Свет проклятых звёзд

Дни стояли тёплые и солнечные, в садах созревали первые урожаи, отголоски войны не долетали давно, и земли Амбаруссар жили спокойно. На городской площади с весны обосновались ногродские торговцы: одни уезжали, другие занимали их шатры, потом возвращались первые, вторые отправлялись за товаром. — Я только что говорила с одним бородачом, — подбежала к матери-королеве юная дочь, играя объёмным подолом серебристого, под цвет волос, платья, — он сказал странную вещь: неужели правда, что хитлумские товары всё-таки будут продаваться в наших владениях, потому что это необходимо для войны на севере? — Возможно, Геллин, — пожала плечами Галенлиндэ, смотря с ажурного балкона на большой фонтан в форме лилии, — но я против, и уже говорила, почему: товары узурпатора худшего качества, чем остальные, их всегда оценивают ниже всех, а наугрим, покупая дёшево, продают потом по обычной цене. — Но ведь по качеству должно быть видно… Королева сделала знак дочери замолчать, не желая снова обсуждать, кто и каким образом определяет стоимость изделий, продуктов и ресурсов, и почему почти всегда товары из Хитлума покупаются неофициально. А главное, не хотелось объяснять, чем недоволен верховный нолдоран, которого в землях Амбаруссар не признают королём, и почему очередные торговые споры заставляют Галенлиндэ волноваться за старшего сына. Карньо часто присылает письма, утверждая, что всё в порядке, но так ли это на самом деле? Весточка, прилетевшая сегодня, тоже на первый взгляд была добрая, однако сердце матери тревожилось всё сильнее. Геллин откинула за спину волосы и, дав знак служанкам следовать за своей госпожой, снова поспешила на площадь, где неожиданно громко и красиво зазвучала музыка. Принцесса не сразу увидела, что две девы-менестрели, одетые в мужскую одежду, по очереди играют на маленькой серебряной арфе-лебеде, и рождавшаяся музыка была поистине волшебной. — Как странно… — пела девушка с красными волосами, печально склонив голову, — я покинут роднёй, что меня опекали, но так неизвестны мне были. Как странно… Моё детство прошло среди них, но я их не любил, и меня никогда не любили. Как странно! Не знаю, за что неожиданно изгнан, жестоко отвергнут. Как странно! Для них я ничто, и в действительность эту придется поверить. Как страшно! Тьма кругом и внутри, словно нечисть, крылатая ночь вырастает из бездны! Как страшно! Куда мне идти? Все дороги отсюда, сквозь бурю идут в неизвестность. Как страшно! Впереди ничего, как мне выжить в огромном и сумрачном мире? Как страшно… Вокруг никого. Неприступные скалы и холод меня окружили. Как странно… Это худший из снов, и ему суждено было сбыться. Как странно! Расставание без слов, так прощаются тени у берега с пирса. Как страшно! Я остался один между морем и белой безмолвной пустыней. Как страшно! Что же там впереди, я немею от страха, и кровь в моих жилах от холода стынет. Вторая дева, черноволосая, с заплетёнными косами, деловито и снисходительно оперлась на плечо печальной певицы и, усмехаясь, стала исполнять свою партию: — Кто виноват, что ты устал, Что не нашёл, чего так ждал, Всё потерял, что так искал, Поднялся в небо и упал? И чья вина, что день за днём Уходит жизнь чужим путём, И одиноким стал твой дом, И пусто за твоим окном? Кто виноват, скажи-ка, брат: Один женат, другой богат, Один смешон, другой влюблён, Один дурак, другой твой враг? И чья вина, что там и тут Друг друга ждут и тем живут, Но скучен день, и ночь близка, Забыты тёплые места? Кто виноват, и в чём секрет, Что горя нет, и счастья нет, Без поражений нет побед, И равен счёт удач и бед. И чья вина, что ты один, И жизнь одна, и так длинна, И так скучна, а ты всё ждёшь, Что ты когда-нибудь умрёшь? И меркнет свет, и молкнут звуки, И новой муки ищут руки, И если боль твоя стихает, Значит будет новая беда. Геллин радостно хлопала менестрелям, не понимая, что имели в виду переодетые мужчинами девы, однако выступление показалось принцессе забавным. Дочь короля немного обижалась на родителей, что те совершенно не посвящали её в дела, готовя только к