Неожиданный подарок

Из гостиницы выехали рано, поэтому дети сразу задремали в карете. Анжелика больше не смогла уснуть, мысли теснились в ее голове, а вопросов по поводу Рескатора становилось все больше и больше. Она решила, что просто не сможет больше ждать, иначе она сойдет с ума. Оставался шанс, что она ошиблась, ну что же, тогда ее постигнет горькое разочарование. Через несколько часов они остановились на небольшой поляне. Было решено приготовить суп, как следует поесть и дальше ехать почти без остановок, чтобы добраться до Ла-Рошели на следующий день к вечеру. Анжелика подошла к Рескатору и сказала: -Монсеньор, мне срочно надо поговорить с Вами наедине. Он кивнул, огляделся, отдал распоряжения своим людям и увлек ее за собой в лес. Они шли по разноцветным опавшим листьям, кругом пели птицы разными голосами, но Анжелика не обращала ни на что внимания, ее сердце бешено колотилось, а в голове была только одна мысль: он или не он? Они отошли так, чтобы их никто не мог увидеть и встали друг напротив друга. Рескатор опять был одет во все черное, его глаза сквозь прорези маски внимательно изучали Анжелику. -Я хочу увидеть Ваше лицо, Монсеньор. -К чему такая срочность, -спросил пират насмешливо, -я думал, что-то случилось. -Вы хотите, чтобы я подождала еще одиннадцать лет? -Неужели Вы наконец меня узнали, даже не верится, -сказал Рескатор, снимая маску, его голос был полон иронии, -а еще говорят о женской интуиции, у Вас она, похоже, напрочь отсутствует. Перед Анжеликой стоял Жоффрей де Пейрак. Она побледнела, пристально вглядываясь в его лицо и прислонилась к дереву, боясь, что не сможет удержаться на ногах. Ее захлестнули эмоции, ей хотелось броситься ему на шею, обнять его, но он смотрел на нее отстраненным изучающим взглядом и она не осмелилась сделать этого. Это лицо, такое любимое, жгучую память о котором она долгие годы хранила в своем сердце, в конце концов все же заволоклось мглой забвения, ибо у Анжелики никогда не было портрета, который мог бы напомнить ей дорогие черты. Теперь же произошло обратное: его облик вдруг воссоздался перед ней с ошеломляющей точностью. Тонкий, правильный нос, полные, насмешливые губы, точеные контуры скул и подбородка, четко выступающие под матовой, как у многих уроженцев Аквитании кожей, и знакомые линии шрамов, по которым она давным-давно, в ушедшие времена, иногда ласково проводила пальцем. -Почему Вы раньше не сняли маску? -В Кандии Вы были измучены до предела, и я хотел отвезти Вас на свою загородную виллу, чтобы Вы сначала отдохнули, а потом уже открыть Вам, кто я такой и спокойно поговорить. Но Вы сами помните, как все закрутилось, хотя, честно говоря, после того, что произошло между нами, я надеялся, что Вы все-таки узнали меня, приехав же в Ваш замок, я понял, что мои надежды были тщетны. -Но Вы больше не хромаете! — Мэтр Обен, палач, производитель публичных казней, а также и иных, менее славных и более грязных дел в городе Париже. О, это человек весьма искусный! Вот кто сумеет мастерски разорвать вам нервы и мышцы и возвратить вас на путь истинный, которым повелел следовать наш король. Моя хромота была вызвана стяжением сухожилий на задней стороне колена. Это место превратилось в сплошную рваную рану и больная нога наконец-то сравнялась по длине со здоровой. Какой же у нас превосходный палач и какой добрый король! Разумеется, сказать, что преображение произошло тотчас, значило бы солгать. Завершением этого произведения искусства, столь блестяще начатого палачом, я обязал прежде всего моему другу Абд-эль-Мешрату. Зато теперь я знаю, что с небольшим вкладышем внутри сапога моя походка почти ничем не отличается от походки других людей. Когда после тридцати лет хромоты чувствуешь, что твердо стоишь на ногах, это ощущение весьма приятно. В жизни не думал, что мне когда-нибудь выпадет счастье его испытать. Нормальная походка, которую огромное большинство людей воспринимают как нечто само собой разумеющееся, для меня — каждодневная радость.., мне нравилось прыгать, выделывать акробатические трюки. Я мог свободно предаваться всему тому, чего так хотелось сначала мальчику-калеке, потом — мужчине, вид которого отталкивал. Тем более, что ремесло моряка предоставляет для этого много возможностей. Он говорил как бы для самого себя, но его пронзительный взгляд ни на миг не отрывался от покрытого восковой бледностью лица Анжелики. Мысли путались в ее голове, сердце бешено колотилось в груди, она не понимала, как он может оставаться таким спокойным и спросила первое, что пришло ей в голову: -А Ваш голос, Золотой голос королевства?! — Помните, в Кандии я сказал вам, что некогда сорвал голос, потому что позвал того, кто был от меня очень далеко — Бога… И в обмен на голос он дал мне то, что я у него просил — жизнь… Это произошло на паперти Собора Парижской Богоматери. Тогда я был уверен, что пришел мой смертный час.., и я воззвал к Богу. Воззвал слишком громко, хотя к тому времени у меня уже не осталось сил… И мой голос сорвался — навсегда… Что ж. Бог дал. Бог взял. За все надо платить… Его слова воскресили перед ней ту страшную и незабываемую