* * *
Я добираюсь до входа в отель почти через час. Сначала я бесконечно долго стою, опершись локтями на тачку, уткнувшись лбом в ее глянцево-черную металлическую шкуру, и пытаюсь побороть тошноту. В голове на высокой ноте гудит камертон, и я не слышу ничего, кроме этого звука, – ни шума столицы, ни автомобильных гудков, ни голосов прохожих. Потом я разворачиваюсь, упираюсь в «бэху» спиной и ожесточенно тру ладонями лицо. Расстегиваю пиджак, дергаю кулаком воротничок рубашки, но когда пытаюсь его расстегнуть – накатывает новая волна тошноты. Звон камертона в ушах становится громче, а затем постепенно идет на убыль. Я достаю из кармана телефон и гуглю новости. Это же гребаная Москва. Тут освещают любую мелочь чуть ли не быстрее, чем она происходит… Потом я бреду ко входу в отель, сунув мобильник в карман, и швейцар на входе улыбается мне с ноткой сочувствия. Наверное, я по-настоящему дерьмово выгляжу. - Максим Евгеньевич, вам конверт! Я беру желтый небольшой конверт; не глядя, запихиваю его в пиджак, и даже не могу поблагодарить. Если открою рот – скорей всего, меня вывернет, а я совсем не хочу, чтобы меня стошнило в лобби отеля. У меня нет сил, чтобы расстраиваться, нет сил, чтобы кого-то оплакивать – да и кого? Алену, которую я почти не знал? Ее хотели задержать. Она убегала. Выскочила на дорогу – с московским-то трафиком! Вот дура… Чем грубее я думаю о ее поступках, тем проще мне сделать вдох. А я действительно хочу дышать. Мне это нравится, знаете ли. И жить мне нравится. И быть свободным. Но почему-то «быть свободным», «жить» и «дышать» с каждой минутой становится все труднее. «Dear Maxim Andreev», - приветствует меня экран у двери. – «Welcome to The Ritz-Carlton, Moscow…» У входа стоит сумка, в которую кое-как набросаны мои вещи – ноутбук, свернутые зарядники, скрученная жгутами наличка и немного одежды. Я эту сумку не собирал, так что какое-то время тупо на нее смотрю, с трудом перешагиваю и прохожу в номер. В комнате – за моим столом, с моей утренней газетой в руках, - сидит Савелов. Поднимается мне навстречу, в защитном жесте задирает руки. - Андреев, подожди… Я бью его с такой силой, что Савелов опрокидывается через низкий бежевый диван. - Она здесь при чем?! – ору я, перебираясь через диван, спрыгивая сначала на тугие золотистые подушки, а затем на пол. Минуту назад у меня не было сил, чтобы думать об Алене. Сейчас у меня нет сил, чтобы держать себя в руках. - Это случайность! Эксцесс исполнителей! – орет Савелов, когда я опрокидываю его на другой диванчик и замахиваюсь. - За это отвечает Маслова, теперь она ведет дело! Я взбираюсь на него сверху, бью снова и снова, попадая кулаками то в лицо, то в диванные подушки, ничего не видя, ничего не слыша. - Говно ты, Савелов, - бормочу я, пока он хватает меня за руки и пытается удержать. В ответ почему-то не бьет, хотя мог бы. - Может быть! – орет Савелов, а потом легко из-под меня выворачивается, швырнув спиной на диван. Нос его разбит. Кровь стекает тонкими струйками и скапливается под нижней губой, а потом капает на рубашку. Не медля ни секунды, Савелов выдергивает из кармана и швыряет передо мной красную книжечку загранпаспорта. - На, подавись! Пока я тупо рассматриваю тисненный золотом герб, Савелов утирается платком. - У тебя два часа, чтобы исчезнуть, - говорит он. - Я снял все флажки с границы. Я открываю блядскую красную книжечку, перелистывая страницы, но у Савелова на этот счет другое мнение. Он хватает меня за локоть, вздергивает на ноги и тащит за собой. - Тебя ждут! – орет он, как будто ему не плевать, кто там меня ждет и