Доверяй. Почитай. Повинуйся

«Возврати мне радость спасения Твоего и Духом владычественным утверди меня». Псалтирь 50:14

Шериф из окна офиса видел добрую часть округа: как солнце встает и прячется за горами, откуда ползут тучи, куда дует ветер, на каких машинах паркуются его коллеги и посетители. Когда Мэри Мэй приехала сюда в начале лета на своем красном форде, она долго не решалась подняться и расхаживала перед участком, будто бы придумывала для шерифа целую речь. Он уже тогда знал, зачем она приехала, но не смог бы помочь, поэтому оттягивал их встречу до последнего. Сейчас точно так же перед участком расхаживал человек в безразмерной полиэстеровой ветровке с капюшоном. Из окна второго этажа было непонятно, как он выглядел и сколько ему было лет, но в этот раз Эрл тоже знал, зачем он приехал, поэтому мало чего оставалось на волю размышлений. На часах было без десяти восемь, когда мужчина снаружи докурил и, спрятав окурок в упаковку, достал ещё одну сигарету. Шериф не был хорошим психологом, но гость явно нервничал: он приехал раньше, чем было нужно и теперь стоял на улице, изредка поглядывая на часы над главным входом. — Я не опоздал? — он заглянул в кабинет, когда стрелка подобралась к восьми, и шериф почти с удивлением отметил филигранную пунктуальность. — Ты мог зайти, если приехал раньше, — сказал он, и гость, приняв это за приветствие, вошёл внутрь. Его кожа была смуглой — но не тёмной, а загоревшей, — почти такой же, как ветровка, и Эрл отметил, как незнакомец уже бродит любопытным взглядом по кабинету, стенду с оружием и дипломам в рамках. — Не люблю врываться без приглашения, — ответил гость. — Уильям Маккензи. Он протянул руку для приветствия, шериф пожал её и предложил сесть, почему-то считая, что Уилл захочет постоять, насколько каменным и точным было каждое его движение и выправка — и гадать не надо было, военная. Оба помощника были в патруле, и они с Маккензи некстати разминулись на стоянке: Уайтхорс не увидел машины, значит парень приехал на автобусе или поймал попутку. — Нашел жилье? — вдруг спросил шериф, и Уилл мотнул головой. — Недалеко фермеры сдают, я дам им знать, если тебе вдруг будет интересно. — Будет, — согласился парень с незаметной вежливой улыбкой. Такие как он часто нравились девушкам, и Эрл никогда бы не догадался, что стоит за этим смазливым лицом, если бы не знал со слов человека, который рекомендовал его. — Сержант Морган тебе всё рассказал? — Да, сэр. — Он хорошо о тебе отзывался. — Знаю, сэр. Из-за этой блуждающей по лицу улыбки шерифу казалось, будто Уильям над ним потешается. — Почему именно полиция? Маккензи почти помнил, в какой апатии его нашел бывший сослуживец: он вернулся домой несколько лет назад, но только телом, и пытался занять себя чем угодно, чтобы не сойти с ума и не начать жаловаться, садясь в комнате, полной стульев и сломанных людей. — Он и посоветовал, — сказал Уилл. — Я работал в центре помощи, когда прошел реабилитацию, ещё инструктором по подготовке военнослужащих. — Не понравилось? — Не моё, — ответил он и через секунду размышлений дополнил. — Я пошёл в армию, чтобы защищать Штаты, сложно делать это на расстоянии. — И когда пошёл? — Сразу после школы, — шериф явно ждал, что Маккензи поможет ему и сам продолжит беседу, и Уилл решил его не разочаровывать. — Был контракт на шесть лет, две командировки в Ирак, домой вернулся… лет семь назад. — Ты ведь хотел защищать Штаты, — сказал Эрл. — Обратно не тянет? — Кому-то бывает достаточно и одной поездки. Шериф не стал спрашивать, убивал ли он, иначе Морган не стал бы просить за него. — А почему Монтана? — Уилл вскинул брови. — Ты ведь не здешний, судя по… — Цвету кожи? — Маккензи совершенно точно насмехался над ним и пытался провоцировать, но в то же время эта располагающая к себе улыбка и лицо не оставляли шанса на злобу. — Я родился в Детройте вообще-то, но после армии туда уже не было смысла возвращаться. Это была та опасная открытость, которой избегали остальные, но Уилл общался с ним как с хорошим знакомым, если и нервничал, то не подавал виду. Честно сказать, Эрл представлял его вовсе не таким. — Часть нашего округа занимает религиозная община. Ты верующий? — Маккензи, задумавшись на секунду, кивнул. — Тогда держи язык за зубами, когда будешь в патруле. — У них… свободные взгляды на Бога? — Можно… можно сказать и так. Они не… вспыльчивые, если их не трогать, поэтому мы соблюдаем дистанцию. Но вторую поправку* никто не отменял. Община никогда не доставляла проблем, но когда Джером приехал к нему несколько недель назад, чтобы сообщить о похищении, его слова как коса на камень нашли на аргументы Джона Сида: было нетрудно догадаться, кто одержал верх. Шериф съездил на остров лично, чтобы убедиться в том, что никто из церкви не удерживает описанных пастором людей насильно, но никого подходящего под описание не нашел. Более того, эдемщики встретили его почти с улыбками, а приёмная сестра Сидов предложила остаться на ужин и службу. Сам Джозеф Сид его не встретил, и Эрл был благодарен, что они разминулись, потому что он тоже пытался соблюдать дистанцию и не слушать то, о чём говорилось на их проповедях. — Ты занимаешь место очень хорошего человека, — поддавшись этому чувству, сказал вдруг шериф, и Маккензи вскинул на него глаза. — Который перешёл на сторону церкви несколько недель назад. — Тогда нам лучше не встречаться, — шериф непонимающе посмотрел в ответ. — Обидится ведь. Уайтхорс фыркнул. — Этот не обидится. Он сказал, что это только к лучшему и теперь он наконец-то счастлив. С рапортом даже прощальное письмо нам оставил на три страницы. Эрлу не стоило вот так просто отпускать помощника Харди: он должен был по крайней мере узнать причину, но почему-то сдался под этим самодовольным взглядом младшего из Сидов, заранее зная, что полицейский, который всегда мечтал только о повышении и похвале от своего шерифа, ничего ему не объяснит. Шериф должен был благодарить Бога, что в это самое время судьба подкинула ему такого человека, как Маккензи: он относился к бывшим военным предвзято — чего скрывать, все относились, — но Уилл оказался на удивление спокойным и рассудительным, а это подкупало. Условия работы его устроили: Эрл боялся, что спугнёт парня климатом, отсутствием хорошей связи в округе или религиозной общиной, но Уильям был непробиваем, словно обшитый бронёй танк, который и с началом работы каждую байку о «Вратах Эдема» воспринимал более чем равнодушно. Наверняка видел вещи и похуже. Маккензи завершил курс в академии аккурат перед тем, как поступить на службу в полицию — знание законов и правильное отношение к людям ещё были свежи в памяти, поэтому первый и последующие патрули прошли без происшествий. Сложнее всего было с переменчивой погодой — в августе по Хоупу ударила почти рекордная жара, и Уилл, подыхая в машине без кондиционера, ловил почти каждую возможность разогнаться на пустынных дорогах и запустить в салон немного сквозняка. Должно быть, только из-за усталости и жары он не заметил, как пробил оба задних колеса — в брусчатке, которой залатали огромную дыру в асфальте, наверняка было что-то вроде стекла, и помощник шерифа, почуяв неудобство, сразу же остановился у обочины. Солнце буквально вдавливало его в землю: Уилл вышел, зачем-то осмотрел шины, превратившиеся почти в тряпки, и понял, что не сможет накачать их компрессором и добраться хотя бы до ближайшей заправки. Запаска лежала в багажнике, но она была одна, а ехать с полностью раскуроченной шиной Маккензи не рискнул бы даже спьяну — за такое он бы с радостью арестовал себя сам. Подумав пару секунд, мужчина сел обратно и включил автомобильную рацию. — Это Маккензи, — он какое-то время колебался, пытаясь собрать предложение так, чтобы оно не звучало жалко. — Я тут два колеса пробил, приём. Первым ему ожидаемо ответил Пратт: — Как так вышло? — Кто-то сможет привезти мне ещё одну запаску? Я на… — Уильям прикинул по дорожным знакам. — На Р8, ехал на север. Он даже навскидку помнил, что почти в миле отсюда на развилке была заправка. Если никто из коллег не приедет, ему придётся проделывать этот путь пешком, по пустынной дороге почти при стоградусной жаре.* — Мне до тебя минимум часа два, — подумав, сообщил Стэйси, и Уилл понял, что тот просто не хочет ехать. — А ты, Джоуи? Спасёшь меня? — девушка наверняка какое-то время слушала их, не встревая. — Старуха Хардман опять со своей дурацкой кошкой, — коротко пояснила та, будто Маккензи это могло что-то объяснить. — Вызови эвакуатор, — предложил Пратт, и Уилл, оглянувшись по сторонам и поняв, что уже давно не видел ни одной машины, согласился с этой идеей, которая ему самому почему-то не пришла в голову. Со времени звонка прошло как минимум двадцать минут, а дорога всё ещё была пустой, словно жара или ядерный взрыв пожгли всех живых, как во сне Сары Коннор. Машина нагрелась под палящим солнцем, Маккензи вышел из неё и стал расхаживать туда-сюда, иногда складывая руки козырьком, чтобы взглянуть на дорогу. Когда зелёная рубашка поверх майки уже насквозь пропотела и Уилл подумал, что больше не выдержит, в густом жёлтом мареве на горизонте наконец-то появилась машина, но точно не эвакуатор: Маккензи размышлял, стоит ли попросить их остановиться, но водитель сделал это сам. Из белого пикапа доносилась незатейливая кантри музыка, и полицейский приблизился как раз в тот момент, когда передняя дверца открылась. — Проблемы? — немолодой темноволосый мужчина с двухнедельной щетиной, грозившейся перерасти в неопрятную бороду, казалось, не был удивлен увидеть Уильяма. Он не мог не заметить полицейскую машину или форму, значит ему кто-то успел рассказать про новичка. — Колесо пробил, — настороженно отозвался Маккензи. — Есть запаска?.. — Конечно, — мужчина склонился к окну своей машины, и Уилл только тогда понял, что с ним кто-то был. — Сиди здесь. Незнакомец долго копался с ключами, пытаясь вскрыть старый замок на багажнике и решив скрасить неловкую тишину, сказал: — Повезло тебе, что я мимо ехал, — он наконец-то повернул ключ. — Самая жара пошла, на дорогах никого. — Повезло, — бездумно согласился Маккензи, не сразу подумав о том, что мужчина и правда неожиданно появился на пустой дороге. Так ли ему повезло? Полицейский абсолютно машинально заглянул незнакомцу через плечо, когда тот доставал запасное колесо, и его спаситель это заметил. — Мог бы просто попросить показать, благо у тебя есть на это право, — с каким-то лёгким укором сказал он, и Уилл поджал губы, когда мужчина всё же поступился. В багажнике помимо колеса ворохом лежала какая-то грязная одежда, ботинки, аптечка и новая походная верёвка, ещё даже в магазинной упаковке. — Альпинизм? Уилл пытался проявить участие и понимал, как плох в этом: общаться с людьми не научила ни армия, ни центр ветеранов, ни академия. — Можно и так сказать, — с заминкой ответил мужчина. — Помочь поменять? — Сам справлюсь, — благо в машине были и ключ, и домкрат. — Спасибо за помощь. — Это маленький округ, — сказал незнакомец, передав Уильяму колесо, — здесь так принято. Он наблюдал за ним прищуренным взглядом какое-то время, будто ждал, что полицейский скажет что-то ещё. — У меня с собой нет наличных. Как с вами связаться, чтобы отдать деньги за запаску? Мужчина скривился, словно одна мысль о деньгах его оскорбляла. — Мэттью, — сказал он, протянув Уиллу руку для приветствия. Полицейский интуитивно догадывался, что он и так знает его имя, потому что «здесь так принято», но по привычке ответил: — Маккензи. Младший помощник шерифа. На Мэттью была клетчатая хлопковая рубашка темно-синего цвета: пытаясь спастись от жары, он закатал рукава до локтя, обнажив сильные руки. Их рукопожатие оказалось гораздо крепче, чем Уилл предполагал. — Я передам Харди, что его место занял хороший человек, — сказал Мэтт. — Не надо никаких денег. Знаешь церковь на острове? Маккензи попытался не выдать лицом, что о ней он знает уже слишком многое; почти сразу же всё стало на свои места: он увидел на белом пикапе крест, о котором упоминал шериф, стал вслушиваться в звенящие голоса песни, увидел у Мэттью татуировку и символ проекта на цепочке, проглядывающей из-под расстегнутых пуговиц рубашки. Полицейский рассеянно кивнул. Церковник сделал вид, что не обратил внимание на эту перемену. — Если хочешь меня отблагодарить, приезжай на проповедь в воскресенье, — он заметил, что Уилл хочет отказать, поэтому добавил. — Это всего лишь воскресная служба, ничего более. Не надо никаких денег, тебя никто никуда не подписывает и никуда не заманивает. По воскресеньям мы собираемся всей семьей, а на этой неделе будет ещё и хорошая баранина «по рецепту моей семьи, который я унесу с собой в могилу», ну, ты знаешь. Маккензи облизал губы и уже хотел согласиться, но взгляд, прикованный к шее и цепочке на ней, зацепил подсохшие и блестящие на свету пятна крови, собравшиеся коркой по воротнику. — Это кровь? — он указал на шею, и Мэттью приложил пальцы к следам, словно вспомнил о них только что. — Хм, — Уилл настороженно пытался понять, пытается ли он что-то придумать, но по лицу эдемщика было сложно судить. — Это всё охота. Сколько угодно стирай и вычищай одежду, что-то точно пропустишь. Маккензи не хотел признаваться, что даже этого объяснения ему было недостаточно, особенно после того, что рассказывали коллеги. — Ладно, хорошо, — сдался он. — Спасибо за помощь. — Тогда увидимся на выходных, — Мэттью закрыл багажник и махнув на прощанье полицейскому рукой, сел обратно в машину. Он почти сразу же сделал музыку громче и уже через несколько секунд от белого пикапа осталась только плывущая полоска на горизонте — слова из песни про замок и холодные ветра ещё какое-то время занимали голову, пока Уилл лениво и едва двигаясь от жары, занимался своей рабочей машиной. Ему повезло, что шериф не слышал их переговоров по рации, как и не знал о маленьком инциденте на дороге. Песня выветрилась из памяти, когда с ним связался Пратт и полюбопытствовал, приехал ли эвакуатор. Маккензи почему-то сознательно умолчал о члене церкви, который помог ему с колесом: все сослуживцы без исключения имели только негативный опыт встреч с общиной, но Уилл не мог их в этом поддержать. Пара старичков, у которых он снимал гостевой дом близ Хэнбейн, отзывались о Сидах, как об очень вежливых людях: церковь каждую урожайную осень покупала у них овощи и фрукты и о лучших соседях можно было только мечтать. — Сегодня аванс, — подытожил Стэйси, пока Маккензи поднимал домкратом машину. Они с Джоуи разговаривали по рации, и это помогало пережить тяжелую работу, отсутствие хоть какой-нибудь тени и кровь, колотящуюся уже у горла. — Мы в бар, как обычно? — Такси тебе вызывать не буду, если ужрёшься. Уилл привык молчать, поэтому не удивился тому, что большинство коллег считали его странным. Джоуи и Стэйси общались друг с другом, но не с ним, одиноким и молчаливым, и Маккензи это устраивало. Уже почти две недели они обменивались только приветствиями и редкими шутками, а во время обеденного перерыва Уильям слушал их истории о корпоративах, надоедливых семьях и странных бывших. — Новенького берём? — вдруг спросил Пратт, и Уилл не смог сдержаться от удивления, что они стали обсуждать это при нём вот так открыто. Полицейский промолчал, гадая о том, что скажет Хадсон. — Он ведь говорил, что не пьёт. Чем ты слушал? Уильям почувствовал, как расползается в довольной улыбке от того, что Джоуи по крайней мере не пропускает его слова мимо ушей. — Разве? — уточнил Пратт, и Маккензи вытащил рацию через окно машины. — Я не пью, — повторил он. — Тогда на что тратить аванс? Это был очень хороший и одновременно обескураживающий вопрос, который поставил Уильяма в тупик. Он слишком долго размышлял над ответом, пока бездумно выкручивал болты с колеса, и сослуживцы перешли к обсуждению лучшего бара, в котором бывали. За заменой обоих колёс прошло по меньшей мере полчаса: Маккензи прокручивал в голове разговор с Мэттью, пытаясь найти в нём как можно больше подвохов, но шестое чувство подсказывало, что он зря беспокоится. Уильям до самой субботы не думал о предложении, а когда вспомнил о нём, то уже было слишком поздно — он не успел отказаться от смены, а потом до полуночи убеждал себя, что всё равно не поехал бы. В день зарплаты предложение Пратта о бесцельной трате денег повторилось, и Уилл снова отказался. Его смена заканчивалась в семь вечера: небо было ещё совсем светлое, когда он заехал на стоянку перед полицейским участком, написал отчёт, наконец-то принял душ и переоделся в штатское. Он несколько раз, но уже в участке сказал, что очень устал, напомнил, что не пьёт и в баре ему делать нечего, но в конце концов под уговорами Пратта сдался. — Только не в округе, — предупредил парень, пока садился в свою машину, подержанный, но очень дружелюбный на вид внедорожник. — У нас здесь отвратительная выпивка, лучше потратить минут тридцать и выпить чего-нибудь хорошего. — Ты водитель, — миролюбиво согласился Уильям. Мистер Грэймпшир, у которого Маккензи снимал свободный дом в кооперативе, попросил помочь ему вечером с починкой прохудившейся крыши на летней кухне, и поэтому полицейский планировал приехать хотя бы до полуночи. В любом случае, если старик его не дождётся, то не станет лезть наверх сам, а просто оставит все инструменты на крыльце, думая, что Уилла поставили на ночную смену. Пратт звал и остальных, но в итоге они поехали только втроем: это была пятница, шериф сказал, что останется в офисе, разбирая очередную порцию жалоб на общину, только пожелал им хорошего вечера. Маккензи не выезжал из округа чуть больше трёх недель, но почему-то сразу почувствовал, когда они покинули Хоуп и направились в Миссулу, по пути пересекая небольшой заповедник. Впереди были долгие выходные, поэтому Уилл разрешил себе расслабиться: много лет прошло с тех пор, как он вернулся домой, но ему до сих пор сложно было надолго закрывать глаза, если он не был убежден, что находится один. Грэймпширы привыкли, что Уильям спал с плотно запертыми окнами и дверью, даже занавески задёргивал: он до последнего не знал, где стоит остановиться, в отеле или за пределами округа (и тогда каждый день добираться до работы более двух часов), но они идеально подходили друг другу. Фермеры не беспокоили его, а он их, миссис Грэймпшир даже приглашала его на завтрак, если видела, что Маккензи забыл купить еды или опаздывал и не успевал приготовить его сам. Миссула мало чем была похожа на Хоуп, хотя и находилась от него всего в нескольких часах езды: слишком городская, слишком… большая и обжитая, начинённая людьми на любом уровне. Уилл думал, что никогда не полюбит сельскую часть Монтаны, но после вшивого Детройта и Нью-Йорка, откуда их переправляли на службу, спокойная жизнь оказалась именно тем, что ему было нужно. Даже если это спокойствие изредка нарушала какая-то религиозная община. Стэйси решил накидаться уже с порога, хотя обещал к закрытию бара (а он вряд ли закрывался раньше четырёх утра) протрезветь и развести их с Джоуи по домам. Когда они приехали, в баре уже было не протолкнуться, поэтому Пратт предложил затесаться в компанию и сойти за местных: они не знали даже их имён, но Стэйси на удивление быстро заводил друзей, не смотря на балласт в виде Уильяма и Джоуи. Меньше чем за полчаса полицейские согласились вместе с местными съездить в автомобильный кинотеатр, обменяться телефонами и встречаться здесь хотя бы раз в месяц. Пратт — к удивлению Маккензи — нравился абсолютно всем, и было в нём что-то, делающее парня душой любой компании; наверняка благодаря этому обаянию Уильям, ненавидевший бары, сидел сейчас с ним в душном подвале и старательно пытался вклиниться в движуху. Сначала Пратт только предлагал Уильяму выпивку, а когда тот грубо отказал в очередной раз, даже обиделся, словно ему было трудно поверить, что кто-то не хочет принимать правила его игры. Они втроем молчали несколько секунд, каждый уставившись в свой стакан, пока Стэйси не поднялся и сказал, что принесёт ещё выпить, раз Маккензи такой несговорчивый. Не смотря на толпу вокруг барной стойки, Уилл увидел, что Стэйси о чём-то беседует с барменом, словно посчитал их компанию слишком скучной и решил переключиться на что-то более интересное. Их столик был слишком далеко для того, чтобы Маккензи понял, что они обсуждают, но Хадсон сразу предположила, что у него в голове опять была какая-то «пьяная и нездоровая блажь». — Никогда не видела, чтобы Пратт так сильно пытался с кем-то подружиться, — иронично поддела девушка, когда за их столиком без Стэйси повисло неловкое молчание — Уилл никогда не был хорош в разговорах, особенно с такими, как Джоуи. Маккензи тоже не понимал, почему полицейский так отчаянно пытается завладеть его вниманием: возможно, уволившийся коллега Харди был ещё тем занудой. Уилл хотел ответить что-нибудь, но не успел, потому что Стэйси наконец-то отделился от стойки, а бармен полез менять музыку; какой-то лёгкий рок, наводнявший помещение, сменился до боли знакомой песней. Джоуи сначала изумлённо взглянула в сторону Пратта, а когда Маккензи повернулся туда же, беззлобно сказала: — Ну не придурок? — Это из «Голубой устрицы» что ли?.. — Уилл вдруг понял, что смотрел фильм последний раз будто сотню лет назад, поэтому обидеться не успел. — Не знаю, что более странно: то, что Пратт подумал, что это смешно, или то, что у бармена вообще есть такая музыка. Уильям проследил за тем, как полицейский с бутылкой и двумя стопками пробирается обратно к их столику. — Ты сюда выпить приехал или парня склеить? — с ехидством полюбопытствовала Джоуи, когда Стэйси подсел к ним. — Должно же быть что-то, что заставит Маккензи улыбнуться и наконец-то с нами выпить, — с добродушным оскалом отозвался Пратт, разливая выпивку. — Получилось ведь? Уилл попытался удержаться от улыбки, но не смог. Стэйси хотел налить и ему, и полицейский заблаговременно накрыл ладонью свой стакан с содовой. — И опять нет, — сказал