Доверяй. Почитай. Повинуйся

«и призови Меня в день скорби; Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня». Псалтирь 49:15

Алекс показалось, что она окунается в ледяную воду — словно кто-то бросил её плашмя в эту обжигающую колючую стену, от которой сводило судорогой мышцы, а пузырьки воздуха исчезали на поверхности так стремительно, что для себя не оставалось ничего. Больно было всего секунду. Расправив руки, она тонула — внутри совсем не страшно и не больно, словно так и должно было быть всегда. Смирение и спокойствие пришли неожиданно и ласково, словно чьи-то заботливые руки накрыли её, израненные и кровоточащие. Всё было как прежде — Алекс передвигалась по этому сну, как по давно изученной тропе. Бог, должно быть, чувствует то же самое, ведь знает всё наперед, только смотрит и чего-то ждет. Должно быть, тогда он тоже ждал от Бэйкеров чего-то другого. Ждал от неё чего-то другого. Пятая половица скрипела — у Алекс было достаточно времени, чтобы убедиться в этом, затем вернуться в изрешеченную кубиками лунного света комнату и сесть, продавливая тонкий матрац. Свет не разгонял мрак, даже если Данко, как говорил когда-то пастор, вынет горячий огонь из своей груди только ради неё. Дождавшись скрипа, Алекс бесшумно опустила ноги на проеденный молью ковер и, сев на колени, отодвинула стопку книг. Именно здесь её ждала Фэйт — несколько недель подряд, словно ей не надоедало, что всё шло по давно заученной копирке снова и снова. Когда дверь впустила внутрь тьму, уже всё давно было предрешено. У Алекс хватает сил бороться ровно до того момента, пока ледяная вода не начинает захлестывать рот и нос, а она ощущает вкус слизи на языке. — Ты очень красивая, — Бэйкер слышала это много раз, но иначе. Она до последнего ждала, что слова, как прежде, оденутся в низкий голос Фэйт, но чуда не произошло. «Бог никогда не посылает испытаний, которые мы не в силах побороть». Алекс зачем-то хватается за край ковра и стыки половиц, когда этот отвратительный слизкий плющ обвивает её за лодыжки и тянет прочь. Она всегда оказывалась слабее. Ногти соскальзывают один за другим, со скрипом и визгом елозят по истертому гладкому дереву, не позволяя обрести укрытие даже там. Боль выдергивает её почти насильно — девушке не сразу, но удается понять, что она всё там же, в окружающей её темноте, где между четырех железных углов есть дверь, не пускавшая свет. Алекс ждала, быть может, час, а то и несколько дней… недель?.. Тело не слушалось — она хотела приподнять голову, но смогла только подумать об этом, чувствуя грудью бьющееся сердце и сковывающий холод, словно она всё еще оставалась там, под водой, истекая чернотой и слизью. Мысли наливались свинцом, а внутри головы продолжала пульсировать горячая кровь, от которой лицо и тело моментально становились влажными и потными. Алекс не смогла сидеть, поэтому легла, а когда это произошло, более не смогла подняться. Это было вчера. Или несколько дней назад. Она уже не понимала. На краю сознания еще плыла мысль об искуплении — это было предрешено, ровно как её сон и этот непрекращающийся поток боли. Когда Алекс примет решение, что пора остановиться, закончится и боль. Она сама дала себе это обещание, и теперь держалась за него, словно его ей дал кто-то другой. Бэйкер не могла вспомнить даже имен — беспомощно завозилась, пытаясь убрать вес с онемевшей руки, легла на холодный пол, словно пыталась загрести его весь, и чтобы тело перестало быть таким горячим, а её мысли жалкими и бессмысленными. Когда она была готова просить пощады, мрак вокруг наконец разогнался — Алекс не могла потянуться навстречу открытой двери, только проводила глазами этот ослепляющий и болезненный свет. С этого