Свет проклятых звёзд

— Вдохнови меня. Слова прозвучали из полумрака мастерской, и это не была просьба, приказ или мольба. С изящно очерченных губ, подсвеченных снизу холодным зеленоватым сиянием стоящего на столе фонарика, слетело спокойное, отрешённое высказывание, словно говоривший не вложил в речь совершенно никакого смысла. Собранные в хвост золотые волосы эльфа отливали бронзой. Гельмир не двигался, будто став частью каменных узоров на стене, однако его глаза, сейчас казавшиеся ярко-зелёными, оставались слишком выразительными для скульптуры. — Я не хочу создавать без тебя прекрасное. Эльфийка заулыбалась, на щеках заиграл румянец, заметный даже в бледном свете ламп. Когда-то именно такие слова заставили её влюбиться, вопреки всему, что говорила мама, утверждая, будто Голодрим и их средиземские потомки, даже от смешанных браков, слишком высокомерны и никогда не станут относиться к «серости», как к равной. Дева приводила в пример многочисленные счастливые семьи Невраста, однако родительница ничего слышать не хотела. Дева уже почти поверила, а потом… «Я хочу, чтобы камень преображался под звуки твоего имени». «Твои волосы завораживают, словно дымчатый кварц». «Я буду восхищаться тобой, Солмелиэ, и называть Лайталиэль». Дева неоднократно спрашивала себя: что нашёл в ней этот прекрасный Нолдо, пусть и родившийся в Средиземье, поэтому не пропитанный сиянием Древ Валар, но спрашивать не решалась. Гельмир называл её Вдохновением и Восхищением, а это, скорее всего, означало… «Я смотрю на необработанные глыбы, на первородные скалы и вижу в них дух, который прекрасен, но искажение Арды заточило его в форму, не выражающую суть, скрывающую красоту. Но я-то вижу, насколько прекрасна душа камня, прикасаюсь к нему, применяя свои таланты и навыки, и дух породы обретает крылья, освобождается, оживляет рукотворные изделия, красота которых теперь соответствует внутреннему содержанию». — Не двигайся, Лайталиэль, — Гельмир встал из-за стола и положил ладони на плечи супруги. — Мне нужно стать дымчатым кварцем, который ты отыскал в глубокой тёмной пещере? — Да. И камень всегда неподвижен и безмолвен. — Ты хочешь сделать из меня произведение искусства? — взгляд эльфийки стал игривым. — Конечно, — мастер обошёл вокруг супруги, взял в руки её серо-коричневую косу, заплетённую из множества тонких косичек, украшенных жемчугом. — Я применю свой талант и мастерство, чтобы ты парила. Голос Гельмира звучал таинственно, от него по коже пробегали мурашки. Лайталиэль замерла, стараясь даже дышать незаметно. Фонари светили ровно, без трепета, свойственного огню свечей, воздух оставался неподвижным, как и всегда под землёй, и единственное, что выглядело живым среди будто остановившегося времени, — руки эльфа, осторожно расплетавшего подсвеченные зелёным косы. Глаза Гельмира долго оставались словно остекленевшими, уставившимися куда-то сквозь бесконечную толщу породы, но постепенно взгляд поменялся. — Волосы каждый раз создают неповторимый узор на твоём теле, — прошептал, приблизив губы вплотную к уху супруги, мастер, — они осторожно опускаются на плечи, смело рассыпаются по спине, а, свободно падая на грудь, скатываются в ложбинки, оставляя на выпуклостях ажурную сетку, тончайшую, словно паутинка. Понимаешь, о чём я буду думать, давая задание подмастерьям сплести многослойную стальную сетку для укрепления ворот? Платье упало Лайталиэль под ноги, блеснув в полумраке зелёными волнами шёлка. Волосы легли на обнажённое тело новым неповторимым рисунком, пальцы еле ощутимо провели вокруг шеи, заскользили вниз, обводя каждую, даже едва заметную, выпуклость и впадинку, не упуская ничего, не оставляя без внимания ни малейшего участка кожи. Левая рука крепко обняла чуть выше талии, прижав спину эльфийки к животу супруга, правая — спустилась между ног, начала гладить, надавливая чаще и проникая глубже. — Не двигайся, — прозвучали слова, когда выполнять условие игры стало