«Падай. Я тебя ловлю»

      Души сильно изменяются, низвергаясь на дно ада. Из концентрированного лучистого света перевоплощаются в упругий черный вихрь. Обретают специфический запах – смрада и серы. Многое познают – языки мира, в том числе. Низшая, первая каста иерархии, гасионы – молодые, неопытные или просто настолько тупые демоны, что и спустя тысячелетия ничему толковому научиться не в состоянии, обладают примитивными способностями: вселяться в оболочки и невероятной физической мощью. Пушечное мясо, ибо одержимость и насилие, в действительности, дают преимущество лишь перед людишками, и то не всякими. Только к пятой ступени, сквозь изуверские страдания, черноглазые достигают реальных плюсов. Управляют тонкими материями, стихиями, телекинезом и играючи телепортируются. К верхушке иерархии падшие обретают неповторимый сумеречный облик, который веками трансформируется – от обычного, привычного для человечества рогатого черта делоргов, до внушающего искренний ужас черного дракона рыцарей ада. Гремори отличаются уникальным тембром. Во время разговора голос гремори резонирует, и в унисон обычной, выдаваемой человеческими голосовыми связками тональности проявляется густой и грубый потусторонний бас. С возрастом управление речью совершенствуется и гремори властны по желанию или необходимости заглушать истинное звучание, похожее на гортанный рокот.       Чем ниже в глубины преисподней проваливается окаянная душа, тем больше изощренных мучений испытывает. Тем опаснее и кровожаднее становится.       Дин вальяжно раскинулся в удобных объятиях кресла. Ему нравилось сидеть со стаканом скотча и любоваться чудовищным творением своих искусных лап. Высший демон, невообразимыми муками, преданностью и хитростью достигший звания гремори, очень красив и без преувеличения величественен: внушительная нижняя челюсть, массивный, резко очерченный подбородок, угрожающая хищная пасть, оскаленная острыми клыками. Иногда по губам проскальзывает длинный тонкий язык с раздвоенным кончиком – признак хорошего расположения духа обладателя. Прямая, благородная осанка. Широкие плечи. Верхние конечности обвиты мощью, крупные кисти, пальцы увенчаны короткими, но отточенными когтями. Объемный, сплетенный из толстых костей торс. Ноги… к сожалению, пока не сформировались. Дэргал молод и пока не достаточно силен, чтобы поддерживать структуру ног, да и не особенно волнуется из-за внешности. По крайней мере, не копыта, как у низших. — Гремори, чего вы хотите?!.. Убогий скулеж подвешенного на импровизированной дыбе, сопровождаемый скрежетом звеньев. Пятая каста. Куда ему тягаться с Дэргалом – пары ударов хватило, чтобы свалить. Гремори притащил его в свою нору, разогнал подручных и вздернул добычу на кандалах, прорвав запястья весселя крюками. Заклеймил предплечье пленника печатью поглощения, чтобы не вздумал выкуриваться. Правды не требовал. Молча восседал напротив и пытал. Хотя пыткой его занятие назвать стыдно – для Дэргала, виртуоза по части садистического искусства причинения страданий, подобная кустарщина не более чем развлечение. Лениво стиснуть кулак – и внутренности оболочки, вместе с набитым в них демоном, сворачиваются в пылающий, сочащийся помешательством клубок. А падший, обессилевший и беспомощный настолько, что не способен спрятать истинный взор, испуганно верещит и задает вопросы. Словно имеет на это право, придурок. — Т-ш-ш! — гремори с негодованием фыркнул. — Ты мне мешаешь, — с легкой, непритворной обидой добавил он. Он, на секунду задумавшись, вздохнул. Губы пленника медленно зарубцевались. Срослись, как свежая рана, в мгновение ока. Мимика обезображенного, лишенного рта лица тотчас отразила искреннюю, неподдельную панику. Жертва забилась, гремя железом, но классически ржавые, скоблящие крюки натянутых струной цепей не позволяли ей и миллиметра движения. Он висит часа четыре, не меньше, время от времени закатывая от невыносимой боли черные глаза. Уши обильно кровоточили, камера плыла. Он не понимал, чем умудрился разгневать господина. И вместе с тем понимал кристально ясно, что