момента всё должно было начаться заново — обхватывающая тело боль, чувство беспомощности и унижения, колючий страх, который будет захлестывать гортань и легкие, Джон, пробирающийся в каждую её мысль. Алекс понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, что дверь никогда и не открывалась. Она была заперта в этой черноте, и чувство ложной надежды заставило её почти разрыдаться. Бэйкер могла ощущать привкус соли прямо на языке, потому что у неё не было сил пошевелиться и вытереть лицо. Она продолжала лежать, пока чернота снаружи снова не превратилась в черноту внутри, а мысли стали прозрачными и смиренными. Где-то посреди четырех углов находился узор, плывущий из-под плесени: три цветка там, затем лоза, листочки, нераскрывшиеся бутоны. Прошло так много времени, а она может в точности повторить истертый и выцветший потолочный рисунок. Раны, причиненные самой себе, не переставали кровоточить — когда Алекс не могла различить явь и сон, то через силу заводила руку за спину и заново исполосовывала её вдоль и поперек до белой ряби в глазах. Она боялась, что однажды наступит день, когда не поможет и это — ей придется прокусить кожу зубами, чтобы утолить ватную сухость во рту или найти в себе силы покончить с этим. — Ты отвратительна, — вдруг цедит голос, Алекс хочет думать, что он принадлежит Джону, но слова эти снова выходят только из её пересохших губ. — Сама себе отвратительна. Бэйкер хочет поспорить хоть в этот раз — понимает, что это бесполезно и странно, но всё равно упирается рукой в пол и почти перекатывается сначала на бок, а затем на спину. Горячие и скользкие шрамы снова дают о себе знать, но это лишь подстёгивает. Вчера — или уже сегодня? — ей казалось, будто она слышала голос Ким. Он был совсем далеко, будто на краешке сознания, где остался Фоллс Энд и жестокий, жадный огненный рот. «Ты не должна была так поступать с Эммой, — сказала она, или это Алекс сказала сама себе, перекатываясь со спины снова на живот, когда боль снова стала невыносимой. — И ты не поймешь своей вины, потому что такие как ты не заслуживают семью». Когда Бэйкер поняла, что это снова был её голос, а не чужой, то разрыдалась, скрючиваясь в беспомощный комок страха прямо посреди этой звенящей пустоты — ей казалось, что этот плач отразится от стен, и в мире снова появится звук, но этого не происходило. В очередной раз, когда между четырех углов показался свет, прорезавший глаза до самой ужасной боли, Алекс даже не повернула головы — она осталась лежать, даже когда поняла, что это всё было настоящим вплоть до чьих-то рук, подхвативших за плечи, чтобы она смогла сесть. Бэйкер покачнулась под собственным весом и разом ощутила свою никчемность, потому что не могла даже сопротивляться. Будто он этого и добивался. — Вижу, тебе это пошло на пользу? — Алекс до последнего не хотела узнавать этот голос. Она почувствовала, что плачет, пытается удержать пальцы на скользкой ткани и насытиться теплом чужого тела хоть на секунду. — Пожалуйста, — ей не стыдно ни капли — отвыкшие от света глаза она просто упирает в пол, а затем и вовсе закрывает. Знакомый голос оказывается совсем близко к уху. — «Пожалуйста» — что? — Я хочу пить… пожалуйста. Я хочу… — увидеть солнце еще хоть раз. Домой, чтобы кто-то обнял и вытер слёзы, остался в этом кошмаре и не бросил на полпути. — Ты получишь воду, когда мы поговорим, поняла? — Джон помог ей подняться и придержал за плечи, когда Алекс пошатнулась и мокрым лицом впечаталась прямо в отворот рубашки. — Да, — она елозила щекой по теплому телу с запахом, который ненавидела до крика и головной боли. — Пожалуйста… — Совсем несложно было, правда? Это было сложнее, чем он думал — Алекс вместо