Вэриан бежал так, будто не хромал всё это время на правую ногу. В голову врезался обломок воспоминания: на эту самую ногу упало что-то тяжёлое в день, когда Вэриан очнулся уже с бинтом на голове.
кто я кто я кто я кто я
кто я кто я кто я кто я
трещало в ушах. Вэриан стирал коленки в кровь, пробираясь всё дальше в чащу, ветки хлестали по лицу, оставляя царапины острых краёв, брызгали по-мерзки холодными каплями дождя, и юноша не мог разобрать, плачет ли он. Вэриан спотыкался, падал, раскидывая в стороны руки и ноги неуклюже, но быстро вставал и продолжать мчаться вперёд, не зная, что его поглотит мрак: там тревожно взывают к залитому чернилами небу птицы, там кроны деревьев недоброжелательно шелестят на ветру, который прорисовывает силуэты путников, чтобы потом облечь их на верную смерть. Запах
свободы отчаяния и хвойной свежести кружил разбитую на осколки фарфора голову, потерянный мальчишка обхватывал её руками — на месте ли она? Или куски мозга валяются сзади серебряными следами, а на шее зияет кровавый сруб, постепенно затопляет все органы? Юноша проводил дрожащими пальцами по ключицам, чувствуя, как по ним течёт тёмная жидкость, и вздрагивал. Возможно, ему чудились призраки многочисленные, их вкрадчивый шёпот и крючковатые когти, но он бежал, бежал в неизвестном направлении, шипы впивались в тонкую кожу, сражённую малокровием, крапива жалила обнажённые лодыжки, а глаза, обращённые куда угодно, но не под ноги, застилала грязь.
Впереди знакомо забрезжил свет. Вэриан рванул к нему, чуть не застряв между двух широких стволов, кубарем скатился вниз и из последних сил, на четвереньках, дополз до основания каменных пиков —
выросли до самых небес — и облокотился о них спиной. Слёзы не могли умыть и омолодить всю землю, вымыть всю грязь с щёк и одежды, алхимик продолжал рыдать, не ощущая крови в полых артериях, она сочилась голубыми каплями из носа и падала с точёного подбородка, сжигая мелкие соцветия под израненными пальцами; едкий запах отравлял воздух, и Вэриан задыхался не только от слёз.
«Что же происходит…» — думал он, отрывая кусок штанины и повязывая им дрожащие руки и голову. Миллиарды мыслей светлячками кружили вокруг, ненужные, незваные. Вэриан устал.
Устал чувствовать себя лишним, устал терпеть боль, устал ничего не понимать, устал приспосабливаться, устал говорить в пустоту. Губы по-прежнему что-то шептали, ничего вразумительного, руки тянулись вырвать сердце из грудной клетки, чтобы больше никогда не билось так быстро — возможно, оно засияет на весь лес и осветит кому-нибудь путь? Вэриан устал гадать, что его ждёт после смерти, он просто хочет знать… Почему вспоминать столько всего разом так
непереносимо?
***
Сложно представить, что переживала Рапунцель всё это время.
С самого появления Вэриана в замке, с того момента, когда он только открыл глаза, щурясь от солнца
прямо перед ним, потом забрался с ногами на сиденья и тыкал пальцем на деревья за стеклом окон, с самого его пробуждения от сна невообразимо долгого, — Рапунцель ловила себя на том, что сердце билось чаще, что тряслись тонкие руки, что голову наполняли одни только неправильности. Принцесса Короны убеждала себя
это было единственным решением, ему нельзя видеть, ему нельзя покидать замок, ему нельзя вспоминать, и до какой-то поры срабатывало. Вэриан вырос
повинующимся послушным,
беззлобным добрым,
немстительным славным неимоверно, ломал себе пальцы в отчаянии безудержном, лишь бы угодить, лишь бы понравиться всем — в самом начале пути очень напоминал саму принцессу. Рапунцель была уверена, она способна обеспечить его самыми лучшими условиями для жизни без намёка на что-то, поворачивающее рычажки в сознании, заставляющее поступать по-своему, не так, как ждут окружающие, не так, как приветствует сама Рапунцель. Вэриан был бунтарём по природе своей, не понимая, нарушал запреты, забирался на деревья, распахивал окна, ронял вилки, разбивал бесценные колбы и порой забывал откланиваться монархам, которых встречал в коридоре по дороге в свою пыльную комнату, которая стала инстанцией последней. Вэриан улыбался, обнажая неровные зубы, скрывая слёзы, а потом в очередной раз разбивал сердце принцессы какой-нибудь фразой, которую не следовало говорить вслух. Вэриан
вспоминал.