он, и Пратт фыркнул. — Брось, я ведь даже музыку тебе заказал. — Ты только что признался своим друзьям в том, что ты гей, — сказала Джоуи, и Стэйси, уже настолько пьяный, что не мог оскорбляться, даже не попытался протестовать. — Но мне нравится этот фильм! — Она права, — незамедлительно поддел Уилл, поднимая стакан. — Спасибо за оказанное доверие, я подумаю, как принять твои чувства. Пратт обиженно фыркнул, но пререкаться не стал, и они втроем снова подняли тост за первый аванс Уильяма. К полуночи в баре народу поубавилось — музыка стала тише, а разговор за их столиком давно из весёлого перетёк в политику и религию. Маккензи откровенно скучал, сдерживаясь от того, чтобы не смотреть на часы, и несколько раз уходил на улицу курить, когда человек за барной стойкой крикнул, что ставит полтинник на то, что никто не обыграет его в дартс. Уильям не сомневался, что победит, ведь он был единственным трезвым человеком во всех чёртовых барах Миссулы, а ещё в отличие от остальных гражданских когда-то был лучшим снайпером на своем курсе. Время было уже позднее и Уилл пытался держать в голове починку крыши, но Пратт всё не прекращал подначивать, поэтому Маккензи принял вызов и ввязался в игру, чтобы хоть как-то развлечь себя. Он специально сыграл хуже, чем мог, чтобы не сделать пьяного парня всухую, ведь у него с собой даже не оказалось положенных денег: Уилл принял в качестве подарка пиво для себя и двух коллег, чтобы не ссориться, и ещё раз взглянул на часы, потому что им пора было расходиться. В отличие от Стэйси, Маккензи взял на завтра вторую смену и хотел морально подготовиться к объезду всего Уайттейл. За столиком полицейского встретили почти дружескими аплодисментами. — Ты, случаем, не чёртов Крис Кайл? — полюбопытствовал Пратт, который, казалось, был гораздо счастливее пиву, чем Уильяму. — Если бы не я, мы бы даже не узнали о твоих скрытых талантах! — На этом они заканчиваются, — Маккензи взял стакан со своей содовой и хотел напомнить о времени, но Джоуи вдруг незаметно тронула его за локоть. Одного её взгляда хватило для того, чтобы Уилл понял, что в его отсутствие стакан вероятно приобрёл несколько несвойственных ему градусов: полицейскому вдруг стало интересно, как далеко Пратт сможет в этом зайти. — Спасибо, что вытащили меня, — сказал он. — Я уже сто лет не был в барах, с тех пор, как врачи запретили пить. — Серьезно? Ему показалось, что Пратт поменялся в лице. — Наверное, чертовски сложно удержаться, — заметила Хадсон, решив поддержать Маккензи. — Да, из-за аллергии, — Уилл чудом подавил улыбку. — Говорят, типа могу задохнуться, анафилактический шок, пена изо рта, судороги. Отказ от алкоголя был одним из немногих правил, которые пришлось соблюдать в центре на реабилитации: полицейский был уверен, что никто из его бывших сослуживцев не придерживался и половины запретов программы, но сам нарушать правила ненавидел. Он уже успел взять стакан с содовой, когда Пратт вдруг одумался и схватил его за руку. — Она, наверное, выдохлась уже, — сказал он, отбирая напиток. — Схожу, куплю тебе ещё, за… дартс. — Ему не очень нравится извиняться, правда? — Уилл проследил за тем, как Стэйси, лавируя пьяным шагом между столиками, опять направляется к барной стойке. — Ты от него ещё натерпишься, — пообещала Джоуи. Уильям хотел объяснить, почему на самом деле не пьёт, но Хадсон вдруг заметила, что у лежащего на столе телефона вспыхнул экран. — А он-то чего хочет? Маккензи успел увидеть имя их шерифа на дисплее: девушка сначала хотела встать, чтобы выйти на улицу и поговорить с начальником в тишине, но затем пошатнулась и поняла, что явно переоценивает себя. Подняв трубку, Хадсон даже не успела поздороваться, и Уилл заметил, что её взгляд становится всё менее пьяным с каждой секундой. — Пратт? Он… — полицейская взглянула в сторону бара, — он довольно быстро трезвеет… Нам нужно где-то полчаса. Нет… нет, Маккензи трезвый, мы доберёмся сами. Джоуи закончила разговор уже абсолютно серьезной, со знакомым нахмуренным лицом и морщинкой между бровей. — Всё хорошо? — уточнил Уильям, и та поднялась, неуклюже распихивая свои вещи по карманам. — Нет. Найти Стэйси и скажи, что нам нужно ехать в участок. Этот придурок… Пратт появился сам и поставил стакан с содовой перед Уиллом. — Эрл звонил, — сказала Джоуи, уже надевая куртку. — И что ему надо? — парень плюхнулся на стул рядом с Маккензи. — Пусть позвонит в понедельник, я две недели пахал без выходных и кофе ему носил. — Нам нужно вернуться в участок. Шериф сказал, что за сверхурочку накинет бонус. — Чего? — Он расскажет, когда приедем. — Джоуи, детка, я же в говно, — улыбнулся Пратт. — Я никуда не поеду, мой рабочий день кончился. — Ему… — Хадсон неожиданно осторожно начала подбирать слова. — Ему позвонил окружной прокурор, говорит… что-то опять с церковью, и они достали ордер. Маккензи думал, что это просто красивые слова, но Пратт на самом деле протрезвел, как по щелчку: Уилл вспомнил, что парень на днях едва не сцепился с кем-то из церкви в патруле и обида была слишком свежа для того, чтобы оставлять это просто так. — Они что-то нашли?.. — Да, какое-то видео, — полицейская бросила из кошелька на стол деньги, и коллеги бездумно последовали её примеру. — Нам нужно быть там через полчаса, так что поедем с мигалками. Маккензи, ты за руль. Алкоголь из Пратта выветрился почти мгновенно, стоило ему узнать об ордере: всю дорогу обратно в Хоуп они проделали под его бесконечную болтовню о том, что весь участок ждал этого уже несколько лет и что наконец-то кто-то сверху решил дать по газам. Хадсон верила в способность Стэйси быстро трезветь и явно знала его лучше, чем Уилл, поэтому он не стал об этом беспокоиться, только вёл машину по дороге, пока она вдруг не стала знакомой, а автомобильный поток не исчез совсем. Джоуи иногда предупреждала об очередном повороте, и когда машина въехала в округ Хоуп, стало совсем тихо, как в обычной глубинке. Вокруг них давно сгустилась тьма, а с реки стал наползать туман: Уильям ещё какое-то время думал, хватит ли у него времени на починку крыши, но затем они остановились на стоянке полицейского участка, где их уже ждали. Маккензи не первый раз был здесь так поздно, но сейчас всё, даже цокот сверчков и облеплённые мошками фонари казались неуютными, словно что-то должно было случиться. Уилл надеялся, что не он один чувствовал это. — А это ещё кто? — Маккензи даже не успел вылезти из машины, как наткнулся на это недружелюбие. Незнакомый мужчина, стоявший рядом с шерифом, разглядывал его с ног до головы, словно оценивал. — Наш новенький, — Эрл заметил, как его спутник кривится, поэтому добавил. — Он способный парень, с ним не будет проблем. — Лучше предыдущего? — Уиллу надоело, что о нём разговаривают в третьем лице, и он протянул руку для приветствия. Мужчина выбросил сигарету, прежде чем ответить. — Маршал Бёрк. — Маккензи. Рукопожатие затянулось, прямо как с церковником на летней душной дороге, и Уильям заметил, что маршал продолжает разглядывать его. Он был шире его в плечах и больше, выглядел так, будто мог сломать Маккензи пополам одним усилием и даже думал об этом. — Переодевайтесь и берите оружие, ждём вас на вертолётной площадке, — скомандовал маршал, и полицейские едва ли не бегом рванули в сторону участка. Они втроем так растерялись, что даже забыли расспросить шерифа о происходящем — Маккензи бездумно надевал кобуру на пояс и застегивал ремень, пока думал о том, что Эрл наверняка скрыл от начальства факт того, что его помощники не были трезвыми. Уайтхорс не казался Уильяму человеком, который в своем возрасте будет гоняться за очередной звёздочкой, значит это было личным делом. Или на него надавил кто-то сверху. Стэйси так спешил, что два раза сначала уронил на пол раздевалки табельное оружие, а затем не мог застегнуть рубашку. — Всё хорошо? — спросила Хадсон, останавливаясь в проходе. Маккензи до последнего был спокоен, как удав: должно быть, потому, что для него это всё не было настолько личным, как для них, живущих бок о бок с пригретой змеёй уже несколько лет. — Хочу, чтобы ублюдки наконец-то заплатили, — Пратт справился с пуговицами, проверил значок, рацию и кобуру. — И ответили перед законом, хочу посмотреть на их лица, когда маршал ткнёт им ордер в рожи. — Это ведь не шутка, ты в курсе? — уточнила девушка. — Уже утром об этом будут писать в газетах. Похоже на шутку? Это было последнее, что Уильям чётко помнил из событий той ночи. В отличие от шерифа и его помощников он никогда не был в этой части округа — Хэнбейн затянула остров эдемщиков плотной паутиной из тумана, и когда они посадили вертолёт, Маккензи наконец-то понял, как далеко сейчас находится починка крыши, игра в дартс или Пратт, подливающий алкоголь в его стакан. Церковь со свежеокрашенной зеленой крышей, находившаяся в конце седой и потрескавшейся от жары дороги, выглядела одиноким и угрожающим шпилем на фоне светлого, будто утреннего неба. У Маккензи появилось стойкое ощущение того, что их ждали: ни у кого из церковников, встречавших их у ворот или выходящих из дверей домов, сна не было ни в одном глазу, и с каждым шагом полицейский убеждался в этом всё сильнее. Мужчина пытался разглядеть среди незнакомых, нахмуренных и перепуганных лиц Мэттью, своего недавнего спасителя, но так и не нашел его. Уильяму не хотелось испытывать стыда за то, что он так и не отблагодарил за колесо и не пришел на службу — оно было и к лучшему, учитывая сегодняшнюю причину прибытия. Судя по звуку, в церкви шла служба — часы показывали уже начало третьего, и не оставалось сомнений, что кто-то рассказал об их визите заранее, ещё до того, как они сели в вертолёт. Возможно, даже до того, как Эрл позвонил. Уильям держал руку на весу рядом с рукоятью пистолета, потому что видел, как люди церкви смыкаются за их полицейским конвоем. — Они что-то задумали, — первой решилась высказаться Джоуи, и маршал вперил в неё раздражённый невыспавшийся взгляд. — Раньше так не было. «Ты носишь чёртов значок, помощник Хадсон! — с укоризной кричал его взгляд. — Соберись, Господи Боже». — Главное, помалкивайте, — попросил шериф. — Говорить буду я. — Это ваш округ, — охотно сдался Бёрк. Уайтхорс взглянул на Маккензи, будто собирался попросить его молчать тоже, но в последний момент передумал и повернулся к Джоуи. — Стой здесь и проследи, чтобы никто не вошёл, пока мы не закончим. — Есть, шериф. Логичнее было бы оставить у двери Уильяма, который не только знал, как пользоваться оружием, но и не боялся пустить его в ход, но он не стал спорить. — Я на тебя рассчитываю, Джоуи. Уилл, ты со мной. Слушай приказы и не смей доставать оружие. — Есть, шериф. Эрл даже не успел толкнуть двери внутрь, а пение уже прекратилось: можно было ощутить нацеленные на них взгляды людей, почти одновременно повернувшихся к выходу. Маккензи до этого ещё ни разу не сталкивался с Сидами, ни с кем из них: только слышал, как Хадсон и Пратт по очереди поносят их младшего брата, когда на него в очередной раз поступает жалоба от кого-то из жителей. А иногда и без повода, просто между словом. О проповеднике так же шутить боялись, будто он был способен их услышать и наказать: Маккензи за одно мгновенье понял, почему, стоило взглянуть Джозефу Сиду в глаза. Они все молчали, пока шериф говорил с пастором, и когда взгляд Уильяма на секунду остановился, проповедник тоже посмотрел на него — полицейский почувствовал что-то вроде неприятной щекотки между лопатками, будто туда заползала слизкая змея, а он даже не мог пошевелиться и сбросить её. Прихожане церкви ворчали что-то оскорбительное за их спинами, а когда Сид рукой попросил тишины, почти с обидой уставились на Маккензи и остальных, будто знали о том, что он обещал посетить службу и не пришёл. Нового знакомого Уильяма не оказалось и здесь, но он наверняка знал, что полицейский тут, рядом с их пастором. — …в этот раз у нас есть ордер, — закончил Эрл и в его голосе прозвучало что-то вроде плохо скрываемого сожаления. — Мы предупреждали вас и вашу семью, и не один раз. — Я понимаю ваше беспокойство, шериф. Но вам не остановить этого, — почти ласково обратился к нему Сид. — Всё уже началось. — Ну, всё, достаточно, — маршал подтолкнул Маккензи вперед. — Давай, зачитывай этому ублюдку права. Впереди у ступеньки всё было залито ярким светом ламп, и полицейский прищурился, наблюдая за тем, как проповедник смиренно вытягивает руки ему навстречу, то ли желая сдаться, то ли принять в свои объятия. Позади него в ярком свету колебались и другие люди, наверное, та самая семья. Уилл поднял взгляд за плечо пастора и увидел, как кто-то в белом платье почти с неверием улыбается, глядя на его хмурое, уставшее лицо. — Вы имеете право хранить молчание, — с заминкой сообщил Уильям заученную фразу. Джозеф ничего не сказал, только внимательно слушал, как ему зачитывают права. — Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Ваш адвокат может присутствовать при допросе. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Он мог услышать, как стоящий позади проповедника его младший брат с насмешливой улыбкой шумно выдыхает через нос, но ничего не добавляет. — Вы понимаете свои права? — заключил Маккензи. Все полицейские, находящиеся в испуганно притихшей церкви, хотели убраться отсюда как можно скорее, и Сид не стал их задерживать дольше положенного. — Да. Об этом не напишут в газетах, потому что во всём этом не было ничего особенного — какая-то сплошная рутина, как две капли воды похожая на курсы, где их учили проводить аресты. Если бы люди хотели остановить полицейских, то сделали бы это ещё у вертолёта — значит имя шерифа здесь ещё что-то значило. Пратт, должно быть, сейчас проклинает их, потому что не видит лиц и не имеет возможности позлорадствовать, наблюдая за тем, как Маккензи приближается к пастору. — Ты там, где должен быть, — неожиданно и тихо, чтобы услышал только Уильям, сказал Сид, когда на его запястьях защёлкнулись кольца наручников. Он не был встревожен, и это пугающее спокойствие, которое в обычных людях и при нормальных обстоятельствах раздражало, сейчас наводило какой-то животный страх и растерянность. Маккензи поднял глаза, на секунду снова встречаясь с пастором взглядом, и в последний раз посмотрел на возвышение, где стояли его братья: на их лицах не было страха, и Уильям подумал, что потом их ждет несколько месяцев долгих судебных разбирательств, таких же угрожающе спокойных, как сам Джозеф Сид, а ему самому придётся писать кучу макулатуры. Пратт зря завидовал. Заметив, что Уильям медлит, маршал сам взял проповедника за плечо и повёл к выходу: младший помощник взглянул в сторону Уайтхорса. Прежде чем развернуться и последовать за коллегами, шериф сказал: — Приезжайте завтра в участок для обсуждения. — Пусть Бог распорядится вашими жизнями, — незамедлительно парировали им в спины вместо прощания. Если у Него было милосердие, то Он позволил бы им добраться до участка, подумал Маккензи, и будто откликаясь на эти слова, проповедник снова взглянул в его сторону. Арестованный не произнёс ни слова, пока его вели к выходу из церкви, а затем и к вертолёту, только внимательно прислушивался к тому, о чём говорили полицейские. Уильям краем глаза заметил, как со стороны амбаров, стоящих особняком в отдалении от остальных домов, в поселение въезжают машины: люди не прекращали наблюдать за ними, а одна женщина подошла слишком близко к полицейскому, но так и не решилась ничего сказать или дотронуться до него. Конвой добрался до вертолёта, посаженного Праттом у выезда на асфальт, в абсолютной тишине: Маккензи всё гадал, когда что-то изменится, поэтому расслабил руку, которую держал у поясной кобуры, только когда сел в кабину напротив Джозефа Сида. Стоило полицейским убрать оружие, прихожане почти сразу же облепили транспорт: всё началось с того, что из толпы крикнули что-то о них и проповеднике — голос поддержали остальные, но когда вертолёт начал раскручивать лопасти, пропали всё звуки кроме этого жужжания. Уилл даже был благодарен, что ему не придётся слушать эту религиозную чушь: он понял, что бессмысленно думать о том, что люди позволили надеть наручники на Сида и даже усадить его в вертолёт, а возмущаться начали уже потом. — Готовы лететь, шериф? — Пратт попытался перекричать шум и повернулся назад, но не успел ни получить ответ, ни сказать что-то ещё, потому что со стороны пилота вдруг треснуло стекло, — абсолютно беззвучно, Маккензи успел увидеть только паутинку трещин и россыпь осколков, мерцающих в лунном свете — и какой-то человек в красной одежде вцепился одновременно в плечо Стэйси и попытался отнять у него штурвал. Если Пратт и ругался, то Уильям не услышал этого — только открыл рот, чтобы крикнуть и привлечь внимание остальных полицейских, но вертолёт вдруг закрутился всего в метре над землёй, сталкивая сидевших внутри друг с другом. Стоявшие на земле люди стали хвататься за них, за руки и одежду, пытаясь вытащить из кабины, даже когда начали падать, ударяясь о корпус. Полицейский только успел заметить, как маршал достает оружие — на какое-то время Уилл, отбиваясь от вцепившейся в его руку женщины, забыл об арестованном, а когда снова попытался переключить внимание на него, Бёрк пальнул из пистолета, целясь в мужчину в красном. Звук оглушил всех, и ещё на несколько долгих секунд даже шум вертолёта исчез, оставив за собой только звон в ушах и глухой крик, будто сквозь подушку. Маккензи из-за этой ужасной какофонии звуков даже не понял, в кого попал маршал и наконец-то смог сосредоточить взгляд на пасторе, неподвижно сидевшем напротив. — Я же говорил, — его голос почти не был слышен из-за криков, и Уилл практически читал по губам. — Тебе этого не остановить. Маккензи хотел что-то ответить, он даже обдумал свои слова, но не успел издать ни звука, потому что на шею неожиданно лёг гладкий провод от рации, одновременно стягивая и выбивая дыхание. Уилл инстинктивно схватился за горло, пытаясь уцепиться за провод, но тот так туго впивался в кожу, что ему удавалось только царапать себя и хрипеть, теряя сознание с каждой секундой. Заметив сопротивление, человек позади натянул удавку с такой силой, что в глазах замерцали искры: когда пятна начали множиться и единственное, что полицейский стал видеть, было лицо Джозефа Сида, он понял, что тот не собирается делать ничего, чтобы помочь ему. Когда его лицо начало расплываться, Уильям наконец-то вспомнил об оружии и потянул пальцы к уже пустой кобуре на поясе. В ушах ещё звенело эхо выстрела, но полицейский услышал, как шериф кричит Пратту набирать высоту: сидящий сбоку маршал с глухим стуком приложил по голове рукоятью пистолета одного из сектантов, который пытался вытащить пастора из кабины, и проблемы Уильяма не замечал. Маккензи завёл обе руки назад и, схватив невидимого противника за волосы, несколько раз ударил его головой о металлическую обшивку вертолёта. Трёх ударов оказалось достаточно, и когда Уилл снова мог дышать, то перед глазами замелькали хаотичные огни: небо, яркое пламя костра, лампы, чёрная кровь на лобовом стекле и снова небо. Стэйси безуспешно пытался выравняться, как вдруг удавка вдруг натянулась сильнее, почти вытаскивая Маккензи из кабины. Последнее, что он увидел перед болезненным и коротким падением, была церковь где-то совсем далеко и лунный свет, отбивавшийся от её свежеокрашенной крыши. Уильям отчётливо услышал хруст костей, но не ощутил никакой боли — только через секунду, когда к нему снова вернулось зрение, понял, что они вместе с душителем выпали из вертолёта прямо на камни. Противнику повезло, что он умер почти сразу, ударившись затылком и позвоночником. Полицейский машинально схватился за его куртку в попытках найти свой пистолет или другое оружие. Их падения в суматохе никто не заметил, и Маккензи успел увидеть на фоне расплывчатого светлого неба, как вертолёт сначала набирает минимальную высоту, а затем, мотаясь из стороны в сторону, исчезает за густым подлеском. Прихожане последовали за звуком, который ещё несколько секунд отражался эхом, и что-то кричали вслед. Из рассеченной брови на глаз бежала кровь, залепляя всё веко липкой пеленой, а дышать было больно, почти до тошноты, но у Уильяма не было времени думать о себе: всё, что он сделал, так это наконец-то снял удавку, на самом деле оказавшуюся проводом рации, и обмотал вокруг запястья за неимением другого оружия. Ворота церкви были совсем недалеко, но если в поселении кто-то остался и нёс стражу, в общей неразберихе выпавшего полицейского никто не заметил. У Маккензи не было никаких сил вымещать злобу на мёртвом сектанте, который остался лежать на камнях, поэтому он почти на четвереньках, счёсывая джинсы на коленях, пересёк небольшой пятачок земли, чтобы двинуться в ту сторону, где за деревьями исчез вертолёт. Уилл скорее не услышал, а почувствовал, как он, цепляя лопастями ветки деревьев, скрежещет и падает, пуская дрожь по земле: единственное светлое место посреди ночного подлеска было окружено огнём, и полицейский издалека заметил фигуры одетых в белое бегущих людей. Никто не собирался их отпускать или позволять арестовывать своего пастора, Маккензи понял это, когда услышал крики, будто животное улюлюканье аборигенов. Без табельного оружия идти туда было чистым безумием — эти люди не станут щадить его и даже закроют глаза на значок. Вместо того, чтобы подобраться поближе и увидеть, что происходит и кто именно кричит, полицейский подавил любопытство и сделал несколько шагов назад, всё больше удаляясь от объятого огнём места. Уилл никогда не принимал ничего на веру, в том числе истории о церкви, но теперь думал только о том, что не стоило делить всё рассказанное на два. Он боялся бежать и издавать шум, поэтому осторожно шёл, сдерживая свой шаг и то и дело дёргаясь из-за теней и высоких кустарников, слишком похожих на человеческие фигуры. Ему показалось, что он слышал крик Хадсон — этого не могло быть, ведь он отошел почти к