Свет проклятых звёзд

— Проснулся, герой? Слова, произнесенные нежным голосом, с почти не звучащими нотами спрятанной глубоко в сердце печали, ворвались в хрупкий полусон, и Глорфиндел, открыв глаза, усмехнулся. «Герой», да уж… Знахарка, раньше служившая принцессе, а потом и королеве Анайрэ, ныне уходящая вместе с королём Нолофинвэ в Средиземье, подошла вплотную, наклонилась, и запах душистых трав окутал лежащего в постели эльфа. — Выпей, — произнесла Митриэль отрешённо, словно думая о чём-то своём, не о лечении раненого. — Наверное, злишься на сестру. Глорфиндел расплылся в улыбке, и в ней не было ни обиды, ни злости. — Однажды, — негромко ответил эльф, — я сломал ей запястье. Случайно, конечно. И вообще, она первая начала драку. А ещё у Эленвэ есть очень некрасивый шрам на бедре. Как думаешь, кто в этом виноват? Так что мы теперь квиты. Митриэль покачала головой: вроде бы взрослые эльфы, а всё как дети. Глорфиндел, видимо, случайно двинул раненой ногой, потому что вдруг вздрогнул и со сдавленным коротким стоном сквозь стиснутые зубы вжался в подушку, выгибая спину. Поднеся к носу страдающего от боли эльфа тлеющий пахучий листок, Митриэль отодвинула одеяло. Повязку пора сменить, значит, надо взять мазь. Эту, в банке голубого стекла. Осторожно снимая пропитавшийся кровью бинт, знахарка вспоминала, как Морифинвэ заманил её на свой корабль, собрав там всех раненых, кого только смог разместить. Это был очень красивый поступок, и Митриэль надеялась, что Феаноринг действительно хочет помочь всем этим эльфам, а не просто приготовил ловушку для желанного тела. Митриэль не хотела верить, что Карнистир испытывает к ней что-то, кроме плотского желания. — Я слышал, — Глорфиндел страдальчески улыбнулся, сжимая в кулаках одеяло, — ты хорошо плаваешь. — Мне просто повезло, — знахарка не хотела вспоминать о неприятном, особенно обрабатывая свежезашитую кровоточащую рану: рука может дрогнуть. — Выбраться из моря в шторм — это подвиг! — без тени насмешки сказал Глорфиндел, со вздохом закрывая глаза. — Как ты это сделала? Расскажи всем, и пусть об этом сложат песни. — Мне помогли те, кто этот шторм устроили, — отозвалась Митриэль, осторожно смазав края разрезанной плоти и начав накладывать свежий бинт. Словно опять на том проклятом корабле! Только тогда раны были другие: рваные, с висящей лоскутами кожей, либо крестовидные, оставшиеся от вырезанных ножом из тела наконечников стрел. А здесь — просто ровный разрез. Пусть и очень глубокий. — Тебя вынес на руках Майя Оссэ? — не отставал Глорфиндел, с интересом смотря на эльфийку лучистыми глазами. — Или Майэ Уинэн посчитала непричастной к кровопролитию и со всей силы подтолкнула своим рыбьим хвостом к берегу? Или так дунула, что волной до самого дворца добросило? Им Вала Улмо приказал, или сами додумались? — Волна пела, берег сам оказался под ногами, — пожала плечами Митриэль. — А муж помог вовремя отойти от воды, чтобы не затянуло опять в море. На чей-нибудь корабль. И, — знахарка вздохнула, — теперь, похоже, мужа у меня больше нет. — Мог бы и простить, — через силу произнес раненый эльф, — все знают, в роду Феанаро одни сумасшедшие. Никакая женщина не сбежит с Феанорингом по своей воле. Митриэль не ответила. Да, конечно, не сбежит. По своей воле. Перводомовцы только и могут, что похищать тех, кто им нравится, заставлять их ублажать, отрекаться от матери с отцом, превращают гордых дев в безвольных кукол. Лишь вооружённая родня способна спасти несчастных аманэльдиэр от этих чудовищ в красном со звёздами. Ни одна эльфийка не пойдёт по своей воле к Феанариону! Ни одна! Попалась, а потом сбежала? Повезло! Назад, в это жуткое логово чудовищ — никогда! Никогда и ни за что не вернётся! Но тосковать по кошмарному пленению обязательно будет. — Когда я смогу встать? — вдруг прервал неприятные размышления Глорфиндел. — Сейчас посплю и…? — Герой, — улыбнулась Митриэль. — Вставай, хоть сейчас, но потом не жалуйся. Военачальник принца Нолофинвэ хмыкнул, задумался. — Голова кружится, — с недовольством произнёс он после недолгого молчания. — Упаду, скорее всего. Но после сна я обязан подняться, — взгляд лучистых глаз стал злым. — Что хочешь мне давай, но боли я чувствовать не должен.