А Рапунцель не спала ночами.
— К-кассандра, кто-нибудь, пожалуйста! — тонкий голос сорвался и, казалось, связки порвались окончательно, как струны скрипки; однажды Рапунцель учила Вэриана игре на ней. — М-мы должны найти его!
Тысячи тысяч фонариков зажглись, замелькали, забегали, тревожно дрожа, по земле: горожане по приказу самой принцессы бросились на поиски
потерянного мальчика. Они затянулись — наверняка из-за того, что чёрная рубашка сливалась со стволами помрачневших деревьев. Рапунцель молила Вселенную, чтобы Вэриан
нашёлся.
Во всех смыслах.
Принцесса Короны прекрасно понимала, что воспоминания вернутся, рано или поздно, настигнут бушующим пламенем и сожгут дотла всё то, что Рапунцель с таким трепетом тщательно строила — Дом Воспоминаний, с цветастыми картинками на стенах, с огрызками воска свеч вместо люстр, серый и на первый взгляд ничем не примечательный. Рапунцель разбивала пальцы в кровь, перетаскивая булыжники, и наклонялась, шептала им заклинаниями слова сожаления. Стены дома всё впитывали в себя, звонкий смех беспечного подростка, запахи реагентов, эхо от слёз, пятна крови, когда Вэриан бился о них то ли кулаком, то ли головой, неизбежно игнорировал боль. Рапунцель сидела в соседней комнате и тихонько всхлипывала, но стоило алхимику обернуться и посмотреть на неё, как она мгновенно тянула широчайшую улыбку. Вэриан постепенно всплывал на поверхность со дна неведения, глотая по пути всё больше вязкого сиропа сладкой лжи — Рапунцель пыталась утащить его вниз, чтобы
дорогой братик не захлебнулся, а он смеялся, рвался по лестнице к небесам, всё выше, и выше, и выше… Принцесса была слишком слаба, чтобы следовать за ним, и, наверное, слишком глупа, чтобы догадаться, что Вэриану давно известно обо всех небылицах и сказках.
Рапунцель билась в стену льда кулаками и тоже оставляла пятна красного, но кого волнует? Принцесса Короны прослыла самой жизнерадостной и оптимистичной девушкой, не способной подолгу грустить.
— Обыщите всё, он не мог убежать далеко! — попытки приказывать отдавали причитаниями, Рапунцель сжимала жестяную рукоять фонаря — свеча медленно угасала, укорачиваясь. Лошади заметно устали и плелись сзади, роняя капли с шершавых губ, Кассандра вела их за уздечку, то и дело косо поглядывая в сторону принцессы и вздыхая. Юджин вёл измученную Рапунцель за руку и изредка посмеивался: «смотрите, тучи собираются, как бы нам не промокнуть» или «мы бродим тут уже более пяти часов, не думаю, что Кассандра выдержит такие нагрузки», но тут же умолкал. Начинал заниматься рассвет.
Рапунцель часто заставала Вэриана заснувшим у окна. Раннее солнце щекотало лучами веки дрожащие, мальчишка спросонья просил Рапунцель не будить его, принимая утренний свет за руки нежные
дорогой сестрёнки. Рапунцель смеялась и задёргивала шторы. Спустя месяцы они больше никогда не открывались.