господин мог элементарно захотеть попрактиковаться. И от этой мысли у демона титанической судорогой сводило и без того напряженные мышцы. Потому что господин не кто-нибудь, а Дэргал, выкормыш и верный ученик мастера Аластара. Пикассо с бритвой. Каждый жест точно выверен, каждый взмах ресниц не празден и каждое действие причиняет катастрофические, исступленные, остервенелые мучения – экзекуция в миниатюре. Он не кромсает мускулов, не вынимает связки и не крошит кости. Он повторяет – «лучшая пытка та, что не пачкает рук». — Ты понимаешь, — Дин наконец поднялся, приблизился к пленнику вплотную, обдавая его раскаленными выдохами. Ласково улыбнулся. Прикоснулся подушечками пальцев ко лбу, провел, лелея, к скуле. — Что не уйдешь живым, правда? — он рассчитал ситуацию и принял решение. Он разработал изысканную, коварную тактику и ныне готов приступить к действиям. Демон понуро, с тоской на дне черноты, кивнул, не имея возможности говорить. — Предупреждаю: если открою тебе рот, а ты начнешь болтать то, что я не желаю слышать – не убью, — гремори вскинул бровь и лукаво ухмыльнулся. — Согласен? — еще один кивок. — Вот и чудненько, — странное, нелепое словечко буквально само сорвалось с уст, но понравилось гремори. Оно такое… чудненькое. Дин всковырнул когтем разрез губ делорга и произнес, давая оттяжку в хриплый бас: — Кто сдал тебе пернатого? Потом он склонился и получил короткий, но емкий ответ. Лишь имя – ничего больше и не нужно. — Спасибо, — поблагодарил Дин. Ухмылка его приобрела жутковатый оттенок, но обреченный демон недолго наслаждался видом острых клыков и раздвоенным, удовлетворенно облизывающим губы кончиком языка. — Покойся, — сжалился он. Гремори приложил ладонь к груди жертвы, бесстрастно наблюдая, как вены под кожей струятся чистым пламенем геенны – роскошный дар преисподней преданному рабу Дэргалу. Мгновением позже опрометчивый демон развеялся, а его палач отрешенно отнял руку и, задумчиво хмурясь, отошел от смердящего дымом трупа. — Пламя геенны! — он скрипнул зубами и рвано, с раздражением, выдохнул. Чтобы достичь результата, Дин приложил массу усилий. Сочинил правдоподобную ложь. Искусно, без фальши, притворялся. Убил, зверски пытая, пятерых низших и одного высшего. Теперь, добыв необходимую информацию, придется убивать без числа. Он уселся на верхушке огромной дурнопахнущей кучи и активно ее раскапывает. Серафим лежал на голом бетонном полу сорок шестого этажа недостроенного небоскреба. Расслабленно перебирал в памяти моменты прошлого. Они обязаны беспокоить и тревожить целомудренного воина Господня, но не тревожили. Он смирился с тем, что дергайся – не дергайся, кадры минувших дней настырно всплывают с глубин сознания яркими всполохами. Иногда проще повиноваться и позволить разуму то, чего он просит. А разум пылко просил любоваться черным, искрящимся безукоризненностью кристаллом демонического вихря. Хотел размышлять над тем, что чистота присуща не только свету и не только добру. Вот – концентрированный мрак, незапятнанное зло. Абсолютная тьма… Манящая. Великолепная. Жаль, что гремори вынужден использовать оболочку. Его сумеречный образ настолько отталкивающе ужасен, что воистину прекрасен. И его колоссальное могущество. Сила падших создается в горниле ада. Через дыбы, пыточные инструменты и извращенную жестокость. Всякая совращенная душа отделяет от себя крупицу сгенерированной силы истязателю. Скольких он низверг? Сотни? Тысячи? Ангел не знал, и не стремился знать. Именно поселившаяся в его сущности равнодушная безучастность к деяниям гремори должна волновать Кастиэля. Не волновала. В груди тонко вибрировала струна, отзываясь на восхищенный тон: «Это… крылья твои?». И на остервенелую рычащую ярость сражения. И губы… жгло, святые небеса! Ангел осязал то мимолетное, смелое преступление по сию пору. Оно пахло серой и пеплом. Истекало нежностью и решительностью. И было настолько внезапным… Ангел терялся, не представлял, что это значит. Гремори! Кастиэль даже именем его не поинтересовался, да и имеет ли теперь его имя хоть малейшее значение? Он