картину, которая принадлежала только им двоим: смертник в длинной рубахе, с веревкой на шее, стоит на паперти Собора Парижской Богоматери, куда его привезли для публичного покаяния перед казнью одиннадцать лет назад. Этот несчастный, доведенный до последней степени изнеможения, так что палачу и священнику приходилось поддерживать его, чтобы он не упал, был одним из звеньев невероятной цепи обстоятельств, соединяющей блестящего тулузского сеньора с тем пиратом, который стоял перед нею сейчас. Вопль, который она так часто издавала в мыслях: «Он жив!» снова переполнил ее сердце. Если бы она только знала об этом, она в любой момент бросила бы все и поехала к нему. -Почему Вы не сообщили, что Вы живы? Я оплакивала Вас все эти годы. -Оплакивали меня? -воскликнул он, - Я наивно полагал, что Вы уедете к своим родным в Пуату и будете спокойно растить детей на доходы от рудника, который был записан на Ваше имя и его не должны были конфисковать. Молин бы обо всем позаботился. Но нет! Два года я физически не мог встать на ноги, а потом был слишком далеко, в самом сердце Африки, вынужденный отрабатывать свои долги перед людьми, спасшими меня. И когда я наконец освободился, и у меня появились хоть какие-то средства к существованию, я узнаю, что моя жена выскочила замуж за маршала Франции и блистает при дворе моего главного врага! — Плесси-Белльер, — произнес он медленно, будто пытаясь что-то припомнить. — Я до сих пор не жалуюсь на память и вспоминаю, что вы рассказывали мне об этом вашем драгоценном кузене, известном красавце, в которого вы были немножко влюблены. И как превосходно все сложилось! Освободившись от мужа, навязанного вам отцом, и к тому же хромого и неудачливого, вы смогли наконец исполнить мечту, которую давно лелеяли в тайниках сердца. Анжелика безотчетно поднесла к губам сложенные как для молитвы ладони. Как он может так говорить! Она не верила своим ушам: — Неужели вы могли так думать о той любви, в которой я вам поклялась? — горестно сказала она. — Вы были очень молоды… Какое-то время я вас развлекал. И не стану отрицать — вы были самой очаровательной супругой, какую только можно пожелать. Но я никогда — даже в те времена — не думал, что вы созданы для верности… Но оставим это… На мой взгляд, разбирать прошлое бессмысленно. Пытаться воскресить его — бесполезно. — Одиннадцать лет, сударыня! Вдумайтесь в это! Пытаться обмануть себя было бы с нашей стороны недостойной и глупой комедией. За эти годы оба мы — и вы и я — прожили иную жизнь и познали иные увлечения. Когда он произносил свои последние слова, на его лице промелькнуло то же высокомерное выражение, что и у могущественного тулузского сеньора былых времен. И Анжелика узнала того знатного сеньора в его нынешнем обличье искателя приключений. Это был он, ОН! «Он жив… Но в то же время он мертв: человек, который любил меня.., который пел, а теперь не может больше петь. И эту любовь.., и эти песни — ничто уже их не воскресит… Никогда». Анжелика чувствовала, как что-то меняется, переворачивается в ее душе, она нашла его только для того, чтобы сразу потерять. Ее охватило разочарование, оно вливалось как яд в ее сердце. Много-много лет она представляла его себе в мечтах, и ей всегда виделось одно и то же — как он протягивает к ней руки. Ее мечты — теперь она это ясно понимала — были всего лишь пустыми фантазиями, наивными, как и большинство женских фантазий. Жизнь высекает свои письмена на твердом камне, а не на мягком воске, из которого лепятся бесхитростные мечтания. Ее запечатлевают удары острого, тяжелого резца, безжалостные, причиняющие боль. Он здесь, но она больше не нужна ему, он развлекался с другими женщинами в то время, как она боролась за свою жизнь и жизнь его сыновей, его слава на Средиземноморье была ей хорошо известна, ну что же, у нее тоже есть гордость. -Я ничего не знала про Молина и про рудник, Вы не удосужились мне сообщить, поэтому я выживала, как могла. Дальше мы поедем сами, Вас, наверняка, ждут Ваши одалиски, а мы Вас задерживаем. Все эти годы я справлялась со всем сама, разберусь и сейчас. Спасибо за помощь. -Неужели Вы думаете, что я отпущу Вас и моих детей неизвестно куда и неизвестно с кем? Путешествие через океан очень опасное, так что мы едем вместе и это не обсуждается, а в Америке Вы будете делать всё, что захотите. -Вы не сможете задерживать меня. -Очень даже смогу, я не спущу с Вас глаз, пока мы не окажемся на корабле, и не вздумайте строить планы побега. Сейчас я поговорю с Флоримоном, он кажется вполне здравомыслящим молодым человеком, и я уверен, что он будет на моей стороне. Мы едем все вместе. -Я обращусь за помощью. -Куда, в полицию? - спросил Рескатор насмешливо. Они оба понимали, что Анжелика этого не сделает. -Я была о Вас лучшего мнения. -Вы должны запомнить, что графа Тулузского больше не существует, нравится Вам это или нет. Теперь я другой человек, у меня другие взгляды и принципы, и я не потерплю неповиновения. Анжелика хотела возразить, но в этот момент со стороны поляны послышались встревоженные крики, Рескатор быстро натянул маску и они поспешили вернуться к остальным.