ответа обвила руками его плечи и прижалась еще сильнее, пытаясь согреться или унять это одиночество, боялась, что через секунду снова окажется в кромешной темноте, где всё будет на вкус и цвет одинаково мерзким. Горячее нечто, расходившееся под ребрами, замещало собой остальное — Бэйкер зажмурилась яркому коридорному свету и опомнилась только на очередном лестничном пролете. Было так хорошо снова куда-то идти или дышать чем-то кроме этой железной темноты, что она забыла, как ненавидит Джона, словно эта всепожирающая чернота прожгла её насквозь и вывернула наизнанку. — Ты готова к исповеди? — это был даже не вопрос. Сид остановился перед дверью кабинета, в котором они были, когда только прибыли в бункер. Мужчина вопросительно окинул Алекс глазами и склонил голову на бок — она даже забыла, как он выглядит, и теперь жадно ловила каждый такой жест, пытаясь напомнить себе о том, что мир остался прежним, это в ней что-то навсегда изменилось. Однажды Отец заблудился в диких краях и сам стал диким, чтобы родиться снова, но не как человек, а как зверь, залитый кровью добычи. Теперь она заблудилась в себе, но не смогла родиться заново, потому что предпочла остаться там. — Да, — Бэйкер не знала, сколько раз ей придется сказать это слово, прежде чем оно что-то решит. Только оказавшись на свету, в этом неуютном помещении, сплошь заставленном коробками, она поняла, как ей одиноко, но и страшно снова оказываться с Джоном наедине. Он проводил её глазами, когда девушка в несколько нетвердых шагов добралась до стола и села напротив, словно послушная сговорчивая псина. — Только не… — Сид поднял внимательный взгляд, когда Алекс снова заговорила, — не оставляй меня там снова. — Ты боишься темноты? — Джон подошел к ней почти вплотную и сел на стол, чтобы смотреть на неё сверху вниз. Бэйкер беспомощно помотала головой — она не могла смотреть ровно из-за света лампы, слепящего глаза, отчего в них появлялась ужасная и болезненная резь, но и позволить себе игнорировать Джона не могла. — Я не хочу оставаться одна, — Алекс не думала, что когда-нибудь сможет признать это. — Я хочу… хочу домой. — Ты вернешься домой, — голос Джона с бесцветного стал снисходительным — он протянул руку к девушке, чтобы погладить её по плечу, и она не нашла в себе сил отпрянуть. — Когда ты признаешь свои грехи, и когда получишь… искупление. Продолжим? Алекс снова закивала, и Джон улыбнулся этому. Он уже знал её — агрессивную, испуганную, мстительную, но такую точно не видел никогда. Казалось, будто ему это льстило. Алекс ненавидела себя за то, что приходится подыгрывать, подчиняться и испытывать нужду — в конце концов от одного только Джона зависела её дальнейшая судьба. — Я спрашивал тебя о детстве, — сказал он, переплетая пальцы. Алекс могла концентрироваться только на этом — пересчитывала взглядом многочисленные татуировки и думала, что её ждет то же самое. По кусочкам, пока от неё не останется ничего, кроме грехов и сгустка боли глубоко в груди. — Еще есть, что рассказать? — Нет… — Она честно пыталась вспомнить, но внутри ничего не было. О собаках Джон уже знал, а Бэйкер не хотела причинять себе этим рассказом еще больше боли. — Это всё. Сид знал, что она врёт — всегда было что-то еще. Когда Алекс расскажет всё, у неё будет совсем иной взгляд, и она прекратит ненавидеть его, потому что начнет ненавидеть себя. Таков был план. Она хотела знать, сколько прошло времени, когда он бросил её одну в этой темноте — быть наедине с собой оказалось невыносимо, словно вечности сменялись одна за другой на пути к следующей. Но Алекс так же знала, что Джон не ответит, если она спросит, потому что вопросы здесь задавал он. Бэйкер заново привыкала к свету, привыкала