зачем. - Тебя ищут! Ты у них последняя ниточка! Он хватает меня за руки и пытается выпихнуть из номера. Я оглядываюсь, ничего уже не понимая, хватаясь за стены и перила. Мы спускаемся по какой-то лестнице, а Савелов тащит мою сумку и подпихивает меня в спину. Останавливается только раз – когда желтый конверт выпадает у меня из пиджака. Савелов поднимает его со ступенек и запихивает к остальным вещам. Спустя три этажа я останавливаюсь, как вкопанный, оборачиваюсь и говорю: - Что дальше? - А чё дальше? – удивляется Савелов, замирая передо мной. - Дальше как обычно! Рос-Инновации интересуют? Они лягут под Рос-Защиту. Бероев сядет на потоки Варенникова… Я смотрю на него и вспоминаю странный взгляд, который Савелов бросил на подполковника Маслову в ее кабинете. Она отказалась выдать мне паспорт, злоебучая сука, – и Савелов удивился этому. Он действительно думал, что наш договор в силе. Что я солью им инфу, а они меня отпустят. Надо же, - думаю я. Еще один блаженный болван, который верил в систему… - Шохина повысят, аварию замнут, так как девочка сама виновата… - быстро перечисляет Савелов. А затем пихает меня в плечо. - Чё ты тормозишь?! Не врубаешься, что ли, что с тобой сделают? Он гонит меня по лестничным пролетам, через кухню, через запасной выход – к такси, которое я не вызывал, - закидывает в машину мои вещи и следом запихивает меня. Потом стучит по стеклу. Машина трогается, и я молча хватаю сумку, втаскиваю ее на колени и обнимаю, словно это – все, что от меня осталось. Ноутбук, смотанные в клубок зарядки, несколько футболок и брошенный сверху желтый конверт. Я перевожу дыхание и закрываю глаза.* * *
Моря нет. Вероятно, с этой секунды его просто не существует. Я сижу на втором этаже своей виллы, на тщательно выструганной деревянной перекладине, на коленях у меня – раскрытая книга, а вокруг мечутся и щебечут птички, которых я не вижу, а слышу только громкий писк и звук воздуха, рассекаемого крыльями. На мне черные штаны и расстегнутая до середины груди белоснежная рубаха – как будто я сбежал сюда прямо из офиса. Как будто я вырвался. Как будто изобильная зелень пальм, щебет птиц, прозрачный пьянящий воздух – все это не награда за мои страдания, а гребаный Тот Свет. Я опустился до самого дна. Я захлебнулся. Теперь я в мире, в котором вообще нет моря. Смерти не существует, и я сжимаю в руках эту долбанную книгу, снова бородатый, растрепанный и совершенно свободный. Смерти не существует, - говорю я себе снова и снова. Но жить тут – среди пальм, среди птиц, в самом центре мира, - нет никакого смысла, если я больше никогда не оседлаю волну.* * *
Я открываю глаза. Мимо нас проносятся машины, пролетают билборды, расцвеченные гигантскими надписями и девчонками в купальниках. - Отдыхать едете? – спрашивает таксист. - Да. - А куда, если не секрет? Какое-то время я молчу, глядя в окно, а потом разжимаю губы и спокойно говорю: - Куда подальше. - Понимаю, - дружелюбно отвечает таксист. Вникать в детали он не собирается. У каждого из нас своя жизнь, и моя утыкана терновыми колючками, как голова Иисуса Христа. Мимо проносятся полицейские машины с включенными мигалками. Я знаю, что эти парни мчатся не по мою душу, и потому спокойно продолжаю смотреть в окно, не отворачиваясь, не прячась, наплевав на все. Когда мы уже выруливаем в сторону Домодедово, я провожу рукой по сумке. Молния расстегнута, и в ладонь впивается желтый конверт. В таких же конвертах услужливые швейцары отправляли бумаги не менее услужливым консьержам, рассылая их по адресам шишек из Рос-Инноваций, когда у меня не было времени заехать к ним