в сторону собеседника и крепко стиснув зубы, — я лечился психологически от того, как меня лечили физически — те полгода, которых не хватает, я проходил курсы психотерапии. Ублюдкам не было дела до моего мнения или того, как я себя чувствую — им был важен результат.       Даже знает про два года. Откуда Гокудера знает, что его не было именно два года? Никто не мог рассказать об этом, ни одной записи об этом нет — откуда?       Мужчина стоял, казалось, нависая, потому что смотрел пристально, мрачно и точно зная, что он обманывает. Гокудера не может знать, что он обманывает, он просто это чувствует и это было отвратно, потому что Хаято может спросить.       Спросит и не отвечу, — вот какая панически витала мысль.       — Из-за чего Вы впали в кому в семнадцать?       Треск бумаги был оглушающим, напряжение, которое не хотелось показывать, вырвалось, и лист, который удерживался, разорвался. Этот же документ, который разорвался, Тсуна дорывает, потом ещё раз и ещё раз, пока тот не превратился в маленькие непонятные узорчики.       — Не волнуйтесь, у меня идеальная память, я восстановлю страницу до запятой, — оправдания своей несдержанности не было, но разрывание дало некое облегчение, он даже улыбнулся, пытаясь убедить себя, что этот вопрос лучше, чем какой-либо иной — что сложного в этом вопросе?       Гокудера ничего не знает, — вот что твердила и твердила интуиция, — даже малейшего подозрения нет.       Гокудера ничего не знает, вот что повторял сам себе Савада, доставая чистые листы из бокового выдвижного ящика и меняя перо на ручку — отчёт был написан от руки и такие документы подделать легче простого — интуиция говорила, что работодатель ничего не знает, и это успокаивало.       Вопрос повторяется, и нота злости, кажется, прорывается сквозь бесстрастие. Зол, что он обманывал? Какая разница, что он лежал в больнице в детстве? Гокудера — ничто по сравнению с Шоичи, со Спаннером и даже с Верде, тот не мог восстановить уничтоженный когда-то документ спустя то столько лет — так откуда же он знает?       — В четырнадцать я попадал в больницу, потому что пытался напроситься в ученики к одному известному мастеру боевых искусств, и его испытание я раз за разом не проходил, — раз Гокудера знает про удалённые записи, то просто нужно открыть все, чтобы не задавали неудобных вопросов, чтобы не застали врасплох и получилось ответить, не привлекая особо внимания, не раскрывая истину, — в семнадцать я впал в кому в попытке помочь одной девочке, и из-за этого же я и поступал в больницу в течение двух последующих недель, как и потом вновь впал в кому из-за этого. Это… это был провал. Я так и не смог помочь ей, напротив, она сейчас находится в худшем состоянии, чем до встречи со мной. Юни, она… она…       Она умирает из-за меня, — это отдавалось болью и ненавистью, что вновь карябала изнутри, что вновь вызвала слёзы. В состоянии Юни виновен только он, только он один.       — Мы поможем ей, просто скажите, кто… — по столу ударяют, Хаято ударяет ладонями по столу и нависает, и смотрит как-то удивлённо и с ненавистью одновременно. Не ожидал услышать то, что он сказал? Злится, потому что думал, что он скрыл информацию из-за Иемитсу, а сейчас услышал правду и понял, что зря себе надумал.       Благодарность и отказ Савада проговаривает со слабым выдохом, небрежно стирая пальцами слёзы, что стали видны, и что определённо показали его ещё большую жалкость. Документ был закончен наполовину, и это улыбку не вызывало.       — Давайте мы поможем той девочке, с нашими ресурсами и…!       — Вы не способны ей помочь, — истина проговаривается с горечью, с очередным прерыванием. Гокудера ослепителен, помочь незнакомке из-за какого-то глупого рассказа? Какой невероятный человек, помочь он хочет по-настоящему, чутьё говорит, что мужчина не лжёт в своём предложении, и от этого было ещё хуже, — даже если бы вы оказались с той силой, которая у Вас есть сейчас, десятилетие назад, Вы бы не смогли ей помочь. Тогда помочь ей мог только я, и я сделал всё что было в моих силах. Я смог частично решить десятилетнюю проблему, и девочка стала свободной, но она святой человек, она умирает, потому что пыталась и помогла человеку, имеющему такую же проблему, что и она десять лет назад. Юни, она… из-за того, что она когда-то относилась к той группе… она больна от несуществующей в мире болезни и единственный, кто может вылечить её — это Нидзи, и он не будет её лечить. Он обещал себе, что никогда не возьмётся за создание новых лекарств, и он ничего и не создаёт; переубедить его нет возможности. Это из-за меня она умирает, — улыбается он отвратно, не отрываясь от создания подделки, — все в той группе стали свободны, все, кроме неё. Её символ принадлежности не получилось изменить, и она продолжила страдать, я не мог позволить ребёнку страдать и забрал символ. Я был уверен, что она стала свободной, что никаких последствий не будет… она была счастлива, она плакала от счастья и благодарила меня. Я тот, из-за кого она умирает. Моя патология — это её патология, я забрал её себе, и когда Юни была рядом, её организм мутировал, он словно хотел вернуть патологию себе, и она начала умирать. Я… я нашёл лучших учёных, но единственное, на что они способны — это поддерживать в ней жизнь. Единственный, кто точно может вылечить её — это Нидзи, и он не подаётся ни на уговоры, ни на что. Нидзи нужно потерпеть часов шесть, максимум восемнадцать, и Юни будет здорова. Нет, я не создаю лекарства, больше я не создам ни одну новую формулу и мне плевать, кто это девочка — это тот повторяет из раза в раз.       Сколько раз он уже слышал эти слова, сколько раз смотрел на гнев Гаммы и сколько же раз видел, как кулак летит в лицо, как молнии летят в тело — кто бы это ни был, Нидзи не станет спасать никого. Он не будет создавать новые формулы.       Гнев не уходил, он только поднимался, и Савада тихо засмеялся, говоря, что если бы это был кто-то другой, если бы он обратился за помощью к кому-то другому, то девочка бы не умирала. Проблема была в том, что только Юни он доверял, но это уже Савада не говорит, только усмехается и произносит, что ненавидит Нидзи, что, если бы девочка этого захотела, он бы его убил.       Юни не винит его, — вот какая была ошеломляющая и переполняющая ужасом правда, — Юни улыбается и говорит, что всё хорошо. Каждые три месяца, а и иногда и через меньшее время, её организм привыкает к лекарствам, и Иноченте создаёт ей новую формулу, поднимая её с постели. Юни чувствует себя плохо около четырёх-шести дней каждые пару месяцев, и Юни ещё не винит его. Прошло почти семь лет, и она до сих пор не винит Нидзи за бездействие, не винит его за то, что болеет.       — Вы… Вы уверенны, что нет того, чем мы можем Вам помочь? Мы сможем связаться и с Верде, а он…       Смех был весёлый и точно непроизвольный, улыбка вмиг превратилась в усмешку ненависти, и взгляд на Гокудеру Савада поднял расширенный, видя замешательство, видя вновь ту горькую морщинку, которая искажала черты мужчины.       Верде? Верде?! Верде сам Аркобалено, и он за годы исследований не нашёл способа снять проклятие — Верде не может вылечить Юни!       — Я знаю Верде и знаю, что он Второй Леонардо да Винчи, лучший учёный в мире. Он отказался от работы, когда вылечил Юни в восьмой раз, он сказал, что это настолько бессмысленно, что не интересует, — Верде отказался, когда узнал, что Юни заболела из-за влияния пустышки, он вздохнул и сказал, что всю жизнь изучал проклятия и ни на шаг не приблизился к решению проблемы, — Видите ли, вылечить девочку легко, но проблема в том, что лечение, искажённая-патология поглощает и продолжает убивать её, но с иммунитетом на лечение. Единственный, кто способен создавать новую формулу против одной и той же болезни, единственный, кто согласился создавать и создавать новые лекарства — это Иноченте, он согласился на это за информацию о Величайшем лекаре всех времён. Я продал Нидзи и ни капельки не жалею об этом.       Верде, Иноченте и Габриэла — создатели коробочек, известнейшие учёные в мафии, и знать он о них не мог. Основное направление Верде — технологии, Иноченте — медицина, а Габриэлы — вооружение, и мелькают они и в гражданской жизни по своему профилю, а значит знать он их мог.       От удивления усмешка только расширялась, но Савада лишь поднял сделанную подделку, взмахивая ей в воздухе, ускоряя высыхание чернил, не комментируя удивление, небрежно дёрнув плечом.       — Не беспокойтесь — это было давно, и я уже понёс наказание, — да, Шоичи часа два на него орал, швырял всякими предметами и дулся ещё неделю — Шоичи ужасен. Дрожь мигом прошлась по телу, а усмешка исчезла — Шоичи и правда параноик.       Есть правила, которые он не переступит, оказывая помощь, но для помощи ребёнку не жалко сдать одного взрослого, — это Тсуна говорит с лёгким налётом самодовольства, дополняя, что Нидзи сам виноват.       Нидзи лечит детей до десяти лет, он мог бы вылечить Юни, ведь Юни девять. На Юни не действует красная жидкость, для неё нужно изобрести новую формулу, и Нидзи ни для кого не делает исключений. Нидзи, вообще-то, действительно виноват, да и где бы простой актёр достал денег на таких лекарей? Легче простого было сдать Нидзи, и Верде, и Иноченте купились, они действительно согласились создавать лекарства за информацию. Иноченте в качестве благодарности, что тот не пасует, а продолжает помогать, он даже красной жидкостью доплачивал работу, в качестве стимула, так сказать.       Взгляд, казалось, стал подозрительным, Хаято даже поморщился, словно от зубной боли, посмотрев на него, и от этого в миг подняла голову паранойя — думает его убить? Конечно, зря он сказал «сдать» и «продал», ибо Хаято решит, что он в конце сдаст его и точно грохнет. Оказывается, причин у Хаято его грохнуть очень много, и стоит только открыть рот, как причины только увеличиваются. Может уже не стоит париться, что его убьют в конце, а побеспокоиться, не убьют ли его раньше, чем через три месяца? В конце его точно грохнут.       — Вы хоть когда-нибудь делаете что-то плохое?       Что за вопрос? Листок давно был подложен под низ к остальным, ровно как и ещё два, а внимание обращалось краем глаза, но вопрос действительно взят из неоткуда.       — Я состою на одну четвёртую из ненависти к миру и безжалостности — я очень плохой человек.       Савада даже кивнул, показывая, что это правда, не став говорить, что ещё процентов на пятнадцать состоит из нецензурной брани, которую проговаривает почти всегда в голове и в редких случаях вслух, и ещё процентов на тридцать из извращений, что лезут в голову и что хотелось бы претворить в жизни. Гокудера на сказанное посмотрел как-то угрюмо, говоря, что святой человек в любовниках — это уже кощунство.       В мире только два святых: Джотто Вонгола, который мёртв и Юни Мельфиоре. Где Гокудера встретил ещё одного святого был вопрос, но на существование ещё одной святости было как-то плевать, а потому Тсуна только указал на карточку, говоря, что следовало бы её забрать, потому что брать он её не будет.       