будущему замужеству, однако папа обычно был более расположен к разговорам, поэтому Геллин решила оставить свои вопросы до его возвращения с охоты. *** Закрыв двери в покои, Карнифинвэ попытался глубже дышать, чтобы не выругаться вслух — передадут ведь узурпатору каждое слово! Да, Нолофинвэ и сам понимает, как к нему относится «обездоленный» Первый Дом, но знать, что нервы гостя сдают, а значит, победа над посланником одержана, он не должен. Решив воспользоваться лучшим, что было во дворце — ванной, принц распорядился всё подготовить, а сам подошёл к окну и посмотрел на площадь, откуда только что спешил уйти: к прославлявшему узурпатора народу ещё предстояло привыкнуть, и эта задача была поистине непосильной. — К тебе важный посетитель, господин, — поклонился дворцовый слуга, давая понять, что отказать в приёме нельзя. — Лорд Вильварин. — Кто? — недоумённо переспросил Карнифинвэ, но тут же догадался сам. — А, менестрель Аклариквет. Пусть заходит. Стало любопытно. Принц был наслышан, будто именно певцу по имени Мотылёк узурпатор обязан своим авторитетом, сам успел убедиться, что это не пустые слова, и теперь тот самый эльф пришёл поговорить наедине. Намечается поединок вооружённых идеями и принципами противников? Что ж… Начнём. — Приветствую, господин Карнифинвэ из рода Феанаро, — скромно поклонился музыкант, невысокий, худой, незаметный и не запоминающийся, явившийся без инструмента. — Это частный визит, я не по просьбе владыки пришёл. Прошу прощения, если помешал или доставил неудобства. Я не отниму много времени. — Это замечательно, — сухо сказал принц, снова демонстративно отвернувшись к окну, поймав себя на том, что невольно скопировал поведение дяди Маэдроса, однако совсем по иной причине. Или не по иной? Неужели ему тоже глубоко противны все, кто находится рядом?! Неожиданная мысль заставила похолодеть, стало обидно за себя, не сделавшего родичу ничего дурного, а в сердце ощутилась боль сострадания — как же тяжело, должно быть, живётся тому, кто всех вокруг презирает! Нет, причина не в презрении. Дядя просто всегда ждёт нападения врага. Да. — Когда приехал принц Финдекано, герой Астальдо, великий воин, самый доблестный и храбрый, — речетативом произнёс Аклариквет, — мне пришлось вывезти из города весь свой театр, и тогда мои племянницы всё бросили и уехали на юг. С тех пор от них не было вестей, во владениях верховного нолдорана их никто не видел. Я знаю, что обо мне думают в народе сыновей Феанаро, но сейчас я прошу не как… лизоблюд лживого короля, а просто как родственник исчезнувших девушек. Напиши, пожалуйста, письма с просьбой найти моих племянниц. Я не верю, что они не дают концертов. Они точно где-то выступают, их несомненно видели многие. Пусть просто сообщат мне, что девочки целы и невредимы. «Не вздумай его жалеть! Не вздумай! Не смей! — начал приказывать своему сердцу Карнифинвэ. — Делай, что должен, но не сочувствуй!» — Да, разумеется, я сделаю всё, что смогу, — медленно проговорил принц, с усилием отворачиваясь от окна. — Только это не так просто. Прямо посмотрев менестрелю в глаза, пытаясь увидеть ложь или неприязнь, сын нолдорана Питьяфинвэ не нашёл ничего, кроме тревоги и опаски, привычной неуверенности и ожидания агрессии со стороны собеседника. «Не жалей его! — снова приказал себе Карнифинвэ. — Это враг!» — Если бы было просто, — печально улыбнулся Аклариквет, — я бы уже получил вести. Может быть, уговорил бы племяшек вернуться. Но ты же знаешь, господин, я могу оплатить любые расходы на поиски. Проблема ведь не в средствах, а в том, что Дом Феанаро не пустит за свои границы верных короля, независимо от их целей. «Не шути! Даже зло! Шутка — путь к дружбе! Не говори, чтобы отплатил тебе песней! Ни хвалебной тебе, ни злой насмешкой над узурпатором!» — Границы тоже не проблема, когда есть такой ценный гость, как я, — сел в кресло рядом с музыкантом Карнифинвэ. — Сложность в другом: менестрелей, в том числе и странствующих, много. Ты ведь не хочешь получать письма от всех подряд? — Поверь, господин, — покачал головой Аклариквет, — моих