самой дороге, но ноги едва не повернули обратно. У него ещё оставалась рация — Уильям почти смог сохранить хладнокровие и успокоить мелкую дрожь в пальцах, чтобы нажать на кнопку и прислушаться к тишине. Такая рация вряд ли доставала до их полицейского участка, который находился почти в часе езды, но если кто-то выжил, он должен был дать знать. Самостоятельно выходить на связь Маккензи так и не решился, шериф бы понял, если бы знал: чёрт возьми, ведь это была их работа, а у Уильяма она сейчас была всего лишь одна, выбраться и позвать помощь. Какое-то время он молча двигался вдоль железной ограды, за которой уже виднелось шоссе, и продолжал прислушиваться к звукам, которые становились всё тише и тише. Полицейский осекся на середине мысли, когда увидел среди бесконечного ряда деревьев белый бок машины. На пустой дороге кроме этого транспорта ничего не было и Маккензи, не отдавая себе отчёта, двинулся вдоль забора быстрее, уже почти соприкасаясь с ним рукой. Это не могло оказаться ловушкой, так как никто ещё не знал, что Уильям не был на месте крушения: все члены церкви, эти безумные уроды, сейчас были там, радовались своей победе, и полицейский понял, что не может терять ни секунды. Ограда не кончалась, и Маккензи стал искать лазейку в рыхлой земле, пока наконец-то не обнаружил отогнутый кем-то забор: видимо, он был не первым, кто выбирался наружу. Должно быть, кто-то из сектантов, вроде Мэтта, сокращал тут свой путь наружу. Голова закружилась, когда Маккензи пригнулся и ползком выбрался, чудом не порвав куртку: он несколько раз вытирал кровь из рассеченной брови, но она продолжала набегать, окружая его забывшимся и одновременно знакомым железным запахом. Крадучись, Уилл скользнул от дерева и его раскидистой тени к машине, осмотрелся и в надежде перебрался к открытой водительской двери: он бы смог без проблем завести старый пикап без ключей, но те оказались заботливо воткнуты в замок зажигания, словно человек, встревоженный звуком летящего вертолёта, ринулся в церковь вместе с остальными. Возможно, это его хозяин лежал сейчас на камнях с разбитым черепом — если так, то он должен был ему хотя бы машину. Уилл завёл машину, погасил фары и на всякий случай стал переключаться между станциями радио, пытаясь найти на них что-то кроме набившей оскомину музыки об Эдеме, доброте и прочей чуши, которая после произошедшего вся казалась ложью. Прикреплённая к приборной панели автомобильная рация не работала или Уильям неправильно её включал, потому что он слышал только пустое и монотонное шипение. Маккензи ехал по ровной асфальтированной дороге между двух колючих оград всего несколько минут, когда впереди замаячило чистое небо и опоры моста: полицейский не узнавал этого места, поэтому подавил желание вдавить газ до упора и поскорее покинуть остров, чтобы потом сориентироваться по знакам и добраться до участка. «У меня нет оружия, — напомнил он себе, пытаясь оставаться терпеливым. — Нужно сохранять спокойствие и осторожность, пока это возможно». Раньше глубокие вдох-выдох помогали ему справиться с любыми эмоциями, но тогда он сидел на одном из стульчиков в кружке и никакого запаха крови или удавки на шее не было. После очередного пригорка впереди выросло какое-то нагромождение из машин прямо в начале моста, и Уильям, сжав руки на руле, аккуратно съехал на обочину: отсюда было плохо видно, что происходит и есть ли там люди, но было очевидно, что незамеченным он выехать не сможет, даже если попытается протаранить заставу. Разве что съедет с моста прямо в реку. Пытаясь сохранять абсолютное хладнокровие, Маккензи покинул транспорт, напоследок без особой надежды осмотрев бардачок, полный тряпок и всякого хлама. Багажник оказался заперт и не открывался даже ключом, поэтому Уильям не стал тратить на него время. Чем дальше он удалялся от места крушения, тем более уязвимым чувствовал себя в одиночестве и безо всякого оружия кроме намотанной на руку удавки. Вокруг было будто бы какое-то неизбежное затишье перед большой бурей, и Уилл вспомнил, что слышал в поселении лай собак — не исключено, что их уже пустили по следу, и вся эта тишина была напускной, чтобы не спугнуть беглеца. Маккензи потратил минут двадцать, чтобы выбраться из леса на илистый речной берег в полмиле от моста — здесь, в самой глубинке, не было ни одного источника света, поэтому тёмная одежда помогала оставаться незамеченным. Если бы не запах крови и удушье, можно было подумать, что ничего из того, что Уилл видел несколько минут назад — вертолёт в огне, церковь с зеленой крышей и смиренные глаза Джозефа Сида, наблюдавшие за его мучениями, — не существовало вовсе. Он тряхнул головой, пытаясь подумать о чём-то другом и вернуть свои мысли к побегу с острова: река не могла быть бесконечно широкой и в каком-то месте точно был брод. В августе в Монтане всё ещё было очень жарко, почти как на юге, но это не отменяло жестоких ночей с их холодными реками и бурными течениями. Это значило, что переправа через реку, да ещё и в таком состоянии, может стать последней — Уильям откладывал мысли об этом в дальний ящик ещё несколько минут, пока безуспешно искал брод, но потом понял, что придётся плыть. Река выглядела довольно мирно, без единого колебания, но Маккензи знал, что это всё было довольно обманчиво. Приложив долю усилий, он мог бы переплыть на тот берег, но в то же время придётся очень постараться, чтобы не промочить рацию — она была бесполезна, пока Уилл находился так далеко от участка, но обладала довольно широким диапазоном частот, поэтому он мог бы услышать кого-то ещё. Вода была холодной, безумно холодной, словно царапала пальцы и лицо, когда Уильям наконец решился умыться и попить. После первого глотка в голове появилось какое-то смятение, точно от удара, когда внутри всё вдруг начинает звенеть и двоиться. Должно быть, это на самом деле было сотрясение, но Маккензи не мог позволить себе отдыха, поэтому сел у берега и стал расшнуровывать ботинки. Мысль о том, чтобы лезть в холодную воду, приносила ужасный дискомфорт, но другого выбора не было. Он задумался и расслабился ровно на секунду, чтобы услышать, как сзади в подлеске треснула то ли сухая трава, то ли ветка — в тени деревьев кто-то стоял, и полицейскому понадобилось всего ничего, чтобы понять, что на этом человеке знакомый белый балахон. Не отводя от него взгляда, Уильям поднялся и выпрямился, ожидая следующих действий незнакомца: он мог закричать и позвать на помощь, и тогда Маккензи не успеет остановить его и заткнуть. Он мог достать пистолет и закончить погоню прямо сейчас, и в участке даже не узнают точно, что произошло с полицейскими этой ночью, останутся только домыслы. Но вместо того, чтобы придумать что-то по-настоящему умное, человек сделал несколько шагов вперед, выходя на берег к Уильяму. Маккензи заметил, что он что-то держит у бедра, то ли прячет нож, то ли ещё что-то, что добавляло храбрости приблизиться к незнакомому человеку посреди ночи в лесу. — Не двигайся, — ровно и чётко сказал полицейский, наконец-то увидев в лунном скользком свету, что церковник едва ли не в два раза младше его. — Ты тот самый, — с какой-то странной робостью ответил парень, но подходить не стал, только протянул свободную руку, не ту, в которой что-то прятал. — Полицейский. Который не смог уйти. Он знал о произошедшем или увидел жетон и форму — Уилл сжал руку до хруста, вспоминая о проводе на ней, когда незнакомец снова попытался приблизиться к нему. — Ты, мать твою, глухой? Я сказал тебе оставаться там. В глазах парня ему почудился нездоровый блеск, хотя позади Уильяма покоилась только тёмная река и лес. — Тебе нечего бояться, ты теперь дома. Я принесу свою жертву, чтобы тебя остановить, а затем ты принесёшь свою. Это не то, что ожидает услышать человек посреди ночного леса: Маккензи не считал свой страх слабостью и от этих слов ему стало не по себе. Парень был того же возраста, что и он сам, когда решил пойти в армию, и вряд ли смог бы навредить ему. Но какое-то необоснованное чувство дискомфорта поселилось внутри: Уильям не понимал, чего от него хотят, и уж тем более не собирался выяснять. Несколько секунд парень всё же обдумывал ситуацию и то, сможет ли он выйти из неё невредимым, но затем, будто вспомнив про оружие в руке, уверенно направился навстречу Уиллу по вязкому, пляжному илу и мелким камням. Полицейский разглядел небольшой перочинный нож и вдруг понял, как тот ему нужен, если он хочет добраться до людей и попросить помощи. Парень не собирался нападать всерьёз, он лишь хотел остановить Маккензи и заломить ему руку, чтобы обездвижить, но уже через мгновение понял, что не справится с ним. Всё произошло за долю секунды — его замах, быстрая реакция полицейского и удар ребром ладони по уязвимой руке, чтобы выбить оружие. Они сцепились, как клубок змей — Маккензи не ожидал напора и силы, с которыми парень давил на него и не мог поверить, что человек его комплекции способен на что-то подобное. Вся возня происходила почти в полной тишине, только камни хрустели под ногами, и в голове пульсировала мысль о том, что Уильям должен как-то обезвредить парня, не покалечив его. Уилл был способен удерживать эту мысль ровно до момента, когда противник ударил сжатым кулаком прямо в солнечное сплетение, отчего полицейский на секунду растерялся: воспользовавшись замешательством, парень повалил его в отрезвляюще холодную воду, за время битвы оказавшуюся прямо позади Маккензи. Уильям не успел задержать дыхание, и вода стала забивать рот и нос, обжигая лёгкие и голову до последней хаотичной мысли. Полицейский ударил всего один раз, наугад, но привычка помогла попасть прямо по сонной артерии так, чтобы незнакомец замешкался: пока он кашлял и задыхался, пытаясь сказать что-то ещё, Уильям смог вынырнуть, но не для того, чтобы сделать вдох, а чтобы наброситься на противника и оказаться сверху с ножом в руке, который он схватил, оцарапав руку о скользкие речные камни. Маккензи даже успел услышать, как тот просит у него пощады. Этот сектант пытался его убить и наверняка не станет сожалеть об этом, точно как чёртов Сид в том вертолёте. Вскипевшая внутри злость больно обожгла грудь и позволила полицейскому наброситься на парня, который даже не понял, что произошло. Туман в голове исчез только через минуту или даже несколько, Маккензи не помнил: он только понял, что находится в насквозь промокшей одежде, но уже почему-то по другую сторону реки. Руки всё ещё сотрясала дрожь, но не из-за холода, а по какой-то иной причине, которая зелёным маревом застилала глаза и отпустила только сейчас. Уиллу показалось, что он видит кого-то на том берегу реки, где неподвижно остался лежать парень в рубашке, бурой от пятен крови. Полицейский вспомнил только, как тот пытался сорвать с него значок и дотянуться до лица. Вспомнил, как река оказалась мелкой и он упал прямо на острые камни, снова позволяя этому туману вести себя, а затем чудом вышел на другой берег живым. Маккензи знал, что должен был осмыслить то, что он сделал, но холод не позволял думать — полицейский бездумно шёл по сгущающемуся лесу, избегая дороги, пока голубой просвет между деревьями не стал жёлтым, вымывая небо из темноты. Чувство, будто кто-то прямо сейчас смотрит, не оставляло его — Уильям давно продрог и чувствовал, что пальцы уже перестают его слушаться, но не мог позволить себе перестать идти дальше от этого изучающего взгляда, караулившего у каждого дерева. Сначала это был взгляд, потом кусочек платья, а затем чей-то смех, почти как озорное и ласковое объятие. В голове продолжало звенеть, и Маккензи шёл, пока его не повело так, что он едва не скатился в овраг. К этому моменту было почти утро, то ли шесть, то ли семь часов, и полицейский вспомнил про старика Грэймпшира, который проснётся и увидит нетронутые с вечера инструменты у крыльца. Он обязательно должен был узнать про Сидов и то, что они сделали этой ночью — все должны были знать, но участок в первую очередь. Уилл попытался сесть у дерева, чтобы перевести дух, но вместо этого почти упал в сухую листву и так и остался лежать, беспомощно созерцая рваные куски неба между густой листвы. О рации он вспомнил только через несколько часов, когда снова смог думать. Маккензи машинально нащупал её, всё еще висящую на поясе, и слабыми пальцами поднёс к глазам, чтобы нажать на кнопку и убедиться в том, что из-за купания в Хэнбейн она не будет работать. После сотрясения и церкви это была меньшая из его проблем. Уильям должен был подняться и отправиться искать помощь: машину, дом с телефоном, что угодно, но не оставаться здесь посреди леса. В мыслях это звучало куда проще и Маккензи не знал, сколько пребывал в этой полудрёме, слушая колотящееся сердце и птичьи песни: к вечеру теплее не стало, и одежда высохла прямо на нём, принося ужасный дискомфорт: всё вокруг начало заполняться запахом запревшей листвы, слишком отчётливо напоминая о сладко-гнилом мясе. Полицейский даже не понял, спал ли он на самом деле: он увидел мельком душную улицу и проклятый песок, остававшийся на языке днём и ночью, сколько не пей, и очень много крови на каменных плитах и горячих, кирпичных стенах, куда она впечаталась черной засохшей кляксой. Солнце тем временем вставало уже дважды, а он так и не нашёл ни одной живой души, хотя брёл по лесу довольно долго. Должно быть, чёртово везение сжалилось, потому что уже к вечеру следующего дня Маккензи вышел к трейлерам у самого края леса и сельской нехоженой дороги: это место было похоже на какой-то парк, где часто кучковались нищие и одновременно напоминало оставшуюся на юге одноэтажную Америку, от которой все и бежали в поисках лучшей жизни. Место оказалось заброшенным: кто-то из владельцев оставил записку на двери трейлера и написал, что решил присоединиться ко «Вратам Эдема» и что его имущество скоро заберёт церковь. Ещё они уповали на честность жителей округа, что те не станут мародёрствовать или заниматься вандализмом, но Уилл не дочитал до этого места, потому что снял запревшую куртку и замотав в неё руку, разбил стекло. Минуту полицейский стоял, прислушиваясь, но звуку не испугались даже птицы — вокруг на многие мили стояла такая тишина, что Маккензи наконец-то понял, почему никого не встретил. Потому что все ушли подальше от церкви как из душного помещения, где на тебя давят даже стены. Тщательно убрав все осколки с рамы, полицейский залез внутрь и наконец-то выдохнул: если всё было так, как хозяин фургона и написал, значит скоро кто-то придёт и оставаться здесь было опасно. Но цивилизация радовала, ведь это было лучше леса, который за пару дней любого человека мог превратить в животное. Внутри трейлера было так душно, словно утром дом прогревался солнцем — многие вещи владелец забрал с собой, но Маккензи решил поискать самостоятельно. В шкафу осталась верхняя тёплая одежда, и Уилл, не думая о том, чья она и не особо принюхиваясь, сдернул с вешалки куртку из рассыпающейся старой кожи. Зелёную рабочую одежду пришлось закопать, слишком уж она была заметная: оставлять её тут или жечь костер Уильям не решился, поэтому отошел в лес и, вырыв руками небольшую яму, закидал полицейскую форму землёй и сухими листьями, подумав, что здесь вряд ли кто-то будет искать. На руках ещё оставались следы крови, и Маккензи только теперь вспомнил то, что сделал, вернее, что мог сделать — перочинный нож с именной гравировкой лежал у него в кармане, но понять что-то ещё ему помешала зелёная завеса, преграждающая путь к той ночи на берегу реки. Однажды Стэйси и Джоуи спрашивали, приходилось ли ему стрелять по службе, и Уильям ответил, что нет — на деле многие полицейские маленьких округов до пенсии ни разу не наводят на человека пистолет с полной готовностью выстрелить, но Маккензи пришлось проходить через это не раз, правда, не на службе, тут он не соврал. Должно быть, поэтому он ничего и не помнил, созерцая нож с гравировкой по лезвию — потому что всё было обыденно, как чистка зубов с утра или рукопожатие со знакомым при встрече. Сейф, в котором раньше наверняка лежало оружие и средства связи, был пустым, поэтому полицейский вынул из своей рации всё, что мог и просушил, надеясь, что сможет собрать её обратно и поймать сигнал. Даже если она и работала, пытаться выходить на связь и подавать голос было опасно — увиденное ночью позволило понять, что и когда Маккензи ждал эвакуатор, эти люди слушали их частоту, — поэтому Уилл как мог сохранял спокойствие. Но он не мог не думать о своих коллегах ежеминутно и находил всё больше своей вины, ведь это он их бросил. Ночевать в фургоне Уильям не стал и сразу же с наступлением ночи направился по вытоптанной тропинке дальше. Девушку, которая всё это время оставалась будто на периферии зрения, он впервые увидел на третий день своего блуждания по лесу, когда наконец вышел к витку реки, чтобы умыться и попить воды. После пятой такой вылазки Маккензи понял, что проблема была не с его головой, а с водой. У неё был странный сладковатый привкус и запах, будто от женских духов, а стоило провести по водной глади рукой, то запах двоился, а в глазах начинали мерцать искры. — Тебе это поможет, — неожиданно сообщил чей-то голос, и Уильям дёрнулся так, что, в груди заболело. Сначала ему показалось, что он видит что-то реальное, но полицейский тряхнул головой, и голос ушел, но лишь на секунду. — Тебе нужны силы, чтобы двигаться дальше. Пей. Должно быть, столько дней в изоляции и страхе в конечном итоге и привели его к этому — Маккензи попытался игнорировать голос и достал рацию, чтобы собрать её и включить. Он не ел уже несколько дней, почти не спал с ночи крушения вертолёта, и ровное шипение на линии было самой хорошей новостью за последнее время. Если его коллег поймали и пленили, их средства связи сейчас были у Сидов — они никак не могли отследить беглеца, но наверняка слушали все частоты, не только гражданскую. Уильям думал, что музыка поможет ему преодолеть это чувство потерянности и оторванности от мира, но этого не случилось, и голос остался с ним, но уже в форме какого-то пятна, которое можно было увидеть только краем глаза. Это казалось ему чертовски знакомым и раздражающим. — …братья и сёстры, — Маккензи вздрогнул и едва не выронил рацию, на которой бездумно переключал частоты и искал что-нибудь кроме белого шума. Сначала ему показалось, что он набрёл на ту самую станцию, принадлежавшую «Вратам Эдема» и на которую он натыкался, будучи в патруле слишком близко к землям, которые церковь выкупила, но кроме мужского голоса там не оказалось никакой музыки. — Одну из ваших сестёр забрали. Вероломно похитили из-под Божьего взора и глаз Отца. Вам не удастся удерживать её вечно, потому что любовь к Отцу пересилит в ней страх покаяния и… — Ты тоже сможешь это почувствовать, — Уильям увидел перед собой голые босые ноги, но побоялся поднимать взгляд или признавать, что вообще видит это. — Ты уже не смог уйти однажды и продолжаешь сопротивляться. Это и приведёт тебя к Нему. Маккензи поднялся, и призрак растаял, как сладкая вата на языке. В горле вдруг стало невероятно сухо, а во рту появился вкус пепла, как и всегда от этой воды. Уилл не мог признать, что не хочет уходить от берега реки слишком далеко — попытался оправдать это тем, что так проще держаться курса, но знал, что это не так. Он бы хотел весь день провести, слушая станции и ища хотя бы одну полезную, но запасной батареи не было, поэтому Уильям включал рацию только на редких привалах, которые мог себе позволить, и иногда разговаривал сам с собой, чтобы собраться с мыслями и напомнить себе о Сидах. Так ему казалось, что этот женский голос, преследующий его, исчезает. Сны насквозь были липкими и неприятными, наполненные болезненным прошлым — странная вода это была, усталость или сотрясение, Уилл не знал, но из-за этого почти не спал. К следующему дню Уильям наконец-то стал находить какие-то следы цивилизации вроде протоптанных тропинок, и к вечеру неожиданно наткнулся на ребёнка, девочку лет шести или семи, которая так громко бежала и так неожиданно очутилась с корзиной ягод на кромке леса рядом с Маккензи, что увидев его, грязного и взлохмаченного, с каким-то любопытством остановилась неподалёку, разглядывая незнакомца. — Привет, — она первой не выдержала этого молчания, и в её голосе не оказалось ни капли страха или стеснения, как у самого общительного ребенка в классе, гордости своих родителей. — Ты здесь живёшь? — Мне нужна помощь, — сообщил Маккензи, внимательно глядя на девочку. — Твои родители здесь? — Дома, — подтвердила она и указала назад, откуда и пришла. Девочка его не боялась, даже повернулась к нему спиной, и Уильям скривился, думая о том, как много детей считают, что они в безопасности. — Я покажу. На ней было жёлтое платье, полы которого цеплялись за колючие кустарники, и благодаря этому Уилл не терял её из виду и шёл следом — легенда рождалась практически из ничего, но к моменту, когда они добрались до небольшой фермы и раскинувшихся позади полей, Маккензи точно знал, что будет говорить. — Люди из церкви напали на наш дом, — отец девочки, мистер Уолш, с опаской пустил его и по-прежнему оставался стоять напротив, крепко держась за ружье, благо с мушки Уильяма снял. — Когда поняли, что у меня ничего нет, связали и бросили в лесу, сказали, чтобы я «подумал». Мать девочки заварила ему чай и непредусмотрительно села рядом — если разговор пойдет по грани, а Уилл вдруг поймет, что эти люди с радостью сдадут его церкви, если узнают, кто он на самом деле, он сможет за долю секунды схватить женщину за руку и прикрыться ею, как заложником. Именной нож с гравировкой был заткнут за пояс рядом с местом, где раньше висела пустая кобура. Её Маккензи тоже решил снять и выбросить, чтобы не вызывать ещё больше подозрений. Сейчас на нём была обычная потрёпанная куртка и грязные от травы джинсы, а четырёхдневная клочковатая щетина говорила только в пользу его рассказа. У Уильяма было обычное, незапоминающееся