Свет проклятых звёзд

Письма с громким стуком оказались придавлены к столу раскрытой ладонью. — Да, — глухо произнёс Алмарил, не поднимая глаз на знахарей и воинов, присланных отцом, — надо ехать сейчас, пока зима не началась в Таргелионе. Нет смысла задерживаться. «Нет смысла откладывать, — мысленно поправил себя принц, переводя взгляд на опостылевшую ненавистную кровать, потом — на выход из шатра. — Ожидание хуже всего». — Мне понадобится много снадобий, — мрачнее прежнего проговорил сын таргелионского нолдорана, подняв глаза на лекаря. — Или я сделаю так, что страдать вы будете вместе со мной. — Алмарил тяжело вздохнул. — Про Ривиан всё правда? — Я слышал это от её братьев, — скорбно изображая сочувствие, кивнул верный принца. — Она действительно стала женой какого-то местного вояки. На короткий миг повисло молчание. — Ну давайте, хвалите своего владыку, — выпрямился на стуле Алмарил, болезненно щурясь, словно после сна, — меня. Не нолдорана. — Ты сделал поистине благое дело, — наперебой произнесли верные, и на этот раз в их словах не ощущалось насмешки. — Подданные Таргелиона свободны, благодаря тебе. — Лорд Маэдрос оказался не таким страшным, как все думали? — хмыкнул со злым торжеством принц. — Думали, моё требование отпустить преступников домой не удовлетворят? Ард-галенский полководец слишком легко пошёл на уступки, и это вас удивляет? Да, Алмарил ждал похвалы, задавая вопросы не для анализа ситуации. Юному эльфу было абсолютно наплевать, почему удалось договориться с САМИМ Маэдросом, чтобы кучку таргелионских преступников отпустили восвояси с условием неповторения злодеяний. Лояльность лорда воспринялась как должное. На душе сына нолдорана было настолько гадко от собственной слабости, перенесённой боли, жажды отмщения проклятому червяку и целой мелькающей вереницы чувств к предательнице Ривиан, что казалось, будто лишь безусловное обожание подданных способно хоть как-то облегчить состояние. — Я великий правитель и лидер своего народа! — напряжённо заявил сын нолдорана. — А теперь приведите ко мне неблагодарную подданную. Мне надо с ней поговорить. Выпив снадобье, стараясь не увлечься и не принять слишком много, чтобы не захотелось спать, Алмарил сдавил постепенно набирающими силу пальцами бедро. Сейчас, ещё немного, и плоть начнёт неметь. И будет хорошо. Надо немного подождать. «Она стала женой тёмного эльфа», — как сейчас прозвучал в памяти голос верного, но на этот раз глаза остались сухими. Боль в бедре показалась приятной и целительной для сердца и оскорблённой гордости. Смакуя мучительные ощущения, погружаясь в них полностью и растворяясь без остатка, Алмарил посмотрел вслед опускающимся пологам шатра и, не замечая оставшихся рядом собратьев и лекарей, неслышно выдохнул: — Ты заплатишь мне за пролитые слёзы. *** За окном невысокой постройки, находившейся за одной из уцелевших стен, примыкавшей к дозорной башне, шёл снег. Крупные рыхлые хлопья летели то медленнее, то быстрее, меняя направление, поднимаясь к небу и обрушиваясь на израненную землю осадного лагеря. — Ты так и не ответила мне. Сулион начинал разговор снова и снова, по-разному задавая один и тот же вопрос, но Ривиан не знала, что сказать. В комнате было уже совсем холодно: огонь в печи догорал, согревали лишь одеяла и тепло тела любимого. Эльфийка знала — нужно лишь дать знак лаской или поцелуем, и супруг подарит долгие мгновения счастья, после которых не получится думать о плохом, но Ривиан сейчас совершенно не хотела близости. Встав, чтобы подбросить угля, Сулион неестественно сосредоточенно смотрел только на кочергу, угасающий огонь, сажу и дверцу очага. Каждое движение было напряжённым и скованным, точёное сильное тело, обычно ловкое и гибкое, стало неуклюжим, словно у подвыпившего гнома, старающегося казаться трезвым. Ривиан смотрела на мужа, и сердце болезненно щемило. Очень хотелось излить