В руках были отчёты людей Мукуро, и это привлекало внимание, привлекало, потому что Мукуро и его двое подчинённых были игрушками мафии и их было жаль. Мукуро расписывал отчёты, как прогулки, он говорил где был, что увидел и в конце добавлял «хорошо, что вас там не было», а вот его люди, особенно Чикуса, писали подробно чем они занимались, и большинство отчётов заканчивались теми, кого они подобрали на этот раз. Отчётов от Мукуро и его людей попалось немного, но знание, что иллюзионист подбирает детей и других несчастных было и до этого.       Во власти Аллерон имеются несколько детских домов в других странах, а в Италии, так как нет таких домов, выбирали пару, которая усыновляет найденных ими детей. Всех детей они воспитывают и обучают, они словно создают себе армию на будущее, но самое ужасное, что у них уже была армия. Их охранные компании, где обучаются взрослые люди, которые попросили у них о помощи — они дают людям кров, еду и работу. Обучают и не заставляют работать на себя, дают возможность самим выбрать направление и самим решить, хотят ли они стать кем-то или остаться никем. В Аллерон все до мозга и костей преданны за возможность, за то что не бросают на убой, а учат и, если кто хочет уйти — отпускают, но с условием обрабатывания вложенных в них средств, клятвы молчания. Они даже людей не в вечной повинности оставляют, а лет пять-десять просят выплачивать небольшие суммы, и эти суммы, по сравнению с тем, что они делают для людей — ничто. Это началось от Сасагавы и Гокудеры и это было страшно. Армия врачей и армия мафиози — ужас.       Дрожь бы прошлась по телу, но из груди вырвался только вздох, а стопка закончилась и сверху вновь была поставлена звёздочка, маленькая метка проверки.       В этот раз семью пополнили близняшки «с удивительной похожестью на тебя, динамитный маньяк», и эта информация была добавлена в блокнот, вместе с именами и адресом, где они. Дети — это мило, особенно близняшки.       — А у Наги тоже близняшки, — воспоминание вызывало глупо-довольную улыбку, но плевать. Как крёстный, он имел право вспоминать своих названных детей, — интересно, а Хаято разрешил бы съездить и посмотреть на детишек?       У Аллерон много детей, и он бы вмиг стал популярен, и его бы все дети полюбили, прямо как те, к которым они с Киоко и Хару ходят — миленькие пищащие комочки.       Угрюмость вмиг наползла на лицо, стоило только вспомнить, о чём он вообще думает. Он здесь по работе и в никакие детские дома ему нельзя ездить, ровно как и притворяться актёром, чтобы дети его полюбили — Хаято его прикончит, если он будет вести себя не взросло. Кивнув, Савада тут же потряс головой, выбрасывая мысль и убирая блокнот, беря новую стопку, что лежала на столе, приступая к чтению.       Лёгкая тряска, буквально через пару секунд, вызвала смущение — всё-таки Италия не сейсмически активная страна и тряска смущала, но, стоило сконцентрировать взгляд, как пришло понимание, что тряслось тело, а не стол.       Он же общался с Гокудерой! — эта мысль была панической и потому, голову Тсуна поворачивает в мгновение, уверяясь, что догадка только наполовину оказалась верной. За плечо трясли, но это был не Хаято, личность человека немного смущала.       — Что-то не так, Дензол? — мужчина с ним ни разу не разговаривал, они виделись, если только через экран телефона, когда он на его фотографию смотрел, и не могло быть не одной причины, почему мужчина захотел с ним пообщаться.       — Пора выезжать, Босс.       Босс? Моргает Савада пару раз, словно не понимая, и мужчина повторяется. Понимание, что он обращается к нему, приходит из-за повторения.       — Тсуна, Тсунаёши, как хочешь, но не Босс, — это Савада проговаривает ледяным тоном, чуть склоняя голову к плечу, поясняя:       — Твой Босс — Хаято, не нужно искривлять реальность.       Говорить это приходилось всем, кроме Вольтера. Из-за того, что никто не соглашался называть его по имени, приходилось повторяться по несколько раз, чтобы поняли. Общались с ним только Вольтер и девушки из рабочего персонала по дому, а остальные только пару раз обращались.       