пропал. Третья седмица – как от него ни слуху, ни духу. Сказал, что ангел предан и пропал. Где? На земле ли еще? Жив ли?.. После последней встречи Кастиэль, хоть и не поверил демону – да и как им верить? – начал приглядываться и прислушиваться. И то, какие выводы напрашивались из полученной информации, совершенно не утешали. Кто-то, насколько бы диким не казалось подобное предположение, действительно предупреждал падших. Планы маневров срывались, карательные операции терпели фиаско. На замену Натаниэлю, Рахиль и Виргилу сошли из Чертогов двое братьев. И немедленно пали! Ангелы получили данные о скоплениях черноглазых на востоке города, примерно сорок-пятьдесят особей. При нападении выяснилось, что стая насчитывает больше пяти сотен. И лишь смерть Анаэля спасла серафима, предводителя гарнизона, от неминуемой гибели. Раненый своим же клинком брат отсек от себя благодать… сжег падших и, конечно же, развоплотился, не способный принять существования без света Господня. Не прошло трех дней с их прихода. Кто-то старательно окружал Кастиэля гулким одиночеством. Кто-то, не щадя расходного материала, загонял его в ловушку, как зверя. Архангелы молчали, не желая или не осмеливаясь предполагать причины. И Кастиэль вознес в молитве вопль – не присылать больше помощи. Не хватало самообладания видеть, как умирают по его вине братья. Если копье врага направлено на него, пусть достигнет цели. Гарнизон… найдут, кому возглавить. Ангел не знал, кому верить. И извечный постулат: «демоны лгут» – почему-то рушился у ангела в ладонях. Он, бесплодно убеждая себя опомниться, ощущал каждой клеточкой сути, что единственный, кто был с ним откровенен и честен в последние недели – гремори. Сейчас Кастиэль отдыхал. Восстанавливал благодать после той убийственной стычки на востоке. И думал. Много думал. Лучше бы молился, но молитва больше не приносила облегчения. Ангел чувствовал, что предан. Чувствовал сомнения – не в целях, и не в Отце, которого любил и чтил, естественно. Но один из столпов небесных прогнил насквозь, и в том ангел убежден так же незыблемо, как и в том, что сегодня – пятнадцать дней, как он ушел. — Мой господин Аластар, — уверенно, но с нотками испуганной скорби сообщил в чашу демон. — Наше дело предано. — Дэргал, я разочарован, — донеслось сквозь толщу металла и киновари. Неслышный никому голос, но для демона звучащий столь грохочуще, словно колокольный перезвон у самого уха. Обжигающий, как святая вода. Сильнее, чем святая вода. — Ты уверен? — Да, мой господин. Серафим предупрежден, возможно, уже вознесся, — великий риск – нагло лгать Аластару, но – дым и смрад! – кто не рискует, тот не целует ангела! Гремори, утративший трепет перед местью наставника, улыбался в унисон этой сумасшедшей мысли. — Ты знаешь, кто? — медь вибрировала, сотрясаясь в ритм слов. — Прошу меня низвергнуть, господин, — подобострастно, по традиции геенны, покаялся Дин, изображая абсолютную, непоколебимую готовность нырнуть на девятый круг по велению мастера. — Я недостоин вашей снисходительности, ибо не сумел определить презренного пса. Сегодня, — демон бросил изучающий взгляд за спину, на горку трупов, — мною допрошены четверо делоргов. Но результата пока нет. — Ты верный раб, — расслабленно ответил Аластар. — Найди предателя. — Должен ли я приложить все силы, — вкрадчиво спросил Дин, — чтобы найти его? — Делай, что посчитаешь нужным, — кровь булькнула, и собеседник закончил разговор. Дин звонко, искренне рассмеялся. С таким пылом он не смеялся, наверное, никогда. Глубокие, антрацитовые глаза сияли хищным блеском – он швырнул ненавистную чашу на стол, очистил кисти от пятен. Улыбнулся. Теперь наконец можно. Он терпеливо, едва сдерживаясь, ждал почти две недели, проклятых пятнадцать дней, и теперь, когда необходимые предосторожности соблюдены, собирался немедленно наведаться к ангелу. Коралловые, чуть обветренные губы… Ошеломляет их волшебная мягкость! А как у него физиономия от изумления вытянулась – никакие оскалы и гримасы геенны не сравнятся! И крылья. Дин чертовски тосковал по крыльям