невыносимо. Лайталиэль умоляюще простонала, и губ коснулись горячие пальцы. Ладонь осторожно повернула её голову, нежный поцелуй приказал оставаться безмолвной. Рука выскользнула из тела, с нажимом двинулась вверх, оглаживая ягодицы, поднялась по спине, перебралась к груди, пальцы поочерёдно сдавили соски, левая ладонь спустилась вниз и продолжила прерванные ласки. Невольно вздрагивая и напрягаясь, Лайталиэль часто задышала, изогнулась, сильнее прижимаясь к Гельмиру. По телу пробежала дрожь, напряжение оглушило и ослепило, заставляя биться в крепких объятиях, словно пойманная птаха. — Камень вновь покорён, — прошептала эльфийка, уронив голову на грудь мужа, когда смогла сделать глубокий вдох. — Как всегда. — Ты вдохновила мастера, — улыбнулся Гельмир, — только совсем не на то, что тот собирался делать. — Он засмеялся, подхватил супругу на руки и в одно мгновение очутился вместе с ней в узковатой для двоих постели у дальней стены мастерской. Лайталиэль казалось — она больше не хочет ласк, но когда под спиной ощутились прохладные мягкие одеяла, а между ног ласково затрепетал язык, эльфийка снова воспылала желанием предаваться любви. Когда тела задвигались в такт, ускоряя темп, изображённая на тонущем в полумраке потолке золотая арка, сквозь которую сияли белые лучи, словно приблизилась, свет залил всю комнату, озарил подземелье, даря ощущение свободы, а потом померк, вновь став нарисованным. — Король Фелагунд не обидится на тебя за такой герб? — спросила Лайталиэль, когда супруг лёг рядом, положив руку ей на живот и уткнувшись носом в плечо. — Арка, которую ты сделал символом своего рода, выглядит так, словно ты хочешь сбежать из подземелья. Гельмир приподнял голову, глаза озорно засияли. — Не обидится, — загадочно улыбнулся мастер. — Владыка сам этого хочет. — Но не может воплотить. — Да, это так. — Эльф приподнялся на локте, рассыпал серо-коричневые волосы супруги по обнажённой округлой груди, залюбовался. — Арка — символ свободы, выхода из тьмы на свет, который недоступен никому из нас, пока враг не повержен. — А когда Моргот падёт, мы покинем Нарготронд? — Не знаю, — опустил глаза Гельмир. — Думаю, ты сама решишь, где жить в мире без войны. — Я? А что насчёт тебя? — Лайталиэль не любила моменты, когда супруг начинал уходить в себя и мрачнел: создавалось впечатление, будто он не верит, что ему суждено увидеть победу над Морготом, но почему-то не боится этого, а полагает… Справедливым? Почему? — Я знаю, — палец опустился на сосок супруги, слегка пощекотал, — что в любое время, какое бы страшное оно ни было, есть место для истинных шедевров. Я знаю, — Гельмир посмотрел в глаза жены, взгляд был ясным, уверенным, — что могу создать нечто поистине великое. Чувствую это. — Он сделал паузу, посмотрел на арку, изображённую на небольшом гобелене. — Ещё в юности я понял, что могу быть лучше всех, кого знаю. Когда Орландир, ученик Валар, показывал мне принципы работы архитектора, я видел, что чувствую всё то, о чём он говорит, чему его обучали долгие годы. Мне просто не хватало опыта и навыков. Но, знаешь, все эти знания… Они не основа настоящего шедевра. Понимаешь, ничто в Арде не приносит пользу абсолютно всем, не нравится каждому, каким бы красивым ни было. Не знаю, как это объяснить, но я не горжусь ни одной своей работой. Лайталиэль захотелось сказать, что некрасиво так откровенно напрашиваться на комплименты, что Гельмир, сын Гуилина, давно взрослый мальчик, муж и отец, и не должен впадать в ребячество, мысли отразились на лице, поэтому мастер наигранно вздохнул, ласково улыбнулся и сразу же перевёл скучный для обоих разговор в песню: — Пой, моя лира! Пусть ветром ворвётся во тьму К той, чьей любовью моё сердце дышит, Музыка воспоминаний, пронзив тишину, И счастливый финал для истории нашей напишет. Пусть только услышит! Она пусть услышит! Меня пусть услышит. Лайталиэль погладила мужа по щеке, потянулась за поцелуем, и в этот момент в дверь постучали.