* * *
- Макс! Дорогой! Он летит ко мне мимо охраны, словно мальчишка, которому едва стукнуло шесть. У самого входа перепрыгивает через турникет, делает пару шагов и останавливается, широко раскинув руки. Лацканы его пиджака топорщатся, а сам он аж светится – белолицый, сияющий на солнце, как улыбка Анджелины Джоли. Я чешу пальцами заросший подбородок и виновато смотрю на него.* * *
Найти офис Рос-Инноваций мне помог один очень понимающий таксист. Сейчас он ждет на стоянке: надеется, что я не кину, раздобуду денег и оплачу свою поездку от аэропорта. Приятно знать, что некоторые россияне еще верят в людей. Чтобы найти в офисе Рос-Инноваций Рому Белкина, требуется вся моя удача. Я отжимаю её, словно постиранную одежду, выдавливая последние капли везения, и случается чудо: пробегавшая мимо меня блондинка соглашается передать своему боссу, что у входа его ждет «Макс Андреев, с Бали…» Она искренне удивляется, когда её босс летит ко мне со своего черт знает какого этажа, как умалишенный. - … мне, главное, говорили – не мути, это дочь местного старейшины, будут проблемы, - рассказываю я. Шантаж со стороны властей – не то, чем нужно щеголять перед новыми знакомыми. Приходится выдумывать на ходу. Мы сидим в светлом просторном лобби – я и Рома. Совсем как в тот вечер, на пляже. Вот только ступни не зарываются в песок, а на мне – не чистая одежда, а пропотевшие шмотки и грязные шлепанцы. Рома тоже другой: нос зажил, нашлепка лейкопластыря исчезла. Волосы, когда-то падавшие на лицо, теперь уложены с гелем и зачесаны назад. Я не ошибся – ему действительно идут итальянские костюмы, и сейчас Рома упакован в бордовый галстук, голубую рубашку и темно-серый пиджак в тонкую вертикальную полоску. Лощеный мальчик, идеально подходящий этому шикарному офису. Блондинка, которая сжалилась надо мной и позвонила Роме, оказалась его девушкой. Кажется, у нее тоже есть какая-то должность в Рос-Инновациях... В конце концов, не писать же в трудовой книжке «сосет боссу»? Теперь блондинка восседает на подлокотнике кресла, приобняв Рому за плечи, и не отрывает от меня взгляд. Больше всего она напоминает комнатную собачку. Милую светленькую болонку, которую замечают, только когда есть настроение побросать ей мяч. - А она такая: да ладно, мне папа не указ, - продолжаю я. - Давай туда, сюда… Взгляд у Белкина не такой радостный, как мне казалось. Уголки губ приподняты, но назвать это улыбкой не выйдет; скорее – демонстрацией вежливого интереса. На «туда-сюда» он улыбается шире. Еще менее искренне. - А потом жду я на пати, - говорю я, - врываются копы вместо нее с обыском, ордером, электрошоком… - Ну ты ловела-ас…- тянет Рома. У него белоснежные зубы и стерильная улыбка. Его комнатная собачка с голубыми глазами нежно гладит кончиками пальцев его ухо, но Рома этого не замечает. - В общем, они эти пакеты подкинули, - заканчиваю я. Держу себя так, словно все это время рассказывал о рядовом приключении, а не худшем дне в своей жизни. - Ну а потом понеслось – допрос, тюрьма… - Страшная? – с любопытством спрашивает болонка. Она выглядит как кукла: глаза цвета берлинской лазури, алые губы и блестящие волосы, аккуратно собранные в хвост. Кожаная куртка, крупный жемчуг в ушах… В отличие от неё, Рому не интересует, как изнутри выглядит тюрьма на Бали. - А как ты выбрался-то? – спрашивает он, перебив свою подружку. - Старейшина простил? - Ну, конечно простил… - горько усмехаюсь я. Имитировать горечь не приходится: у меня эта ситуация уже во где сидит. - После того как я ему виллу и мотоцикл за один доллар продал. – Один доллар? – снова изумляется болонка. Рома приподнимает брови, обозначив интерес. - Хороший мотик был, - говорит он. - Да… Болонка поворачивает голову и сообщает: - Ром, надо помогать… Белкин поднимает на нее взгляд, и то досадное недоразумение, которое он выдавал за улыбку, исчезает с его лица. - Это я должен сказать «надо помогать», дорогая. Болонка тянется к его губам, словно ища одобрения, и Рома долю секунды на нее смотрит… а затем ускользает. В последний