к обилию запахов и звуков в этом большом мире, который был на порядок больше четырех железных углов и места под кроватью. — Хорошо. Тогда поговорим о другом: почему ты приехала в Монтану? Алекс бы не хотела снова затрагивать эту тему: ни говорить о ней, ни думать, ни обсуждать или ковырять, как едва зарубцевавшуюся рану. Джон смотрел ей прямо в глаза и знал, как это больно, но даже не пытался сделать легче. — Из-за денег, — прямо сказала она. Всё в этом мире происходит только из-за них: любовь, дружба, семьи, смерти, предательства, корень всегда один. У неё было много времени, чтобы обдумать всё это, посмотреть Саре в глаза и вспомнить Ханну с Алексом. — Тебе нужны были деньги? Бэйкер пыталась заставить себя думать, что Джону не интересно ковыряться у неё внутри, только привести к этому обезличенному искуплению, сделать зависимой, слабой и беззащитной. Наверное, ему это нравилось. — Кому они не нужны? — Алекс понимала, что ей нельзя злиться: Джон знал о деньгах всё, но о нужде в них — ничего. Их разговор изначально был бессмысленным и беспочвенным как раз из-за того, что их жизни разительно отличались, поэтому им никогда не понять друг друга. — Алчность, — Джон улыбался, словно это слово было сейчас самым желанным и сладким. — С началом Жатвы многие оказались повинны именно в ней. — Желание выжить — это не алчность, — Бэйкер знала, что не должна спорить, поэтому съежилась и попыталась отстраниться, когда Сид покачал головой. — Нет смысла оправдываться, Алекс, — сказал он. — Я здесь не для того, чтобы осуждать тебя, а чтобы помочь. — Я не понимаю, — Джон давил на неё: своим присутствием, своим тоном, и Бэйкер начала понимать, что едва сдерживается от слёз. Раньше она всегда могла уйти или избежать неприятного ей соседства, а теперь это чувство бессилия прорезало свежие раны поверх уже нанесенных. — Я не понимаю, как это может помочь. Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать. — Тебе нужно признаться самой себе, — Алекс не заметила, как рука Джона поднимается к её шее и крепко держит, вынуждая смотреть на него, — что во всех своих бедах виновата только ты, а не кто-то другой. Девушка хотела бы сказать, что он не прав: она уже говорила Джозефу о том, что жизнь не всегда предполагает выбор, но не могла выдавить из себя ни слова оправдания. — В противном случае ты унаследуешь путь своих друзей, — добавил Джон, наткнувшись на упрямое молчание. — Ты уже сделала шаг вперед, когда разрешила мне помочь, не позволяй своему страху контролировать себя. — Что с ними случилось? — Алекс не заметила, как осипла. — С Ханной… что случилось?.. — Сейчас мы обсуждаем твои грехи, а не… — Я должна знать. Джон осекся на полуслове — Бэйкер могла видеть промелькнувшее и плохо замаскированное раздражение в его глазах, когда он сжал пальцы на её шее и подтащил наверх, чтобы Алекс поднялась. Она попыталась обхватить слабыми руками его ладонь и хотя бы ослабить хватку, но могла только хрипеть и извиваться, пока он держал её. Горло обожгло почти невыносимой болью — из-за свежих синяков в уголках глаз выступили слёзы, но Бэйкер всё равно упрямо боролась, пока не поняла, что ослабевает и теряет сознание. — Как же много грязи выходит из твоего рта, — задумчиво сказал Джон, разглядывая её искусанные и потрескавшиеся губы. Алекс хотела запротестовать, когда он другой рукой обхватил её челюсть и придвинул к себе. — Делаешь вид, что заботишься о ком-то, хотя на самом деле всегда думала только о себе. Это ли не лицемерие? Ханна мертва — это стоило только признать. Прайс тоже. Сара, если жива и знает о предательстве Алекс, ненавидит её. Когда умрет Бэйкер — лишь вопрос времени. Знал ли Бог, что происходит сейчас