всё, что жгло душу, рассказать о страхах и домыслах, даже самых нелепых и невозможных, но уста смыкало понимание: от жалоб будет только хуже. «Если я скажу, что свобода, которую щедро подарил своим подданным принц Алмарил, это не благо, но ловушка для меня, — думала Ривиан, — Сулион попытается меня защитить, и подвергнет себя опасности. Лучше молчать». — Ты хочешь вернуться домой? — перефразировал вопрос Авар, и эльфийке захотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда, чтобы не отвечать. — Мы всё равно вместе навсегда, — обернулся Сулион, смотря с фальшивым весельем, — и твоё отсутствие рядом будет разжигать в моём сердце пламя борьбы со злом. Я буду ещё сильнее хотеть закончить войну как можно скорее, буду сражаться ещё яростнее. А после победы я вернусь с поля боя, и мы больше никогда не разлучимся. — Спасибо, — Ривиан закрыла глаза, но сдержать слёзы не получилось. Совершенно не представляя, что делать, таргелионская подданная чувствовала, что, как бы ни поступила, ничего хорошего не выйдет. В дверь громко постучали и тут же бесцеремонно открыли. На пороге стояли слишком хорошо знакомые Ривиан эльфы в чёрно-алом со звёздами, и, повинуясь их воле, помилованная преступница начала собираться на встречу со своим владыкой, которого теперь невозможно было считать другом и соратником, как раньше. *** — Ты изменилась, — вместо приветствий и всего остального, что могло быть сказано, произнёс Алмарил, сидя в кресле с множеством подушек, укрыв ноги тёплым одеялом. — Я теперь жена, — Ривиан замерла у входа, боясь находиться наедине с тем, кто раньше казался привлекательным и желанным. — Ты сделала это специально, чтобы спрятаться от меня, а не из-за любви, и я презираю тебя за это. Ты ничтожество. Жалкая орчиха в теле эльфийки. «Она прекрасна, — думал принц, внимательно рассматривая чужую любимую. — Ей к лицу супружество, она стала сочным плодом, вызревшим среди беспорядочной кисти перепутанных лепестков. Она была милой в своей едкой дерзости, а теперь по-настоящему красива». — Зачем я здесь? — дрогнувшим голосом спросила Ривиан. — Ты забыла добавить «мой принц». — Мой принц. «Такая покорная! — усмехнулся про себя Алмарил. — Боится! Даже интересно, понимает ли, чего именно страшится, или просто перепугалась настолько сильно, что растеряла гордость? Прекрасная жалкая женщина!» — Могу ли я знать, зачем я здесь, мой принц? Сын таргелионского нолдорана посмотрел эльфийке в глаза. Иронизирует? Хорошо, если так. Не хочется думать, что она стала настолько ничтожной. С другой стороны, это именно то, что хотел увидеть проигравший соперник. — Нет. — Могу я уйти? — Нет. Ривиан решила ничего не делать и не говорить больше. Застыв безучастной скульптурой, эльфийка просто ждала, когда это непонятно что закончится. Совершенно не представляя, что происходит, чувствуя себя абсолютно беспомощной, та, что называла себя орочьей королевой, незаметно следила за каждым малейшим движением Алмарила, надеясь понять, как улучшить кажущееся безнадёжным положение. Нолдорский принц посмотрел прямо, всё ещё щурясь, словно после сна, но взгляд был ясным. Ривиан чувствовала: в сердце бывшего друга борются свет и тьма. «Интересно, почему она выбрала того паренька? — чувствуя, что пора поменять положение ног, Алмарил осторожно двинулся, сел удобнее, чтобы конечности не затекали. — Это был самый простой путь? Самая лёгкая добыча? Интересно даже, когда этот несчастный перестанет быть комфортным, кто пострадает следующим?» — Ты поедешь в Таргелион, — заговорил сын нолдорана, соединив пальцы в замок и прижав к губам. — Не ври, что будешь скучать без мужа — я не поверю тебе. Пожалей глупца: скажи ему, что уезжаешь на время. Я вернусь сюда с войском, когда закончится зима, и ты сможешь приехать тоже. Думаю, должна понимать, что твоему дурачку опасно ехать в Таргелион после всего, что он сделал. — Да, — напряжённо