Свет проклятых звёзд

Золотые лучи, проникая сквозь сухие кроны, раскрасили воздух искрящимися полосками, и молодая поросль заиграла живыми зелёными оттенками. Напевая мелодию без слов, Эльдалотэ закружилась на траве, сбросив накидку. Тёплый ветер играл волнами волос эльфийки и лёгкой тканью платья. Зрелище завораживало, Ангарато улыбался, но на сердце было тоскливо. Зелёный… Везде зелёный и золотой. Как во дворце Арафинвэ. Но даже там палитра цвета была разнообразнее, чем в этом лесу. С нарастающей давящей печалью подумав, что Валинор, заново расцветая после гибели Древ, был всё равно намного красивее этого блёклого подобия растительности, эльф перевёл взгляд на невесту, в которой не сиял слившийся воедино свет Телпериона и Лаурелин, однако Эльдалотэ была прекрасна. В эльфийке, совсем ещё юной, но видевшей так много ужасного, скрывалось таинственное, дивное очарование, колючий холод севера и нежнейшие цветы Благословенного Края. Эльдалотэ заметила взгляд возлюбленного и остановилась. — Когда мы придём в Дориат, — улыбнулась дева, — снова окажемся под защитой Айну. И никакое зло не коснётся нас. Майэ Мелиан лучше других Владык Арды — она единственная приняла Замысел Эру и не стала идти против него, не увела эльфов с их земли, но окружила заботой и любовью, словно мама. Сев на траву рядом с Ангарато, Эльдалотэ коснулась ладонью его щеки, нежно поглаживая пальцами кожу. — Однажды, — мечтательно произнесла дева, — мы тоже станем родителями. Я буду петь нашим детям колыбельные. Ты научишь меня песням, которые пела тебе мама? «Эльдалотэ идеализирует семью, — подумал эльф, — потому что не знает, что это такое. Не чувствовала ревности к младшим, не обижалась на недостаточное внимание мамы и папы, не сталкивалась с тем, что близкий родственник оказался ничтожеством». — Маме не приходилось петь колыбельные нам с братом, — с нежностью накрыв своей рукой ладонь девы, печально улыбнулся Ангарато. — Когда приходило время сна, мы послушно ложились и делали вид, что сразу же заснули. Чтобы потом играть, сколько вздумается, когда взрослые уйдут. — Обманывать маму некрасиво! — очень серьёзно возмутилась Эльдалотэ. — Но зато теперь я знаю, чего ожидать от твоих сыновей. И колыбельные, видимо, придётся придумывать самой, когда родятся послушные дочери. — Я знаю одну песню, — с грустной усмешкой сказал Ангарато, — её пела мама нашей младшей сестрёнке, которая родилась незадолго до падения на Валинор тьмы. И, когда Куруфинвэ поднял мятеж, когда дядя повёл народ прочь из Валинора и стало ясно, что придётся расстаться, мама, зная, что я слышу, запела эту песню, сидя у колыбели. Света луч, в кромешной тьме В сердцах зажги огни, К душе проникни в этой мгле, Надежды воскреси. Пусть этот луч добра Сумеет увести Вас от дорог всех бед и зла, Что часто на пути. Я верю в эту силу Света и Добра. Твой мир спасёт она одна. Сердца послушай стук, сомненья прогони, Вслушайся в музыку своей души! Вслушайся в эти звуки — В сказочный напев, В них найдёшь на всё ответ И силы для побед. Я верю в эту силу Света и Добра: Твой мир спасёт она одна. Сердца послушай стук, сомненья прогони, Вслушайся в музыку своей души. Ангарато замолчал, закрыв глаза и сильнее прижав ладонь любимой к щеке. — Тогда пролились слёзы, — прошептал эльф, — и некому было утешить плачущих. Мы больше не верили Айнур, их слова бы не успокоили даже