Вэриан перестал называть Рапунцель сестрой.
Рапунцель стала замечать, как все улыбки натягиваются фальшиво, а движения становятся непроизвольно механическими. Скорбь постепенно уходила, уступая место тоске, но принцесса Короны всё бы отдала, чтобы заполнить её вновь родившейся радостью от вида восхищённых голубых глаз, в которых с каждым днём отражалось только больше созвездий.
Впереди что-то замелькало объёмным сизым светом, обнажая все шероховатости и лабиринты стволов. Рапунцель бросилась туда, бросив всё из рук и оставив Юджина с Кассандрой позади. Вопль вырвался из груди и заставил землю содрогнуться; Рапунцель точно знала, что это он, кричала его имя, заламывая руки белые.
Вэрианвэрианвэриан
«Ты нашёлся, хвала солнцу!»
— обычно выкрикивала она всякий раз, когда алхимик залезал на дерево или запирался в одной из комнат пыльного подвала: ради экспериментов, чтобы удовлетворить любопытство или просто чтобы никто не видел слёз.
Всхлипывания в этот раз были громче и прерывистей, будто
Вэриан задыхался.
— Нет, нет-нет! Пожалуйста, нет, уходите, уходите все! — взвыл тёмный силуэт, пряча лицо в ладонях и вжимаясь спиной в основание камней-пиков, источавших едкое сияние. Рапунцель вздрогнула, хрустнул позвоночник. — Здесь опасно, я не знаю, что происходит!
Принцесса остановилась, не перестала ломать пальцы и соединять ладони в немой мольбе. Слова вертелись утомлённой каруселью цвета конфет, как королевское платье её, не желая облечься во внятные предложения, внутри лопались с хлюпаньем жидкости и едкого сока органы от страха, но поиски закончились, она нашла его, Рапунцель отыскала Вэриана! Разве не самое
правильное необходимое сейчас — отвезти его домой?
— Вэриан, пожалуйста, успокойся!..
Звуки голоса всё ещё подрагивали, будто не могли устоять перед надвигающимся волнением потревоженной земли. Казалось, надвигается землетрясение. Или же готовится новый всплеск энергии неудержимой, что пробудит целую стену волшебных камней, которые — как в томных сновидениях, пахнущих алхимическими реагентами, — встанут и запрут бьющееся в клетке сердечко от прочего мира. Вэриан рыдал так, будто пробыл в легендарной башне более восемнадцати лет. Забыл, как
правильно необходимо дышать.
— Нет, я не могу, я не знаю, как! Я-я не помню… пожалуйста… — мальчишка зарылся руками в свою чёлку, и лицо его потекло чернилами. Голубой локон засиял ярче, в глазах зарябило, ослеплённых отчаянием.
Голос Рапунцель не звучал, как прежде, приторно, — но всё так же по-родному согревал наивно, полагая, что сделает лучше, ведь по-другому и быть не может. Принцесса Короны снова сыпала свои
пустые обещания —
«Мы всё исправим, обещаю!»
— но что толку?
Вэриан сдавленно закряхтел, отплёвывая чёрную краску судорожно. Рапунцель в глубине души ожидала увидеть злорадный оскал на детском лице, но вместо него губы украшала кровь разбитых вдребезги костяшек.
— Скажи мне, Рапунцель… Как ты сможешь исправить
ЭТО?
Вэриан убрал руку, наконец взглянул на Рапунцель — она отшатнулась.
Левый глаз мальчишки излучал сизый свет полумесяцем, отражавшимся вместо зрачка. Небосвод со всеми созвездиями опрокинулся, мир окрасился в оттенки синего и чёрного, принцесса знала точно: этот момент — роковой для всех них.
Что будет дальше?
***
Вэриан вытер слёзы, шмыгнув.
— Зачем вы пришли? Зачем я вам был нужен?