поклонилась Ривиан, — конечно, мой принц. «Тварь, — подумал Алмарил, вдруг поняв, прочувствовав то, о чём говорил отец, рассказывая о проклятии. Боль и злоба, измотав, вдруг стали доставлять наслаждение. Смакуя ненавистные ранее ощущения, понимая, что его, слабого и больного эльфа, всё равно боятся и бессильно презирают, не желая принять его власть и смириться с ней, Нолдо растянул губы в неприятной улыбке. — Прикидываешься покорной рабой, желая раздавить, поработить, уничтожить меня, заставить ползать на коленях! Это всё зависть низкородных к высокородным! Вам никогда не стать такими, как мы, и вы ненавидите нас за это! Ты забыла только одно, лживая гордячка! Я — проклятие этого мира». — Иди. На рассвете мы выезжаем. Лучше приди заранее, орчиха. От радости окончания этого непонятного свидания, запоздало думая, что, возможно, надо было не бояться, а вести себя по-дружески, по-женски ласково, проявить заботу и сочувствие, ведь видно же, что Алмарил всё ещё слаб и страдает от травм, Ривиан, забыв вежливо попрощаться и поклониться, ринулась прочь из шатра, не поднимая глаз на стражу. Нет-нет-нет! Не смотреть на них! Совсем неважно, о чём они думают! Главное, сказать Сулиону, что всё будет хорошо. *** Множество глаз провожали уезжающих с Ард-Гален таргелионских эльфов, особенный интерес вызывали подданные нолдорана Карантира у белегостских Кхазад, оставшихся в осадном лагере и, не унывая, продолжавших строительство. Когда же последние всадники скрылись в начинающейся с новой силой метели, на равнине жизнь потекла по-прежнему, словно ничего в мире не происходило и не менялось. *** — Было так, — начал напевать Линдиро, когда воинам и строителям снова пришлось прервать работу и укрыться от снегопада, — я любил и страдал. Было так — я о ней лишь мечтал. Я её видел часто во сне Ввысь летящей на белом коне. Что мне была вся мудрость скучных книг, Когда к следам её губами мог припасть я? Что с нами было, королева грёз моих? Что с нами стало, моё призрачное счастье? — Сейчас тебя некому перебить, чтобы начать свою тему, — улыбнулся вернувшийся из караула Нолдо, делавший вид, будто совсем не устал и не замёрз. — Астальдо уехал. — Я прерву, — печально отозвался из угла комнаты Сулион, — потому что не хочу слушать песни о любви. Ни о счастливой, ни о несчастной. Авар понимал, что не единственный здесь, столкнувшийся с разлукой, и его ситуация далеко не самая печальная, поэтому не говорил о своих чувствах, но после выпитого вина и прозвучавших слов не сдержался. — Астальдо пел бы о борьбе, — с улыбкой продолжил говорить караульный, садясь ближе к огню и растирая руки. — И все мы отозвались бы и голосами и сердцами. Финдекано — тот воин, рядом с которым веришь, что всё возможно, что победа близка, и враг слабее, чем кажется. — И рядом с Маэдросом так же, — согласился Синда, притащивший огромный мешок с шерстяными одеялами. — Когда он ведёт в бой, не страшно никакое орочье полчище. Во главе с Феанарионом войско, словно заточенный клинок, врезается в незащищённое тело врага, рассекая его и уничтожая в нём жизнь. — Да, Маэдрос — это острие меча, — согласился Линдиро, ложась на расстеленные шкуры и закрывая глаза. — Раньше этот клинок держал Феанаро, а теперь — оставшаяся после него клятва и жажда справедливости. — Мы все хотим закончить войну, — кивнул из угла Сулион, — хотим, чтобы не было этого проклятого Моргота! Если бы не он, мы жили бы мирно и счастливо! — Мы тоже многое можем решить и изменить, — не согласился согревшийся караульный. — Только не всегда хотим. Мне нравится думать, что если не будет Моргота, в Арде воцарится мир, но мне есть, что вспомнить о Валиноре без Моргота, и мир там был не у всех. — Потому что мы боролись с последствиями его злодеяний, — отозвался сын Асталиона. — Мечтаешь вернуться? — хмыкнул Нолдо у печи, проверяя готовность еды. — Помню твою песню про