тех, кто остался в Амане. Поэтому даже в песнях звучала надежда лишь на самих себя. *** — Синдар должны быть уверены, что мы избранники Валар, их посланники и любимые ученики, — сидя за столом рядом с Турукано, его семьёй и другими летописцами, говорил Умник, — мы уже поняли, как сильна вера лорда Новэ в Вала Улмо. Поэтому мы должны казаться покорными валандилями! И летопись обязана это отражать в полной мере. — Ты всерьёз полагаешь, — начал искать среди стопки листов нужный текст молодой книжник, тоже учившийся у Квеннара, — будто Синдар настолько наивны, что примут твои сказки за чистый благородный металл, не заметив в нём чёрных примесей? — А что не так, Воронвэ? — без тени иронии спросила Иттариэль. — Какая разница, правда это или нет? Кельсамо написал потрясающе красивую легенду, перевёл её на Синдарин и теперь нам действительно есть, что рассказать о себе, и о том, как нас любят Валар. — Ты не понимаешь, принцесса, — настаивал Воронвэ, — такая легенда оставляет слишком много вопросов. Просто вчитайся! Вслушайся! Сделав глубокий вдох, не обращая внимания на осуждающий взгляд автора, летописец начал декламировать: — Явились в злой для Нолдор час Посланники Врага. Что Феанора взор угас, Он знал наверняка. — Мне не нравится, как Синдар коверкают наши имена, — вполголоса фыркнула Ириссэ. — Только представьте реакцию на такое самого Куруфинвэ! Турукано с осуждением покачал головой. — Явились в злой для Нолдор час От Моргота послы, — громко перебил Кельсамо Воронвэ. — Что Феанора взор угас, Пронюхали, козлы. Ириссэ и Иттариэль рассмеялись, но быстро взяли себя в руки. — Однако свой признали крах, Сулили Сильмарил, — продолжал совершенно невозмутимо Умник. — За договор. Казалось, страх В них явно говорил. Пойти на сделку будто, но Взять больше ратных сил — Так Нолдор было решено, Так Маэдрос решил. И честность помнили так мало, Как Моргот сам. И вышло вдруг, Что больше воинов послал он И Балрогов — ужасных слуг. — И вышло так, — Ириссэ хмыкнула, — что больше воинов послал он И Балрогов — ведь не дурак. Брат сделал вид, что не услышал сестру, остальные попробовали отреагировать так же. Однако Иттариэль прошептала: — И спрятал Балрогов в кустах. Тут уже удержаться не получилось. — В засаду нолдор угодили, — тяжело вздохнул Умник, — был Маэдрос пленён. Все, кто с ним шёл, убиты были, Он — в Ангбанд увезён. На Митрим отступили братья И укрепились там. Но Моргот вновь прислал сказать им: Заложника отдам, Когда войну оставят Нолдор, Когда навек уйдут, Свой нрав смирив чрезмерно гордый, На запад или юг. — Подожди, — Ириссэ подняла ладонь, спешно придумывая, что сказать. — Подожди, друг. Вот! На Митрим отступили братья. Их лагерь был велик. Но Моргот вновь прислал сказать им, Что пленнику… — Кур-р-р-р-лык! — по-птичьи пропела Иттариэль. — Я понимаю ваше отношение к такой легенде, — попытался успокоить родственниц Турукано, — но вы должны понимать её необходимость. — Мы всё понимаем, — кивнула сестра, — и нам всё очень нравится. Разве не видно? — Да, очень нравится! — восхищённо закивала дочь. — Но Клятва властно принуждала Всех Феанора сыновей, — скривился собственному произношению Умник, — к тому ж — предчувствие обмана. Им не свернуть с тропы своей! Не слал им Враг другого слова… — Но Феанора сыновья Подозревали, что Он вероломная свинья В нимбиньевом манто, — невинно произнесла Ириссэ, и