Свет проклятых звёзд

— У меня для вас радостное известие, собратья! — крикнул, выпрямившись во весь рост, Аралкарион, поднимая факел. — Заканчивается моё дежурство, а тот, кто меня сменит, может оказаться не таким принципиальным, пожалеет вас и пропустит. Дис, так и не ушедшая отдыхать в палатку, закатила глаза. — Их пропустят по приказу нолдорана, — вышел из лагеря Варнондо в сопровождении дюжины воинов. — Мне велено сопроводить вас к Холму Слова, где вы примите участие в торжестве, а после — сможете увидеть того, к кому прибыли. — Я знахарка! — снова запротестовала Дис, вскакивая с места. — Знахарка! Я должна быть рядом с моим королём! Мне не нужны ваши торжества! — Наши торжества, — поправил эльфийку Варнондо. — Когда король созывает народ, отказывать нельзя. — Мой король нуждается в моей помощи! — Дис подошла вплотную к воинам. — Вы не имеете права меня не пускать! — Нельяфинвэ Феанарион больше не король, — спокойно, почти не показывая внутреннего напряжения, произнёс военачальник, но рука невольно потянулась к мечу на поясе. — Он отрёкся от власти в пользу короля Нолофинвэ в благодарность за спасение из плена Моргота. Отныне мы — единый братский народ, как было в начале правления нолдорана Финвэ, пока безумец Феанаро Куруфинвэ не посеял в Тирионе, а потом и во всём Амане, вражду. Мои воины сопроводят вас. Среди Нолдор Первого Дома повисло молчание. — Идём к Холму, — сказал собратьям командир верных Макалаурэ, — выслушаем, что нам хотят сказать. Аралкарион смотрел на Варнондо с высоты частокола с нескрываемым презрением. Казалось, ещё немного, и Нолдо позволит себе непозволительное. Однако, отмахнувшись искалеченной рукой, воин тихо выругался и пошёл на отдых, сдержанно приветствуя собрата, заступающего в караул. Дис трясло от злости, она хотела снова требовать пропустить её к нуждающемуся в помощи эльфу, но кто-то взял под руку и повёл в указанном Варнондо направлении. *** Чувство было слишком хорошо знакомым и каждый раз, возникая, сопровождалось надеждой более никогда его не испытать, обещая оставить в покое. Однако снова возвращалось. Этим чувством был страх. Парализующий, заставляющий замерзать у жарко пылающего камина и бояться выглянуть из собственного шатра. Страх внушал, что в любой момент могут ворваться свои же верные охранники и… Нолофинвэ осушил одним махом кубок вина, присланного лордом Кирданом, совершенно не заметив ни вкуса, ни аромата, встал из-за стола, подумав, что надо сесть так, чтобы никто не мог появиться сзади, прошёлся из угла в угол. С другой стороны, ткань пологов легко пронзит меч или копьё, опасно оказываться близко… Может, сидеть в центре? Лицом ко входу? А если проберутся снизу? — Всё! Хватит! — выпив ещё кубок, одернул себя нолдоран. — Я не в Хэлкараксэ! Мои подданные не гибнут сотнями, моя абсолютная власть выгодна многим! Меня не предадут. Не теперь! Торжество должно совсем скоро начаться, всё уже обсудили и решили! Слыша пение жаворонка, Нолофинвэ закрыл глаза и постарался дышать ровнее. Церемония будет красивой. И символичной. Мастер-оружейник, чьи искусные руки создавали самые лучшие наконечники стрел, сотворил дивную вещь — солнечные часы, собрав их на Холме Слова из обломков оружия, которое не стали перековывать после перехода через Хэлкараксэ. И пусть эльфы, хоть и привыкшие к дневному свету, по-прежнему любили гулять в ночное время, ради символизма показа часов из бесполезных остовов мечей, копий, щитов и доспехов, и торжественного события — перехода абсолютной власти над Нолдор к Нолофинвэ Финвиону, праздник решили устроить на рассвете. Вражде конец. Справедливость восторжествовала! Теперь у единого народа, подчиняющегося одному королю, только один враг — злодей Моргот. Теперь, наконец, всё, как надо. Жаворонок запел снова. Майэ Ариэн взлетела в небо, и тень на разделённом на дюжину частей циферблате часов упала на согнутый семёркой обломок клинка. *** Семь часов, семь комнат, семь шагов, Семь цветов, не собранных в букет, Семь не сказанных, нежданных слов, Как семь слёз, упавших на паркет… Старая песня зазвучала в памяти слишком по-новому, и Аклариквет почувствовал невыносимую тоску. Менестрель нолдорана смотрел на солнечные часы, сердце билось сильнее, сопровождая резкой колющей болью каждый удар. Воздух трепетал, всюду ощущалась дрожь от тяжёлой поступи судьбы. Или это просто игра воображения? Менестрель знал, что от него ждут, чувствовал, как можно сплести музыкальный узор правильно, чтобы родилась новая мелодия, но сердце отчаянно противилось, хватаясь за старое. Народ уже собирался, но певец знал — время