* * *
Три года. Мне потребовалось три года, чтобы отвыкнуть от своей прошлой жизни – и меньше трех суток, чтобы вернуться в нее. Чтобы вляпаться в нее по самые уши. Чтобы разбить себе рожу, врезавшись в то, обо что я уже не раз бился. К черту тебя, Белкин! - думаю я, сжимая зубы так, что на щеках вздуваются и перекатываются желваки. Я смогу обжиться в этом мире без тебя. Я найду свое место, даже если ты сбежишь, и больше не будешь отираться рядом со мной, как привязанный. И я действительно пытаюсь найти свое место – в женском туалете, стаскивая с Юли свободный верх ее платья и целуя ее так жадно, словно не трахался ни с кем уже три года, а не пару недель. Потом в туалет влетает какая-то девица, и мне приходится оторваться от Юли, чтобы выпихнуть ее взашей. - Это женский туалет! – верещит девица, но я закрываю за ней дверь и возвращаюсь к важному занятию: выцеловыванию следов на Юлиной шее. - Так, стоп! – кричит она, словно за две секунды успела вспомнить о штампе в паспорте, о моральных принципах и о чем-то еще, чем она с таким удовольствием парила мне мозг три года назад. – Стой, я сказала! Она отпихивает мои руки и шарахается назад, проезжаясь спиной по стерильно чистой стене – господи, да из местного толчка можно выпить на брудершафт и ничего не подхватить! - а потом смотрит на меня затравленно. Поправляет платье, разворачивается и захлопывает за собой дверь. Одиночество возвращается и набрасывается на меня, нестерпимое в той мере, что мне хочется заорать, хочется разнести тут все в клочья – и особенно сильно хочется разбить лицо Роме Белкину. Если бы он меня не бросил… Нет, не так. Если бы он меня сюда не притащил… Все было бы по-другому. Я бы сейчас не задыхался, вцепившись пальцами в волосы, в наполовину стянутом смокинге и сбитой бабочке, с клубком пульсирующей ярости там, где положено быть сердцу.* * *
Когда я возвращаюсь в зал, поправляя одежду и приглаживая ладонью волосы, вечер не просто катится по наклонной – он срывается в отвесное пике. Муж Юли смотрит на нее, и лицо у него напряженное. Я тоже смотрю на нее, и Юля, разозлившись так сильно, что на ее щеках вспыхивают красные пятна, вдруг встает и уходит. Рома Белкин тоже смотрит. Не на неё – на меня. Я ловлю его взгляд – он сидит за дальним столиком, одной рукой обняв свою болонку, и пялится так, словно знает обо всем. Или как минимум – о том, что пять минут назад я пытался трахнуть в женском туалете представительницу одного из крупных благотворительных фондов Москвы. Я делаю вид, что не замечаю его взгляда, и тянусь за шампанским.* * *
Утром я говорю себе: больше никаких слабостей. И никакого прошлого. Новая жизнь – новые ошибки; в конце концов, я имею на них право. Единственное, от чего стоит отказаться – хождение без страховки по старым граблям. В офисе я то и дело пересекаюсь с Ромой и его ручной болонкой, и у каждого из них – масса претензий друг к другу. Почему-то они оба считают, что излить эти претензии мне – совершенно уместно. - … лезет ко мне со всеми этими бабскими заморочками, - ворчит Рома, листая меню. - Говорит, что не хочет отсасывать мне до конца жизни, а хочет славы и медийности. Представляешь? Так и сказала – медийности. Чтобы, типа, как Хаматова или Бузова... А я ей гово... о-о-о-о... может, лучше что-то индонезийское? Тут в паре кварталов есть неплохой ресторан… Мир сквозь призму его восприятия кажется предельно простым. Алёна служит ему аксессуаром, а за это получает престижную должность, неплохую зарплату и регулярные бонусы. Её жажда статусности – то же самое, как если бы выставочный пудель вдруг заявил владельцу, что хочет личный фэшн-блог, пару стилистов и собственную линию нижнего белья. Зачем всё это собаке? - … он постоянно уставший, с этой своей долбанной работой. Я его соблазняю – прикинь? А он ломается! Нет, мол, Алёна, я не высплюсь, что ты делаешь... Я! Перед ним! В шикарном белье! Макс, вот если бы я перед тобой была в шикарном белье – ты бы тоже ломался?! У Алёны другие претензии. Возможно, она уже забыла про то, что хотела