сам летописец едва не прыснул от смеха. Шутку поняли не все, однако никто не сдержал улыбку, даже недовольный Воронвэ. — …Но Феанора старший сын, — откашлялся Кельсамо, — на Тангородрим был прикован — Пик наивысший из вершин. Запястье правое стальным Затянуто кольцом. И был потерян он живым Вслед за своим отцом. Мир простирался, изумлённый Луны восходом; слух летел На Митрим, что идёт Финголфин, С ним те, кто Льды преодолел. Едва на Митрим повернул он, Пылая, с запада взошло Впервые солнце. Развернули Знамёна — синь и серебро, И горны звучные запели, И распустилась вся земля, И под ногами запестрели Цветы… Эпоха звёзд прошла. — О, ужас… — всплеснул руками Воронвэ. — Да, — согласилась Ириссэ. — Надо не так. Но вот вступило войско в Хитлум, Пылая, взвился Анар ввысь. Эй, смелые, встречайте хитрых, Руссандол, где венец? Колись! Или нет. Подождите… Едва вступило войско только В долину Хитлум, взвился ввысь, Пылая, Анар. Это ж сколько Величья! Манвэ, с трона брысь! — Очень некрасиво, — вздохнул Турукано, — сначала отойти на большое расстояние от дворца владыки, а потом оттуда ему кричать: «С трона брысь!» Так только трусы делают. Удивившись, что брат не осудил, а поддержал веселье, дочь Нолофинвэ замолчала, высоко подняв одну бровь. — Итак, — улыбнулась она, — поскольку тяготела Над Нолдор скорбная судьба, Все Феаноринги без дела Сидели долгие года. Иттариэль захихикала, честно пытаясь оставаться серьёзной. — С восходом побежали, воя, — Умник покачал головой, но продолжил читать, — под землю полчища Врага. Финголфин же прошёл без боя По Дор Даэделот тогда. — Бежали морготовы слуги, Когда взошёл великий свет. Поразмышляйте, милы други, Кто здесь нолдоран, а кто нет! — подбоченилась Ириссэ. — И Тангородрим сотрясался, —летописец сдержал смех, — от грозных горнов. И взывал К ним Маэдрос, но затерялся Крик среди эха мрачных скал. Но, будучи иного нрава, Чем Феанор, отвёл войска Финголфин к Митриму обратно, Ибо защиты гор искал, Врага коварство предвосхитил, И слышал вести, что найдёт Там Феанорингов, и видел Что крепость Ангбанд не падёт От звука труб. На тот же берег Пришёл он, что и Первый Дом, И слову данному был верен. Любви же не было ни в ком Для Дома Феанора. Кары Искало горе их сердец. Финголфин же считал: в пожаре Сыны виновны, как отец. — Любви же к Дому Феано́ра Меж ними не было ни в ком, — сквозь зубы процедил Воронвэ. — Здесь ударение на «ора»! — Уже раскаиваюсь в том! — заверил Кульсамо. — Раздор мог вспыхнуть меж войсками, Но малочислен Первый Дом Предстал перед двумя родами; И лагерь был перенесён За озеро. Они объятья Раскрыли бы, потрясены, Тем, что прошли друзья и братья — Но слишком тяжек груз вины! Исторгнул Враг зловещий хохот, Взглянув на разделенье сил, И утра первые эпохи Туманом смрадным отравил. И сын Финголфина, принц Фингон Отважный, в этот час решил С враждой покончить и обидой. Он дружен с Маэдросом был В сияньи Древ, во дни благие. Хотя не знал, что не забыт, О старой дружбе не забыл он. И вот, кромешной тьмой укрыт, Принц без подмоги и совета Твердыни Моргота достиг, Но не постиг, как в крепость эту Войти, тайком иль напрямик. Тогда, бросая вызов оркам, Что затаились под землёй, Он арфу взял и струны тронул. И среди скорбной, неживой Мрачнейшей пустоши звучала Благого Валинора песнь, Что пели Нолдор до начала Всех распрей, что меж ними есть: «Под солнцем