Самозванка: честно и беспристрастно (нет).

      Оказывается, если уснуть в сырой земле, то сильнее всего замерзнет голова. Не самая важная деталь, когда тебя обнаруживают на кладбище в свежевырытой могиле, но для самого найденыша, безусловно, актуальная.       Пока девочка суетится вокруг Клары, черная женщина будто застывает. Уже сказали, что младшую зовут Ласка и она говорит с мертвыми... Что ж, старшая вполне похожа на тех, с кем Ласке приходится общаться по долгу службы: если смотреть на нее в слабом свете сторожки, то глаза у пани Катерины страшные в особенности - запавшие, красные, а круги под ними столь темны, что того и гляди Луна взойдет. Две Луны. Как две маски того странного незнакомца в театральном трико. Ну да друзей не выбирают, не убили - и то хлеб. Значит, придется любоваться глазами черной женщины. Клара о ней еще ничего не знает, но уже ясно чувствует, что укрепить волосок, на котором висит ее жизнь - хоть бы и нитями, а не стальными цепями - эта дама сможет.       Ласка возвращается из кладовки с ворохом одежды - говорит, она ей немного маловата, а земляной девочке подойдет. В первом утверждении Клара сомневается, глядя на размеры куртки, но говорить об этом вслух не решается, чтобы не смутить дочку смотрителя еще больше, чем уже сделала это своим появлением. Одежда, видно, старая, выцветшая, пахнет пылью, сыростью и немного травами, а кое-что из вещей облюбовала в свое время моль - но все это совершенно замечательно и пригодно к носке... Особенно если ты сидишь голая на скамейке с постреливающим правым ухом, которое все больше требует внимания. - Ай! - восклицает Клара, когда боль становится особенно острой. - Простите, это все мое ухо, оно должно пройти... - Ей нужен морфий! - безапелляционно заявляет Катерина. Должно быть, у нее богатый опыт... - Но у меня его нет, - Ласка в ужасе разводит руками, но вновь убегает в кладовую.       Спустя минуту Кларе по капле вливают в ухо какую-то травяную жидкость (кстати, именно так пахнет от одежды), после чего отрывают лоскут от рукава платья Ласки, смачивают его в той же самой жидкости и велят вставить в больное ухо. - Что это? - Твирин. Это... Лекарство. Вот, держи и отпей немного, полегчает. - А для чего оно?..       Две ее покровительницы, не находя нужных слов, переглядываются. Не то чтобы Клара думала, что ее чем-то травят, но такое молчание кажется довольно подозрительным. - ...это для иммунитета, милая, для иммунитета и обезболивания. Все скоро пройдет, а пока держи уши в тепле. Ласка, у тебя не найдется шапки для Вестницы?       Почему она вдруг стала Вестницей, Кларе отчего-то ясно вполне: сны вещие она видела и прежде, а если сбудется и этот, последний, то быть большой беде.       Когда Катерина велит явиться на допрос к своему мужу Александру, девочка успевает осознать три вещи: дочка смотрителя в угоду чужим себя не щадит; теплая шапка - это хорошо; а для разрешения любой непонятной ситуации пригодится твирин.       Проходят дни, как и ушная боль, но снимать шапку совсем не хочется. Шапка - это защита от шума (незаменимо при заходе в зараженный квартал, потому как слышать бесконечные стоны больных вместе с воплями поджигателей мало кому под силу), повреждений (от ножа грабителя не спасет, зато если толпа решит забить тебя камнями в память о добрых делах сестрицы, удары по голове смягчит) и холода по ночам, к тому же позволяет не демонстрировать всем и вся слишком короткие, чтобы быть послушными, и слишком длинные, чтобы не мешаться, волосы. Прекрасная, в общем, вещь.       Если бы не одна проблема... Ну, как одна. По сути - одна, конечно, а в деталях - множество. К Бакалавру в гости захаживаешь - вечно под шапку лезет посмотреть на наличие вшей. Обижает, змей подколодный. Гаруспик и того хуже, его крики про "пигалицу плешивую" даже из степи полгорода слышит. Грифов бандитский люд и тот распоясался, то и дело руками к голове лезут, падаль глумливая. Если они не прекратят, то вши из страшилок Данковского перестанут быть просто страшилками, и что тогда делать - Клара не знает. Не побежишь же в Омут плакаться и лысеющую да чесоточную голову показывать...       Следовало ожидать, что рано или поздно руки начнет распускать даже сам Полководец, но на десятый день с шапкой расставаться не тянет и подавно, так приросла она к коже и стала, казалось, продолжением головы. Тем паче не хочется показывать Блоку свои немытые (дождь не в счет) уже дня три как патлы, ведь после массового заражения в Соборе Клару не подпускали к воде стражи, и приходилось набирать понемногу, пока никто не видит - и даже то, что удавалось налить, шло на питье, умывания и обмен с теми пьяницами, что во хмелю забывали лицо девочки-чумы и не боялись говорить.       У военных все при параде, волосок к волоску, даже если не спали ночь, гоняя от приличных людей всякое отребье...       Это ненадолго, шепчет себе Клара, поджимая губы, это совсем на чуть-чуть, пусть увидит, что нет на тебе следов Песочной язвы и ты не разносчица! И потом, он же не обвинял, а лишь попросил снять шапку. Но может, это и хуже, какому военному нужны такие неряхи, пусть и трижды святые - и плевать, что от Управы мужским духом спустя лишь двое суток разит за километр.       Девушка, стиснув зубы, срывает шапку одним движением и ждет приговора военного трибунала. Виновна или оправдана? Ну же, ждать более нет никаких сил!       Это что на плечах, его руки? И поцелуй в лоб - такой короткий и сухой, что как будто почудился? - У меня тоже вьются волосы, - наконец выносит свой вердикт генерал.       Это, безусловно, не так удивительно, как все прочее, что произошло на десятый день пребывания Клары в городе, но в контексте того, что было прежде известно об Александре Блоке - настоящая революция. Но пока у Полководца есть время, силы и средства на выпрямление волос, война не проиграна.