лицо и он не так часто останавливался поболтать с местными или разнимать пьяных в барах Хоупа, чтобы примелькаться. Уилл сказал фермерам, что приехал в округ Хоуп как турист, поэтому плохо понимает, где находится. Должно быть, он на самом деле выглядел жалко, раз Уолши прониклись к нему сочувствием с первых же слов. — Как ты выбрался? — мужчина спрашивал уже ради приличия, а не успокоения своей совести, затем положил ружьё на кухонную тумбу и тоже сел. Маккензи видел, как безымянная девушка в белом, играючи переступая стыки на кухонной плитке, направляется к тумбе, и хозяйка дома, заметив его взгляд, тоже посмотрела назад. Уильям хотел спросить, есть ли у них вторая дочь, но недоуменный взгляд миссис Уолш дал ему понять, что он один видит, как девушка поднимает ружьё и с детским интересом вскидывает его в бок от говорящих, куда-то в сторону окна. — Не хотел дожидаться диких животных или того, когда эти люди вздумают за мной вернуться, — прочистив горло, пояснил Маккензи. — Счесал верёвки о камень и сбежал. Я… я несколько дней шёл, вы первые, кого я встретил за столько времени. — Это Уайттейл, сынок, — сказал мистер Уолш. — Здесь впереди нихрена нет на десятки миль. — Почему они так поступили? — спросила его жена. — Что могло произойти? Раньше они не трогали никого, а туристов и вовсе обходили стороной. — Видимо, случилось что-то, чего они ждали, — расплывчато ответил Уолш. Маккензи молчал в ожидании пояснения. — Сынок, наверху ванная, Марта принесёт тебе чистую одежду. После поговорим. Уолши наверняка ждали, что Уильям купится на это или хотя бы приличия ради последует совету, но полицейский дошел до конца лестницы и когда открыл наугад скрипучую дверь, фермеры продолжили свой разговор. — Что там делать? — миссис Уолш отодвинула стул и судя по звукам, начала расхаживать по кухне. Полицейский сел на ступеньки и снял неудобные ботинки, от которых уже несколько дней ныли ступни — они были хороши для патрулей и выписывания штрафов за парковку, но никак не для кросса по лесу. — Звонить Прикерам, — хозяин дома понизил тон, но Уилл всё равно его слышал. — У них есть самолёт, если Сиды его ещё не забрали. А Кайл мне должен. — Они собирались уезжать и… у них же дети, мы не можем с ними так поступать и заставлять рисковать. — У нас тоже дети, — отчеканил Уолш. — Если Билл не тупой, он вернётся, когда узнает, что делает эта церковь. — Он не захочет возвращаться. — Если то, что сказал этот парень — правда, подумай, что они сделают с ним, если он оплошает. Он с ними уже пять лет, а этого беднягу они даже не знали, просто набросились на него и… Маккензи вздрогнул от неприятного чувства, будто на него кто-то смотрит — дочь Уолшей долго наблюдала за ним и слушала разговор, прежде чем присоединиться к Уиллу на лестнице. Она тоже села, попытавшись аккуратно подобрать грязный от травы подол платья. — Нам надо связаться с Илаем, он говорил звонить, если что-то понадобится. Но он наверняка захочет что-то взамен. — Лучше уж быть должными ему, чем Сидам. Эбби, а именно так звали девочку в желтом платье, не стала его сдавать и вообще пыталась вести себя, как взрослая. Уильям помнил себя в этом возрасте — пьяный отец впервые выгнал его жить на улицу, и около трех дней он провёл в компании таких же как он, ребят из южного Детройта. В Эбби самостоятельности было столько же, сколько и должно быть в ребёнке её возраста, а Маккензи в эти же семь лет учился делать самокрутки и вычислять, кто из копов покупает дурь в их точках. Уолши пригласили его остаться на ужин, но пожалели буквально через несколько минут, когда Уильям вдруг спросил: — Сколько отсюда до их острова? — Сто миль, если по дороге. — И не боитесь, что за вами тоже придут? — Уолш хотел возразить, но Маккензи опередил его. — Я видел ружьё. Это всё? — Билл приедет, — с уверенностью заявила Эбби. — Он и раньше приезжал, в красной куртке и с оружием. — Ваш сын? — Эбби, Билл не приедет, не в этот раз, — миссис Уолш скосила на девочку внимательный взгляд, но присмирить её этим не удалось. — Наш сын, он… сотрудничает с церковью какое-то время. — Мы свяжемся с одним человеком, — сказал хозяин. — Он готов к… к неприятностям, если церковь попытается их доставить. — Он может знать о том, что произошло? — Да… да, наверняка. У него повсюду… глаза и уши. Такой он. За столом повисло неловкое молчание, и Маккензи стал тупым столовым ножом методично разрезать стейк. Эбби не выдержала первой. — Уилл останется? Полицейский покачал головой. — Пока вы не свяжетесь со своим человеком и не убедитесь, что находитесь в безопасности. Если позволите. Мистер Уолш неопределенно кивнул, думая о чём-то своём. — Держал когда-нибудь оружие, сынок? Уилл почему-то вспомнил не армию и Ирак, где провёл несколько кровавых лет, а первый день в полиции, когда шериф Уайтхорс выдал ему значок и пистолет, пошутив о том, что Маккензи, должно быть, нравится оружие другого типа. — С этим я разберусь. К разговору с Илаем Уолши готовились всё следующее утро, и Маккензи посоветовал не говорить ничего о нём или о Сидах, чтобы не вызывать подозрений. По словам хозяина, этот человек знал всё и без них, но вряд ли произошло что-то серьёзное — в доме не было телевизора или радио, чтобы всегда быть в курсе событий, но в Хоупе никогда ничего случалось, таково было правило. Уолши звонили со своего старенького телефона, но на том конце провода была тишина, это и был первый признак того, что правило ошибалось. Уильям не знал, как объяснить наличие у себя рации, которая ловит не только гражданский диапазон частот, поэтому на какое-то время перестал её использовать — только когда выходил на улицу подышать свежим воздухом и убеждался в том, что любопытная Эбби за ним не последовала. Несуществующая девушка в платье на какое-то время оставила его — Маккензи был готов терпеть её присутствие снова, только бы во рту не было так сухо и неприятно, будто он раз за разом сглатывал наждачку, но знакомого запаха не было нигде, сколько бы Уильям ни обходил дом, ферму, поле и окрестности. Он задержался у Уолшей почти на неделю в ожидании ответа от Илая, и Эбби, видя как Маккензи сходит с ума от скуки, однажды зашла к нему в комнату, где раньше жил Билл, чтобы отдать книгу со знакомым крестом, от которого сразу же делалось не по себе. Девочка сказала, что ей её подарил брат, когда приезжал в последний раз. Сказал, что научился охотиться на оленей и скоро будет проходить испытания, поэтому хочет, чтобы его книга — самое дорогое, что у него было — осталась с ней. Уильям взял её только из вежливости, а когда Эбби вышла, с неприязнью отложил подальше от постели, на которой спал. Книга на самом деле была дорога владельцу — корешок уже истрепался до ниток, но она сама была чистой и судя по изогнутым внутри страницам, не раз прочитанной, без закладок или загнутых уголков. Уильям снова и снова вспоминал участок, когда смотрел на сложенный из кривых линий крест на обложке, переливающийся золотом: вспоминал время, когда выслушивал чепуху Пратта о церкви и когда сам разговаривал с Мэттью. Затем вспоминал, как человек накинулся на него с удавкой, а Джозеф Сид наблюдал за этим, будто уже принял его смерть и был к ней готов. Несколько дней спустя Уильям смирился тоже, когда впервые открыл книгу, подавив в себе отвращение к секте и тому, что она сделала. В один из дней полицейский отошёл от фермы дальше, чем планировал, и наконец-то услышал помимо шипения в рации что-то другое, музыку, но не ту, которая принадлежала церкви. Уилл вдруг понял, как давно он не слушал музыку — так давно, что на несколько секунд утонул в ней целиком, забыв про шерифа, своих коллег, странную воду и даже про Джозефа Сида и его книгу. Впереди, может быть, ещё на сотни миль был сплошной лес, а где-то за высокими столетними деревьями находилась вышка, транслирующая этот сигнал. Маккензи всего пару раз бывал в северной части округа, да и то лишь по указанному в картах маршруту: он не был в восторге от горной свежести и туманов, но ему нравилось спокойствие Хоупа, даже если на деле оно оказалось немного напускным. Песня сменилась другой и соблазн отправиться дальше, в попытках найти ту самую вышку, откуда транслировали сигнал, был слишком велик. Уилл чудом остановил себя, так как через несколько часов должны были наступить сумерки, а он хотел вернуться домой до темноты, чтобы не беспокоить Уолшей. Всю дорогу до этого места голову занимала книга, которую вручила Эбби: сначала полицейский лениво листал её, надеясь наткнуться на иллюстрации среди целых блоков текста, а затем начал читать и к своему удивлению находить какой-то извращённый смысл в написанном. Билл был любителем карандашных заметок на полях, прямо как Уилл, только вот он в школе занимался тем, что рисовал человечков или машины, а владелец книги хоть не обладал особо аккуратным почерком, скрупулёзно выводил на полях даты и места проповедей. Когда Маккензи дошёл до страницы с «Днём Коллапса», то наконец-то понял, о чём говорили Уолши: Билл обвёл слово «геенна огненная» в круг и дописал сбоку, что об этом нужно спросить Отца. Уильям бы тоже хотел о многом его спросить, в первую очередь о том, где сейчас находятся шериф, федеральный маршал и оба помощника, а так же о том, почему полиция не ищет пропавших. На втором куплете песня затихла и поверх неё почти в такт строкам зазвучал чей-то мужской голос. Маккензи схватился за рацию, думая о том, что случайно мотнул на частоту «Врат Эдема», но это было не объявление о похищенной девушке. «Мы знаем о том, что произошло, — сообщил голос, и Уилл почему-то взглянул наверх, пытаясь среди верхушек деревьев разглядеть вышку. — И мы хотим помочь, если ты этого хочешь. Спрашивай о пумах и тебе подскажут, куда идти». Когда музыка возобновилась, а голос пропал, полицейский ещё три или четыре песни ждал следующего появления в эфире — когда пошла пятая песня, не та, которая была прервана неожиданным объявлением, он услышал сообщение снова и попытался впечатать в память. На лес уже опустились сумерки, когда он вернулся: в темноте Уилл несколько раз терялся и забредал в кусты ежевики, поэтому домой пришёл уже к темноте. Эбби беспокоилась о нём больше остальных, будто пыталась привязаться, как когда-то к Биллу, но полицейский её отношения не разделял. Он отказался от ужина, сославшись на усталость, поднялся наверх и лёг, прокручивая в голове услышанное. Когда Уилл остановил взгляд на старом, выцветшем флажке бейсбольной команды, то неожиданно всё осознал. Вниз он спускался, перепрыгивая разом через две ступеньки. Уолши — Эбби, наверное, уже отправили спать — прервали свой разговор за ужином и повернулись к лестнице, где Уильям шумел. — Что-то случилось? — через мгновение спросил Уолш, когда заметил, что Маккензи молчит, направив на них свой тяжелый взгляд. — Ваш сын играл в бейсбол? Ему показалось, что Уолш замешкался и вздрогнул. — В местной сборной, — продолжил Маккензи. — В «Пумах». — Д-да, это… наша местная сборная, — зачем-то подтвердил хозяин. — Расскажете мне о ней?.. — Ты где об этом услышал, сынок? — По рации, — сказал Уильям. — Я отошёл дальше, чем обычно и поймал сигнал. Мистер Уолш так растерялся, что забыл спросить Маккензи о рации. — Кто это говорил? О пумах, — с нажимом продолжил Уильям, и Марта резко поднялась из-за стола. — Я принесу чай, — в обычной ситуации Уилл не отпустил бы её, но Уолши точно не имели дел с церковью и другого оружия, кроме того, которое было при старике — полицейский ночью перерыл весь дом и знал это, — а ружьё лежало не там, куда направилась женщина. — Это… — Уолш дождался, пока жена оставит их одних, а Уильям всё так же стоял в конце лестницы; если мужчина вздумает кинуться за ружьём или хотя бы бросит взгляд в сторону подсобки с сейфом, полицейский это заметит, — это был сигнал, который люди придумали на случай, если что-то произойдёт. — Какие люди? Полиция? Местные? Кто? — Безопасное место находится строго на север отсюда, если выйти на трассу и ехать по прямой. «Волчье логово», — сказал Уолш. — Это всё, что я должен был сказать, если услышу о пумах. Будешь спрашивать дальше, тебе покажут дорогу. — Кто они? — Обычные люди, как мы, — Маккензи задумчиво сжал рукой перила лестницы, решая, стоит ли ему отправляться прямо сейчас. — Если они передают этот сигнал, это значит что… значит… «Это значит, что скоро наступит день Коллапса, которому будет предшествовать Жатва, как зиме предшествует урожайная осень», — так было сказано в книге, которую отдала Уильяму Эбби. — Вам надо уходить, — сказал полицейский. — Есть машина? — Д-да, грузовик. — Друзья? — Для начала надо покинуть округ, но… если бы я знал раньше, то… — мужчина невидящим взглядом упёрся в стол. — Наверное, они что-то сделали с дорогами, раз появился сигнал о помощи. — А это логово? Там могут помочь? — Если бы не Абигэйл, то… нет, нам нужно отсюда уезжать. У наших друзей есть самолёт, ещё у Раев, но до Прикеров ближе… — Я поеду с вами, — сказал Уилл. — Прослежу, чтобы вы добрались до них. — Почему? Маккензи хотел сказать, что это его работа, но в последний момент передумал — если секта его ищет и если она действительно представляет из себя то, что он видел в ночь крушения, то лучше никому не знать, кто он или как его зовут. — Я пробыл в вашем доме почти неделю, это меньшее, что я могу сделать. Мистер Уолш несколько секунд молча смотрел на него, а затем крикнул: — Марта, буди Эбби и собирай вещи, мы уезжаем. Уже на рассвете они покинули ферму: Уолш вынес ещё сонную Эбби на руках, которая всё спрашивала, когда приедет Билл, а когда поняла, что они уезжают, начала плакать. Вещей оказалось совсем немного, и мистер Уолш, сев за руль, уложил себе на колени ружьё, которое прихватил в первую очередь. Когда солнце взошло, грузовик Уолшей уже выехал с сельской дороги на трассу: они были в пути больше часа, но до сих пор не встретили ни одной машины, и это тревожило. Старик был прав, в нескольких милях была абсолютная пустота и неприятная холмистая местность; иногда горы сменялись лесом, иногда шли вместе с ним, два раза они пересекали бурную реку по мосту. Маккензи сидел сзади и иногда проверял сигнал — батарейка почти сдохла, поэтому он не дёргал рацию каждые пять минут, а сверялся по вышкам. Сообщения, которое он слышал посреди песни, не было, но Уилл был уверен, что его до сих пор передавали для всех, кто хотел помочь или получить помощь. Они ехали так долго в одиночестве, что полицейский стал переживать, ведь они могли проехать нужное им место, а людей, способных подсказать дорогу, всё не было. Наконец мистер Уолш съехал на пустынную обочину у какого-то поворота на насыпь и кивнул головой в сторону вывески «Парк Уайттейл». — Это где-то здесь, тебе сюда надо. — Вы должны пойти со мной, — сказал Уильям. — Искать их. Уолш без слов взглянул в зеркало на заднее сиденье, где дремала Эбби, и Маккензи прекратил настаивать. Он вылез из машины и тихо, чтобы не разбудить девочку, закрыл дверцу. — Когда я доберусь до места, то свяжусь с Прикерами, — сказал он. — Чтобы убедиться, что вы добрались. — Бог в помощь. Это было последнее, что Уильям услышал от мистера Уолша, когда они в последний раз обменялись рукопожатием. Его слова долго крутились в голове, даже после того, как грузовик исчез из поля зрения за горизонтом, а жаркий день сменился не менее душным вечером. Несколько часов пришлось идти по голой поляне с невысокой травой, и полицейский чувствовал себя невероятно уязвимым, пока пересекал такое открытое место. В то же время он иногда останавливался и искал следы: примятую траву, хоженые тропки или что-то ещё, говорящее о присутствии людей. Когда плоская земля сменилась гористой местностью и прятаться стало легче, Уилл сразу почувствовал себя лучше. Ещё спустя какое-то время он наконец-то нашел людей, вернее то, что они оставили за собой: ещё тёплые угли от костра и пустую банку из-под тушёнки. Если бы здесь оказался хороший охотник, он бы выследил их за считанные минуты, что Маккензи и сделал — пригнулся и аккуратно выбирая место, куда ступить, вышел к заросшей тропинке. Ещё через несколько минут он услышал голоса, и эта новость оказалась лучшей за день: полицейский и не представлял, как соскучился по людям и общению, а ещё надеялся, что у путников была с собой рация или телефон, чтобы он наконец-то восстановил для себя картину происходящего в округе. Они не слишком прятались и довольно громко переговаривались между собой, поэтому Уилл не стал их выслеживать, чтобы понять, насколько они опасны — у одного из них за спиной висел автомат, но двое других, мужчина и женщина, оба среднего возраста, были без оружия. Маккензи решил опередить их и немного пошуметь листвой: когда он вышел на тропинку, на него уже был наставлен автомат, и Уилл примирительно поднял руки. — У меня нет оружия, — сказал он. — Только нож. — Откуда ты, мать твою, вылез?.. Полицейский непонимающе обернулся в сторону холмов и леса и решил не отвечать — рассказывать о том, что он нашел место их привала и несколько минут шёл за ними по следу, было бы как-то чересчур. — Я услышал объявление по радио. Про помощь и про пум. Люди сказали, что нужно идти сюда. — Какие люди? — Уолши. — Это те, что ли, что живут в глуши? — спросила женщина, и Уилл кивнул. — Я их знаю, Майк часто заезжал. — А сам-то кто будешь? — мужчина с прицела его не снял, и помощник шерифа решил не испытывать судьбу. — Маккензи. Я не местный. — Это я вижу, — пробубнил вооруженный человек. Уильям попытался прикинуть, что в нём такого «не местного», но не смог. — Вы знаете дорогу? — Зачем? — Я хочу узнать, что произошло и почему община начала кидаться на людей. Возможно, шериф и остальные слегка привирали, когда говорили, что раньше церковь не доставляла проблем — это как если бы совершенно нормальный человек вдруг слетел с катушек. У любого события должны были быть логические предпосылки, другой ответ Уильям отказывался принимать. Человек наконец-то опустил оружие. — Мы тоже. Все трое встретились на трассе неподалёку от места, где обитала община: Берта, так звали женщину, которая спрашивала про Уолшей, работала на заправке и первой узнала о том, что произошло. Когда она услышала взрыв и стрельбу где-то на острове, то решила не дожидаться, пока к ней ворвутся сектанты с просьбой «поделить её имущество», а сразу начала собирать вещи. Мужчине с автоматом повезло меньше и он узнал о происходящем уже утром, когда телефон вдруг замолчал, а до ближайшей вышки было десять миль. В отличие от Уилла, они все были местными, поэтому аккуратно выбирали горные тропки, ориентируясь по каким-то знакам, которых полицейский даже не замечал. Как объяснила Берта, это была старая туристическая тропа для тренировочного лагеря скалолазания — горы здесь были простыми, поэтому место хорошо подходило для новичков. Власти хотели построить здесь что-то вроде парка, но дальше вывески дело не ушло. Они всё шли и шли без конца, и Маккензи стал размышлять, как далеко они сейчас от автомобильной дороги, но рация в руках мужчины с оружием вдруг зашипела. — Мы держим вас на прицеле, ребята, — сообщил голос внутри, и путники остановились. — Четверо, женщина с рюкзаком. У человека в кепке автомат, ещё двое безоружные. Уильям не стал вертеться, пытаясь обнаружить человека или камеру, через которую на них кто-то смотрел. — Это Риччи, — ответил голосу мужчина. — Со мной Берта с заправки и её брат. — А кто четвертый? — Уильям Маккензи, — негромко ответил полицейский, и Риччи повторил его имя, но уже в рацию. — О чём-нибудь говорит? Человек, следивший за ними, будто замешкался на мгновение. — Да. Проходите. Маккензи ждал чего угодно: заброшенный лагерь скалолазов, пещеру среди холмов, комплекс домов, трейлерный парк, но пресловутое «Волчье логово» оказалось бункером, построенным явно не на случай непогоды. Спустившись вниз, полицейский понял, почему люди в нём прятались за шифрами про бейсбольные команды. Война, о которой шериф и остальные молчали, готовилась уже очень давно, ведь никому не нужно было строить нечто подобное в Богом забытом округе, которому до поры грозил только ураган или выборы. Маккензи с любопытством разглядывал склад с припасами, который одновременно был проходным коридором на пути к остальным комнатам, и пытался понять, знал ли об этом шериф, а если знал, лично ли выдавал разрешение на хранение такого количества оружия? Бункер был ничуть не похож на укомплектованный военный штаб, какие привык видеть Уильям — здесь было так много домашней обжитости, словно место служило кому-то постоянным домом. Стены жилых комнат, где двери были открыты и полицейский смог подглядеть, были увешаны плакатами, на одном из столов до сих пор лежал недоеденный завтрак. Маккензи успел увидеть стационарный телефон и подумал, что первым делом нужно будет наконец-то связаться с участком и запросить помощь, чтобы добраться туда. Когда Илай вышел их встречать, Маккензи первым делом машинально дотронулся до своего подбородка и подумал о том, что хочет побриться: человек, о котором упоминал Уолш, сначала поздоровался с теми, кого знал, а затем обратил внимание на полицейского и представился. — Мы обыщем тебя на предмет оружия, ладно? — Маккензи понял, что он спрашивает только из вежливости. — И остальных тоже. — Я могу достать всё сам. — Это мера предосторожности, — заверил парень, стоявший в проходе в коридор. Полицейский вынул нож и позволил себя обыскать, пока Илай внимательно изучал его взглядом. Он оказался младше, чем Уильям себе представлял, с невероятно живым лицом и добродушием, которое было непросто упрятать под кустистой бородой. Маккензи было любопытно, как много Илай уже знал о нём или что хотел узнать ещё, но если бы кто-то предложил принять душ и привести себя в порядок, а не обсуждать эту плачевную ситуацию, Уилл бы уже был не здесь. — Вы здесь живете? — спросил он Илая, когда они остались в отсеке вдвоем. Тот разглядывал нож, вернее, гравировку на нём, но