в Западном краю Весенний пышен цвет, Густеет лес, ручьи бегут, Вьюрки поют им вслед. Иль ночь там ясная царит, Деревья спят в лесах, И нить эльфийских звёзд блестит В ветвистых волосах. И пусть в конце пути я здесь, Во мраке погребён, Всех выше гор, что в мире есть, И башен, и знамён, И тьмы зловещей — солнца путь И вечный звёздный край. Нет! Не скажу: «Дня не вернуть!» И свету звёзд: «Прощай!» И слабый голос песне вторил, Страдая, с высоты взывал — Пел Маэдрос. В великом горе Увидел Фингон, что искал. Был неприступен пик высокий, И со слезами угадал Он замысел Врага жестокий. Стрелять Руссандол умолял, От мук избавить. И надежды… — И тем от мук его избавить, — перебил Кельсамо Воронвэ, — принц верную вложил стрелу… Но что тут мне ещё добавить? Певец рыдает на полу. Умник сделал вид, будто не услышал, невозмутимо декламировал свой стих дальше: — …Не видя лучшей, принц вложил Стрелу и лук согнул, но прежде Так Манвэ Сулимо просил: «Король, которому любезны Все птицы! О, направь стрелу И пожалей у края бездны Нас, Нолдор, канувших во мглу!» Мольбе ответ явился скоро. По слову Манвэ населял Народ Орлов давно те горы, Следя за Морготом. Печаль, От них о многом узнавая, Владыка Арды испытал, Изгнанников Благого края Жалея. И с холодных скал Король Орлов слетел — Торондор. Он руку принца удержал, Взлетел и к Маэдросу поднял Его. Но морготов металл Принц Фингон разомкнуть не мог. Его просил убить Вновь Маэдрос. Но принц отсёк Выше запястья кисть. Принёс их к Митриму орёл… — На Митрим резво перенёс Торондор беглецов. Я к ликам века бы отнёс Финголфина лицо, прости, брат, — очень зло расхохоталась Ириссэ. Летописец отложил записи, поклонился. — Похоже, теперь я готов выступать даже перед самой неблагодарной публикой, — сказал он, чуть покраснев. — Прекрасная история! — вдохновенно произнесла Иттариэль, чуть смутившись. — Очень красивая и пробирающая до дрожи! — Не думаю, — поджал губы Воронвэ, — что все Синдар рассуждают, как прекрасные принцессы. — А жаль, — невинно улыбнулась Ириссэ. — Я, слушая эту легенду, — молодой летописец не унимался, — сразу задаюсь вопросом — почему Манвэ не помог Маэдросу раньше? — Мы ушли с Земли Валар, — напомнил Турукано, — поэтому и склонны винить Айнур. А те, кто им верит, не станут искать здесь подвох, видя только помощь Манвэ — прилетевшего орла. — Манвэ не помог, — вступился, наконец, за свою интерпретацию легенды Умник, — потому что Маэдрос его об этом не просил! Он никого не просил помочь, даже Финдекано. Он умолял о смерти! — Значит, Орёл был послан, чтобы помочь Фингону убить собрата, — хищно усмехнулась Ириссэ. — Добрый-добрый владыка Манвэ! — А я знаю, почему ты придираешься к Умнику, — неожиданно громко высказала Иттариэль Воронвэ. — Ты завидуешь его таланту! Кельсамо написал потрясающую воображение, вдохновляющую легенду, а ты на подобное не способен! — Не надо, доченька, — примирительно произнёс Турукано. — Лучше, если вопросы будут заданы сейчас. Не только же насмехаться над чужими стихами, правда? — Зачем Финьо пошёл к Морготу с арфой? — деловито поинтересовалась Ириссэ. — По голове стукнуть хотел? Вспомнив «Сказку про Истинного Короля», написанную Акларикветом и его соавторами, эльфы рассмеялись. — Или книжник перепутал арфу и гарпун? Согласна, созвучно, — ученица Вала Оромэ подмигнула брату — Ещё вопросы? — обречённо спросил Умник, мысленно