момент отворачивает лицо, так и не дав себя поцеловать. - Ну, - спрашивает он, - какие планы? Я мнусь. Пересаживаюсь на мягком, идеально удобном диване, словно мне на нем неуютно. Подтягиваю выше рукава кофты. - Да как-то… обосноваться, для начала, - говорю я. - Ну а… Они ждут. Сидят и пялятся на меня, как на экзотичную диковинку, словно у них нет никаких важных дел. - Ром, я хотел у тебя денег занять, - решаюсь я. - Я потом отдам. Белкин расслабляется, и улыбка возвращается на его лицо. - Макс, Макс, Макс, - восклицает он. - Это даже не обсуждается. Паш! Полноватый мужчина в синем галстуке подходит ближе и наклоняется к креслу. Какое-то время Рома быстро говорит ему на ухо, а потом улыбается и смотрит на свою болонку. - Ален, займешься нашим другом? Паша срывается с места и уходит, чтобы решить вопросы с моим обустройством, а Рома встает. Поправляет пуговицу на пиджаке, бросает на меня плохо читаемый взгляд. - Слушай, давай сейчас в гостиницу… душ… туда-сюда… - говорит он, с неодобрением глядя на мою бороду. - Я улетаю на пару дней. Что-нибудь придумаю – наберу тебя. Ладно? Он стоит очень близко. Так близко, что хочется отступить на шаг – словно я могу испачкать его, чистенького, идеального, той грязью, которую притащил с Бали. Скорее даже – из маленькой допросной в аэропорту, где передо мной поставили выбор: либо я разбираюсь с Белкиным, либо сажусь в тюрьму на пятнадцать лет. Рома разводит руки в стороны. - Обнял! - Спасибо… Я обнимаю его, хлопаю ладонью по спине и пытаюсь отстраниться, но он меня не отпускает. Только крепче сжимает руки и держит меня, держит... держит так, словно я – это нечто важное. Самое важное, что у него сейчас есть. Объятие становится просто неприлично долгим, когда Рома меня, наконец, отпускает.* * *
Понимающий таксист (мой спаситель, поверивший на слово человеку без копейки в карманах) подбрасывает меня до Ритц-Карлтона, и в качестве оплаты получает длинную розоватую купюру. - Это много! – восклицает он. Я улыбаюсь, а потом захлопываю за собой дверь авто.* * *
В этом номере, на этих дорогущих, белоснежных, идеально гладких простынях я испытываю максимальную степень физического и психологического комфорта. До тех пор, пока на тумбочке не начинает орать телефон.* * *
Этот телефон мне вручает Паша, обустроив в Ритц-Карлтоне, проплатив бронь на месяц и отчитавшись об этом Роме Белкину. Их разговор длится почти шесть минут, и все это время Паша не смеет оторвать мобильник от уха, краснея, бледнея и обливаясь потом. Затем убирает навороченный смартфон в карман, вытирает лицо платком и уточняет, как я отношусь к перуанской кухне, и нужно ли забронировать мне столик в O2 Lounge на двенадцатом этаже. Похоже, Рома недоволен тем, что его ручной болванчик не догадался сразу позаботиться о моем питании. Спустя пару часов в Ритц заезжает Алена. Внимательно осматривает номер, а потом – меня, ощупывая придирчивым взглядом с головы до ног. Словно боится, что без личного присутствия Ромы я сбегу из Ритц-Карлтона и пополню многочисленную армию московских бомжей. Когда Алена покидает номер, у нее звонит телефон, и я слышу сквозь дверь: «Да все с ним в порядке! Что с ним вообще может случиться?!» Действительно: что?* * *
Эпоха террора со стороны Ромы Белкина продолжается двенадцать часов, и какое-то время затрагивает исключительно его подчиненных. Рома держится изо всех сил. Рома знает, что я изможден и хочу выспаться. Рома в курсе, что меня устроили со всеми удобствами. У Ромы нет ни единого повода, чтобы мне позвонить… В половину седьмого утра Рома сдается. - Проснись и пой, дауншифтер! – говорит он в трубку, пока я тру глаза и пытаюсь прийти в себя. - Как спалось на родине? Видит бог: он долго крепился, прежде чем набрать мой номер. Целых двенадцать часов. Подумав об этом, я улыбаюсь. - Как в мавзолее, - говорю я, а затем откидываюсь головой на подушку, твердо решив не вставать. Никакие силы небесные не вытащат меня из этой постели раньше полудня. - Скажешь потом, сколько я тебе должен?.. - Ма-акс, - задумчиво