любопытствовать или осуждать не стал. — Не все, — уклончиво отозвался мужчина. — У кого-то ещё есть дом. — Пока что? — Это трофей? — собеседник не любил разоружающих вопросов, Уильям это понял. Илай поднял нож так, чтобы полицейский тоже его видел. — С убитого? Маккензи попытался понять, какого ответа Илай от него добивается. — Я всего лишь пытаюсь понять, могу ли я тебе верить, помощник шерифа. — Что вы слышали? — Много, но раз мы на моей территории, давай сначала послушаем твою историю. — Несколько дней назад к нам поступил ордер на арест, — вспоминать этот день хотелось меньше всего. — Я зачитал права при аресте и нам позволили официально задержать Джозефа Сида и надеть на него наручники, но улететь мы не смогли. — Что произошло? — Меня вытащили из кабины. У пил… у Пратта наверняка отобрали штурвал, и он не справившись с управлением, налетел лопастями на деревья. Я этого не видел, — Илай понимающе хмыкнул и наконец-то положил на стол нож, который упрямо напоминал о себе вырезанным именем. — Что случилось с теми, кто остался в вертолёте? Церковь уже выдвигала требования? — Нет, пока мы знаем не больше твоего, — Уилл почувствовал, как его начинает грызть пустота разочарования. — Но несколько дней назад — в ту же ночь, судя по всему — эдемщики захватили лагерь неподалёку от нас. — Они хотят проделать это со всем округом? Серьёзно? — Мы пытались связаться с полицейским участком, когда услышали выстрелы посреди ночи, но мне никто не ответил. Возможно, до него они тоже добрались. — Это вряд ли, — заверил Маккензи. — Наверняка полиция уже наведалась к Сидам, вертолёты просто так не пропадают. А это всё-таки вертолёт, а не велосипед, его будет сложно спрятать. — Ну, если тебе интересно, ты первый полицейский, с которым я разговариваю за последнюю неделю, — уклончиво сообщил Илай, — Я и запустил сообщение по радио и уже к утру к нам присоединилось около десяти людей. С каждым днём это количество растёт, я… не рассчитывал на такую поддержку. — Телефонные провода, скорее всего, оборваны, — предположил Уильям. — Мне нужна машина, чтобы отправиться в участок и проверить наших. Ещё Маккензи мог взять там оружие, дать показания, попытаться связаться с внешним миром и запросить поддержку. Шериф и остальные наверняка рассчитывали на то, что Уилл так и поступит, а не будет прятаться в бункере. — Со дня на день должен сойти туман, — Илай покачал головой. — Я понимаю, чего ты хочешь, но пока ты здесь, в моем доме, соблюдай мои правила. Когда всё уляжется, я свяжусь с человеком, который живёт неподалёку от церкви. — Он поможет? Мужчина указал рукой в сторону приоткрытой двери, где голубым светом блестели мониторы. — Мы пока следим только за Уайттейл, это… несколько парков, камеры на дорогах и у магазинов, но у этого человека глаз побольше, чем у меня. — Я могу забрать нож? — Наружу лучше не выходить. Пока мы не расставили патрули, а охотники церкви, ну… с ними лучше не встречаться. — Я работаю здесь около месяца, — сказал Маккензи. — И от церкви или Сидов никогда не было проблем. Почему сейчас?.. Учитывая нынешнюю систему и грамотных адвокатов, если бы дело «Врат Эдема» перешло в руки прессы, возможно, Джозеф Сид смог бы избежать тюрьмы. Даже не смотря на все показания и улики. — У меня есть догадки, но пока я не узнаю чуть больше, они так и останутся догадками. — Это как-то связано с той книгой? — Илай вскинул на него глаза. — В белой обложке. — Да, наверняка. И если я прав, тебе точно не стоит выходить наружу. — Почему? — Ну, это ведь ты зачитывал права и проводил арест, — уклончиво ответил Илай. — Возможно, именно ты причина всех их бед. Через какое-то время Илай предоставил Маккензи самому себе и посоветовал осмотреться и познакомиться с теми, кто был сейчас в «штабе», так он называл свой обжитый бункер. Вместо этого Уильям несколько дней провёл в отведённой ему комнатке, отсыпаясь. С предводителем логова даже на такой маленькой территории они встречались, если повезёт, раз в сутки: Илай пообещал держать его в курсе всего, что происходит, но пока новостей не было. Смышлёный паренёк, занимающийся техникой, посоветовал полицейскому взять что-нибудь почитать из их небогатой библиотеки, но Уильям был сыт по горло книгой Джозефа Сида, после которой охладел к этому делу и не думал, что когда-нибудь ещё захочет читать. На постоянной основе в бункере на самом деле мало кто жил: в складской зоне стопкой лежали не новые, но довольно приличные матрасы, которые мог взять любой желающий, но люди предпочитали проводить в убежище день-два, чтобы получить инструкции, пищу и прочие припасы, а затем уходили наверх. Илай Палмер ни к кому не выдвигал особых требований, просто просил оставаться на связи и быть его глазами и ушами. Он так же и руководил — Маккензи спрашивал об этом, но тот говорил, что он не лидер и не умеет управлять людьми, только советует им как поступать и чего лучше не делать, именно поэтому они ему и верили. Люди, с которыми прибыл Уильям, тоже пробыли в бункере всего несколько дней: Берта из-за чего-то рассорилась с Илаем и вместе с братом ушла, а Риччи получил координаты, где ополчению нужны были «глаза», и с готовностью ушёл их вешать. С его ухода прошло какое-то время, но ни одной новой камеры в комнате с мониторами так и не прибавилось: то же дело обстояло с Уолшами, вернее, с их пропажей. Маккензи попросил Илая узнать, где сейчас самолёт Прикеров и вообще живы ли они, и спустя какое-то время владелец бункера выяснил, что их транспорт был сбит на взлёте ещё неделю назад. Каждый день нёс только плохие новости, но Илай, не смотря на свое добродушное лицо, стойко выносил каждую и находил отпор, когда Уильям уже не видел в этом смысла. Несколько раз в бункер приходила Тэмми, вечно неулыбчивая, с холодным и мрачным лицом — Маккензи понял, что они с Илаем давно знакомы, так как несколько раз видел их посреди бурной ссоры над картами, у экранов мониторов и даже у стоек с припасами. Но затем Тэмми приносила сверху домашнюю еду и любая ссора сходила на нет: Уильям слышал, что её сын болеет, но это не объясняло косых взглядов, которые женщина бросала на полицейского, видя его в коридоре или сталкиваясь с ним за завтраком. Всё это время Маккензи не был снаружи и даже забыл, как пахнет неотфильтрованный воздух и выглядит настоящее небо: он старался ни с кем не вступать в разговор, чтобы случайно не ляпнуть лишнего, но в один из дней застал того парня-техника в оружейной, когда он пытался самостоятельно собрать автомат. Полицейский всего несколько секунд стоял и наблюдал, прежде чем подойти, помочь присоединить затвор и объяснить, как делать это быстрее. Возвращаясь к себе, Уилл услышал, как Илай разговаривает с кем-то по рации: этот голос был ему не знаком, и Маккензи остановился в проходе за стеллажами, чтобы его не было видно. — … поэтому мы взяли её, как наш временный штаб. — Видели кого-то из людей церкви? — Охотников иногда, но близко они не подходят. — К нам тоже. Кто-то выходил на связь? — Нет, кругом тишина. В первый день кто-то из наших пытался дозвониться до участка, ещё когда телефон работал, но никто не отвечал. Должно быть, эдемщики добрались до него первыми. — А шериф, что он? — Пока приходит в себя, я с ним ещё не говорил. С нами не только он, ещё… Маккензи резко толкнул дверь, оказываясь с Илаем лицом к лицу. — Шериф там? — мужчина махнул рукой, и полицейский послушно заткнулся. — …резиденция Минклера была неподалёку, он тоже здесь, ещё несколько ребят из тех, кто искал убежища. Они говорят, Сиды повязали всех копов, держат их теперь как заложников. Того болтливого точно к вам забрали, в горы — кто-то видел, как его увозили туда. — Болтливого? Стэйси Пратта? Он-то на кой-чёрт Джейкобу? — Мы с ним не пьём по выходным, Илай. — И что им нужно, если полицейские в заложниках? Чтобы мы не препятствовали? — Я не спрашивал. Может, им это нужно для суда, а может… Илай скосил взгляд на Маккензи, который стоял напротив с непроницаемым выражением лица. — Они нас сейчас наверняка слушают, — продолжил голос из рации. — Первый раз за всё время хочется, чтобы кто-то ответил и объяснил наконец-то, чего Сиды вообще хотят. — Нам это в любом случае не понравится. Свяжись со мной, когда шериф придёт в себя, — сказал мужчина. — И, Стивен? — Да? — Не пропадай. Илай выключил рацию и какое-то время молча сверлил Уильяма взглядом. — Слухи пока в нашу пользу, — наконец сказал он, пододвинул стул и сел, пригласив Маккензи присоединиться. — Никто не знает, что ты здесь, пусть так и остается. — А шериф? — Нам лучше вообще избегать таких разговоров по рации. Твои коллеги, они… — Пратт где-то здесь, в горах? — По слухам. — Тогда мне нужны координаты места, куда его могли забрать, — настоял Маккензи. — Слушай, — Илай терпеливо вздохнул. — Я знаю, кто такой Джейкоб и знаю, какими способами он защищает себя. И ты ничего не сможешь сделать для своего друга, только надеяться, что его не сожрут живьём. Если он сможет выстоять и дождётся нас, хорошо. — Тогда чего мы ждём? — Надо собрать силы. Обрывать связь и снабжение, брать заложников в надежде на обмен, — пояснил Илай. — Искать места, где находятся их склады с оружием и отбирать его. Уильям сомневался, что у Стэйси было столько же стойкости, как у Илая, чтобы ждать: где-то там ещё была Джоуи, и они оба не могли держать язык за зубами, когда дело касалось секты, ведь это всё было слишком личным. Маккензи беспокоился за судьбы обоих, но Илай был прав, он мог только надеяться, что они не будут провоцировать Сидов и дождутся удобной возможности. — Помимо Пратта и шерифа с нами на вызове была Джоуи Хадсон, — сказал Уильям, и Палмер мотнул головой, — и федеральный маршал, его должны хватиться. — Если в полицейском участке сейчас люди церкви, то вряд ли. Никто не даст слухам просочиться в большой мир, пока Сиды не прижмут нас к ногтю. Тогда рассказывать слухи будет уже некому. Я попробую узнать что-нибудь о Джоуи Хадсон, но мне нужно время. Илай шёл ему навстречу и Уильяма обнадёживало, что кто-то был готов сотрудничать с правоохранительными органами, пусть это громкое слово воплощал только один бывший военный, на значок которого было всем плевать. Маккензи вспомнил, что вместе с формой закопал в лесу и его — нельзя было рисковать и носить значок с собой, но полицейский помнил, где находился трейлерный парк и должен был туда вернутся, когда с Сидами будет покончено. Служба в полиции много значила для него, почти так же много, как армейские жетоны, лежащие во внутреннем кармане рабочих штанов. — Что мне делать? — подумав, спросил Уилл. Ему показалось, что Илай облегчённо улыбнулся ему в ответ и наконец-то позволил себе расслабиться. — У нас есть ресурсы и люди, чтобы защищать свои земли. Я видел, как вы с Уити собираете оружие, уверен, что ты многому сможешь научить его и остальных. В этот раз Илай действительно ждал его решения, и Маккензи был уверен, что тот примет отказ. Это всё ещё была работа, он ведь так и сказал Уайтхорсу на собеседовании, что хочет защищать Штаты. Полицейский всего несколько секунд размышлял, прежде чем кивнуть. — Ладно… хорошо. Взамен мне нужно знать о том, кто такой Джейкоб, знать всё о Сидах: фотографии, личные данные, свидетельства, приводы, всё что у вас есть. Вряд ли приводы и свидетельства могли помочь ему с арестом, но Уильям надеялся убить время, пока не сможет присоединиться к шерифу и получить следующие указания. — А ты вокруг не ходишь, — подметил Илай и протянул Маккензи руку. Через несколько дней ему впервые разрешили выйти наружу вместе с парой новобранцев, которые должны были занять свои посты. Илай, как и обещал, показал полицейскому всё, что у него было на Сидов, и тот занялся изучением документов так плотно, что это занимало голову и ночью, и днём. — Мы лишь предполагаем, что их база находится здесь, — сказал Илай, указывая пальцами на область, помеченную красным крестом. — Год назад там развернули большое строительство — это центр ветеранов, который за ненадобностью и недостатком средств закрыли. По словам мэра, церковь выкупила весь комплекс, но занялась им только недавно. Если это так, Джейкоб живёт здесь или по крайней мере иногда бывает. — И Стэйси отвезли туда? — У меня там нет ни камер, ни людей. Он может быть и в другом месте. — Бункер? — Илай молча указал на три другие метки на разных углах карты. Маккензи вскинул брови. — Это точно? — Мы все когда-то… имели дела с церковью. Бункеры хорошо охраняются, поэтому надобности в секретности нет. Я нашёл ещё немного о Сидах, вот, можешь ознакомиться. И тогда Уилл наконец-то понял, где видел лицо, которое преследовало его и было у каждого дерева, сверкало в тумане и притворялось утренней дымкой. Он увидел его на фотографиях в одном из досье, затем вытащил из папки и положил на прикроватную тумбочку, сам не зная зачем, ведь ощущения были те же, что и от книги эдемщиков, когда она покоилась рядом с кроватью. Когда Маккензи впервые за несколько дней вышел наружу, то первым делом стал искать это лицо. Фэйт на тех размытых фотографиях, которые он видел у Илая, мало была похожа на девушку, подслушивающую разговор с Уолшами и ту, которая давала ему советы в лесу. Но всё же это была она, стоящая в ночь ареста внутри церкви, пока Уилл зачитывал права Джозефу Сиду. Его братьев он не узнал, но она врезалась в память, словно её там высекли ножом. Маккензи наконец-то смог понять, на что это было похоже — на раздражающий комариный шум, который невозможно игнорировать, но так же и невозможно заметить, когда он прекращается. Просто в какой-то момент Уильям перестал видеть, как что-то проскальзывает на краешке зрения, но теперь, когда он вышел наружу, то первым делом принюхался, в надежде найти знакомый запах. Илай сказал, что пока они не найдут хорошую машину, о поездке на Хэнбейн лучше не думать вовсе: кто-то сообщил ему, что церковь начала добавлять в воду какой-то наркотик под названием Блажь. Он был не только в воде — если в хороший день ветер шел со стороны плантаций этой дряни, то глюки начинали появляться прямо перед носом и редкий человек мог бы отличить правду от вымысла. Раньше Маккензи списывал голос в голове на сотрясение, стресс и оторванность от цивилизации, но благодаря Илаю смог переложить всю вину на Блажь. Он на какое-то время забыл о ней, занимаясь информацией и новобранцами в бункере, но когда оказался снаружи, Блажь и её поиски — пока только из любопытства — снова встали во главе пирамиды. На постах не было ничего интересного: один из парней предложил смеху ради пристрелить оленя и добыть свежего мяса, но внушение от Илая быстро вправило ему мозги обратно. «В бессмысленном насилии нет ничего хорошего, — сказал он ему вечером, когда жившие в бункере собрались на ужин. — У нас полно еды и припасов, не уподобляйтесь нашим захватчикам». В Ираке местные тоже могли шутки ради обстрелять их позиции и изнасиловать взятых в плен женщин солдат, чтобы коалиция не расслаблялась. Уилл всегда вспоминал именно это, когда в ход шла неоправданная сила. У «захватчиков», по словам Палмера, тоже было полно ресурсов: когда Маккензи поинтересовался, зачем они тогда начинают захватывать чужие земли и зариться на чужую пищу, Илай указал на книгу. У полицейского не хватило ни сил, ни желания дочитать её до конца и осмыслить, но извращённый бред всё равно попал к нему в голову и разрастался там как раковая опухоль. Уильям не хотел помнить ни слова из написанного, но раз за разом прокручивал в голове текст, пытаясь понять, чем руководствуется секта. В каком-то роде то, против чего они воевали в Ираке, тоже было сектой, и Маккензи всегда было любопытно знать, в чём причина их разногласий. Это был неправильный подход даже с точки зрения психологов, но идти на чужую войну и воевать только ради того, чтобы убивать — это было ещё хуже. Илай сказал, что читал книгу несколько раз — когда Джозеф Сид отдал ему одну и попросил ознакомиться, потом на службах лет десять назад, а затем когда понял, что ждёт их вместе с Жатвой и ушёл навсегда. Маккензи больше некого было спрашивать о книге и том, что значит те или иные эвфемизмы, а Илай уходил от ответов, потому что не знал сам. Через несколько дней упорных патрулей и слежки Уильям наконец-то нашел чьи-то свежие следы и понял, что скоро у них появится кто-то, способный дать ответ. Он проходил прямо по оленьей тропе несколько раз, чаще ночью или вечером, когда почти все отправлялись домой: был предельно аккуратен, и полицейский не заметил бы чужого присутствия, если бы не окурок на обочине в траве. Маккензи пробовал Блажь всего несколько раз и думал, что она давно выветрилась — когда он попал в «Волчье логово», то его уже преследовала ненавязчивая дрожь и болезненный кашель, глаза были красными от усталости и недосыпа, будто в них кто-то насыпал песка, а горло казалось сухим настолько, что никакое количество воды не могло утолить жажду. Илай рассказывал, что от Блажи, как впрочем и от любого наркотика, бывает несколько эффектов, в том числе и эйфория, о которой ему говорили перебежчики. Сразу после принятия Блажь улучшала инстинкты на несколько дней, именно поэтому Маккензи так плохо спал, пока был в бегах — потому что слышал каждый шорох и каждую птицу, не мог фильтровать звуки и запахи, поэтому ему казалось, что он сходит с ума. Поэтому он начал видеть Фэйт. Уильям сказал себе, что вполне мог увидеть нечто другое, но память почему-то уцепилась за её лицо и не хотела отпускать — возможно, у других это происходило иначе, но Маккензи побоялся спрашивать и признаваться в том, что где-то на краешке сознания уже был зависим, ведь навязчивая мысль о Блажи поймала его и не желала отпускать. Зная это, полицейский понимал, почему церковники использовали её: Уилл не удивился бы, узнав, что тот парень на берегу реки смог справиться с ним благодаря наркотикам, из-за которых полностью терялось чувство страха. Даже зная о видимых плюсах, Илай запрещал использовать, прикасаться и даже говорить о Блажи, потому что нельзя было освоить оружие противника и направить на него, если оно всегда оказывалось обоюдоострым. То, что происходило с полицейским в убежище, трудно было назвать ломкой: это было больше похоже на простуду после нескольких ночей, проведённых на голой земле, поэтому Маккензи пытался не связывать свое состояние с Блажью. Всё это время ужасно хотелось утешить себя сигаретами, но Илай запретил курить в бункере, а выходя наружу Уилл уже по привычке ориентировался по ветру и редко мог позволить себе подобную роскошь. Именно поэтому он сразу же учуял запах дешёвого табака посреди знакомого леса. Сначала Уилл сообщил об этом Илаю, но тот сказал, что их визитёром вряд ли был охотник Джейкоба. Они были хорошо обучены и никогда не ходили в одиночку на вылазки, а уж тем более не оказывались так глубоко в той части леса, где не было их аванпостов. Скорее всего, кто-то из местных искал убежища, но потерялся в лесу и не смог сориентироваться по меткам. Маккензи решил выследить гостя и предложил новичкам поучаствовать — Уити был ещё мальчишкой, гражданским парнем, который только неделю назад впервые взял в руки оружие, но полицейский решил, что ему это нужно видеть тоже. В Хоупе многих детей ещё с детства водили на оленей и зайцев в лес — Уилл научился этому уже в армии, когда приходилось подолгу выслеживать людей, но уже в городских джунглях. Илай как-то сказал, что это всё как в книжках по истории, только тогда они воевали с короной и лоялистами, а теперь пытаются отбить свою Америку у безумной секты. Полицейского это вдохновило и он наконец-то понял, что им нужен точно такой же подход — действовать тихо и вести бой без единой пули. Люди не доверяли ему, человеку, который не называл своего имени, но Уильяму доверял Илай, а это значило, что и они могут: только поэтому они прислушались к нему и оставили свое оружие в убежище. Он показывал новобранцам, как искать человеческие следы и как отличать их от животных, научил прятаться и заставлял по несколько часов лежать у обочин в высокой траве. Местные ребята вряд ли воспринимали всерьёз его опыт, тем более полицейский никогда не рассказывал о своей службе, но спустя несколько долгих выматывающих дней азарт и упрямство Уильяма наконец-то дали свои плоды. Маккензи лежал в траве, когда увидел где-то среди зелёной утопленной в сумраке листвы красную куртку, такую же, какая была у брата Эбби. У охотника могли быть все шансы, будь они один на один, но место было окружено и подготовлено: сектанту стоило отдать должное, его шагов Уильям так и не услышал, ни издалека, ни когда тот подошел почти вплотную. Далее всё было как по нотам в красивой мелодии, которую полицейский напевал в Ираке каждый день вместо колыбельной. Сопротивляющегося охотника пришлось разоружить, связать и для затравки пнуть пару раз под рёбра, чтобы тот не думал шевелиться. Перевернув его к себе, Маккензи обнаружил, что всё лицо сектанта скрывает красная шапка с прорезями для глаз и рта. Уильяму было абсолютно наплевать, что находится под ней, но он взялся за неё и спросил, встречаясь со взглядом охотника: — Зачем тебе балаклава то? Стыдно? Боишься, что родители узнают? Мужчина молчал, злобно изучая полицейского глазами, будто пытался вспомнить его лицо или сказать что-то умное. Вряд ли у него были родители, а если и были, то точно не гордились сыном, который в смутное время таскается по лесу без камуфляжа. Уильям не ждал ответа, но сектант всё равно заговорил: — Когда придёт конец, вы поймете, что… — не став дослушивать, Маккензи рывком перевернул маску так, чтобы прорези оказались у пленника на затылке. — Полезная штука, — со спины сказал Уити, в числе прочих наблюдая за сидящими на земле. — Предусмотрительная. Парень оказался не особо разговорчивым — возможно, из-за маски, — но потом Тэмми пообещала, что они с ним подружатся в ближайшие пару дней. До сих пор не особо лояльная к Уильяму, она заметно оттаяла с приобретением нового «друга», и