статусности и медийности; но про то, что Рома не хочет с ней спать, она никогда не забудет. - … а потом я говорю: «Ну вот Макс, типа, странный, да?», а он мне: «А вот этого не надо». Прикинь? «А вот этого не надо» - что это значит вообще? Макс? Макс, ты меня слушаешь? «А вот этого не надо», - думаю я, кривя уголок рта. Вспоминаю взгляд Ромы, брошенный с дальнего столика – жадный и долгий, пожирающий меня вместе с костями, кишками и дорогущим галстуком-бабочкой. Я облизываю губы, испытывая странное удовлетворение от того, что Рома отказывается спать со своей комнатной сучкой. Вслух, конечно же, я ничего такого не говорю.* * *
- Сань, это Макс Андреев. Привет... Небо над Москвой – синее-синее. Стеклянное. Облачные завитки – словно брызги молока, стекающие по его поверхности и оставляющие влажный полупрозрачный след. - Надо срочно поговорить. Только не по телефону…* * *
Саня подлетает к мосту на тяжеленном байке, пинком отбрасывает подножку и стаскивает с головы мотоциклетный шлем. Он весь затянут в черную кожу и непроницаемую обертку из опыта, связей, денег и непоколебимой уверенности в себе. У Сани светлые, коротко стриженные волосы, светлая борода и светлые же, цвета летнего неба глаза. - Здоро́во! – бросает он. Я отлепляюсь от бока своей «бэхи», делаю шаг в его сторону. - Привет. - Я уж думал, ты всё, - говорит Саня. - С концами уехал… - Если хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах, - я улыбаюсь и подхожу к байку, сунув руки в карманы штанов. Лицо у Сани непропорционально вытянутое и какое-то блеклое, словно это он, а не я, три года выгорал на палящем тропическом солнце. - Сам не думал, что вернусь... Как дела? - Нормально… в другом месте, - говорит Саня, внимательно рассматривая дорогу. А затем переводит на меня взгляд. - Поэтому так долго старые связи поднимал. - Чего, - спрашиваю я, - не получается? С каждой неделей работать в Рос-Инновациях все труднее. Когда мы отмечаем мою первую официальную зарплату, Рома наотрез отказывается взять из нее хотя бы рубль. Это вызывает во мне сначала всплеск возмущения (я не хочу и не планирую оставаться в долгу), а потом – горячее, странное, зубодробительное чувство, которое едва не выворачивает меня наизнанку. Названия этому чувству у меня нет. - Не… - задумчиво тянет Саня. - На тебя столько флажков расставлено – по всем базам… - А если поездом, через Минск?.. В последнее время я чувствую себя так, словно заболеваю. Мне отчаянно хочется, чтобы это прекратилось – но только не по сценарию, в котором мне вернут паспорт, а Белкина пустят в расход. - Не, не твой вариант… Мне нравится в Москве. Мне нравится жизнь, которой я был лишен целых три года – высококлассные сделки, дорогие тачки, шикарные апартаменты, вечеринки и женщины, готовые отсосать мне просто потому, что я – это я. Мне все это нравится. Я не хочу уезжать. Но еще я не хочу быть тем, кто стучит на Рос-Инновации и шпионит за Ромой. Если мне придется сбежать из Москвы, чтобы защитить его от злоебучей блондинки в погонах – значит, так тому и быть. - Ты бы это, Макс… - говорит Саня, глядя мимо меня. - Договорился бы с этими людьми, и езжал себе спокойненько… Я хмурюсь и молча смотрю на дорогу. То странное, никак не названное, неопознанное чувство вспухает у меня в груди, словно пытаясь заместить собой сердце, легкие и что-нибудь еще. Словно я могу обойтись без внутренних органов. Чтобы защитить Белкина, я готов бежать из Москвы, но Москва меня не отпускает. - Ладно, - говорю я. И пожимаю Сане руку. – Спасибо…* * *
