Океаны

             Доехал нормально. Не волнуйся. Торчу в Трутнях. Теткам сказал меня нет. Берти              Такую телеграмму я получил, проснувшись в первое утро у себя в Херн-Бэй — это была наша официальная корреспонденция. Расставив сети на второй день, я уже мечтал как можно скорее забрать почту. Оставляя свой адрес, я выдумал себе больную тетушку, у которой есть для меня поручение. В нашем деле нельзя быть излишне осторожным. Не привлекая ничьего внимания, я забрал письмо от миссис Беатрис Шипли.              Мой дорогой, дома без тебя отвратительно пусто. Днем-то еще терпимо, а ночи почему-то длиннее и холоднее. Я даже вспомнил то страшное время, когда спал на другом конце города от тебя, только теперь я знаю, чего мне не хватает. Когда вернешься, ты сразу поймешь, как сильно я скучал — я поцелую тебя так крепко и глубоко, что воздуха тебе хватит только стонать. Я попробую на вкус твою загорелую кожу, но знаю, что та, что останется бледной, мне понравится больше… Господь всемогущий, любовь моя, я так больше не могу. Нельзя об этом думать, или я доведу себя до сумасшествия. Я уже задыхаюсь. Если продолжу, то так отвлекусь, что отправить это будет уже нельзя.       Прости, любовное письмо вышло не таким блестящим, как мне хотелось бы, но я и так перевел половину бумаги, чтобы все было как надо и чтобы не сказать лишнего.       Я люблю тебя, старина. Очень, очень сильно.       Б              Я перечитал письмо дважды, и на душе у меня потеплело. Я представил, как мистер Вустер осторожно подбирает безопасные слова, чтобы излить душу в чернилах. Его мысли обычно легко перескакивают с темы на тему — наверняка он то и дело упоминал имя или место, проливающие свет на наши отношения, и очередной черновик летел в камин. Или, перечитав написанное, обнаруживал, что слова слишком откровенны, и смущался. Я прижал письмо к губам в надежде уловить аромат его цитрусового одеколона или терпкий запах его любимых турецких сигарет, но тщетно: бумага пахла лишь бумагой и немного чернилами.       Плотно выписанные буквы мало походили на его обычный летящий почерк: писавшую о тайных желаниях руку сдерживала воля. В характере мистера Вустера есть некая богемная сторона, и проявляется она главным образом в необходимости свободно выражать все, что лежит у него на душе, что он находит для себя важным. Очевидно, что этим письмом он недоволен, ведь оно выражает гораздо меньше, чем всё. Я должен его разубедить.              Любимый, наша разлука, естественно, заставила меня волноваться, но я абсолютно уверен, что ты способен управлять своей жизнью как раньше, до всех наших бед. Твое письмо меня глубоко тронуло. Между строк я увидел ту самоотверженную любовь, которую ты не сумел выразить в словах, и она придает мне сил.       Ты знаешь, родной, что эта разлука необходима. Успокаивай себя мыслями о том, о чем не смог написать. Я скоро вернусь. А сегодня предамся мечтам, которым ты, подозреваю, предаешься уже не первый день. Как сильно ты желал себя потрогать, когда взялся наконец за ручку? И сдерживал ли себя вообще?       Возможно, смазывая член той мазью с флакона на тумбочке, ты представлял мой язык. Было ли этого достаточно? Возможно, на мгновение — я слишком хорошо тебя знаю. Скорее всего, ты перекатывал в мокрых пальцах яйца, оттягивал разрядку, представляя, что готовишь меня к проникновению. Сжимал ли ты кулак так крепко, что каждое движение вырывало стон из твоего горла? Или ты трахал себя мокрыми пальцами, лежа на спине, как я тебя учил?       Запомни мои слова, любимый, прежде чем сжечь их. Считай их моим обещанием.       Оставляю тебя со всей любовью, что живет в моем сердце.              Я не стал подписываться даже инициалами. Они подошли бы для менее сомнительного письма, которое можно было при желании отнести на счет леди не самых строгих моральных принципов. Я сунул лист в конверт, тщательно вывел адрес в Лондоне, выбранный нами специально на этот случай, получателем указал миссис Беатрис Шипли. Бросив письмо на стол, я откинулся на спинку стула и расстегнул брюки. Я думал о мистере Вустере и его бледной коже, мокрой от озерной воды, о невозможно голубых глазах, мягких губах и шрамах на виске и на боку. Вспоминал животные стоны, которые исторгает прижимающее меня к кровати тело, и ощущение его члена внутри. Представлял, как судорожно изгибается его спина, когда я довожу его до пика — бесчисленное множество раз. Я кончил быстро, отчаянно и несколько минут спустя уже привел себя в порядок, чтобы отправиться на почту.       Там я заявил работнику, что желаю отправить телеграмму.              Вернусь в Лондон поездом во вторник вечером. Дживс.