Кастиэля. Гремори вышел из своего с комфортом обустроенного подвала, крикнул подручным, чтоб мертвечину убрали. Он любил запах серы и крови, конечно, но не в своем пристанище. Когда изуродованные тушки вынесли наружу, Дин, памятуя об очаровательном суккубе, прокравшейся в его логово без дозволения – ожидала господина, видите ли – наложил карающую печать. Выбрался на улицу, втянул ноздрями свежесть вечера и побежал. Местные жители наверняка думают, что он спортсмен – он, вопреки навыку телепортации, позволяющей ему переместиться аккурат на подоконник к Кастиэлю, предпочитал бежать, наслаждаясь процессом. Во время бега сердце одержимого организма билось неистово и ошеломленно, как в тот вечер, когда Дин в первый раз увидел переливающиеся всеми цветами радуги огромные крылья за спиной весселя. Неожиданно Кастиэль почувствовал острый прилив необъяснимой, необоснованной тревоги. Он поднялся. Прошел к слепому дверному проему. Проверил целостность нанесенных сигелов. Вернулся, снова лег. Сел, прислонился спиной к серой стене. Опять поднялся. Он ступал тихо, настороженными, легкими и неуловимыми, но слишком порывистыми шагами. Он вдруг понял, что ему некуда девать отчего-то лишние руки. И напряжение. Оно поднялось снизу живота, растеклось и охватило все тело. Сковало вессель, как прочными путами, превращая его в каменное изваяние. Гремори. Ангел беспокоился за него и поэтому нервозно метался по этажу, сдерживая прихоть подойти к окну и выглянуть. Посмотреть вниз, на асфальт. Он понял, что желает там увидеть: черный вихрь и оскал. Глаза, как ночь. Кастиэль остановился. Обхватил голову руками, уговаривая себя лечь. Нужно отдыхать. Нужно забыть! — Где ты? — тихо спросил он пустоту. — Не меня ищешь? — внезапно отозвалось эхо. Ангел резко повернулся и ощутил, как щеки окатило крутым кипятком, а губы вновь вспыхнули пламенем. На подоконнике, беззаботно болтая ногами, сидел демон и улыбался. — Нет! — возмутился Кастиэль. — С чего бы мне тебя искать? — Жаль, — обиженно насупился Дин, а живая мимика его мелькнула тенью разочарования. — Зачем пришел? — накинулся на него ангел. — Крылья увидеть хотел, — развел руками падший. — Жалко? — Нет, конечно… — растерялся ангел. — То есть, да! — поправился он и покраснел. Он вспомнил, что ощущение обожженных кипятком щек называется «румянец». — Убирайся! Ты… — Высший демон? Падший? — с сарказмом проронил Дин. — Гремори? Проклятый? — вскинул он бровь. — Ага, это я. Ты нигде не ошибся. — Уходи, пожалуйста, — неожиданно-просительно протянул ангел. — Зачем ты приходишь? Зачем… — он собирался рассказать гремори, что испытывает патологическую тревогу, и сокрушительный страх, и муторное, томное беспокойство, и очень хочет, чтобы странные чувства прошли. И упрекнуть безжалостного демона. Он виноват, что ангел навсегда утратил умиротворение! Но осекся и замолчал. А демон лучисто, с искрами лукавства улыбался, сияя непроглядным мраком в глазах. — Не-а, — он спрыгнул с подоконника и мысленно усмехнулся – целомудренный чистый ангел ждал его прихода. Даже ловушек не написал, наивная душа. — Не хочу. — Я… — Кастиэль отступил и уперся спиной в стену, загнав себя в ловушку. — Что? — хмыкнул Дин. — Испепелишь меня? — ладонь легла рядом с затянутым бежевым молескином плечом на шероховатый бетон. — Изгонишь в геенну? — он всматривался в редкого цвета морской волны радужку, читая по бликам в глубине широких зрачков смятение и замешательство, охватившее светлого гордого воина неба. — Ты можешь, — так тихо, что едва уловимо, произнес падший вкрадчивым шепотом. — Знаю. Но не боюсь, — губы, мягкие, чуть обветренные и упрямые, чувственные соприкоснулись, пробуждая в нервах трепещущих человеческих оболочек неясную истому. Слились в невыносимой, щемящей нежности. С такой пронзительной, пронизывающей до сердца лаской, что Кастиэль не сдержался и прикрыл обрамленные густым черным кружевом веки, полностью отдаваясь запретному, головокружительному поцелую. Когда он вновь распахнул глаза, гремори уже ушел, оставив на полу пылающие пламенем следы и запах серы в воздухе.