подбирая строки для песни про Эльдалотэ. Нолдо для себя давно решил, что в летописях ни слова не напишет про Ангарато, зато любимая эльфийка обязательно будет воспеваться, как прекраснейшая дева не королевского рода. Турукано промолчал. Свои вопросы о «легенде» он задал брату лично, а не саазителям, и, если никто больше не думал о подобном, то не стóит наводить их на подобные размышления. — Вопросы возникнут, — сказал Умник, видя, что молчание затянулось, — если начнёт всплывать правда о нашем возвращении в Эндорэ. Но тогда их зададут уже не нам. — Летописец прав, — согласился принц. — Легенда хороша и останется такой, как есть сейчас. Текст должны знать все. Рассказывать и петь. Умник, учитель бы гордился тобой. — Принц Турукано, — вошёл вдруг в шатёр Глорфиндел, блистательно улыбаясь и подчёркнуто церемонно кланяясь, — к тебе прибыла сестра — леди Артанис. А ко мне — мой любимый пламенный противник, страстно желающий победить меня. Поэтому, мой принц, позволь проводить к тебе сестру, а самому продолжить начатое обучение Айканаро правильно падать на лопатки, не получая при этом некрасивые синяки. — Позволяю, — очень удивлённо сказал сын Нолофинвэ. — Нет, брат, подожди! — вскочила с места Ириссэ. — С Артанис я поговорю сама. Помешкав мгновение, Турукано согласно кивнул. *** С превосходством взглянув на Воронвэ, мысленно припомнив эльфу родню — добытчиков руды и минералов, но не мастеров огранки и обработки, и тем более не имеющих никакого отношения к поэзии, Умник собрал записи и пошёл к себе в шатёр. Страсть в сердце утихла, осталась невыносимая, сжигающая душу изнутри тоска о потерянной любви. Летописец чувствовал — успех воссияет на его пути, принц Турукано благоволит ученику великого Квеннара, но купаться в лучах славы одному… Остановившись у шатра, Умник не вошёл внутрь, а развернулся и направился к берегу моря, как вдруг его окликнула принцесса Иттариэль. — Кельсамо! — зазвенел серебряным колокольчиком голос. — Постой! Подбежав к почтительно склонившемуся летописцу, дочь Турукано тронула его за плечо. — Не слушай их, — твёрдо заявила эльфийка, — и нас тоже. Твои тексты прекрасны! И те, что просто излагают события истории, и стихи, и… Легенды! Создатель Эру! Это потрясающе! Расскажи ещё что-нибудь, пожалуйста! Прости, если обидела! Хочешь… Хочешь подарю перстень? Тонкие прохладные пальцы схватили руку летописца, в ладони сверкнул таинственно и немного пугающе крупный раухтопаз в обрамлении чернённого серебра. Увидев редкий камень, Умник даже забыл о смущении. — Кольцо очень красивое! — восторженно произнесла принцесса. — Но ты не бойся, бери, мне оно не подходит. Не то, чтобы не нравится… Просто… Мрачное. А я люблю свет. Мне этот перстень подарила Ириссэ, а я дарю тебе. Потому что легенды стóят гораздо дороже любых сокровищ. Особенно, если история про любовь. Ученик Квеннара смущённо улыбнулся. — Однажды, — заговорил книжник, — юный Нолдо, одинокий и всеми непонятый, чувствующий себя чужим даже с роднёй, увидел прекрасную деву. С этого момента он старался быть поблизости от обожаемой и страстно желанной красавицы, но… Она полюбила другого. Я теперь не знаю, как твои дела… Нас с тобою случай свёл в бескрайних льдах. Может, это кажется, но, всё же, На других совсем ты не похожа, Смотришь сквозь меня — тебя, конечно, где-то ждут. Сожалею, что к тебе не подошёл, О погоде