Коп и мальчик солнца

Коп и мальчик солнца брели уже около получаса по промокшей насквозь дороге в сторону дома Уэлби. Безмолвные улицы, очищенные от людей, лишь фонарики у некоторых домов напоминали о существовании другого мира, кроме парочки квадратных метров вокруг и гор на фоне. Безмолвие. Скоро дождь почти стих, сверху падали лишь разрозненные капли. Диксон и Уэлби остановились, коп хотел закрыть зонт. А Ред в это время смог оглядеться. Вниз уходил серый проспект, уставленный маленькими домиками, неровно, будто с ними игрался ребенок, зелень теперь казалась пепельной из-за тумана, на этом фоне выделялись лишь этот чертов зонт, который никак не хотел закрываться. Над маленькими домиками сгустились темно-синие грозовые тучи, где-то вдалеке можно было расслышать звуки грома. Едва различимо. Рекламщик наблюдал за копом, стараясь понять, что могло такого произойти, чтобы из неловкого, старающегося казаться брутальным полицейского он стал спокойным, молчаливым, разглядывающим горы вдалеке и просто загнанным. С болью и стыдом в глазах Диксон поглядывал на Реда, явно желая извиниться ещё раз. И ещё. Усердно подбирал слова. Коп закрыл зонт с третьего раза и поднял взгляд на взволнованного Уэлби. В глазах Диксона отражался весь прошедший месяц. Месяц назад. «Я люблю тебя, мать твою, Диксон». Одна хренова фраза, и глупая улыбка исчезла с лица полицейского. Он удивленно помотал головой, не веря услышанному. Однако осознание пришло, в тот же момент у офицера Диксона сперло дыхание и как-то мерзко заныла голова. Коп неуклюже, помогая рукой, встал на ноги, бросил испуганный взгляд на плачущего на полу Уэлби, и, метаясь, выбежал из здания, держась за шею рукой. Он не так представлял себе этот момент. Нет. Коп почему-то считал, что успокоится, что этот придурок больше не будет мельтешить перед глазами, может даже уволится. Дорогу к первому попавшемуся бару он не помнил, в голове был ебаный катаклизм, сложно было выцепить хоть одну адекватную мысль из этой мешанины. Под ночь он вернулся домой, как ни странно, никто не ругался и не спрашивал, почему он так поздно. Коп свалился на кровать в одежде и в первый и почти последний раз заснул. Один день из тридцати пройден, Диксон. Впереди все самое интересное. Работа не давалась от слова нихуя. Джейсон больше сидел за своим столом, слушал музыку, которая в определенный момент вся стала напоминать какую-то мелодраматическую чушь. Новый шериф доставал, Диксон пытался думать, но в итоге либо увиливал от работы, либо спихивал на других. Дни шли медленно, мрачно, он вечно видел вещи, напоминавшие ему о Уэлби. Они, как призраки из прошлой жизни, навязчиво тыкали его в то дерьмо, что он совершил. Диксон мог целый день просидеть в участке, ничем не занимаясь. А когда новый шеф пытался его приструнить, он опускал глаза и пытался работать. И так целую хренову неделю. Джейсон буквально пялился на часы чуть ли не каждую минуту, чтобы потом прийти домой, поговорить с мамой о чем-то, не связанном ни с чем и заснуть. Перед сном, уже засыпая, он слышал его плач. Хотелось удавиться, вернуться назад и врезать самому себе хорошенько, чтобы всего этого не было. У него не получалось забить, в голове вертелись слова, не переставая, плач, звуки, ни телевизор, ни книги, ни бухло-нихрена не помогало. Любая песня напоминала о Уэлби, любой хренов билборд, афиша, реклама, она же, блять, на каждом шагу. Даже сраное солнце, не появлявшееся из-за туч, будто ознаменовало новый кусок его жизни. Спать он не мог, в голове крутились слова рекламщика, звуки, слезы, ему казалось, что его запах витал где-то рядом, даже дома. Диксон заебался и взял недельный