Маккензи отталкивал от себя мысль о том, что охотником мог оказаться Билли Уолш, чья бейсбольная футболка до сих пор принадлежала Уиллу. Илай до этого дня всегда отпускал полицейского наружу только в сопровождении новичков, но после произошедшего стал больше доверять ему и его опыту: когда они завели в убежище нового «приятеля Тэмми», Палмер сходу поинтересовался, как у Маккензи получилось скрутить Верного. — Я был в армии, — раньше об этом знал только Эрл и они с ним договорились, что эта тема под запретом, но Илай об этом не мог знать. — Неужели? — Шесть лет по контракту. — Служебные командировки? — В Ирак. Судя по глазам Илая, для него наконец-то что-то встало на свои места — он наверняка хотел спросить, почему Уилл пошёл в полицию, сколько видел смертей и сколько людей убил сам, а также о том, как он теперь спит по ночам, но чудом сдержался. — Пожалуй, в армии военная подготовка лучше, чем у Сидов, — попытался пошутить Палмер, и Маккензи криво улыбнулся. — Я чаще сидел в штабе, иногда выезжал как переводчик. — Знаешь арабский? — полицейский кивнул. — Возможно, некоторые тебя недооценивают. — И ты тоже? — Есть в тебе что-то такое… — Илай поморщился. — Будто ты здесь не случайно, понимаешь, о чём я? — По-моему, ты зря читаешь ту сектантскую книжку, — заметил Маккензи. — Врага иногда нужно знать не только в лицо, — серьёзно сказал Палмер. — Нужно знать, как он мыслит, даже если это чёртов бред. Слушать его, понимаешь? Через несколько дней приятель Тэмми заговорил: это произошло ночью, когда женщина нашла с кем оставить сына и спустилась к ним в бункер. Она попросила обложить матрасами одну из комнат, и на месте охотника Джейкоба Уильям бы уже заподозрил неладное. Боже, благослови звукопоглощение, но криков они практически не слышали; уже утром Тэмми вышла к ним на завтрак, помыла руки и рассказала о том, что Верный сдал местоположение одного из главных тренировочных лагерей. — Несколько миль отсюда, но придётся подниматься на кряж, — сказал Илай. — Искать людей и оборудование, чтобы подобраться со всех сторон, но это… это хорошая идея. Этого никто не ожидает. — У нас будет их оружие, — подхватила Тэмми. — Сколько у них там, небось целый склад. Ещё машины, топливо, еда, которую они запасают для своих солдат. И… и лекарства. Илай рассказал Уильяму, что у сына Тэмми развилась пневмония — он и так часто болел, но с оккупацией Сидов найти нормального врача стало практически невозможно, и они закручивали гайки, пытаясь переманить её на свою сторону. Тэмми не раз говорила, что бороться уже бессмысленно, особенно когда на кону жизнь её сына, но Илай клятвенно пообещал достать лекарства — именно поэтому они ссорились так часто, потому что мальчику становилось хуже. — Что думаешь? — Палмер обратился к молчавшему Маккензи, который пил кофе. Всё это не поможет им вытащить Стэйси или Джоуи, но у них был договор, и полицейский знал, что Илай не этого ответа ждёт. — Понадобятся недели, — сказал он, — планирования. Изучения патрулей, расписания. — На кряже наверняка будут Судьи, — предположил Уити. — Или те, кто готовятся ими стать. — У волков острый нюх, — покачал головой Уильям. — Можно залечь и снять их издалека, но тоже нужно искать хорошую точку, план отхода, прикрытие. — А ты сможешь? — Я? — Маккензи удивился и вместо армии вдруг вспомнил дротики в баре, где они со Стэйси и Джоуи пили в ночь ареста. — Думаю, да. — Тогда завтра я узнаю, кто готов помочь, — Илай добродушно похлопал полицейского по плечу. — И найду тебе глушитель. Пленный был у них кем-то вроде заложника: Илай сразу сказал, что он нужен живым, но вероятность того, что Сиды захотят на кого-то поменять Верного, была крайне мала. Осложнялось всё тем, что охотник видел их лица, и хотя не знал, где находится штаб, но мог предположить небольшой радиус, где младший помощник шерифа позорно быстро обезвредил обученного солдата Джейкоба. Палмер не был способен на хладнокровное убийство, поэтому приказал оставить его в живых. Когда Тэмми находила время на то, чтобы озаботиться своим приятелем — а делала она это нечасто, — Уити под её присмотром носил в камеру еду, и на этом интерес к Верному заканчивался. Той ночью Маккензи впервые за несколько месяцев снова начали сниться кошмары: новая работа, смена обстановки и свежий воздух, всё это хорошо влияло на его самочувствие, да так, что его бывший спонсор почти перестал волноваться и звонить. Работа в полиции по сравнению с армией была увеселительной прогулкой, отчего периодически становилось скучно, но когда ситуация с церковью обострилась, Уильям не почувствовал никакого азарта, более того, он мог признаться, что не скучал за этим ни капли. В армию шли патриоты, шли садисты, чьи-то отцы и матери, и у каждого находилась своя причина там быть. Маккензи шёл защищать людей, но быстро понял, что многие не нуждаются в насаждении этого спасения, слишком уж много он успел увидеть за все шесть лет. Это определённо была не его война, как и та, которая проходила в Хоупе, но полицейский чувствовал долг, поэтому не мог отказаться. Яркий сон о песке и крови повторялся из раза в раз по одному сценарию, и когда Уилл проснулся, задыхаясь, то так и не смог понять, что подтолкнуло кошмары вернуться. Он в темноте нашарил на тумбочке пачку сигарет и зажигалку, обулся и в одной футболке и штанах вышел в коридор. Кто-то бы сказал, что Маккензи не стоило рыбкой нырять в очередную войну и был бы бесконечно прав, но полицейский не думал, что у него есть какой-то выбор. Он всегда мог объяснить людям, что не ради забавы несколько лет проторчал в центре реабилитации, проходя все круги ада и вскрывая каждую рану, но если его коллеги мертвы или в плену, он был единственным свидетелем. Кроме него никто не сможет закончить то, что они начали в церкви. Уити, допоздна сидевший с оборудованием в гостином блоке, увидел полицейского в дверном проеме и предложил составить ему компанию, но Маккензи отказался. Он проверил камеры, ввел код на бронированной двери бункера, вылез наружу и несколько раз проверил, что запер её за собой. Из-за широкого грязно-голубого неба, нависавшего над ним, и приличной горной высоты казалось, будто это и не ночь: наверху нестройно плясали и складывались в рисунки звёзды, а ветер дул куда-то на северо-запад в лес, где пролегала автомобильная дорога. В обычной ситуации Маккензи не стал бы рисковать, но плохая привычка и ночной кошмар победили — полицейский решил отойти подальше от убежища, благо хорошая тёплая погода этому способствовала. За несколько недель он изучил все окрестности в миле от места, где находился бункер, поэтому мог отойти подальше, чтобы не подвергать опасности убежище. Взятый на складе пистолет торчал из-за пояса под футболкой, но Уилл не думал, что тот ему понадобится. Они все ждали, что Верного хватятся — даже он сам утверждал, что семья будет его искать, — но в округе стояла полная тишина, а на дорогах было тихо. Несостоявшийся «Парк Уайттейл» вряд ли бы лакомым кусочком для церкви, которая предпочитала захватывать магазины и стоянки, где была еда и оружие, поэтому Маккензи шёл без опаски, лишь изредка останавливаясь и прислушиваясь к тишине вокруг себя. Он почувствовал запах даже раньше, чем тот ткнулся ему прямо в нос — сладкий, будто женщина шагнула прямо по тропе минуту назад в чащу леса. Уильям остановился, повертел головой и понял, что вышел за пределы той местности, которую тщательно осматривал на своих вылазках. Мысль о сигаретах ушла на второй план, когда запах Блажи оказался совсем чётким, будто прямо за соседним деревом. Полицейский завертелся волчком, чтобы понять направление, несколько раз отходил в разные стороны и втягивал воздух до тех пор, пока в глазах не потемнело от избытка кислорода. Когда он наконец-то нашел след, то уже видел, как Блажь тонкой дымкой тянется меж деревьев и переплетаясь с ними, исчезает в ночном тумане. Маккензи начал почти бежать следом, видя, как дымка плавится в воздухе и оседает на траву. В какой-то момент Блажи стало так много, что она перестала быть чем-то снаружи — сначала заполонила нос и рот, затем лёгкие и в итоге поползла по венам вместо крови. Полицейский помнил, что шагнул в мрачную лесную чащу, но вместо этого наступил на траву и цветы, окруженный со всех сторон тёплым солнцем. Вокруг все изменилось, даже зрение; Уильям чувствовал нечто подобное в первый раз, но теперь это был не просто чей-то силуэт у дерева или смех за спиной, это всё было таким настоящим, что моментально выдавило его из реального мира, как гной из раны. — Тебе нравится? — осведомился голос, и Маккензи, не зная точно, что он имеет ввиду, яро закивал. — Тогда сядь. Уилл не хотел слушаться, напротив, внутри всё запротестовало, когда чья-то рука опустилась на плечо и мягко надавила. Он даже не мог сказать, кому принадлежит голос, потому что он был и женским и мужским одновременно. Когда он сел, всё вдруг оказалось в пыльце, через которую полицейский смотрел, как сквозь песчаную бурю: он протянул руку и она утонула в этом зелёном мареве, окруженная налипающими хлопьями сладкой пыльцы. Что-то ещё подсказывало Маккензи, что он видит какой-то мираж, что никакого поля из Блажи не было, а он до сих пор стоял в лесу и бредил. — Мне надо идти, — он ощущал себя пристыженным, когда говорил это, а голос растворялся и не хотел выходить изо рта. — Не надо, — вторил Уиллу голос. — Зачем? Куда, если ты можешь остаться здесь? — Илай. Логово. Надо… — мысли закружились в голове, словно кто-то пристально их рассматривал, срезал верхушку черепа и теперь созерцал обнажённый мозг, думая, как лучше к нему подступиться. Маккензи прямо почувствовал, как его изучают. Голос и без него знал, кто такой Илай или где находится бункер. Знал, что Уильям сделал ради выживания, но не осуждал его. — А твои новые друзья знают, кто ты такой, Уилл? — Маккензи попытался подняться, но вместо этого почувствовал, как мышцы превращаются в туман, а тело валится на землю. Он наконец-то увидел Фэйт — она возвышалась над ним, сцепив руки за спиной, покачивалась в такт неслышимой мелодии и снисходительно улыбалась в ожидании ответа. — Они знают, какой ты? Знают про то, что мы здесь вдвоем? — Тебя не существует, — полицейский должен был прекращать разговаривать сам с собой. Он попытался отмахнуться от Фэйт, надеясь, что та исчезнет как в прошлый раз, но та не только не исчезла, но и оказалась вполне живой. — Оставь меня в покое. Уильям с детства был знаком и с наркотиками, и с историями о них: он многое слышал, но такие реальные галлюцинации видел впервые. — Ты сам пришёл, мы тебя не принуждали, — удивилась девушка, садясь на колени рядом с ним. Её лицо, светлое и улыбчивое, оказалось прямо напротив его. Маккензи такой её и запомнил. — Ты здесь за Блажью, а мы с ней единое целое. Как и с тобой. Я у тебя в голове, Уилл. Полицейский кряхтя перевернулся на живот и попытался подняться на локтях. Она была права, он сам пришёл сюда как к своему дилеру. Уильям тряхнул головой и попытался вспомнить хотя бы лица своих коллег. Фэйт тоже их увидела. — Думаешь, Илай твой друг? — спросила она. — Он тобой пользуется. Ты столько сделал для него, а он не дает тебе ничего из того, о чём ты просишь. Уилл хотел сказать, что Палмер дал ему убежище и безопасность, но понимал, что этого будет недостаточно. — А ты ведь всего просил узнать, где находится твой друг. Это так сложно? — Ты можешь помолчать? — попросил полицейский. Глупо было просить заткнуться самого себя. Если раньше голос что-то советовал ему или соглашался, то теперь начал противоречить и стыдить, а это пугало. — Тебе нужно было разозлиться, я знаю, что ты можешь. Разозлиться и надавить на Илая, заставить его рассказать всё, что он знал. Заставить раздобыть тебе машину. — Помочь им — это не блажь, это мой долг. — А много ли о долгах знает Илай? Что ты ещё ему будешь должен? Может, свою жизнь, когда вы пойдете брать лагерь? Уилл почти заставил себя промолчать. Он поднялся и попытался уйти, шёл, пока в голове звенел голос Фэйт, с каждым словом становившийся менее сладким и приятным. Поле из Блажи не кончалось, оно вырастало перед глазами как бесконечная цепь, и в глазах от этого начало рябить. Маккензи ощущал что-то вроде эйфории, как Илай и говорил: приятное чувство рассыпалось внутри него как горстка блёсток, но вместе с этим Фэйт, незваная гостья его блаженства, проталкивала внутрь ярость. Уилл не мог её винить, потому что она говорила ему только то, что он сам чувствовал. — Ты знаешь Стэйси, — продолжала девушка, следуя за ним. Когда Уильям стал почти бежать, она начала возникать на краешке зрения, не отставая ни на шаг. — Он ведь почти домашний. Смотрит фильмы про супергероев на работе, пока шериф не видит. Тратит аванс на выпивку, любит сидеть в баре с друзьями и обсуждать девушек. — Он справится. — А ещё ты знаешь Джейкоба, Илай ведь рассказывал тебе, — вторила Фэйт. — Моему брату не нужны солдаты, которые обсуждают девушек и любят модные причёски. — Ты его совсем не знаешь. — Но его знаешь ты. Пратт говорил, что всегда мечтал стать копом: прижимать плохих парней, как это делал Махоуни, кататься с мигалками и когда-нибудь вместо штрафов за парковку возить в машине папку с настоящим серьёзным делом. А Джозеф Сид со своей сраной идеей о спасении собирался всё это отнять у него. — Ты похож на Джейкоба, сам ведь понял, — подытожила Фэйт, вслушиваясь в его мысли. — Ты убивал таких как Пратт, а они просили не делать этого, прикрываясь родителями и девушками. — Убирайся отсюда! — когда Маккензи закричал, ему показалось, что Фэйт вздрогнула, но не от испуга, а будто пошла рябью по воде. — Пошла вон из моей головы! Когда он закричал на неё громче, девушка на мгновение исчезла из его глаз, словно напуганная полицейским и тем, что он может сделать. Она ведь знала, что Уилл может разозлиться. — Есть только один человек, на которого ты должен злиться, — Маккензи не слушал этого, сначала закричал, а потом дал себе отрезвляющую пощечину, от которой в голове всё зазвенело. Боль была первым реальным чувством, поэтому Уилл ударил себя ещё раз, вспоминая о Стэйси Пратте, который мечтал быть полицейским и пошел в академию, когда смог собрать денег и сдать экзамены. Джоуи была в десять раз сильнее него и могла пережить пятерых таких, как Джейкоб, но не их Пратт, тратящий половину зарплаты в баре. Маккензи не остановился, даже когда ощутил во рту кровь — в какой-то момент после очередного удара зеленая дымка ушла, а мир снова превратился в тёмное покрывало, нависающее над страной широкого неба. Вокруг полицейского были какие-то тени: он не слышал голосов, потому что в ушах все двоилось, будто от сотрясения. Кто-то схватил его за руки и помешал снова ударить себя, когда Уиллу показалось, что он видит Фэйт, в беспокойстве склонившуюся над ней. — Хватит бить себя, хватит, всё кончилось, — крикнули Маккензи почти в самое ухо, и тот поморщился от боли. — Никакой Блажи, никаких рогатых кроликов или ещё чего похуже, ты уже не там. Полицейский зачем-то попытался представить себе рогатого кролика, и это помогло ему придти в себя. — Я спокоен. Я спокоен, меня можно отпустить, — Уилл притворился смирным, и через несколько мгновений руки, сжимающие его запястья, разжались. — Что?.. — Какое сегодня число? — Сегодня? Сентябрь. Сегодня сентябрь. — А поточнее? — Я не… я… двадцать первое. Собеседник, пожилой мужчина, который над ним склонился, не это ожидал услышать, но быстро взял себя в руки и похлопал Маккензи по плечу. — Тебе повезло, что я здесь. Ещё немного и… — Что? Что немного? Полицейский рывком сел и пожалел об этом, когда перед глазами всё закрутилось, как на карусели. Их окружал плотный густой лес, а наверху между верхушек деревьев виднелось темное, ночное небо. Уилл вспомнил, что отошел слишком далеко от бункера, когда искал место для перекура. Незнакомец поднялся, и Маккензи заметил в нескольких метрах от них бочку литров на двести. Даже в такой темноте он видел, как оттуда идёт дым, но не от костра, а точно такой же как в мире, где он был секунду назад. — Это всё эта дрянь, — сообщил мужчина и подал Уиллу руку, чтобы тот встал. — Ходить можешь? Руки-ноги не затекли? Полицейский мотнул головой и прижался к дереву, чтобы не упасть. Он наблюдал за тем, как незнакомец вытаскивает рацию и с кем-то пытается связаться. — Здесь ещё одна бочка, нужна машина, чтобы вывезти. — Что это? — осипшим голосом осведомился Маккензи. — Что это было? — Сиды думают, что так проще ловить местных. Это как липкая лента для мух: когда я пришёл, ты ходил вокруг неё, как привязанный, не знаю, сколько успел кругов навернуть. — Я ничего такого не помню. — Тебе есть куда пойти? Маккензи растерялся и подумал про Илая. Из-за Фэйт его имя в голове звучало настолько омерзительно, что он не смог оставаться спокойным. — Я здесь… минут десять, вышел ненадолго. Мужчина взглянул на него почти с жалостью. — Как тебя зовут? — Мэттью, — это было первое имя, пришедшее в голову. — Мэттью, ты провел здесь трое суток. Хорошо, что эдемщики не так часто проверяют свои ловушки. Маккензи хотел отрицать, но понял, что это бессмысленно: в голове никак не укладывалось то, что эти несколько минут порицаний, произошедших в его больной голове, растянулись на три дня. — Вы помогаете? — Да, вытаскиваю вас, мух из липкой ленты. — И таких много? — Ты первый, — подумав, сказал незнакомец. — Первый живой. — Боже мой, — полицейский попытался отклеиться от дерева, но не смог сделать ни шагу. — Они… от голода? — Иногда. Иногда животные добираются до них раньше. Тебе повезло. — Мне надо идти, — Маккензи вдруг снова вспомнил про Илая и убежище: мысли выстраивались хаотично, их было сложно соединять и думать дальше, чем на секунду вперед. Палмер наверняка подумал, что Уилл их бросил, предал или был убит. Что испугался участвовать в нападении на лагерь эдемщиков. Полицейский взглянул на небо, пытаясь сориентироваться по звёздам, но насмешливый голос из-за спины подсказал, заставив Маккензи крупно вздрогнуть: — Я помню дорогу. Пойдём. — В той стороне ещё могут быть бочки, — незнакомец указал на дорогу и Уильям, пошатываясь, побрёл в противоположную сторону, где, по его мнению, находился бункер. — Не за что. — Спасибо, — Фэйт улыбнулась и махнула рукой мужчине, прежде чем развернуться к нему спиной и последовать за полицейским. Маккензи должен был спросить имя незнакомца или узнать, известно ли ему что-то о «Волчьем логове», но вместо этого он перешел почти на бег. Перед глазами мелькали листья, а один раз ветка пружинисто отскочила и врезала прямо по глазам, но полицейский не мог прекратить идти, потому что Фэйт не отставала от него, он чувствовал. — Мы трижды проходим это место, — вдруг сказала она, и Маккензи остановился, зачем-то прислушиваясь к ней. — Вот смотри, две сосны и тёрн. Уилл теперь увидел то, о чём Фэйт говорила, поэтому снова взглянул на небо и, прищурившись, попытался найти полярную звезду. Всё лицо стягивалось сухой кровавой коркой, но полицейский не мог узнать, точно ли он разбил голову, пока пытался выбраться из этого кошмара. Обострённый нюх позволил ему почувствовать что-то помимо запаха крови: будто сладкое разложение непохожее на Блажь или что-то ещё. Раздвинув колючие ветки на пути к холмистым буреломам, Маккензи замер и моргнул несколько раз, пытаясь отогнать увиденное. Зачем-то повернулся к Фэйт, думая, что она как-то отреагирует, но девушки уже не было. Сначала полицейский подумал, что кто-то привязал к дереву мешок. Посреди небольшой полянки прямо у скалы кто-то врыл в землю деревянный столб, на котором кто-то висел. Маккензи здраво опасался подходить — одной клейкой ленты за раз ему хватило и он был не намерен снова к чему-то прилипать. Стараясь обойти место полукругом, Уилл осторожно приблизился и остановился в нескольких метрах от голой поляны, которую обнажал лунный свет. Запах разложения ему не почудился и кто-то, привязанный к столбу, был мёртв по крайней мере несколько дней. Издалека полицейский сумел разглядеть колючую проволоку, прямо как на острове Джозефа Сида. Она связывала тело по рукам и ногам, несколько раз проходилась по груди и паху, наверное, чтобы пленный не дергался. Первым делом Уильям подумал об Илае, но висящий человек был безбородым, младше, чем владелец бункера. Второй мыслью был Стэйси Пратт, и это подозрение горьким комом стало прямо поперёк горла. Что-то подталкивало Уильяма подойти, словно Фэйт стояла позади и ладошками упиралась ему в плечи. Приблизившись, Маккензи понял — то, что он принял за лицо, им не являлось. Страх на мгновение вспыхнул прямо в животе, когда Уилл поднял руку, чтобы дотянуться до тела и схватиться за краешек мокрой от крови бумаги. Кто-то распечатал фотографию Пратта, это точно был он, смотрел на него сейчас. Полицейский не сразу смог отделить бумагу от лица и только потом заметил гвоздь, вбитый прямо между глаз. Это мгновение, пока Уилл не увидел лицо погибшего, казался ему вечностью, тишиной в воронке урагана. Под фотографией оказался не Стэйси, а какой-то мужчина с лицом, залитым кровью. Маккензи смог вернуть самообладание только через несколько минут, когда успокоился; он насчитал на трупе больше десяти пулевых ранений, словно кто-то пытался превратить человека в решето, и судя по количеству крови, это произошло ещё до смерти. Бункер находился всего в полмиле от того места, где оставили труп. Исчезновение Уильяма сразу отошло на второй план — стоявший на посту Уити даже не успел испугаться или сказать что-то, потому что увидел лицо Маккензи, бледное и холодное, будто высеченное из камня. Уилл боялся, что не сможет найти дорогу к телу: несколько раз спотыкался и почти врезался в деревья, постоянно оборачивался, чтобы убедится, что Илай следует за ним. Этой ночью в бункере почти никого не было, и Палмер до последнего не верил, будто что-то происходит. Даже когда полицейский довел его до места, где всё и случилось, Илай долго молчал, пока