разговор я не завёл. Волосы, как Солнце, золотые, И глаза сияют голубые, Что погожим днём, казалось, будто дождь пошёл, Волосы, как солнце, золотые, И глаза сияют голубые, Растворился в небе платья синий шёлк. Но… Умник оборвал строфу и посмотрел на восхищённую принцессу. — И с кем же останется дева? — спросила Иттариэль, смущаясь. Разумеется, юная эльфийка подумала, что история про неё. — Не знаю, — вздохнул ученик Квеннара, — могу лишь сказать, что одинокий и непонятый Нолдо никогда не отступит, пытаясь добиться своей любви. — Спасибо! — захлопала в ладоши Иттариэль. — Моя благодарность безбрежна, словно небосклон! Буду с нетерпением и трепетом ждать новых историй! Проводив взглядом принцессу, Умник всё-таки зашёл в шатёр. — Мы с тобой расстались, Эльдалотэ, — прошептал Нолдо окончание стихотворения, — но, не помня обо мне, Ты ко мне приходишь, Эльдалотэ, Пусть пока что лишь во сне. «Я не забуду тебя, — подумал летописец, — никогда не забуду. И ты не забудешь. Я всё для этого сделаю!» *** — Сияешь великолепием, сестра! — картинно восхитилась Ириссэ, стискивая Артанис в объятиях. — Как ты похорошела, отогревшись в лучах Анар! Но и осторожность твоя заметна — кожа осталась белоснежной. Не гуляешь в полдень? Дочь Арафинвэ сдержанно улыбнулась, позволяя себя тискать, но не отвечая взаимностью. — Ладно, я всё поняла, — посерьёзнела Ириссэ, — нолдоран прислал к вам гонца с требованием вассальной присяги? — Нолдоран? — осторожно переспросила Артанис. — Именно, — кивнула дочь Нолофинвэ. — Нолдоран. Пойдём, дорогая сестра. Сегодня чудесная погода! Посидим на траве, выпьем вина из синих ягод, обсудим последние новости. Ты же сама прекрасно знаешь, что мужчины ничего не смыслят в мире, всё делают неправильно, и способны испортить и разрушить даже то, что, казалось бы, прочно и монолитно. Не то, что мы, женщины. Едва заметно кивнув, Артанис пошла вслед за кузиной, сделавшей знак слугам подготовить для леди полянку. — Твой Айканаро — находка! — рассмеялась вдруг Ириссэ. — Все мужчины сейчас будут заняты наблюдением за поединком, а потом и сами присоединятся к веселью. Поэтому нам никто не помешает. Приобняв сестру за плечо, дочь Нолофинвэ вздохнула. — Знаешь, — сказала она печально, — чтобы всё понять, нужно увидеться с Нельо. Если он ещё в лагере нолдорана, поговори с ним. И, знаешь… — Ириссэ поджала губы, хмыкнула. — Его пушистые ресницы совсем не изменились. Я их опять считала, как в детстве. Артанис почувствовала пробежавший по спине холодок. — А ещё, — голос Ириссэ дрогнул, — передай Финьо, что я по-прежнему надеюсь на его благоразумие. — Я буду очень признательна, — сухо сказала Артанис, — если ты пояснишь. Эльфийки сели на расстеленный поверх густой шелковистой травы синий бархат с пышными кистями из скрученных серебряных нитей, взяли бокалы и пригубили терпкое, непривычного вкуса, вино. — А что тут пояснять? — спросила Ириссэ. — Чем, как ты полагаешь, отличается предательство от прозрения? — Послевкусием, — не задумываясь, ответила Артанис. — Шлейфом аромата. После дождя может сиять радуга, или образоваться грязь под ногами. В этом и различие. — Поговори с Нельо, — повторила дочь Нолофинвэ. — Хорошо, — равнодушно согласилась Нэрвен. — Но ты, похоже, неправильно меня поняла. Я еду к дяде Нолофинвэ, чтобы отказать ему в присяге. — Крайне любопытно, — заинтересовалась сестра Турукано. — На