с ней и внутри неё, или Его взгляд не дотягивался до бункера и до них, заточенных глубоко под землей?.. «Надо было соглашаться на смерть, — это промелькнуло в голове Алекс за секунду до того, как Джон поставил её на ноги и рванул пуговицы рубашки так, что они с треском повылетали из петель. — Джейкоб был прав. Таких нужно истреблять». — Начнем с твоей жадности, — Сид почти силой сдернул рубашку с неё, обнажая острые, покрытые синяками плечи. Со спины и руки ткань отлепилась неохотно, почти со скрежетом, который заглушился криком Алекс. Она не могла этому препятствовать, даже когда Джон пальцем поддел широкий ворот майки. — Пожалуйста, не… не надо, — Бэйкер выговаривала это уже вместе со всхлипами, сама не разбирая своего бормотания. — Я избавлю тебя от этого, — Джон говорил это, глядя ей прямо в глаза — говорил почти в губы, и эти слова вызывали только отвращение и страх. — Мы будем обсуждать каждый твой грех, плевать, сколько времени это займет. Мы будем обсуждать твою гордыню, твою жадность и всё то, что гнетёт тебя, будем обсуждать каждый день, пока ты не признаешься в этом. Ты плохо знаешь меня, Алекс, если думаешь, что сможешь избежать боли и трусливо спрятать голову в песок. За вратами Эдема не нужен человек, которым ты являешься, но будет нужен тот, кем ты станешь. Бэйкер уже не хотела никакого Эдема — когда Джозеф говорил об этом, когда она слушала, то почти верила в него. Верила в этот неприступный оазис, который ждет её и всех, в чьем сердце есть Бог. Возможно, Он не слышит живых, но хотя бы отвечает мертвым. Спина истекала кровью — Алекс чувствовала, как горячие капли щекочут кожу, дрожала из-за холода и страха, пока наблюдала за тем, как Джон отступает к столу, достает бутылку воды и чистую ткань. — Пожалуйста, — Бэйкер выговорила это непослушными губами и почти с трудом втянула воздух. Сид взглянул на неё с непониманием, словно на ребёнка. — Это всего лишь шрамы, — сказал он, разглядывая её, дрожащую и плачущую. Алекс даже не могла сдвинуться с места, что уж говорить о сопротивлении? Она была жалкая, беспомощная, и никто не мог ей помочь — возможно, Фэйт тоже была права, нужно всего лишь дать ему то, чего он хочет. — Знаешь, — Джон подошел к ней вплотную, аккуратно отогнул ворот майки, и Алекс вздрогнула от прикосновения мокрой тряпки к коже. — Мне пришлось вынести… ужасное количество боли, чтобы это понять. Прими это, Алекс. Прими свою жадность, позволь ей наполнить себя. Бэйкер ощущала запах спирта даже на языке — пыталась судорожно втягивать воздух через рот и давилась этим привкусом, но зачем-то продолжала молчать. Джон толкнул её к столу, чтобы она села, и ещё раз внимательно взглянул на место, им подготовленное — прямо под ключицей, чтобы жадность было невозможно спрятать, если она окажется истинной. — Я буду резать неглубоко, — пообещал Сид, вооружаясь скальпелем. Алекс крупно дрожала, пока он примерялся к коже и свободной рукой поворачивал её к свету. — Если эта алчность на самом деле принадлежит тебе, то она останется, и тогда мы избавим тебя от неё. Бэйкер думала, что сможет вытерпеть боль, но когда лезвие разрезало вдоль, тараня себе путь через кожу и мясо, поняла, что не выдержит этого — она не сдвинулась с места, только обхватила Джона за рукав, почти сталкиваясь с ним лбом. — Говорят, что дети всегда несут грехи своих родителей, — Сид тяжело выдохнул прямо ей в лицо, и к запаху спирта примешался его собственный, от которого кружилась голова и ослабевали колени. — Я не виновата, — это выходило изо рта вместе с плачем — Джону стало неудобно резать, склонившись над ней, поэтому он взялся рукой за колено и встал между её ног. Алекс могла только мотать головой, чувствуя, как