Голос взмыл и застрял где-то в кронах деревьев, потревожил заснувших птиц. Раздавался он настолько
искажённо, что, казалось, звучат одновременно два человека: Вэриан с разбитой на кусочки фарфора головой и тот Вэриан, с таким же изорванным на куски сердцем, но пока с воспоминаниями целыми.
— Я не хотел, ничего из этого не хотел!
Рапунцель замерла, про себя отсчитывая секунды до взрыва; сердцебиение придавало мелодии беззвучной особый ритм. Вэриан закашлял, поперхнувшись криками. Пахнуло отравляющим железом кровяным, оно застревало в лёгких и медленно атрофировало способность к простому дыханию.
— Я не желал, чтобы кто-то страдал, не хотел, чтобы меня искали, я просто… хотел увидеть отца… Почему, почему никто не говорил мне?
Принцесса сделала маленький шаг навстречу. Трепет крыльев птичьих притих, земля со всей присущей фальшивостью для глаз неискушённых успокоилась, улеглась, Вэриан жалобно глядел снизу вверх, ища ответа. Капилляры на глазах его лопнули, давая полную свободу голубой краске, которая уже затопила собой всю голову, окрашивая в спешке каждый локон и каждую веснушку. Рапунцель терялась в догадках, её окружали знаки вопроса, которые грозились упереться в спину и провернуться против часовой стрелки, задев все жизненно важные органы, отматывая время назад. О чём именно спрашивал Вэриан
? О событиях прошлого года
? О том, что происходит сейчас
? Обо всём одновременно
?
— Почему никто не говорил мне, что я творил те
ужасные вещи? Что я способен на такое? Это ведь не мог быть я, просто не мог! Я не хотел, правда, не хотел…
Рапунцель уже почти нависла над ним, и пока Луна затапливала помутнённый рассудок мальчишки, Солнце загоралось ярче и поглощало Тьму Сокровенную. Золото волос обжигало руки, и Рапунцель протягивала их вперёд, будто пыталась охладиться. Или, наоборот, обогреть того, кто заикался, как утопленник, вжавшись в камень до потрескивания сизого огня.
— Почему я хотел причинить вам боль? Я не мог настолько отчаяться, правда? Н-но все эти воспоминания, они… вокруг, я вижу, что… это всё так реально. Я мог вас всех убить… — Вэриан в кромешном ужасе прикрыл рот ладонью, не вспомнив о знаке на ней. Глаза округлились от внезапного осознания. — Зачем ты забрала меня тогда?
Рапунцель присела на корточки и протянула руки, алхимик стал отбрыкиваться
нетнетнетнетнет, камни засияли ярче от его волнения. Принцесса поджала губы, понимая всю надвигающуюся опасность. Назад дороги не было, никаких отговорок, никаких больше отступлений, ничего, кроме правды.
Солнце затопило всё освещённое Луной пространство. Вэриан в который раз захлебнулся в свете.
— Потому что я всё ещё считала тебя своим другом, Вэриан, — серьёзно сказала Рапунцель, не моргая. Вэриан подметил сквозь пелену, до чего же порозовели от волнения её щёки. — И по-прежнему считаю. Вэриан, даже больше, ты стал мне как родной брат, пожалуйста. Прости меня. Прости всех нас. Я знаю, я понимаю, что должна была рассказать тебе всё с самого начала, но ты знаешь, я боялась. Я боялась, что произойдёт то, что происходит сейчас.
Вэриан оглянулся. Камни, словно повинуясь ему, оградили непроходимой преградой его и принцессу Короны, не давая прохода Юджину и Кассандре. Рапунцель вздохнула, изучая с прикрытым испугом, как сияние то меркнет, мигая, то усиливается и режет глаза. Дыхание сменилось ядовитыми кислотными парами. Треск угрожающе заглушал все остальные звуки, кроны деревьев беспомощно трепетали под напором воздушных потоков, но маленький алхимик, рухнувший на колени, сидел прямо перед девушкой солнечного диска и не понимал, почему ветер не колышет её волосы — чёрная чёлка превратилась в цвет небес чистый и неестественно поднялась вверх.