Гнев отдаёт место улыбке, Тсуна ярко улыбается, на миг прикрыв глаза, проговаривая благодарность и извинения, что за ним приходится ходить из-за его слабой памяти. Память вот идеальна, а понятие времени — нет; трудно перейти на другой часовой пояс, даже если он часто ездит в Италию. Трудно не погружаться в текст полностью, всё-таки чтение — его любимое занятие, и имеется уже привычка отдавать ему себя с головой, без реакции на внешние раздражители.       Да и к тому же, им самим противно называть какой-то мусор «Босс», — вот какая вновь проскальзывает мысль, вместе с непониманием, зачем его называют «Босс», если для них он никто? Здесь он вообще никто.       Тсуна встаёт, чуть отодвинув кресло, сперва убрав пишущие принадлежности, вытерев чернила с пера и закрыв сами чернила, а следом подхватывая специально отложенную в сторону папку.       Как-то беспокойно, что без Вольтера всё остановится, но час назад приходили, другой мужчина, но всё же это было прекрасно. Была надежда, что ещё договариваться о встречах не нужно будет самому, но пока это под знаком вопроса.       О Боже, — это вырывается само, стоит только встать и придвинуть кресло, стоит только сжать папку и поднять взгляд, увидеть бесстрастного работодателя.       — Я Вас не игнорировал, — это Тсуна говорит после краткого отдёргивания руки, что хотела сжать переносицу, подходя ближе, почти на расстояние шага к мужчине, — мне нравится то, как пишет Мукуро, и боюсь, я весь разговор хотел уделить пристальное внимание отчёту, что читал. Я не специально потерял внимание, я просто отвлёкся.       Стоило бы сказать более серьёзные слова, стоит бы сказать, что он всегда погружается полностью, чем бы он не занимался, но это было бы уже слишком, прямо черезчур. Хаято его и так считает отбросом, куда уж ухудшать мнение о нём?       — Вы… — Хаято говорит «Вы», а потом выдыхает, опуская на миг взгляд, определённо думая «какое же идиотское оправдание» и «и этого человека Босс избрал заменять себя?». Хаято ничего обидного не произносит, только чуть кривит губы, смотря на него, спрашивая, куда он направляется.       Куда он направляется, всмысле? Человек, который ему эту встречу организовал, спрашивает?       Голову Тсуна склоняет медленно, приподнимая бровь, взглядом выражая сомнения, и Хаято, казалось, приходит к пониманию; он чуть кривится, видно, осознавая, что обязан знать.        — Встреча с Джино Курете.       Вот именно, встреча с Джино Курете, с человеком, что официально стоит во главе охранной компании в Японии и специально, ради встречи с ним, приехал в Геную — зачем? Затем, чтобы ему объяснили, что они делают. Назначенные встречи Хаято имеют именно этот смысл — ему объясняют, чем они занимаются, и что обычно они обсуждают с Боссами. Хаято то ли сказал, что он ничего не помнит, то ли ещё что, но в конце этих встреч, он должен пройти краткий экзамен на знание, что делать и как себя вести. Сперва он притворяется Боссом, следуя заметкам Хаято, и если он где-то ошибался, то ему, перед началом объяснения говорили, где он ошибся. Ошибается он только в именах, потому что называет всех по имени, но он сказал, что членов семьи он будет называть по имени, и это не ошибка. Всем приятно слышать собственное имя, а если тебя ещё и запомнили, так вообще удивительно — он запомнил всех, всё окружение, с кем он может встретиться, и кто появляется в поместье, а перед встречей, Шоичи ещё ему инфу в виде имени, рода занятия и дел в семье присылает на всех, с кем он может пересечься. Не было бы хорошей памяти — никого бы не запомнил.       