возвращение с войны. Но куда ты хочешь пойти с поля боя, замаранный несмываемой кровью? Линдиро не ответил, и никто не продолжил разговор — каждый хотел победы и безусловного счастья после неё. Думать о том, что это, вероятно, несбыточно, не хотелось. — Я мечтаю вернуться с войны, — запел вдруг светловолосый эльф, до этого молча возившийся с инструментами, — на которой родился и рос, На руинах павшей страны, Под дождями из слёз. Но не предан огню тиран, Объявивший войну стране, И не видно конца и края этой войне. Я пророчить не берусь, Но точно знаю, что вернусь, Пусть даже через сто веков В страну не дураков, А гениев. И поверженный в бою, Я воскресну и спою Во имя возрождения страны, Вернувшейся с войны. *** Метели и ветра остались далеко позади, дни пути смешались в один бесконечный. Алмарил не показывался из кареты, никак не напоминал о себе, и Ривиан начала верить в лучшее. Братья, общавшиеся с охраной принца, выяснили, что сын нолдорана приказал отпустить их домой, высадив у ближайшей к родному поселению дороги, но самой эльфийки это не касалось: воины говорили, будто Алмарил берёт её с собой, потому что бывшая преступница решила весной вернуться в осадный лагерь, значит, должна быть с остальной армией. Такое объяснение звучало логично и не вызывало вопросов, однако Ривиан всё равно было страшно и, прощаясь с братьями, эльфийка чуть не разрыдалась. *** На привал остановились в до боли знакомом месте. Холодный влажный ветер ворошил опавшие сухие листья, гоняя их вдоль берегов полноводного ручья, тяжёлые тучи неслись по небу, в разрывах между ними вспыхивали блёклые белёсые лучи Анора. Окружённая верными принца, Ривиан чувствовала себя заложницей. Сидя у костра, который, словно алое знамя, трепал мечущийся по редколесью ветер, эльфийка думала о том, чем будет заниматься в таргелионской столице, понимая, что вряд ли стоит рассчитывать на жизнь во дворце. Взгляд застыл на пламени, танцующем на поленьях. Алые и золотые языки ласково уничтожали беззащитное дерево, костёр то взвивался в небо, то прибивался к земле порывами ветра, и, зачарованно любуясь игрой света и тени, Ривиан подумала, что единственное приятное событие предстоящей поездки — это будущая встреча с Карналмарилом, который гораздо добрее брата. Младший сын нолдорана совсем другой, он только пытается казаться злым и страшным. И получается это у него очень фальшиво! — Сколько было свидетелей твоей свадьбы? — неожиданно прозвучал голос Алмарила, осторожно идущего от кареты к костру. — Я… не помню, — содрогнулась всем телом эльфийка. — Двое? Трое? Четверо? Дюжина? «Какая ему разница?!» — ужаснулась Ривиан, холодея от накатывающего страха. — Трое… — Я хочу посмотреть, что происходит на северном тракте, — дав знак верным следовать за ним, сказал принц. — Идём, орочья королева. Эльфийка встала, чувствуя, как отнимаются ноги. Алмарил был вооружён, как обычно, только без доспехов, надев на плотную куртку лишь лёгкую кольчугу, набросив на плечи меховую накидку. За ним последовали три воина, и это настораживало ещё больше, хотелось убежать прочь. Только как? Ручей обмелел, свернул в овраг и исчез среди глины, началась заброшенная вырубка. — Помнишь, здесь была одна из наших стоянок, — печально посмотрел вокруг таргелионский принц, — а там за кустарником — засели химрингские. Дальше на восток мы подвешивали тушу, но сейчас, похоже, нет смысла туда идти. Гномов здесь давно не было. Либо они прекратили стройку окончательно, либо на зиму. Вспомнив о разговоре в осадном лагере, Ривиан сделала решительный шаг вперёд и коснулась плеча Алмарила. — Тебе тяжело идти? — максимально искренне и участливо спросила она, давая понять, что готова помочь. — Нога всё ещё сильно болит, поэтому не хочешь продвигаться сквозь лес дальше? Взгляд Алмарила устремился на бывшую соратницу, и эльфийка ощутила головокружение: в светло-серых глазах Нолдо