каком же основании? — Род Финдарато Инголдо, — медленно произнесла дочь Арафинвэ, — не Нолдор. Мы Тэлери, близкая родня Ольвэ Альквалондского. Мы не обязаны подчиняться нолдорану, и подобные требования со стороны сына короля Финвэ просто смешны. — Браво, сестра! — Ириссэ отставила опустевший бокал и захлопала в ладоши. — Браво! Теперь я уверена, мы найдём множество общих тем для чисто женского разговора. Не о политике. Артанис сдержанно кивнула и подняла бокал, давая понять слугам, что пора налить леди вина. — За понимание, — произнесла тост дочь Арафинвэ, — между разными народами. — И за радугу после дождя, — подмигнула Ириссэ. — А грязь оставим тем, кто её заслуживает. *** Шнуровку затягивали очень осторожно, снадобья и мази практически лишили способности чувствовать тело, однако Нельяфинвэ всё равно ощущал, как позвонки, фиксируемые плотной тканью с жёсткими деревянными вставками, щёлкают, принимая более правильное положение. Плечи по-прежнему оставались на разной высоте, правая лопатка выпирала уродливым выростом на спине, но корсет стягивал тело, заставляя его вернуться в нормальное состояние. Конечно, увы, не сразу. Когда на шее закрепили жёсткий воротник, и подбородок лёг на обшитый мягкой тканью слегка изогнутый край, Феаноринг понял, что ему стало намного лучше. Обретшее опору тело радовалось возможности двигаться, не боясь вышибающих слёзы приступов боли. Согнутую в локте правую руку, на которой уже было совсем мало бинтов, примотали к торсу, осталось лишь одеться и попробовать сесть в специально сделанное кресло, чтобы впервые после плена увидеть небо над головой. С горечью думая, что шнуровки теперь завязывать не сможет, сын Феанаро твёрдо решил сделать всё, чтобы научиться справляться с лентами и верёвками одной рукой, а пока придётся использовать на одежде только застёжки-ремешки. Мысль о вечной несамостоятельности вызывала стойкое отвращение, в сердце вскипела злость. — Дай мне костыль! — практически без хрипа, сказал ближайшему знахарю Нельяфинвэ. — Я встану сам. Никто не стал спорить, напротив, бросились помогать, поддерживая под левый локоть. Очень осторожно поднявшись на ноги, Феаноринг, тяжело опираясь на шлифованный деревянный костыль, замер, чувствуя, как нарастает боль в бедренном суставе, как дрожат ослабшие мышцы, и начинает кружиться голова. Бросив испепеляющий взгляд на кресло с колёсами, Нельяфинвэ твёрдо решил, что никогда, ни под каким предлогом в него не сядет. — Я пойду на улицу своими ногами, — дрожащим, с металлическим скрежетом голосом произнёс Нолдо. — А вы не дайте мне упасть. Но не более! Знахари согласно кивнули. *** Полог шатра медленно отодвинулся, и, делая осторожные, короткие шаги, лорд Маэдрос переступил порог и поднял полные боли и ненависти глаза к взлетающему в зенит дневному светилу. Золотому на лазурно-синем. Нолдор видели сына Феанаро и многие приветствовали его, искренне и тепло. Те же, кто таил злобу, промолчали, отворачиваясь, но Маэдрос не обращал внимания ни на благоволящих ему, ни на потенциальных врагов. Нолдо смотрел вверх, замечая каждое малейшее изменение контуров белых и серых облаков, каждый взмах крыльев птиц, и каждый оттенок синего и голубого на сияющем небосклоне. Прилетевший с востока тёплый ветер растрепал отрастающие огненно-пепельные волосы, подтолкнул вперёд. И лорд Маэдрос сделал ещё один осторожный шаг.