отпуск, думал, что наконец сможет отдохнуть, но, конечно, покой ему только снился. Вернее не снился, конечно, это поговорка такая. Чтобы что-то снилось, надо спать. И вот, после недели отпуска он сидел в наушниках, слушал что-то, просто отвлекающее, ничего необычного. В Эббинге стало холодно, полили дожди, его почти никто не трогал. Всем было очевидно, что с ним случилась какая-то хрень, даже спрашивать пытались, но он либо не отвечал, либо огрызался. И в этот момент, на утро, ему протянули конверт с письмом. Неторопливо он вытащил бумагу из конверта, слегка помяв ее с краю. Во время прочтения его взгляд потухал. Человек, уже умерший, понимал его больше, чем он сам. Человеческим языком объяснил, что ему нужна любовь, а затем и мудрость придет. Только Уиллоуби не знал, что Диксон уже похерил все. Какая уж тут любовь. Но беда не приходит последней. Прошло несколько дней, и его дом и вовсе опустел. Никого не было теперь. Он долго сидел на веранде, небо, он мог бы смотреть на него сутками. Диксон долго не приходил в участок. Первые дней пять он провел дома, видимо думая, что, если останется в этой атмосфере, ему не придётся принять реальность. Что все останется таким, как прежде. Вначале он злился, рыдал, разбил две старинные вазы. Вскоре он уже бродил по дому, разговаривая сам с собой, в голове вспоминая голос матери и представляя, что она скажет. После прочтения письма он даже подумал, что так и должно быть. Есть преступление, есть и наказание. Но смирение не приходило. Конечно, он же не китайский мудрец, чтобы принимать все как должное. В итоге еще неделю он провел в молчаливом психозе, пялился в потолок и напивался. Один раз за это время он все же явился на работу, искал общения, хоть с кем-то хоть поговорить, чтобы не оставаться один на один со своим дерьмом. Тогда он был на грани. Ни вперед, ни назад. Копы шептались, мол он в отчаянии, и это было похоже на правду. Видок у него был, будто выкопали труп какого-то алкаша и против воли оживили, заставив работать в полиции. Диксон думал о том, что, возможно, потеряв материнскую любовь, он обретет другую. И надежда появлялась на пару секунд. По прошествии же он вспоминал, как поступил с Уэлби, и иллюзия уходила, оставляя его одного в старом обветшалом доме, промерзлом до основания и пропитанном этой отвратительной депрессивной атмосферой, как и весь чертов город, как и вся хренова жизнь. А затем, не найдя другого выхода, отправился в бар. Сидел, почти ничего не чувствуя, бухло не имело вкуса, никаких запахов, звуков. Когда к нему подошел Уэлби, Диксон еще пару минут не верил, думал, что допился, но стоило ему поверить, как по нутру разлилось тепло. — Уэлби, — Рекламщик, отвлекшийся на пейзаж, повернулся на звук. Насколько бы все вокруг ни казалось красивым, оно не сравнилось бы с Уэлби. Высокие, синие на горизонте горы, бесконечные поля, эти очаровательные маленькие дома–ничего из этого не могло сравниться с рыжим рекламщиком. Диксон замялся, думая, что прозвучит глупо и как-то по-гейски. Но сейчас это было так неважно. — Я знаю, что я скотина. Весь этот хренов гнев, подколки. Я бы врезал себе за всю эту хрень. Уэлби, ты ведь…Ты говорил тогда. Ты, наверное, забыть пытался. Прости меня, — Реда, как и копа, растрогал момент, он, улыбаясь, сделал шаг вперёд и расставил руки в стороны, так приглашая копа его обнять. Тот сразу ответил, прижался так, будто это последние объятия в его жизни. — Прекрати плакать, Диксон, -Улыбаясь, произнес Ред. -Все не так плохо. — Прости меня, Уэлби. — Я давно простил, уже недели две назад. — Откуда ты взялся такой понимающий, Уэлби? — Я просто умею ставить себя на место других.