у него ещё есть, а играть для простой публики пока могут его помощники. Музыка в памяти не давала покоя, Аклариквет был уверен, что, если не позволит эмоциям вылиться в мелодию, если не споёт свою боль, не сможет даже взять в руки арфу. Спустившись с холма, менестрель, тихо напевая, пошёл в сторону плотно стоявщих шатров, поражаясь совершенно новому смыслу строф, сочинённых для Нерданель ещё в прошлую Эпоху, но так и не услышанных ею. Чёрной петлёй вьётся Пламя с багровых стен. Жизнь ещё не сдаётся, Даже попавшись в плен. Руки ещё греют Тёмный бокал вина, Сердце ещё смеет Верить, что ты нужна. Отблеск свечи в окнах, Вновь старый день угас. Плачу, смеюсь — можно, Здесь у нас всё на показ. Как холодны пальцы, Как твой капризен рот. Я так хочу остаться, А ты — наоборот… Менестрель вздохнул. Сопровождая своего владыку в шатёр знахарей, Аклариквет знал — ему не стоит этого делать, ведь… Нет, дело вовсе не в том, что при виде Нельяфинвэ содрогались даже прошедшие Альквалондэ и Хэлкараксэ лекари, а для музыканта это тем более кошмарно. Нет. Менестрель, смотря на сына любимой женщины, думал, что Майтимо, совершенно не похожий на отца, унаследовавший внешность Махтана, мог бы быть его собственным сыном, если бы Нерданель… Не совершила ошибку. Леди без имени в маске, Видел тебя не раз, Что наша жизнь без сказки? Что наша жизнь без ласк? Тонкий твой стан, леди, Манит кольцо моих рук. Может я просто бредил, Мне не снести этих мук. И теперь, зная, что мать чувствует боль сына даже через море, Аклариквет, понимая, как и кого должен будет воспевать, ненавидел себя, как никогда. С другой стороны, эльф знал, что, нарушив данное своему королю Слово верно служить, возненавидит себя ещё больше, поэтому хотел сделать хоть что-то такое… чтобы… уменьшить свою вину? Оправдаться перед самим собой? Впрочем… Какая разница? Главное для королевского менестреля — петь то, что скажут, там, где скажут, и для тех, для кого скажут. А чтобы это делать, необходимо обуздать эмоции. Спеть их, выплеснуть из себя. Чтобы не мешали. Сонной пыльцой, словно, Разум мой опьянён, Страсть смешается с кровью, И буду я влюблён. Но лишь когда дашь мне Знак, чтоб сойти с ума — Это последней каплей Ляжет в бокал вина. Алое пламя сердца, Как ты трепещешь в ночи! За потайной дверцей Прячешь свои ключи. Призрак нетленной ночи, Признак больного дня, Что же ты право хочешь, Как ты убьёшь меня? Семь часов, семь комнат, семь шагов, Семь цветов, не собранных в букет, Семь не сказанных, нежданных слов, Как семь слёз, упавших на паркет. Чтобы зайти в шатёр лекарей, потребовалось немало усилий. Решиться переступить порог не сразу хватило воли, но понимание, что надо вернуться на торжество, толкнуло вперёд. Менестрель практически не замечал знахарей, думая лишь о том, что хочет сказать и как. «Нельяфинвэ, мы оба любим одну женщину, но никогда бы не стали соперниками, потому что наша любовь различна. Для тебя эта женщина — мать, а для меня… А я для неё — никто». Нет, так говорить не надо… Но как объяснить своё появление? Путь преградила эльфийка, во взгляде которой сменяли друг друга усталость, раздражение и… восхищение? — Господин менестрель! — ахнула дева, расплываясь в смущённой улыбке, заливаясь румянцем. — Я так люблю твои песни! Они прекрасны! — Благодарю, — улыбнулся в ответ певец. — Ты, наверно, по поручению нолдорана… Но… — дева совсем смутилась, — Феанарион спит. Состояние ухудшилось ночью. Аклариквет посмотрел в сторону постели. Даже в полумраке было видно неестественную синюшную бледность лица и чёрноту вокруг глаз. Сын Нерданель лежал абсолютно неподвижно, словно неживой. «Наверное, к лучшему, — подумал менестрель, — что мне не придётся ничего объяснять. Нельо. Лично». — Да, — кивнул Аклариквет, — меня послал нолдоран. Дело в том, что… Нолдоран Нолофинвэ слышал, как тяжело говорить сыну… Феанаро. У него сорван голос. А у меня ещё с ледника остались мази, которые мне и моим музыкантам сделала Митриэль, чтобы мы могли петь на морозе. Нолдоран считает, они помогут Нельяфинвэ. Знахарка, смущаясь, наблюдала, как менестрель роется в сумке, восхищённо смотря ему в глаза, взяла коробочки с мазями и, улыбаясь, замерла. Не до конца понимая, как поступить, Аклариквет осторожно обнял эльфийку, погладил по спине. Девушка пискнула от радости. — Мне пора, — отстранился Аклариквет, чувствуя, что очень огорчает юную поклонницу. — Когда Нельяфинвэ проснётся, его придут навестить друзья. Они долго ждали этой возможности. Полог шатра опустился. Понимая, что задерживаться больше нельзя, менестрель поспешил обратно на торжество.