Маккензи не сунул прямо ему в лицо фотографию, всю в отпечатках окровавленных пальцев. — Они знают, — Уильям не отдавал себе отчёта в том, как звучит его голос, будто псу переехали хвост и он пытался скулить и лаять одновременно. — Они знают, что бункер здесь и я в нём. — Ты кажешься ему безумным, — Фэйт стояла рядом, разглядывая мрачное лицо Палмера. — Сделай вдох, Уильям. Глубокий. Затем выдох. Он подчинился и шумно втянул воздух, чувствуя, как в груди колотится сердце. — Кто мог такое оставить? — уже спокойнее спросил полицейский через время, пока Илай обходил деревянный столб, разглядывая повреждения. — Джейкоб? Это он? Чего он хочет? Лицо Пратта не выходило у Маккензи из головы и он очень хотел сжать руку в кулак, чтобы ещё раз ударить себя и хотя бы попытаться отключиться. Возможно, это всё тоже было ненастоящим, а Фэйт, вернее, то, что было в его мозгах, ловко водило за нос и подсовывало самый страшный исход. — Илай, мать твою, ты собираешься мне отвечать?! — наконец-то рявкнул Уильям и ему показалось, что вокруг всё снова вздрогнуло рябью. — Я его знаю, — сказал мужчина, наконец-то найдя в себе силы отвернуться от трупа. — Он пропал несколько дней назад, мы думали, что он в плену и что эдемщики выдвинут требования. — Почему у него на лице фотография Стэйси?! — Я не… мне надо подумать. Маккензи не хотел говорить, как сильно ему плевать, знаком ли Илай с убитым и нужно ли ему время, чтобы собраться с мыслями. Будто в подтверждение его слов, Фэйт ожила: — Он тобой пользуется. Хочет, чтобы ты помогал, но не хочет помочь сам. — Зачем оставлять это мне? Палмер промолчал, и Маккензи ощутил вскипающую внутри обиду. Они закончили с телом только к утру: сначала распутали проволоку, аккуратно сняли труп и упаковали его в полиэтиленовый мешок для мусора, ничего другого у Илая не было. Когда Уильям вернулся в бункер, было уже совсем светло: ни с кем не заговаривая, он сначала принял душ и смыл с себя остатки крови, своей и чужой. Затем нашёл Палмера, который молча сидел перед мониторами в своей наблюдательной комнате. — Вы давно знакомы с… Праттом, который был на фото? — Илай, должно быть, услышал звук открывающийся двери. Холодная вода помогла привести мысли в порядок, но в голове ещё звенела боль от ударов. Фэйт сидела на столе рядом с Палмером и в голубом свечении мониторов больше походила на какую-то невзрачную тень. Маккензи зачем-то повернулся и сконцентрировал на ней взгляд, и девушка моментально дублировала его движение. — Несколько недель. — Джейкоб… я не знаю, как он понял, что ты здесь. Но он явно хочет тебя выманить. Полицейский видел его только на тех редких фотографиях, которые Илаю или его камерам удалось раздобыть. На одной из них Джейкоб Сид посмотрел прямо ему в глаза, словно в последний момент понял, что кто-то за ним следит. Уильям не понимал, каким чудом себя сдерживает, но он сдержался. — Каким, мать его, образом я должен это понять? Он где-то оставил открытку? Адрес в букете с цветами? — Должно быть, мы что-то упустили. Маккензи не видел лица Илая, но Фэйт сидела прямо перед ним. — Он врёт, — сказала девушка, краем глаза продолжая созерцать статичные картинки на мониторах. — Надави на него. — Я ухожу, — на этих словах полицейскому показалось, что Палмер пошевелился, будто хотел возразить. — Найду Джейкоба и спрошу его сам. — Тебе нельзя уходить, — прочистив горло, сказал Илай. — Нам нужна твоя помощь, Уилл. — Нам нужна твоя помощь, Уилл, — передразнила его Фэйт. — Думает только о себе, как и все эгоисты. — Не надо называть меня по имени, — Маккензи так и не понял, к кому обращался. — Возможно, ты здесь даже ни при чём и предупреждение лично для меня. — Я думал, мы на одной стороне, — угрожающе тихим тоном ответил полицейский. — Зачем ты мне врёшь? Илай наконец-то повернулся к нему и какое-то время молчал под холодным и внимательным взглядом Маккензи. Он покачал головой, будто отказывался признавать свой косяк, и полицейский отступил к двери, чтобы уйти. Голос Палмера его остановил: — Неделю назад по региону начали транслировать видео. Для тебя. — Что в нём? — Уи… — Илай запнулся. — Слушай, он ведь… Джейкоб хочет вывести тебя из себя. Я знаю его и то, как он поступает, когда не хочет марать руки. Не пляши под его дудку ни в коем случае. — Плясать под твою? — весело осведомилась Фэйт, и Маккензи кивком согласился с ней, не сразу вспомнив, что Палмер её не слышит. — Где видео? Колеблясь, Илай положил поверх карт на стол кассету и оставил полицейского наедине с ней, словно ему было стыдно скрывать такое целую неделю. Маккензи посмотрел её и несколько минут сидел неподвижно, осмысливая. «Приходи, чтобы мы могли решить это как мужчины, младший помощник шерифа, — это были последние слова перед тем, как запись заканчивалась. — Пратт знает, что его ждет, если ты ослушаешься». Уильяму казалось, что чувствовать подобное противоестественно, особенно для него. Блажь помогала держать себя в узде, поэтому любой мог бы почувствовать эту убийственно спокойную дымку, клубившуюся вокруг Маккензи, как пар вокруг холодного стакана в жаркий день. Полицейский пересмотрел видео трижды, затем раз двадцать прокрутил у себя в голове. Там не было Джейкоба, только его голос и Пратт, привязанный к стулу. Искусственный свет падал прямо на его измученное лицо, Уилл увидел слипшиеся от крови волосы на лбу, рассеченную переносицу, наверняка было что-то ещё, чего он не заметил. Освещенным был только пятачок со стулом, значит это было где-то под землей, в подвале или в бункере. Илай скрывал это от него целую неделю, потом Джейкобу надоело ждать и он отправил подарок с доставкой прямо под дверь, чтобы Маккензи точно увидел, что может произойти с Праттом в случае неповиновения. Полицейский давил на перемотку назад до тех пор, пока Палмер не вернулся и не извинился за то, что попытался скрыть видео. Стэйси, возможно, сейчас был уже мёртв, а Джейкоб дразнил Маккензи и водил за нос. Фэйт ничего не знала о планах брата, только пожимала плечами, когда Уильям спрашивал. В конце концов она и не могла знать, будучи плодом его больного воображения и узником воспалённого Блажью рассудка. Маккензи сам себе её выдумал и утешался её компанией, но Фэйт единственная была с ним честна, потому что не могла солгать. Полицейский ни одним мускулом на лице не выдал, что собирается делать. Напротив, Илаю могло показаться, что его задела вовсе не весть о Пратте, а вид прибитого к столбу тела, только поэтому он несколько часов сидел такой пришибленный. — Слушай, — Палмер наконец-то решился подсесть к нему за стол и затем сплёл пальцы. — Я слышал о том, что Джейкоб делает с людьми. Он их ломает. Физически и морально. Уильям поднял на Илая безразличный взгляд. Белки наверняка были уже красными от Блажи, но больше было похоже, будто полицейский долго плакал или не спал около недели, что было не так далеко от истины. — У них есть какая-то программа, — попытался объяснить Илай, — к которой допускают только избранных, тех, кого Джейкоб сам выбрал. Люди, которые выходят наружу после неё… уже не они. Они говорят, что с ними всё в порядке, но иногда у них словно… что-то переключается в голове. Я не знаю, произошло ли с твоим другом то же самое, но надо быть предельно осторожными. Я не знаю, что будет, если ты приведёшь его сюда. Как мне понять, что однажды у него что-то щёлкнет в голове? Ты понимаешь? — Я всё понимаю, — сказал Уильям. — У Джейкоба в плену наши друзья. Те, кто пропадал годами, а церковь говорила, будто они переехали. Те, кто потом приходил ко мне домой и пытался обратить в их веру. Кто возвращался не таким, каким уходил. Я хочу вернуть их всех, но для этого нам нужно действовать сообща. На видео были координаты. Маккензи прикинул по картам место встречи и понял, что пешком он будет добираться туда несколько часов по бурелому. Хорошо, если на пути не окажется диких животных. Полицейский действовал настолько методично и спокойно, насколько ему позволяла Блажь. Сумку он собирать не стал: Уильям оставлял нож и пистолет в оружейной, но на выходе всегда забирал с собой, это всё, что ему было нужно. Илай выразил обеспокоенность, но весь бункер был занят подготовкой к захвату лагеря эдемщиков, поэтому на чувства Маккензи времени не оставалось. Он принимал активное участие в обсуждении планов, делился опытом и рассказывал, как лучше подобраться к базе эдемщиков и какие точки нужно занять в первую очередь. В один из вечеров, который ничем не отличался от остальных, Маккензи вышел на свой ночной пост, но к положенному времени не вернулся. Когда Илай понял это, полицейский был уже далеко, вне поля зрения его камер. Такое уже было однажды: Уильям вышел из дома и уже к утру был за пределами города, настолько оказался погружен в себя и свои мысли. В этот раз он тоже не понял, когда оказался почти рядом с нужным местом. Когда-то здесь была платная парковка и въезд в туристическую зону, но теперь запустение смотрело на полицейского с каждой выцветшей вывески. Маккензи долго не решался подходить ближе: сначала залёг на пригорке и несколько часов терпеливо разглядывал открытую местность, прислушиваясь к птицам и всему, что могло выдать засаду. Джейкоб предлагал разобраться с этим как мужчины, один на один, но Уильям не вчера родился и знал, чего стоят обещания таких людей. Вряд ли Сид стал бы ждать несколько дней кряду, пока сбежавший полицейский не соизволит наконец-то принять его вызов, значит точно отправил кого-то из своих людей. Фэйт несколько дней подряд неизбежно таяла, но Маккензи не требовалось употреблять Блажь, чтобы сходить с ума — он справлялся с этим самостоятельно, когда закрывал глаза и прокручивал видео с Праттом в голове снова и снова, пока от голоса Джейкоба не начинало тошнить. Уилл даже под пытками не смог бы признать, что поддался на провокации как школьник, но это было и не важно — если Сид выполнит обещание и придёт сам, то сегодня ночью для кого-то из них всё закончится. Покопаться в себе полицейский сможет, когда Стэйси окажется в безопасном месте — не в бункере Илая, но где-то ещё, где у него будут друзья и медицинская помощь, если таковая понадобится. Здесь нигде не было Блажи, но её запах Уильям ощущал до сих пор: ловил его, словно приятное воспоминание и всеми силами пытался вытеснить из головы Фэйт, которая являлась его неизменной частью. В четыре уже начинало заниматься небо. Конец сентября выдался очень холодным, казалось, будто вот-вот пойдёт дождь и тогда вслушиваться в тишину станет бессмысленно. Ярость помогала бодрствовать и полицейский точно знал, что сможет пролежать здесь в ожидании Джейкоба хоть несколько дней. Когда оставаться наедине с собой становилось невыносимо, Уилл вспоминал Пратта и снова уходил в себя. Он лежал и ждал несколько долгих ночей, пока наконец-то не пришёл дождь. А вместе с ним и волк. Маккензи заметил его по ту сторону дороги, внизу — полицейский был на пригорке, в высокой траве, и зверь не мог его увидеть, он просто шёл, будто давно перестал бояться людей и теперь искал еду за границами своей природы. Волк припадал на переднюю лапу, когда шёл. Он не был облезлым или старым, не пугался звуков и иногда сливался с асфальтом, поэтому Уилл находил его силуэт только на ярких дорожных разметках. Полицейский думал, что волк пройдёт мимо, но через минуту наблюдений тот поднял морду вверх, принюхался, а затем взглянул в сторону Маккензи, будто заметил его. Это было почти невозможно и на мгновение Уильяму показалось, что он сходит с ума. Не издав ни звука, он дотянулся до рукояти ножа и крепко сжал. Если Джейкоб или кто-то из его охотников здесь, он не должен был выдать себя стрельбой. Когда волк исчез из поля зрения и больше не появился ни в траве, ни в едином лунном блике, всё, что Маккензи мог сделать, так это встать спиной к дереву и обратиться в слух. Он никогда прежде не видел Судей, но вряд ли они выглядели так, как волк, чьи глаза сначала заблестели среди веток и жухлой травы. Зверь остался бы полностью невидимым, а Уильям — лёгкой добычей, если бы не свет, падающий сквозь деревья на бурую шкуру. Полицейский никогда прежде не сталкивался с волком так близко, без ограждения или вольера между ними: зверь тоже ощущал эту свободу, но почему-то медлил, будто заметил в руках у Маккензи нож, потому что стоял и чего-то ждал. Возможно, что Уилл даст слабину, шаг назад, сделает что угодно и покажет, что он слаб. Минуты ползли, словно тёплое масло, размазанное по скользкой тарелке — полицейскому показалось, что его прошиб пот, такой мокрой были спина и лоб. Когда зверь сделал один осторожный мелкий шаг вперед и полицейский сжался, готовясь встретить нападение, он уже слышал всё словно издалека — сначала волк ощерился, зарычал, высунув язык, а потом прыгнул, когда понял, что Уильям не собирается ничего делать. Маккензи не знал точно, что произошло первым: как широкая пасть распахнулась навстречу горлу и руке, защищающей его, или как в воздухе засвистел нож, вспарывая брюхо и заливая всё горячей звериной кровью. Острые зубы клацнули вокруг правой руки полицейского, и волк начал неистово мотать мордой, пытаясь разорвать её в клочья. Запах кожаной куртки, крови, мокрой волчьей шерсти, всё это ударило в нос в момент, когда Маккензи сжал покрепче скользкую рукоять ножа и ударил снова, бил, пока волк не ослабил хватку и тяпнул Уильяма за ногу. Полицейский попытался удержать равновесие, но зверь уже потащил его, пытаясь уронить на землю и добиться преимущества в росте. У Уилла не было времени думать, как поступить правильно — всё, что он мог, так это инстинктивно защищать горло прижатой к нему рукой и бить ножом, который грозился выскользнуть из пальцев и утонуть в волчьей плоти после очередного замаха, когда лезвие с болезненным скрежетом проходилось по костям и позвонкам. Боль не была пятном в местах, где волк вгрызался, она становилась всеобъемлющей, плотной и вязкой, как будто к ней можно было привыкнуть и Уильям полностью состоял из неё, пульсирующей и невыносимой. Несколько секунд они ещё продолжали бороться, но уже очень медленно, и когда зверь в последний раз сомкнул пасть на лодыжке полицейского, как новенький медвежий капкан, Маккензи почувствовал, что это конец. Уилл уже не мог вытащить нож, только зацепил пальцами скользкую рукоять: рычание, переходящее в жалкий скулёж, дало ему понять, что защищаться уже бессмысленно. Маккензи попытался подняться, но руки подвели и он упал обратно, лицом в грязь и кровь: он вдруг понял, что не может вдохнуть, а волк, тяжело и с хрипом дыша, увалился прямо поперёк груди. Полицейский взялся пальцами за его плотную тёплую шерсть и стащил с себя, цепляя раны. Сначала ему показалось, что это пустяк, но когда отдышался и предпринял очередную попытку встать, то понял, что это Блажь обманывала его и пыталась притупить боль. Штанина и нога под ней были порваны в клочья: ошметки мяса продолжали переливаться в лунном свету, и Уильям увидел, что из раны до сих пор идёт кровь, густая и тягучая. Руке, которой полицейский пытался защитить горло, досталось не меньше, но когда мужчина попытался взглянуть, в глазах неожиданно потемнело. Маккензи даже не заметил, когда волк затих насовсем — его шерсть вдруг перестала тяжело и редко вздыматься, и Уилл остался в одиночестве под усиливающимся дождём. Когда всё вокруг них успокоилось, полицейский понял, что кровь не останавливается. Кряхтя и беззвучно ругаясь, он перевернулся на живот, чтобы снять куртку и обвязать её выше раны. Уилл решил действовать медленно и без паники, сделать небольшую передышку, прежде чем встать, но потерявшее кровь тело считало иначе. Маккензи не помнил, сколько прошло времени, прежде чем он смог подняться: полицейский пытался несколько раз, опираясь поочередно на здоровые руку и ногу, но попытки прекращала то острая боль во всём теле, то слабость, из-за которой он, не контролируя себя, грузно падал обратно. Здесь его никто не смог бы найти, поэтому Уильям принял решение добраться хотя бы до дороги — сначала ползком, затем на коленях, потом наконец-то встал на ноги и сгорбившись, чтобы не так больно было падать, побрёл вниз. В ушах гулко и тяжело билась кровь, заглушая остальные звуки, если они и были, а рана с каждым тяжёлым шагом кровоточила всё пуще. Какое-то время адреналин ещё держал полицейского на ногах, но почти у самой трассы безысходная слабость наконец-то взяла свое. Уилл упал в нескольких метрах от дороги, зацепив головой дорожный конус, и уже на краю потери сознания он вспомнил о рации в кармане. Фэйт, склонившись над ним с нечитаемым выражением лица, рассматривала раны. Маккензи хотел спросить, насколько он плох, но силы оставались только на то, чтобы исправно и без паники дышать. Интересно, будет ли ей грустно, если он умрёт прямо здесь, у дороги, так и не добравшись до Джейкоба? Пратт был последней мыслью Уильяма, прежде чем тьма поглотила его целиком, забирая боль от укусов и ту, которая зыбилась глубоко внутри. Автоматная очередь прогремела в воздухе и впечаталась в предплечье с хрустящим звуком, будто перебила кость — Маккензи как раз вылезал из машины, и это спасло ему жизнь. Нескольких сантиметров не хватило, чтобы попасть в шею, после чего он умер бы за полминуты в агонии и кровавых хрипах. Вместо этого Уилл пошатнулся и завалился обратно в кузов под крики товарищей. Нападения на коалицию стали частым явлением, и ни дня дежурств не проходило без того, чтобы кто-то из местных не попытался расстрелять бронированную машину прямо на дороге. В этот раз они ехали между узких дворов, поэтому понять, откуда стреляли, не представлялось возможным. За пять лет службы это было впервые — та самая первая пуля, после которой ты начинаешь мыслить иначе. Маккензи понял это прямо тогда, в кузове вседорожника, когда пытался зажать рану дрожащими руками и не выпустить при этом из рук оружие. Им повезло, что нападение не было спланировано от и до: обычно местные обстреливали военных скопом, а некоторых брали в плен, но в этот раз это не было похоже на обычный сценарий захвата. Человек с автоматом скрылся в переулке и его не стали преследовать, так как Уильям — единственный во всём их штабе солдат, говоривший на арабском — был приоритетом. Маккензи не знал, насколько серьезной была рана, он только видел расширенные от изумления глаза товарищей, которые не думали, что кого-то из них могут ранить на их обычном маршруте. По рации уже вызывали в штаб бригаду врачей, которые должны были встретить их прямо у въезда. Кто-то спрашивал Маккензи, так ли это ужасно больно, как выглядит, и голосов было так много, что солдат не слышал даже себя. С этой раной он пролежал в госпитале несколько недель, потому что начались осложнения — Уильям сбежал из Америки на войну сразу, как достиг призывного возраста, поэтому перспектива оказаться одновременно и свободным, и безоружным, его не радовала. Уже тогда, лежа в кузове, Маккензи понял, как оно будет дальше. — А пошло оно всё к черту, — эта мысль ударила в голову так неожиданно, что Уилл решил высказать её сразу. — Я уезжаю отсюда. — С такой раной? Это вряд ли, — в воспоминаниях всё было совсем не так, и Маккензи пришлось открыть глаза, чтобы это осознать. Крыша кузова и свет, хаотично плясавший сквозь неё, вдруг исчез, остался только запах крови и неприятная горечь на языке. Сэм, который оказался с ним рядом в тот день, посоветовал сделать татуировку, раз это было его первое ранение. Он оставался с ним до последнего и помог перенести Уильяма на носилки. Полицейский надеялся увидеть его ещё раз и на секунду оказаться не в Хоупе, но вместо этого перед ним выросло чье-то незнакомое женское лицо. Сначала Уилл увидел Фэйт, но это оказалась не она — черты лица чуть грубее и взгляд не такой насмешливый, как у неё. Рука всё ещё горела так, словно в рану вместо пули воткнули раскалённый железный прут. Маккензи попробовал поднять её, чтобы посмотреть, но вдруг понял, что тело почти не подчиняется ему. — Слушай, э… ты бы так не шевелился, — растерянно сообщила ему женщина, нависавшая над ним. — Селена только что ушла, а я не знаю, что делать, если у тебя снова пойдёт кровь. — Селена? — Уильям опёрся на здоровую руку и сел, почти сразу же содрогаясь от боли и ломоты во всём теле. Полицейский моргнул и попытался вспомнить, что видел последним, и были ли вседорожник и автоматная очередь настоящими. — Она нашла тебя на дороге, — осторожно ответила женщина. Маккензи наконец-то сконцентрировал на ней взгляд. — Уже после взрыва, позавчера. Уильям помотал головой, пытаясь отогнать слабость. — Ты не помнишь? — женщина продолжала наседать. — Взрыв. — Я помню только волка, — это слово крутилось на языке всё время, и Уильям вспомнил. — Он напал на меня и… попытался разодрать. — Волк, — уточнила незнакомка. Она не стала возражать, когда Маккензи кряхтя поднялся и пошатнулся от слабости. Нога вся была объята огнём, полицейский даже не чувствовал, что болит что-то конкретное. Снимать с него джинсы никто не стал, одна из штанин благодаря зубам волка превратилась в лохмотья, её было легко закатать наверх и наложить тугую повязку. — Есть сигареты? — спросил Уильям наконец. Ребекка, так звали женщину, запретила выходить ему наружу, дошла вместе с ним до двери уборной, встала коленом на туалетный бачок и открыла маленькое окно: было видно, что снаружи то ли раннее утро, то ли вечер. Маккензи не знал, с чего начать спрашивать, поэтому сел на крышку унитаза и молча взял протянутые ему сигареты и зажигалку. Женщина явно не рассчитывала, что он сможет встать сам, а уж тем более стрелять у неё сигареты и разгуливать по дому, поэтому теперь, сложив руки, растерянно наблюдала за тем, как полицейский вытягивает перебинтованную босую ногу и разглядывает её. — Это… — он оглянулся, — это ваш дом? Нельзя было сказать, что увиденное было халупой, но в комнате, где Уильям очнулся, почти не было мебели. Уборная оказалась такой же аскетичной и грязной, в другое