лицо полыхает от стыда и страха. — Виновата, — настойчиво вторил ей мужчина, заканчивая надпись. Он не отодвинулся, только склонил голову, разглядывая одинокое кровавое слово на груди. — И посмотри, сколько людей пострадало из-за твоего эгоизма. Осколки черепа в волосах и кровь на приборной панели — руль отсоединился с мокрым чавканьем, когда Алекс попыталась отстраниться. Жгутом скрученная простыня и мертвый ребенок в её руках, когда ей самой было не больше двенадцати, запах пепла, когда Бэйкер собирала обугленные кости в чертов мешок, или Эмма, наивная девушка из провинции, которая заслуживала большего, чем когда-либо получала Алекс. Тело, с треском падающее на угол дверцы, и это непонимание во взгляде. Вкус мяса и горячего костра, который языками прорывался сквозь заколоченные окна — Бэйкер должна была признаться хотя бы себе самой. Джон обещал, что станет легче. Смириться с жадностью оказалось слишком просто — Алекс до последнего боялась, что Сид заметит подделку в её голосе, но этого не произошло. Он только помог ей обработать свежую рану, которая больше не кровоточила, только тяжело пульсировала где-то внутри. Когда он продолжал говорить, всё, чего Алекс хотела — влететь головой в железную стену и биться об неё до тех пор, пока звук не затихнет. Затем день заканчивался — Бэйкер оставалась в одиночестве, и ей хватало времени, чтобы смириться, но уже с собой. Она устала считать дни — для неё все заканчивалось после того, как лезвие выводило последнюю букву, а Джон оставался доволен её словами. Бэйкер чувствовала себя истерзанной и грязной, особенно когда на руках и животе не осталось свободных мест: Сид приказал поднять руки, а затем стянул с неё майку, грязную от старых кровавых пятен. Поначалу ему было всё равно — Алекс боялась однажды посмотреть на Джона и понять, что он не нуждается в её искуплении, поэтому замирала каждый раз перед тем, как он касался её. Каждый раз это приносило всё больше боли — из-за страха, из-за свежих шрамов и кожи, на которой оставалось всё меньше места, и из-за того, что с каждым днем физическая боль перерастала в ментальную. — На чем мы закончили вчера? — утренняя исповедь всегда начиналась именно с этого, уже несколько суток подряд. Джон приглашал её после полудня и иногда рассказывал об остальных людях, которые дожидались своего искупления. Затем осматривал уже нанесенные раны, без капли стеснения снова стаскивая одежду — Алекс могла только сидеть и наблюдать за происходящим словно со стороны. И ждать, пока всё закончится. Она заставляла себя верить в то, что и остальные члены церкви проходят через подобное, не только она — и что перед Джоном они все одинаково грешные, одинаково грязные и требовательные. С каждым днем, с каждым шрамом и каждым прикосновением, когда Сид просто искал повод, верить в это получалось всё меньше. — На зависти, — почти беззвучно произнесла она. Вырезанное под ключицей слово не прекращало гореть, словно тело сопротивлялось ему, хотя сама Бэйкер уже смирилась и приняла его внутрь, как Джон хотел. Зависть тоже преследовала её по пятам, как алчность, гордыня и гнев. Алекс оказалась связана ей по рукам, когда поняла, что семья может быть другой, и что в ней могут любить, не причиняя боли. Смирение с завистью заняло какое-то время, прежде чем слово смогло «выцвести» из-под кожи наверх, словно пятно краски, которое нельзя было уничтожить. Рассказывать об этом — словно издеваться над воспоминаниями, но Джон выслушал и это. Ему нравилась такая Алекс: смиренная, тихая и послушная, которой было необязательно задавать вопросы. Еще через несколько дней у неё поднялась температура — Джон решил, что дело в заражении одной из ран, поэтому