лично. Я распечатываю конверт, и в ладонь падает маленькая черная флешка. Алена, - думаю я. Маленькая блондинистая сучка… Догадалась не таскать украденную флешку с собой, а спуститься в фойе и отправить Ромину информационную заначку в Ритц. Я загружаю ноутбук и подсоединяю флешку к порту. - «Двадцать процентов?» - говорит слегка дребезжащий, но вполне узнаваемый голос. Плохой звук – не помеха. Я бы узнал Рому даже без голоса, по одному затылку, виднеющемуся в кадре. – «За что?» Картинка прыгает, словно у оператора кривые руки, нервный тик и эпилепсия в придачу. Оценив ракурс и обстановку кабинета, я заключаю, что либо съемка велась снаружи здания посредством квадрокоптера, либо тут не обошлось без Карлсона. - «За порядок», - говорит смутно знакомый мне лысый хрен. – «За то, чтобы у меня на твою жопу уголовка не нашлась. Много за что. Мне все перечислять?» Генерал МВД Шохин, - вспоминаю я. Сегодня я много раз видел эту рожу в новостях. Победное шествие по трупам врагов… Интересно, зачем генералу Шохину понадобилась эта шумиха? Хотел избавиться от Варенникова, чтобы в долю не лез и не мешал? Или Белкин задрал, и нужно было сменить его на менее амбициозную и более уступчивую шестерку? Я вспоминаю тревогу в Роминых глазах. Вспоминаю, как мчался к нему галопом после каждого «приедешь?» Вспоминаю ямочки на его щеках, нахмуренные брови и прохладное – равнодушное, а не обиженное, - «Я и сейчас такой. Просто масштаб изменился». Я закрываю ноутбук, смотрю в небо и начинаю улыбаться. Я почти смеюсь, прижимаю костяшки пальцев к лицу, показываю зубы этому небу – синему-синему, измазанному облаками, словно кусками шпатлевки. Затем протягиваю руку, хлопаю водилу по плечу и говорю: - Разворачивай.* * *
Юлин дом похож на белую коробку. В элитном районе, конечно же. Московская жемчужина, утопающий в зелени уголок рая – три этажа, безликая бежевая мебель, окна от потолка до пола... Юля бегает по дому, погруженная в дела. В одной руке таскает ноутбук, словно не замечая его веса. - Мне кажется, это глупая затея, - говорит она. Юлин муж бормочет из динамиков. Вполне возможно, что по скайпу они видятся чаще, чем вживую. Может, - думаю я, - этим супруг-бизнесмен с полутора ярдами на иностранных счетах особенно ценен? Потом Юля замечает меня. - Это кто? – спрашивает ее муж, ограниченный полем зрения видеокамеры. - Юля! Юль, ты меня слы… Юля захлопывает ноутбук. На ней белая рубашка и светлые домашние брючки. Ее волосы гладкой волной стекают до ключиц. - Ошибся адресом? – спрашивает она. - Мне нужна пресс-конференция, - говорю я тихо. - Завтра. Я паршиво выгляжу. Это читается в глазах Юли – легкая брезгливость пополам с жалостью, - пока она рассматривает мой распахнутый пиджак, всклокоченные волосы и покрасневшие веки. - Пресс-конференция, - насмешливо говорит она. - Завтра… Я смотрю на нее молча, слишком уставший, чтобы издевка в ее голосе смогла меня задеть. - Ма-а-акс, почему ты появляешься в моей жизни, когда влипаешь в какое-то мелкое дерьмо? – с насмешкой говорит Юля. На ее лице застывает выражение «Жалость к убогим». Не удивлюсь, если она три года отрабатывала его перед зеркалом в надежде, что я вернусь в Москву. - Ну, что случилось? – спрашивает Юля, заложив руки за спину. - Инвесторы кинули? БМВ отобрали? - Из-за меня убили человека, - быстро говорю я. Недостаточно быстро: голос вздрагивает, и мне приходится сделать вдох, чтобы успокоиться, - … невиновного. Мне нужно, чтобы об этом узнали. Усмешка исчезает с Юлиного лица. Выражение «Жалость к убогим» сменяется замешательством. - Мне нужно распространить