Усмешка бы мелькнула, но нет, она не мелькнула; встреча, к сожалению, рассчитана на сорок-пятьдесят минут и проходит в городе, но этот час он будет подальше от остальных и сможет пересечься со своими, забрать лекарство и выпить. Сасагава доктор, обладающий пламенем Солнца, от него он просто сдохнет, побежит, сразу как увидит и это будет означать конец, потому нужно идти на встречу, обязательно нужно свалить из поместья.       Сасагаву он вырубил около пяти двенадцати, а по нервам удар держится около пяти-шести часов без воздействия внешних раздражителей, а ещё, Сасагаве нужен сон. Пока того нет, и он знает, что доктор спит — идеально! Идеальное время, чтобы свалить.       — Если Вы хотите, после, мы можем съездить к семье приютившей мелких, — добавление произносится, нехотя и с хмуростью. Хаято ненавидит детей, и это интуиция говорит в мгновение, чувствуя его испуг, чувствуя его смущение, что мигом стало явно из-за красноты на щеках. Он даже сам почувствовал жар.       — Я-я… — от прямого взгляда Савада отворачивается, пряча руки за спину и качая отрицательно головой, понимая, что Гокудера намекает, что готов удовлетворить его прихоть, и что ничего другого от тупого актёришки он и не ожидал. Он не бесполезен и доказать это ещё нужно, — я люблю детей, но я понимаю, что сейчас не имею времени, чтобы развлекаться. Не беспокойтесь, я прекрасно понимаю, какая на меня возложена ответственность, и я сделаю всё, чтобы соответствовать Вашим ожиданиям — я буду достойным для Вас Боссом.       Может он и завидует Натсу, что у того Такеши в членах семьи числится, что такой, как Хаято, влюблён в него, но это не значит, что из-за какой-то зависти, он может пренебречь контрактом, обязательством, что он взял на себя.       Смущение исчезает, как не существующее, заменяется на мягкую улыбку, и к Хаято Тсуна поворачивается уже взрослым мужчиной, а не загнанным в угол подростком, каким себя чувствовал.       Хочется сделать шаг вперёд, хочется протянуть руку и ласково огладить щеку человека, что на три месяца стал его Правой рукой, но желание сдерживается, этот семейный жест Савада не осуществляет, только улыбка становится мягче.       — Не беспокойся об упадке репутации или о моих возможностях — я знаю, что делаю, — вообще-то хотелось сказать не это, хотелось сказать о оголённости возлюбленного, но тогда бы тот решил, что он только и думал о его оголённом теле, что в реальности было именно так. Хаято с распахнутой рубашкой и без майки, да ещё и его ступни было прекрасно видно — как можно думать о чём-то, кроме самого Хаято? — в конце концов, я лучший актёр в мире.       Правда договаривается беззвучно, вместе с подмигиванием — он лучший по рейтингу Фууты, а значит, это правда и значит, он справится.       Хаято умеет читать по губам. Этот навык был записан в его досье, как и был особо выделен его ум — Хаято должен будет догадаться, что он не просто актёр, Хаято точно это понял по его способности к сражению, которой у него в досье не было написано, по его знанию Шоичи. С Хаято нужно только сработаться, и они справятся, они обманут всех, даже наследника Бога лжи, Рокудо Мукуро.       Тсуна махает рукой только уже ближе к выходу из комнаты, прося мужчину прекратить строить из себя статую и последовать уже за ним. Дензол, мужчина, что пришёл за ним, замер и пялился расширенными зрачками в пол, и это немного беспокоило. Конечно, он уже видел последствия мистики, сегодня утром видел похожую реакцию, но до сих пор считал, что колдунов не может быть столько в одном доме — они же все не любят друг друга.       Мужчины видят призраков, а их могут увидеть только потомственные колдуны, так что понятно, что к Дензолу нужно относиться с насторожённостью, ровно, как и Лоренцо, и Жанлуке, мужчинам, что увидели мистику утром.