племянниц ни с кем не спутать. Они исполняют песни, которые поначалу можно не понять, но если догадаться, о чём речь… — Захочется проучить шутниц, — догадался принц. — Что-то нехорошее про Дом Феанаро. — Можно и так сказать, — смутился менестрель. — Им кажется это смешным, они не понимают, что мне совсем невесело бывает от того, что исполняется на сцене или улице. Мне до сих пор стыдно за то, что я по незнанию пел о Феанаро обличительные слова, когда он уже был мёртв. Та песня была нужна не столько господину Нолофинвэ, тогда ещё не ставшему верховным нолдораном, сколько всему народу Нолдор, оставшемуся в Валиноре из-за сожжённых кораблей. «Только не про корабли!» — хотел было привычно повторить слова дяди Тэлуфинвэ принц, однако вдруг подумал, что никогда не слышал доводов тех, о ком среди Нолдор Первого Дома было принято говорить «не оценившие заботу», «ненадёжные союзники», «ослеплённые жаждой власти» и тому подобное. — И какая музыка была столь необходима для народа? — спросил Карнифинвэ, прищурившись. — Честная. Ответ возмутил до глубины души, однако что-то помешало вспылить и выгнать певца за дверь. Карнифинвэ заметил, что Аклариквет странно внимательно смотрит на него, словно пытаясь что-то разглядеть во внешности. Поняв, что принц увидел слишком пристальный взгляд, менестрель смутился и поник. Решив не выяснять, что ещё с ним не так, кроме родства с Феанаро, Карнифинвэ изумлённо поднял брови: — Честной? Прости, музыкант, но я не помню нечестных восхвалений в адрес главы Первого Дома. — Но не было и честного обличения. — Аклариквет приободрился, заговорив о своей музыке. — Нолдор не осознавали, что им это нужно, а когда я запел… Лицо менестреля стало мечтательным, глаза посмотрели слишком выразительно, чтобы не понять — музыкант очень хотел спеть ту самую песню, и вероятный риск уже не пугал: Аклариквет любил своё творчество слишком самозабвенно. Карнифинвэ сдержанно рассмеялся. — Я бы послушал, что это было, — несколько неуверенно произнёс потомок Феанаро. — Думаю, мне тоже не помешает знать, какая музыка жизненно необходима моим собратьям. Только обойдись без магии, будь добр. Аклариквет встал и поклонился, словно со сцены: — Рождён среди волков, Жестокостью своей храним, Ты взошел на трон! Твой род теперь непобедим! Отточенный клинок Сверкает молнией в руке, И непокорных он Заставит дань платить тебе. Вновь содрогнется мир От твоих побед, И твоя звезда Вдаль за горизонт Тебя ведёт! Ты слепой глупец! И твой конец Тебе пророчит небо! Зло слабей добра! Твоя звезда Тебя сотрёт со света! Я построил, ты разрушишь На обугленной земле! Королевство ты построил На чужой беде! В твоих глазах огонь Испепеляет все кругом, Ты не услышишь стон: Повержен враг! Он обречён! Ты превзошёл себя! Твоей рукою правит свет! Но помни об одном: Твоей душе в огне сгореть! Вновь содрогнется мир От твоих побед, И твоя звезда Вдаль за горизонт Тебя ведёт! Ты слепой глупец! И твой конец Тебе пророчит небо! Зло слабей добра! Твоя звезда Тебя сотрёт со света! Я построил, ты разрушишь На обугленной земле. Королевство ты построил На чужой беде! — Я всё понял, — сказал Карнифинвэ, промолчав о том, что по-своему обиженный народ, конечно, был прав, рассуждая таким образом, и то, что Нолофинвэ позволил выпустить пар, распевая на улицах злые песенки, вероятно, помогло сохранить хоть какой-то мир и, конечно, удержать власть Второго Дома над всеми остальными, — теперь хочу отдохнуть перед советом. Пусть скорее подготовят портреты твоих племянниц, чтобы отправить письмами моей родне. До встречи завтра, музыкант-советник. — Просто музыкант, — поклонился Аклариквет. — Спасибо, господин Карнифинвэ из великого славного рода Махтана. Помни и гордись своими предками, особенно, по линии Нерданель. Прости за навязчивость. Будь счастлив. В какой-то момент принцу показалось, что менестрель никогда не уйдёт, но наконец двери за ним закрылись, и сын нолдорана Питьяфинвэ вздохнул свободно. Теперь можно расслабиться в тёплой ароматной воде. Должно же быть в пребывании на вражеской территории хоть что-то хорошее!