«Это магия?»
— думал он каждый раз, когда Рапунцель изображала его на своих разукрашенных холстах. И упрямо мотал головой:
«Магии не существует»
— убеждал себя, не ослеплённый дорогими украшениями.
— Я не понимала, что ты тоже можешь испугаться. Я очень-очень виновата перед тобой, Вэриан, я клянусь, что расскажу тебе всё, что ты спросишь, нет смысла больше скрывать от тебя правду.
Настоящие, человеческие слёзы брызнули вместо едких голубых дорожек, разъедавших щёки.
— Я был монстром, да? Т-ты… ты обещала, что я никогда им не стану… Ты солгала мне? Ты солгала мне… Лгала всё это время…
Вэриан попытался отстраниться, но Рапунцель уже обняла его, поглаживая хрупкий затылок с короткими всклоченными волосами. У алхимика возникло ощущение, что Рапунцель может так легко его сломать, рассыпать в прах, и от него ничего не останется, никто не вспомнит.
Некому.
— Нет, всё неправильно, я столько натворил… Вы не можете… — Её руки были такими тёплыми, что обжигали. Сама сущность Рапунцель была переполнена лучами, брюзжащими во все стороны. Вэриан
мёрз без неё.
— Всё будет хорошо.
Вэриан уткнулся носом в золото, разлившееся по чужим плечам и закричал что-то душераздирающее. Свет настолько пробился корнями в потресканную землю, что заставил зажмуриться. Рапунцель сильнее прижала маленького побитого мальчика к себе, поджилки над скулами затряслись, плач истошный заставил всё живое содрогнуться, и камни синхронно наклонились и единым строем указали куда-то за горизонт. Белые дрожащие руки без перчаток разрывали сердце наследницы на куски.
— Мой отец… Он ведь
мёртв, правда?
Рапунцель всхлипнула, понимая, что никогда не склеит эти куски вместе.
— Прости меня.
На уши надавил оглушительный грохот, Рапунцель по-матерински прятала глаза Вэриана от зрелища, служа живым щитом, защищая от летевших на мальчишку обломков, а когда всё стихло, вдалеке обрушилась высокая стена из серых неотёсанных булыжников. Время утопло в непонимании произошедшего, и прошла, наверное, четверть века —
четверть часа, секунды, неважно — пока не потянуло запахом свежести и пальцы стало покалывать не от тревоги безудержной, а от ощущений чего-то нового.
Вместо изуродованной мелодии разрушений — умиротворённая тишина, разрезаемая, как ножницами, разве что всхлипами и иканиями. Вэриан не хотел отлипать от Рапунцель.
Она подняла голову и глянула туда, где в обыденной серости появилась дыра красок.
Горизонт ослеплял невинностью и нетронутостью. Мелкие птицы пели, небеса отражали морскую толщу, в воздухе реял аромат полевых цветов, и дорога цветных кирпичей там, за открывшейся границей королевства Корона, там, где пики наконец покорно легли на землю, указывая путь, улыбалось принцессе само Мироздание. Рапунцель, потерявшая голос то ли от криков, то ли навалившегося счастья, обняла ещё крепче лунного мальчика и заплакала.
Вэриан, стоявший спиной к первозданной дороге из камней, не видел, куда направляла Судьба. Среди отощавших мгновенно стволов с корой,
влажной от цунами воспоминаний, виднелась статная фигура в мантии, из глубин которой виднелись только два красных огонька-глаза. Вэриан хотел предупредить кого-нибудь, но только сильнее обмяк в руках Рапунцель, потерявший голос то ли от криков, то ли от дышащей в спину опасности.
Принцесса и алхимик из Старой Короны жались друг к другу, изорванные в клочья плоти, с порубленными руками и ногами, облитые, без теней, окровавленные, с глупыми растянутыми улыбками. Они смотрели в разные стороны, сотканы были из непохожих лоскутков, но продолжали держаться друг за друга, будто и правда не могли отпустить
и забыть.