майку пришлось снимать снова. Алекс уже не испытывала стыда, только какое-то внутреннее опустошение, словно в этом и был смысл. Когда Сид потянул за пуговицу на её джинсах, Бэйкер всё еще надеялась, что ему всё равно. Он провел рукой по её животу и к месту соединения ног, остановил пальцы на внутренней стороне бедра: Алекс почти физически осязала свой страх от того, что он собирался сделать. — Идеальное место для твоей зависти, не находишь? Если Алекс откажется, он выберет другое, не менее позорное, поэтому она кивнула, сглатывая кровь, собравшуюся во рту. Ему было все равно, голой он её видит или нет, она в его руках — грешница, полотно художника, которое нуждалось в искуплении так отчаянно, что само просило об этом. Бэйкер пыталась верить в это, но Джон каждый день доказывал обратное, уничтожал на корню и втаптывал в грязь всё, что чувствовала она. И он был возбужден тем, что делал. Алекс видела это в его глазах. Это было ненормальное возбуждение, сродни тому, как человек загоняет добычу и тешит свое превосходство. Алекс была абсолютно беззащитной, покорной, прямо как он любил. И еще она была сухой, не хотела его ни капли, и ей было страшно: она уже знала, как это может быть. Бэйкер мучила себя этими мыслями, так как думала, что Джон добивается именно этого. Несколько следующих дней прошли в бреду — Алекс едва закрывала глаза, как тут же возвращалась к своим кошмарам. Она пыталась найти успокоение в холодных стенах, но металл слишком быстро нагревался под её горячим телом; пыталась кричать и звать на помощь, но никто не приходил. «Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня». — Изнасилуй меня. Давай уже покончим с этим, — голос застывает на губах, Алекс уже не говорит, а почти шепчет. После очередного дня и третьей метки прямо под ребрами в ней уже не осталось гордыни, потому что она смирилась. Джон поднял на неё взгляд. — Ты ведь этого хочешь, да? Ждал, пока я сломаюсь. Нравятся беззащитные женщины? Алекс не знала, чего хочет добиться. Рассудительного Джона она уже видела. Впавшего в безумие — тоже. Заботливого — в полной мере. Кого она еще пыталась призвать этой провокацией? — Столько времени прошло, а ты так ничего и не поняла, — Джон отложил нож, когда закончил, а затем склонился над Алекс, вытирая полотенцем руки. — В мире есть вещи куда приятнее, чем секс. И я даже готов поделиться этим знанием, если ты позволишь. Давно стоило догадаться, что одного слова «да» никогда не бывает достаточно. Она уже сказала его однажды, когда Джон грубо вдавил её в стол и прорезал буквы одну за другой. Она была виновата. Никто другой. Она. — Ты всё равно не будешь первым, кто сделает это. У неё не было сил пошевелиться. Она так и осталась лежать, распятая на этом столе незримыми гвоздями. Джон видел её любой — обнаженной душой и телом, порочной, увязшей в грехах, беззащитной, жалкой. И он до сих пор принимал её любой. — Так в этом всё дело, — его слова звучат так, будто он этому удивлен. Алекс надоело выуживать из себя крохи своей боли, но Сид всё еще был готов выслушать. Он опустил руки по обе стороны от её головы и низко склонился, изучая взглядом. У Алекс не было ни единой мысли в голове, Джон должен был знать, что там бесполезно копаться. Сид старался вытравить грехи до единого, но вместо этого уничтожил всё остальное. Кто не гнется, тот ломается. — Кто это был? — командный голос Джона врывался внутрь, раздвигал ребра в стороны и вгрызался в самое сокровенное. Алекс казалось, что ещё немного, и она сорвется. — Пьяный в подворотне? Нет, слишком банально, — его лицо было настолько близко, что она пыталась отвернуться, но голос всё равно преследовал её. — Начальник, которому всё сошло с