не было совершенно ничего из виденного ранее. Совершенно ничего. — Понимаю, жалкое ничтожество, тебя это не тронет, но всё-таки скажу, — произнёс принц, давая знак верным быть настороже, — ты должна помнить, что у тебя есть семья, бóльшая часть которой — мои подданные. Ривиан громко ахнула, лицо некрасиво сморщилось, из глаз покатились слёзы. — Не надо, — прошептала эльфийка, — пожалуйста. Воины принца подошли ближе. — Я хочу, чтобы всё закончилось там же, где и началось, — очень спокойно проговорил Алмарил. — С того, с чего началось. — Что ты хочешь сделать со мной? — плача, выкрикнула Ривиан. — Прошу, не надо! Я могу быть полезной для тебя, как раньше! — Как раньше — не нужно. А оркам — орочья смерть. — Нет! — Да. Помилованная преступница сорвалась с места, но тут же оказалась схвачена за руки двумя таргелионскими воинами. Третий осторожно опустил почти до земли толстую ветвь ясеня, достал из заплечной сумки длинную верёвку. — А теперь доделай начатое, грязная орчиха! — лицо принца побелело, потом побагровело, глаза вспыхнули чудовищным огнём. — Завязывай петлю! И на дерево! Ноги эльфийки подкосились, рыдания стали громче. — Поверь, если не сделаешь это сама, будет хуже! Я сотворю всё то, что собирался сделать с трупом, с тобой живой! Меч с режущим слух лязгом покинул ножны, бледно блеснул в угасающем дневном свете, устремился к животу бывшей соратницы, раздвигая слои плотной одежды. — Я выпущу твои кишки и подожгу их! — заорал Алмарил, срывая голос. — Это не быстрая и не лёгкая смерть, будь ты проклята, ничтожная тварь! — Сам будь проклят! — крикнула Ривиан, трясущимися руками взяв верёвку, но не в силах с ней справиться. Принц расхохотался. — Ты так и не поняла, — смахивая вдруг покатившиеся слёзы, покачал головой сын нолдорана, — я и есть проклятье. И твоё тоже. Завязала? Не до конца веря, что всё происходит на самом деле, и что бывший друг, бывший воздыхатель, способен на те зверства, о которых говорил, Ривиан, стараясь подчиняться и хоть немного сдержать рыдания, завязала петлю. — Теперь — вокруг ветки. Видя, как дрожащая воющая эльфийка пытается закрепить удавку на ясене, Алмарил вдруг подумал, что верные могут осудить его за подобное, но с другой стороны… — Ты оскорбила меня, предала своего владыку, подставила нолдорана и опозорила честь короны, провалив свою миссию, — произнёс словно чей-то чужой голос, сказанные слова моментально забылись, принц ощутил, как немеет держащая меч рука. — Почему я?! — отчаянно выкрикнула Ривиан. — Лезь в петлю! Иначе выпотрошу живьём! — заорал уже своим узнаваемым голосом Алмарил, ощущая прилив сил. Тонкие бледные руки, дрожа, продели голову в верёвку. Светлые волосы растрепались, прилипли к мокрому от слёз покрасневшему пятнами лицу — уродливому сейчас, но такому красивому раньше! — Затяни! Язык вдруг занемел, и последнее слово оказалось невнятным, но произнести чётче не получалось. Принцу казалось, будто удавка завязалась на его собственной шее, а не у бывшей соратницы. Эльфийка подчинилась, воин, державший ветку, отпустил руки. Ясень с рваным сдавленным вдохом выпрямился, не опавшая до конца крона задрожала, сухие листья посыпались мимо отчаянно забившегося тела, всё ещё пытавшегося жить и дышать, хватавшегося сведёнными судорогой пальцами за верёвку на шее и выше, чтобы спасти себя. Грудь с отчаянным сипом вздымалась, ноги дёргались так, что слетела обувь. Выпученные мечущиеся глаза полопались, покраснели, но вдруг затуманились, застыли, руки бессильно повисли. Сам не зная отчего закричав, Алмарил бросился к телу, словно хотел обнять, но в последний миг отстранился и одним взмахом рассёк мёртвую плоть вместе с одеждой. Невидящими глазами посмотрев на выпадающие внутренности, эльф зажмурился и далеко не сразу смог попасть клинком в ножны. — Орчихе, — давясь слезами и едва не падая на высохший мох, прошептал принц, — орочья смерть.