тянет Рома. Судя по звуку – прижимает мобильник плечом и, возможно, наливает себе шампанское. - Забудь. Слушай, у меня тут интересное предложение родилось... Как раз по твоей части. - Научить тебя кататься на сёрфе? – спрашиваю я, не открывая глаза. Подушка под затылком – самое мягкое из того, на чем я когда-либо спал. - Спасибо, я с доской завязал, - твердо говорил Рома. - Я про инвестиции. В тот день, когда я смотал удочки, рассовал по сумкам свернутую жгутами наличку и купил билет на самолет, я лишился не только женщины, с которой спал. Пусть меня к тому моменту уже выгнали из «Мегаполис-банка»; пусть меня занесли в такое количество черных списков, что не вышло бы устроиться даже консультантом – не то что топ-менеджером… это неважно. Легко жить без того, что ты ненавидел. И намного сложнее – без того, что ты любил по-настоящему. А я любил свою работу. До Бали, до разбирательств, до уголовного преследования, загнавшего меня на гребаные райские острова, - я действительно любил её. Иногда я думаю: возможно, если бы я испытывал к Юле такие же сильные чувства, как к инвестиционному бизнесу, мы бы уже обзавелись домом, деревом, детишками… или чего там хотят порядочные студентки журфака? Возможно, так все и было бы. А может и нет. - Даже так? – говорю я, оторвав голову от подушки. - А ты где? - В Эдинбург лечу, посмотреть на айти-форум, - отвечает Рома. Похоже, в самолете он изнывает от скуки и ничегонеделания. «Секс по телефону», - думаю я. Лучше бы ты занялся сексом по телефону со своей подружкой, чем будил меня в такую рань… - В общем, заглядывай послезавтра, - говорит Белкин, и голос его не дает ни малейшей возможности сказать «нет». - Все расскажу. Поскольку варианта «нет» не существует, я покорно отвечаю: - Давай… В последнюю секунду, когда я уже почти нажал на отбой, Рома что-то вспоминает и кричит в трубку: - Макс! Макс, слушай! А потом – убедившись, что я не сбросил звонок, - добавляет: - Приведи себя в порядок, хорошо? Похоже, у него что-то личное к моей бороде. А может, ко всем бородам в целом. Я вспоминаю его лицо: абсолютно гладкое, словно у Ромы ниже бровей вообще не растут волосы. Маленький аккуратный подбородок, мягко очерченные губы... Плавные ямочки в уголках рта. Ямочки скептика. Ямочки заядлого спорщика. Человек с такими ямочками редко смеется, но часто поджимает губы. - Окей… - говорю я, мысленно прощаясь с бородой. - Ладно, - судя по голосу, Рома кивает. – Обнял!* * *
После звонка меня преследует беспорядочный и отвратительно липкий сон, хватающий за ноги, присасывающийся к телу, выпивающий силы. Я проснусь изможденным и ненавидящим себя за то, что заснул. В этом сне Белкин бесконечное множество раз спрашивает меня: ты зачем трахнул дочь старейшины? Ты зачем трахнул дочь старейшины? Ты зачем трахнул дочь старейшины? Ты зачем трахнул дочь старейшины?.. Не выдержав этого, я кричу: «да не трахал я ее!», и выражение Роминого лица меняется, как изменилось, когда я попросил у него денег. Разглаживается морщинка между бровями, а улыбка перестает быть вымученной, словно в истории с дочкой старейшины его что-то раздражало. Словно он успокоился, только когда я признал, что нуждаюсь в его помощи. «А я так и знал, что ты врешь», - говорит Белкин. Что ты мне врешь, врешь, врешь, врешь, врешь, врешь, врешь, врешь, врешь… Я знаю: речь не о дочке старейшины. Я ему вру, вру, вру; я собираюсь предать его, я согласился на предложение подполковника Масловой, потому что не хочу потерять пятнадцать лет своей жизни. Я ненавижу себя, но почему-то пытаюсь драться с Ромой – может, так я смогу его заткнуть? Я дергаю его за грудки, и Рома повторяет мне в лицо: врешь, врешь, врешь, - и я кричу, и отталкиваю его от себя, и он смеется, а из носа у него стекает размытая морской водой струйка крови. Сон сменяется другим. Лазурные волны, искрящиеся сверху, захлестывающие, погребающие под собой... Ноги не слушаются, руки облеплены тонкой и насквозь мокрой белой кофтой. Где-то там, под водой – Рома Белкин, и на этот раз я не могу его спасти.