Им уже мчались на помощь. Их всё ещё можно было спасти.
***
Вспышка ударила в голову сизым лучом и обрушила на землю осколки автоматонов. Алхимика резко отбросило вперёд, к чернильно-красному стеклу.
Когда безликие мужчины в золотой броне доставали бездыханное тело из-под кусков металла отяжелевшего, среди обрушенной кем-то на головы тишины раздался сдавленный крик девушки в платье конфет сирени:
— Он без сознания? Пусть скажет что-нибудь! — Стража окружала стеной, Рапунцель пробивалась, толкая локтями и звала одно-единственное имя. — Он в порядке? Ты в порядке?
У мальчика дрожали веки, солнце перед ним слепило беспощадно, и несколько мгновений потребовалось только на принятие того, как тонкие белые, совершенно не знакомые тёплые руки придерживают за острые, почти костлявые плечи и немного трясут.
Принцесса Короны поступала, несомненно, слишком безрассудно. Поле битвы всё ещё было испещрено пиками, которые так и не наклонились к земле израненной взрывами, и выдыхало клубы пары. Рапунцель сжимала в руках сгусток тёмной
преступной энергии, который растерянно хлопал ресницами и отплёвывал чернила, стекавшие с чёлки.
— Вэриан, ты можешь говорить? — заметно запыхалась девушка. Казалось, она искала его целую вечность, и вот наконец нашла — по крайней мере, так показалось подростку в разорванной на локтях рубашке. Кожаные старые перчатки совсем стёрлись, один сапог куда-то потерялся, а на лице виднелись (о ужас!) вмятины, царапины и синева под глазами.
— Кто такой «Вэриан»? — живо осведомился мальчишка, еле держа себя на ногах и тревожно разглядывая всё вокруг.
Рапунцель отпрянула. Мальчик, не имея опоры, мягко упал на землю. Принцесса спохватилась не сразу, ахнула и в спешке стала оттряхивать помятый лабораторный фартук, мельком поглядывая снизу вверх на алхимика. Тот угрюмо хмурил брови и изучал красивые тонкие черты незнакомой девушки, которую почему-то пытались оттащить от него и которой почему-то было единственной на него не наплевать. Нужное слово вертелось на языке, мальчик долго вспоминал, как же называется
эта штука, и наконец вспомнил.
—
Рапунцель… можно мы пойдём в тенёк? — сказал он, не смотря в сторону той, к кому обращался.
Позже выяснилось, что он перепутал слова «Рапунцель» и «солнце».
Потерянный мальчик сидел на одной из затхлых коробок и болтал ногами, озираясь обеспокоенно. Стоял горький запах горелой соломы и раскалённого железа, голова была готова разорваться на части; ужасно ныла правая нога — видимо, на неё свалился один из осколков. Вокруг не было ни одного, кто бы протянул руку, толпы людей с бледными разбитыми в кровь губами сновали туда-сюда, не позволяя отдышаться и хоть как-то выбраться из круга порочного неведения. Мальчик бы так и остался сидеть так, никому не нужный, сопровождаемый скептичными подозрительными взглядами наверняка злых людей, если бы из откуда не возьмись не появилась всё та же девушка в сиреневом платье —
«с невероятной красоты длинными волосами!» — и не утёрла ему, обузе, выступившие слёзы и кровь из носа.
— Пойдём домой, Вэриан, — кротко улыбнулась она, и Вэриан удивился, как ему только могло достаться такое звучное мелодичное имя. Мир приветливо осыпал мальчишку листьями, а он неловко держался за руку светлой спасительницы, будь она самым настоящим ангелом. У Рапунцель была размазана по щекам малиновая помада, но, похоже, это было настолько неважно, что Вэриан не стал этого замечать. Что-то неизведанное приветствовало (не)дружелюбно, и алхимику с амнезией следовало ещё через многое пройти — вместе со своей сестрой.