рук?.. Приятный парень с работы? Поговори со мной, Алекс, я знаю, что ты хочешь этого. Алекс хотела молчать, но слова упрямо лезли из горла против воли, словно Джон выдавливал их оттуда. Она хотела себя заткнуть, прикусить язык до крови или впиться ногтями в ладони, но слова оказались быстрее мыслей. — Знакомый… мне человек. Бэйкер думала, что спустя столько лет она научится выговаривать это без страха, но и в этот раз голос пробирает дрожью. Она хотела сжаться в комок и заплакать, но могла только безвольно лежать, как тряпичная кукла, набитая соломой. — И что ты сделала? Это были не те вещи, которые можно обсуждать даже с психотерапевтом, и уж точно не с человеком, которого ты ненавидишь. — Я ждала. Ждала, пока всё закончится. Три цветка, затем лоза, листочки, нераскрывшиеся бутоны, грязный потолок с плесенью и следами недавнего ливня, скрипящие половицы в коридоре. Алекс пыталась спрятаться под кроватью, но всё тщетно, её снова вытягивают за ногу оттуда, и тогда не было ни Фэйт, ни Отца, чтобы защитить от этого кошмара. Бессильная злоба опять перетекла в слезы, но в этот раз они не остались незамеченными. Джон едва выпрямился и смазал слёзы с её скулы, останавливая пальцы на подбородке. — Когда всё изменилось? У него такой участливый голос и смотрел он так нежно, словно ему было не плевать. Алекс обидно и стыдно из-за этого, но отвернуться или сбежать она не может. Она заперта здесь, и если разговор не завершится, завтра появится еще одна метка. Под грудью, как он предлагал, или на руке, как предлагала она. — Мне было девять лет, Джон. Снова потолок, затем она пытается бежать: между ног мокро от крови, и она раздвигает высокую пшеницу, путается в зарослях. Собаки нагоняют, одна из них вцепляется в ногу и держит, пока Алекс не затихнет. Затем все повторятся. Снова и снова. Все говорили, что станет легче, когда ты выговоришься. Джон не злой. И не безумный. Она понимает это, когда в его глазах мелькает то ли сожаление, то ли что-то еще, недоступное ей. Сид молчит, а его горячие пальцы вытирают очередную слезу, которая едва успела сорваться вниз. — Разве я… виновата? — голос наконец-то ломается, а вместе с ним и Алекс. Сложно оставаться сильной, когда рядом находится кто-то, готовый выслушать. Джон этим пользуется, но не говорит ничего, давая ей шанс на исповедь. У Бэйкер самой есть все ответы, но она их не видит. Алекс хочет спросить о чём-то — его голубые глаза были слишком близко, как раз для того, чтобы прорваться сквозь эту пленку ненастоящего Джона и узнать, о чём думал он сейчас, вытирая её мокрое лицо. Жалел? Презирал эту жалкую оболочку человека, которая в отличие от него не смогла и сломалась, когда жизнь предлагала ей выбор? Бэйкер так хотела узнать, что творилось у него сейчас внутри, ровно как показать, что находилось внутри у неё, но не могла ни пошевелиться, ни заговорить из-за парализующего страха и оглушительной боли внутри головы. — Джон? Из-за стучащей в висках крови она не услышала, как тайна исповеди была прервана кем-то, кто сейчас стоял у выхода. Эта дверь всегда была закрыта, но у Алекс и так не было возможности до неё добраться. Сид всё еще нависал сверху, а Бэйкер лежала под ним, не имея ни шанса на побег. — Позже, — отозвался Джон, не отрывая от неё взгляда. Она была близко, наверняка думал он. Отец пообещал, что она их удивит, и вот, она удивляет, готовая к искуплению, к признанию своего греховного прошлого. Еще немного, и Алекс будет искать поддержки у человека, которого презирала, а потом сделает всё, о чем он её попросит. Девушка содрогнулась от мысли о том, что так всё и будет. — Это важно, — ответили от двери мужским голосом. — Что-то произошло с бункером Джейкоба.