информацию, - говорю я, чувствуя себя долькой чеснока в чеснокодавке. Сейчас детали пресса сожмутся, и из меня брызнет вся та горечь, все то дерьмо, которое отравляло мне жизнь. - Мне нужна эта гребаная пресс-конференция, - говорю я, ощущая, как нестерпимо жжет в глазах. – Всё. Больше ты меня никогда не увидишь. Мне не нужна Юля. Я не хочу быть с ней ни тут, ни на Бали, ни в любой другой точке этой гребаной планеты. Пилюли от любви не помогут – я уже болен. Другим человеком. Тупым уебком, который не мог открыть рот и сказать мне: знаешь, не тебя одного тут шантажируют… - Кого убили, Макс? – Юля вторгается в мои мысли. Ее скептичный тон хуже любой чеснокодавки, и я сглатываю, с трудом пропихивая ком в горле. - Алену, девушку Ромы Белкина, - говорю я, втягивая воздух носом и выдыхая через рот. Потом достаю флешку из кармана брюк. - У него был компромат на генерала МВД. Чертов элегантный мерзавец. Ну конечно же, он подстраховался! Как я вообще мог ждать от него чего-то еще? - У меня фонд, который помогает детям, - со странной улыбкой отвечает Юля. - Мы не занимаемся такими вещами. Она так сильно хочет меня унизить, что готова положить хер, которого у нее нет, на девушку, которую она не знает. Ей не важно, хороший я или плохой, отстаиваю ли я правое дело или лоббирую интересы нефтяников, езжу ли я на БМВ или притащился сюда пешком. Она привыкла к определенному сценарию, и не планирует отступать от него ни на йоту. В этом сценарии она – за правду и добро, а я – мудак, достойный всяческого порицания. Мудак, который влюблен в нее по уши. Мудак, который будет умолять, который будет домогаться, который готов использовать любые ухищрения, любое вранье, чтобы надавить на жалость и затащить ее в постель. Какое-то время я смотрю на Юлю, а потом отворачиваюсь. Из окна пялится мое отражение, и видок у этого парня паршивый: взлохмаченные волосы, опущенные плечи и сухие, покрасневшие глаза. Я сглатываю, а потом говорю срывающимся голосом: - Я понял. Молча разворачиваюсь и ухожу.* * *
Юлин голос догоняет меня, когда я шагаю по дорожкам из гладких декоративных камней – поперек, а не вдоль, словно не замечая их под ногами. - Макс! – кричит Юля. - Макс, стой! Я оборачиваюсь. Сумка оттягивает мне руку. Флешка с компроматом на Шохина жжет бедро. Юля спускается с веранды и бежит ко мне, тоже наплевав на дорожку. Изо рта у нее вырывается пар. - Завтра в девять утра, - говорит она, остановившись в полуметре. - Пресс-центр Рос-Новостей. Наверное, я улыбаюсь. А может и нет. Эта равнодушная полуулыбка сцепила губы, сковала их, словно на другие эмоции мое лицо теперь не способно. - Спасибо, - говорю я. Юля трактует мою реакцию по-своему. Черт знает, что там переключилось в ее голове – минуту назад она изображала оскорбленную моим появлением верную жену, а теперь хватает мою голову руками и прижимается губами к губам. Когда я гонялся за ней, когда я любил ее – грош мне была цена. Зато теперь, когда я наконец-то способен развернуться и уйти… У Юли мягкие теплые губы, и пахнет она совсем по-другому. Собой, а не… Да. Юля пахнет собой. Я понимаю это, уже собравшись ответить на поцелуй. И замираю. Так и стою – с зажмуренными глазами и приоткрытым ртом, вдыхая холодный ночной воздух, чувствуя Юлины ладони на своих щеках. Она для меня – чужой человек, полезный своими связями с прессой. Я для нее – сумасшедшее приключение. Что-то вроде рафтинга или пары дорожек кокса. Что-то, чем можно разбавить званые ужины и благотворительные вечера. - Ты в очередной раз сломал мне жизнь, - с придыханием говорит Юля. А затем добавляет: - Спасибо…