Я пропадаю. Болезнь входит в заключительную стадию, и иногда мне кажется, что без Ромы – узколицей, целеустремленной опухоли на моем сознании, - я теперь просто не смогу жить. Как если бы у меня отсекли часть мозга, или забрали руку, или снова лишили всего и вышвырнули на Бали. Но у меня нет времени думать об этом. Передо мной протаскивают бесконечную вереницу проектов, инноваций, стартапов и хай-тек задумок, и каждый, кто является ко мне в кабинет, хочет денег, денег, денег. А еще признания, одобрения, помощи… Но в первую очередь, конечно же – денег. Без всего остального эти парни и девчонки готовы обойтись. Мне презентуют нанозажигалки и приложения для распознания девиц, с которыми ты уже спал. Мне подсовывают порносайты, фейсбуки и инстаграмы, слегка припудренные и переделанные во что-то, в чем я не должен был узнать порносайт, фейсбук или инстаграм. Но я узнаю. А затем нечто тренькает в глубине моего тела, у самого позвоночника, когда я слышу название «Цифрон». Цифровые деньги, привязанные к человеку. Биткоин 2.0. - … это позволяет отслеживать переводы и оспаривать банковские транзакции без риска того, что деньги можно увести, - говорю я, проводя презентацию перед советом директоров. Они сидят, тупо разглядывая папки с раздаточным материалом. Кто-то чешет живот, туго обтянутый дорогим пиджаком. Кто-то – скучающе смотрит в окно. - Цифрон – это не просто наш шанс вложиться в талантливых ребят, - говорю я, вкладывая в голос максимум убедительности. Моя речь звучит пафосно, залакированно, но я знаю этих людей и понимаю, на что они ведутся. - Цифрон – это наш шанс поставить Рос-Инновации на карту европейских венчурных фондов. Один из членов совета смеется. Другой – требует согласования на самом верху. А третий шутит про победу над коррупцией. Проект одобряют. Белкин сияет и смотрит на меня так, что я смущенно отвожу глаза. Жизнь в Рос-Инновациях кипит: мини-гольф по средам, боулинг по четвергам, элитные столичные клубы с привозными диджеями – по пятницам. Однажды Рома подхватывает легкую простуду, и вместо клуба мы отправляемся к нему – смотреть хорошее французское кино. Но вместо этого почему-то смотрим «Чужого против Хищника», хохочем до слез и пытаемся напиться сиропом от кашля. Сироп не работает, и мы пьем виски пополам с содовой и содовую пополам с водкой. Когда приезжает Алена, Рома целует ее в щеку и прогоняет вон. Звучит это так: «Прости, милая, давай не сегодня? Мы тут с Максом...» Я должен сказать: «нет, чувак, я поеду, останься со своей девушкой!», но вместо этого я пьяно смеюсь, а затем пытаюсь сфотографировать Рому на айфон. За домашнее фото Белкина – без его строгих костюмов, канареечных галстуков, клетчатых рубашек и волос, уложенных разве что не бриолином, - в офисе наверняка можно срубить немножко бабла. Алена кричит на него в прихожей, а я впервые думаю, что она, похоже, не зря ревновала. У Белкина и впрямь завелся новый питомец. Я представляю его с поводком в руке, - опять, - и вместо внутреннего отторжения испытываю приятный жар в кончиках пальцев и внизу живота. Скорей всего, в этом виноват сироп от кашля.* * *
«Я тебя обожаю, Макс», - говорит Рома в ту ночь, и лицо у него благостное, словно он страдает аутизмом, а не простудой. Зеленовато-карие глаза смотрят прямо, и морщинка между бровями указывает крайнюю степень его серьезности. «Я так тебя люблю, чувак, ты бы знал!» От его слов бросает сначала в жар, а потом в холод, и мне приходится напомнить себе истинную суть этой фразы. Если бы не я, Рома бы тут не сидел. Его бы вообще нигде не было. Он бы утонул, впервые встав на доску. Я пытаюсь представить себе мир без Ромы Белкина, но не справляюсь, и просто обнимаю его, преисполнившись пьяной доброты и фантастической по моим меркам внутренней свободы. Утром я уезжаю, а на больничном дежурстве у постели Белкина меня подменяет разобиженная Алена. Тот не желает мерить температуру и валяться в кровати, и вместо этого провожает меня до двери, встречает Алену и целует ее в губы. Смеется ее шутке – словно и впрямь соскучился, - скользит ладонью по узкой спине и щиплет пальцами за зад. Алена ругается, но по выражению ее лица видно: не возмущена, а кокетничает. Вызывая лифт и наблюдая, как за Белкиным и его болонкой закрывается дверь, я представляю, как точно так же скольжу ладонью по его спине и хватаю за жопу. Не бабью, округлую, а небольшую и поджарую – такую, что ягодица идеально помещается в ладони. Поймав себя на фантазиях о чужой жопе – да еще и не женской, - мысленно даю себе пощечину и вызываю такси.