время он бы даже побрезговал заходить, но сейчас всё, чего он хотел больше всего, так это затянуться. Сигареты тоже были дешёвыми, будто наполовину состоящие не из табака, а обычной дорожной грязи. Полицейский откинулся на стену и сглотнул горький ком, стоявший в горле. Пока Илай не рассказал о Блажи и том, как сильно она вредит, Маккензи и не представлял, как хочет попробовать её ещё раз. Тремор после первой затяжки не прекратился, и Уилл понял, что ему нужно вовсе не это. Кто-то попытался отмыть Уильяма от крови, но не до конца, и кровавая корка осталась под ногтями, на сбитых костяшках и местах, где виднелись хаотичные порезы от волчьих зубов. Полицейский взял сигарету в зубы и попытался рассмотреть перебинтованную ниже локтя руку, которой защищал горло. — Нет, мы здесь… решили отсидеться, — подумав, сообщила Рэбекка. — Пока всё не уляжется. — Что уляжется? Женщина не успела ответить, потому что они оба услышали, как к дому подъезжает машина. Уильям инстинктивно дёрнулся, но Рэбекка рукой указала ему сидеть. — Это наверняка Селена, она сейчас… я сейчас приду, надо открыть ей гараж. Маккензи очнулся не в ванной со льдом без почки и не прикованный наручниками к кровати, поэтому не стал возражать и докурил в тишине, слыша, как снаружи кто-то ходит. Когда вдалеке хлопнула входная дверь, он наконец-то услышал другой женский голос. Руки ещё потряхивало, и Уилл достал вторую сигарету из полупустой пачки. Женщина по имени Селена выросла в дверном проеме и несколько секунд смотрела на полицейского — изучающий взгляд дал понять, что его бинтовала именно она. Уильям хотел что-то сказать, но следом в коридоре показалась Рэбекка. — Я говорила ему не вставать, — оправдываясь, закончила она, и Селена, сделав шаг, выхватила у Маккензи сигареты. — Это мое, спасибо, приятель. Уилл молча протянул ей зажигалку. — Я нашла тебя у дороги, почти мертвого, — неразборчиво сказала женщина, подкурив. — Тебе повезло, что там ехала я, а не кто-то из церкви. Или они просто подумали, что ты мёртвый. — Спасибо. Ты, кажется, мне жизнь спасла. — Что ты принимаешь? — проигнорировав его, спросила Селена, и Уилл растерялся. — У тебя кровь была такая густая, что почти не текла. Это был кокс? Маккензи решил не отвечать. — Что бы это ни было, оно тебя спасло, а не я. Я привезла обезбол, но, судя по всему, ты сможешь уйти сам, — продолжила Селена. — Пока мы все отсюда не вышли вперед ногами. Надеюсь, ты понимаешь. — Он не знает о взрыве, — послышался голос Рэбекки со спины. — Ты теперь его адвокат? — Вы здесь прячетесь, — догадался Маккензи, и обе женщины повернулись к нему. — От церкви. Почему? Селена несколько долгих секунд изучала его взглядом, словно заведомо ненавидела: что-то в её глазах было неприятное и склизкое, будто Уилл сделал что-то, чего не помнил, и теперь должен был ощущать за это стыд. Пожевав губу, Селена глубоко вдохнула и выдохнула, словно смирялась с его присутствием. — Позавчера ночью кое-что случилось, — сказала она. — Я ехала домой и увидела облако дыма где-то на севере. Ещё до того, как на станции церкви стали сообщать о случившемся, я уже знала, что кто-то решил всё усложнить. — Говорят, что бункер взорвали, — закончила Рэбекка. — Бункер Джейкоба, куда свозили местных. Маккензи взглянул на женщину и попытался внушить себе, что она говорит неправду. Наверняка Сид сам сделал это, потому что полицейский не выполнил долг и не пришёл, когда тот давал ему шанс. Джейкоб на записи говорил, что Пратт ответит за его неповиновение, но делать подобное… — Там наверняка сейчас много раненых, — сказала Селена. — Я врач… почти врач, и церковь знает, где меня искать. Они сказали, что однажды захотят вернуть должок, поэтому я развернулась и уехала, когда увидела дым. — Прошло уже два дня, — Уильям попытался сохранять спокойный тон и не думать о бункере. — Неужели до сих пор ничего не известно? Маккензи на самом деле стоило бы уйти прямо сейчас, но он знал, что из-за ноги потеряет мобильность и будет лёгкой мишенью. Особенно если он отправится сейчас в самое сердце церкви, чтобы искать Стэйси. Пратту нужна была помощь, а не полицейский с покалеченной ногой. Рука не так сильно пострадала, но Уилл был уверен, что не сможет ровно держать пистолет, если время пойдёт на секунды. — Мы бы и сами хотели знать, — Селена какое-то время молчала, а потом увидела, как полицейский тянется за очередной сигаретой. — По главной дороге ездит очень много их машин, туда и обратно, наверное, раненых вывозят. Уиллу не стоило думать, что Сидов перед убийством копа остановит какая-то мораль. Селена вдруг сказала, выдёргивая Маккензи из этой горькой мысли: — Говорят, что это сделали местные. Пожертвовали своими друзьями и знакомыми, взорвали там всё вместе с оружием и припасами, так как знали, что взять бункер честно и освободить людей не получится. — Они не могли так поступить, — возразил Уилл. — Никто бы не стал так поступать. Илай не был пацифистом, но он всегда стоял против немотивированного насилия, предпочитая ему здравый рассудок и подобие человечности. — Я хотела проехать мимо, вообще не останавливаться и не трогать тебя, — сказала Селена, внимательно разглядывая Маккензи. — Тогда почему я здесь? — Я не давала клятву, но потом вдруг подумала — если я проеду мимо, то и остальные проедут. И так всегда будет. Маккензи думал точно так же, когда смотрел видеозапись со Стэйси в первый раз. Что если он не откликнется, то никто не поможет, ведь для остальных Пратт был чужим человеком, копом, в котором никто не увидит ничего, кроме значка. Уилл глубоко вдохнул, когда понял, что в глазах начинает неприятно щипать. — Есть одно место, — сухим и отрешённым голосом начал он. — Убежище с оружием и продовольствием, вы будете там в безопасности. — Убежище? — Бункер, сопротивление, не знаю, как они себя называют. Илай Палмер там главный, я… я не могу показать на карте, но скажу, куда идти и что спрашивать. — Они нас пустят? — Я думаю… — Уилл растерялся, поняв, что память от него ускользает, — что там пригодится хороший врач. Маккензи по привычке потянул руку к поясу и обнаружил, что при нём нет ни оружия, ни рации. — Мне нужна рация, чтобы связаться с ними, вдруг они согласятся вас встретить. — Да. Я взяла твой пистолет, надеюсь ты не против, — Селена докурила, потушила сигарету в пепельнице и указала полицейскому на выход. — Всё твое барахло у меня в сейфе. Держась за стены, полицейский самостоятельно добрался до комнаты и остановился в проходе, наблюдая за тем, как женщина опускается и вытаскивает из-под кровати металлическую коробку. — Твоя рация, она… — Уильям повернулся на голос, когда Селена вновь заговорила. — Какой диапазон частот берёт?.. Маккензи промолчал. Женщина достала из сейфа кобуру с пистолетом, нож и рацию, но отдавать вещи не спешила, только выпрямилась и остановилась напротив Уилла. — Она ведь не гражданская, да? Полицейская? — Селене и не нужен был ответ. — Я смотрела то видео с парнем. Его транслировали всю неделю на каждом телике, даже в автокинотеатре на заправке. Это ведь о тебе речь, да? Этот рыжий ублюдок тебя хотел под расстрел? Уилл продолжал молчать. — Ты ведь его убил, когда я тебя нашла? Бог знал, как сильно Маккензи хотел сделать это. Никто не смог бы доказать его вину или попробовать засудить, он бы просто сделал это и одной тварью, коптившей небо, стало бы меньше. Там бы ему даже спасибо сказали за хороший обзор. — Я до него не добрался, — наконец-то ответил полицейский. — Наверное, поэтому он решил сделать это с бункером и гражданскими. — И кто тебя так отделал, если не Джейкоб? — Волк, — рассеяно повторил Уилл. — Волк, — у Селены в голосе было то же смятение, что и у Рэбекки получасом ранее. — Напал на меня, когда… — Тогда почему на тебе армейские жетоны с его именем? Селена продолжала смотреть полицейскому прямо в глаза и могла увидеть, как он медленно, будто заторможенный, меняется в лице. Маккензи нащупал цепочку на шее, но не стал смотреть, а сразу схватился за бинт, чтобы его распустить. Уилл до последнего надеялся, что Селена ошибается и под очередным слоем окажется рука, вся в полукругах волчьих клыков. Врач молча наблюдала за тем, как он распутывает повязку и замирает, когда добирается до конца. Это были не волчьи зубы, а следы от ножа, вся рука была в них, ровных порезах, неаккуратно сшитых медицинской ниткой. Маккензи почувствовал, как ноги слабеют, благо рядом оказалась кровать. Он плюхнулся на неё и остановил руки на полпути к ноге, чтобы удостовериться наверняка. Полицейский попытался вспомнить всё в деталях, но картинка не менялась, как бы он того ни хотел. Было бессмысленно говорить Селене, что он этого не делал, ведь логичное объяснение было прямо под носом. Когда Уилл наконец снял с шеи жетоны и прочёл надпись, то поставил под сомнение собственный рассудок и понял, что всё было гораздо хуже, чем он думал. — Слушай, — Селена всё это время наблюдала за тем, как Маккензи мечется, — ты не сделал ничего плохого. Убийство — это плохо, конечно, но… Уильям её даже не слышал, сжал дрожащими руками голову и попытался вспомнить. Она уже была там, прямо в его голове. Она хотела, чтобы Уилл это сделал, и он понял, что больше не принадлежит себе. Сердце колотилось так часто и так быстро, что это больше напоминало приступ — Маккензи попытался вспомнить, что советовали в таких случаях и принялся считать от ста и обратно. Прошло несколько дней с тех пор, когда он принимал Блажь в последний раз и его отпустило уже в бункере Илая. Всё было, как и раньше, в лесу: тошнота, головная боль, сухость во рту. Это должно было закончиться ещё давно. Селена стояла рядом, не зная, стоит ли отдавать Маккензи его вещи, особенно когда он вёл себя так. — Ладно, я… — она в нерешительности сделала шаг назад, — буду на кухне, приходи как отпустит. — Нет, — Уильям подорвался так резко, что Селена вздрогнула и отступила. — Нет, подожди. Дай мне рацию. Я… я поговорю с Илаем. Возможно, даже сейчас он уже не мыслил здраво и никакой Селены, Рэбекки или дома вовсе не было. Возможно, Маккензи стоял сейчас у очередной липкой ленты для мух посреди леса и сходил с ума в эту самую секунду. Уильям был почти уверен, что если сейчас выхватит нож и нападёт на Селену, она исчезнет — сомнение и усталость помешали воплотить мысль, и полицейский закрыл глаза. Явно сомневаясь, Селена вернула ему рацию, но не пистолет с ножом. Если мир поколеблется хоть на мгновение, он это увидит или почувствует — малейшее несоответствие, например Фэйт или что-то ещё, что он видел там, в приходах. Если это произойдёт, ему придётся снова ударить себя и бить до тех пор, пока этот приход не срыгнёт его обратно в настоящий мир. В этом было так мало логики, но ничего другого Уильям придумать не мог. Маккензи какое-то время молча ходил по комнате туда-обратно, пытаясь собрать мысли в кучу, а затем сел и взял в руки рацию. Надо было сперва подумать над тем, что он скажет, но полицейский просто настроил частоту и стал вызывать Илая. Пальцы не слушались, поэтому он не отжимал кнопку, просто продолжал говорить и перечислять имена, надеясь, что ещё не поздно. Уилл надеялся, что ему ответит хоть кто-то, но находил утешение и в том, что рация молчала: если бы он услышал голос, то вряд ли смог бы поверить самому себе. Не дождавшись ответа, полицейский включил рацию на приём и дождался вечера: возможно, решил он, Илай сейчас руководит захватом лагеря без него. С ним связались уже ночью на той же частоте, где обычно происходили всё разговоры Сопротивления. — Тэмми, это Уилл, — Маккензи не сел на кровать, он почти упал на неё. К ночи нога во всю разболелась, почти не позволяя полицейскому двигаться. — Ты с Илаем? Где он, почему никто не отвечает? — Мы искали тебя несколько дней, твою мать, ты мог хотя бы… — голос прервался, и Уилл доковылял до окна, надеясь, что связь станет лучше. — Хотя бы сказать, где ты? Ты был нам нужен, Илай на тебя рассчитывал. Даже на таком расстоянии Маккензи ощутил, что на него давят. — Где он? — В убежище. Я дома, и мы всё слышали, что произошло с Джейкобом. Как ты… Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — Что? — Ты разворошил гнездо с гадюками, они теперь… будет всё только хуже, у нас ведь был план, и мы все согласились с ним. — Что случилось с бункером? Что произошло? — Там был какой-то взрыв, говорят… что-то горело, был пожар. Илай в шоке, он… он думал о тебе и о том, как рассказать тебе нечто подобное. Уильям вдруг вспомнил, что Палмер уже солгал ему — посмотрел прямо в глаза и солгал, сказав, что не знает, почему Джейкоб отправил им тело с фотографией Пратта, пришпиленной ко лбу. Потом солгал ещё раз. Маккензи уже не слышал рядом голос Фэйт, он был у него в голове, словно соединился с ним. Полицейский мыслями вернулся в бункер и вспомнил, как много оружия видел там — какой человек в мирное время мог похвастаться такой комплектацией? Илай был параноиком, но оружия было слишком много для человека, который ждал эту войну несколько лет, знал Сидов, был с ними заодно и помогал проектировать бункеры. В оружейной Илая было очень, очень много взрывчатки. — Люди говорят, что это сделали вы, — сказал Маккензи, сам не узнав свой голос. — Взорвали бункер, когда поняли, что наступлением его не взять. У Илая было всё необходимое для этого. — Что ты несёшь? — Я клянусь Богом… — Уилл, ты знаешь Илая, он бы не стал… — Я клянусь Богом, что если это сделали вы, — терпеливо закончил Уильям, — я вас всех посажу. — Да что с тобой не так?! Маккензи сжал рацию так, что пластик неожиданно издал скулящий звук: что-то не так было не с ним, а с Илаем, мать его, Палмером, который играл только на своей стороне. И, возможно, его ненависть к Сидам была так сильна, что он не мог терпеть полумер — только поэтому ему было так плевать на Пратта и его освобождение. Потому что Стэйси в его глазах был мёртв, как только попал в руки церкви. Уильям хотел высказать Тэмми всё, что он думает по этому поводу, но рация зашумела сама по себе: женщина закричала, но её голос пропал. — Уилл, что ты… — Что? Маккензи услышал шаги и скрип открывающейся двери, затем ветер, будто Тэмми выбежала на улицу. — Там дым. Со стороны логова дым. Что ты сделал?! — Я не… — связь прервалась, не дав Уильяму закончить. — Тэмми?.. Он несколько минут стоял и щёлкал кнопками, надеясь немного улучшить сигнал, но на другом конце уже никто не отвечал. Маккензи чувствовал такую злость, что не сразу обратил внимание на Рэбекку, которая стояла в проходе и слышала весь разговор. — Что случилось? — она наверняка задавала и другие вопросы, но полицейский был слишком поглощён своей ненавистью. — Далеко отсюда до парка Уайттейл? — спросил он. Женщина растерялась. — Который не достроили? Несколько часов на машине, но придётся ехать по главной дороге. — А до тюрьмы? — Рэбекка с непониманием уставилась в ответ. Своему шерифу — если он всё ещё был там — Маккензи доверял больше, чем Илаю. — Да почти так же. Зачем тебе туда? — Там могут быть люди, которые вам помогут. Я не… — он покрутил в руках рацию, — не знаю, на какой частоте они общаются, так что придётся проверять все. На полицейской волне никто не отвечал. Уилл помнил, как подслушивал разговоры Пратта и Джоуи, пока они занимали эфир. Иногда к ним присоединялась диспетчер, и тогда Уильяму казалось, что он знает о своих коллегах всё в то время, как они не знали о нём ничего. Не смотря на всё это, именно Пратт позвал его в бар, хотя не имел ни малейшего понятия, что из себя представляет настоящий Уильям Маккензи. Стэйси постоянно трещал, рассказывал всякие мелочи и шутил, но Уиллу он почему-то не надоедал, наоборот, было приятно иногда слушать хоть что-то кроме тишины и надоевших чартов на одной единственной радиостанции. Уильям около часа слушал пустую полицейскую частоту, надеясь на то, что Пратт объявится там снова, но этого так и не произошло. У Рэбекки и Селены была машина: они могли бы втроем добраться до тюрьмы округа уже завтра. Маккензи поделился с ними своим планом и понадеялся на то, что кто-то из женщин хорошо водит и сможет сориентироваться, если им сядут на хвост или попытаются расстрелять. Уилл планировал уезжать сразу после рассвета, но ночью Блажь перестала быть к нему милосердной и началось худшее. Маккензи проснулся в холодном поту с чувством тошноты и несколько раз метался от уборной и обратно: желудок был пустым и полицейский, в очередной раз опускаясь над унитазом, понял, что его рвет желчью. Уже к утру Уильяму стало совсем плохо, он не мог ни говорить, ни кричать от боли, только ерзать по мокрым простыням и пытаться сорвать бинты, под которыми неистово горели раны. Селена нашла его сползшим на пол, будто Уилл куда-то пытался добраться, всего в поту, дрожащего и в беспамятстве. Он не должен был видеть Фэйт, но она появилась, словно отголосок его зависимости: изменилось только то, что теперь она не была в его голове, она была продолжением его мыслей и плоти, словно могла смотреть его глазами и даже ощущать то же, что и он. Уилл чувствовал себя так, будто у его тела появился второй пилот и сейчас контроль был отдан явно не ему. Маккензи не мог объяснить Селене, что он не падал, а всего лишь пытался добраться до девушки в платье, которая говорила гадости о Пратте и Джоуи и которая исчезала, стоило ему взглянуть на неё во второй раз. Сны о войне уже перестали быть чем-то, что Уилл мог отделить от реальности: он засыпал на несколько минут и просыпался, когда ему казалось, что он кашляет песком, что снова слышит стрельбу или что истекает кровью в кузове вседорожника. Последнее было недалеко от истины. Маккензи не слышал Селену и не знал, что она говорит ему, в очередной раз проверяя раны или склоняясь над ним, чтобы осмотреть глаза, поэтому Фэйт пересказывала ему всё, что происходило. Лихорадка началась из-за инфекции в ранах, а в доме не было ничего, что могло бы помочь. Это казалось таким нелепым, Фэйт сама сказала, когда услышала: война только началась, а младший помощник Маккензи подыхает от какой-то заразы. Ломка от Блажи наложилась прямо на заражение: полицейский думал, что испытал худшее, когда в него впервые стреляли, но сейчас ему казалось, будто что-то выворачивает его наизнанку каждую секунду, дробит в мелкий порошок все кости до единой и повторяет пытку снова и снова. На следующее утро, когда Маккензи снова потерял сознание от боли и почти перестал дышать, Рэбекка и Селена долго спорили за дверьми спальни — Фэйт рассказала, что они не собирались оставаться здесь надолго или брать на себя заботу о раненом полицейском. Уилл не мог взваливать на них такую ответственность и просить о чём-то, но скованный судорогой, даже не мог заявить об этом. Он видел всё словно во сне: как Селена проходит к нему в комнату, снова меряет рукой температуру, снимает слои бинтов и смотрит на раны с таким отвращением, какого никогда не должен был испытывать врач, видевший самое худшее. Маккензи попросил её взять рацию и попробовать связаться с тюрьмой или шерифом Уайхорсом — полицейский вдруг понял, что не видел его с ночи крушения, возможно, Эрл даже не знал, что Уилл был до сих пор жив. Уильям точно прокрутил эту просьбу в своих мыслях, но не знал, хватило ли у него сил выразить её вслух: он мог только догадываться о происходящем, когда Селена взяла рацию с прикроватной тумбочки и вышла в коридор, чтобы не беспокоить полицейского. В его комнате были задёрнуты все шторы и стояла постоянная гнетущая тишина — Маккензи чувствовал себя пациентом хосписа, которого нельзя бросить, но и лечить бессмысленно, так он и лежал, плавая поочерёдно то в каких-то страшных снах, то наяву, где краски постоянно смывались и плыли рябью. Температура стремительно ползла наверх, и когда Рэбекка склонилась над полицейским, чтобы сказать, что его друзья уже в пути, Уильям не видел её лица, вместо этого на него скалился и рычал волк, как тот, который напал на него по пути к Джейкобу. Маккензи пытался кричать, но не мог даже пошевелиться, а волчья пасть с каждой секундой была всё ближе. Он разговаривал с Праттом, хотя его не было рядом, а голос в голове унизительно нашёптывал Уиллу, что только его вина была в том, что Стэйси сидел на том видео связанный и избитый. «Всё потому, что ты только слышишь, но не слушаешь, — утверждал голос, и Маккензи пытался ударить себя, чтобы очнуться и выползти из этой склизкой ловушки, где любое слово было оскорбительно точным. — Тобой управляют злые люди со злыми помыслами, ты сражаешься и не знаешь, за что. Поэтому твои друзья будут страдать». Уильям и сам страдал, когда почувствовал, как его поднимают и держат чьи-то руки, а тело не сопротивляется, только волочится следом: Фэйт оказалась права, когда говорила это — или это была не она, а сам Маккензи, который лгал себе всё это время, пока ему лгали остальные. Полицейский помнил всё яркими пятнами: сначала тёмная душная комната сменилась коридором, и он пытался цепляться за стены и двери, чтобы вернуться обратно, но его сопротивление было настолько жалким, что этого никто не замечал. Ещё Уилл помнил чьи-то голоса, возню и крики, потом вдруг стало холодно и свежо, будто его волокли уже по улице. Фэйт стояла снаружи и не пошла с ним, когда Маккензи помогли забраться в кузов грузовика, пропахший кислым потом и трухой от старого дерева. Он едва не упал на пол из-за ноги, но в последний момент, когда створки кузова уже начали закрываться, бросился на них и ударил, замечая на улице позади остальных людей Фэйт. Она стояла, склонив голову и сложив вместе руки, словно оказалась здесь только что, и Уильям не мог поверить, что никто больше не видел её и не знал, какие мысли она садила в его голову и взращивала каждый день. За грязным стеклом её уже не было видно, только размытый силуэт, который всегда исчезал, стоило взглянуть на него дважды. Когда машина поехала и Уилл не смог уцепиться ни за что, то он упал на спину и на секунду провалился в черноту, словно ослеп. Плечо и сама рана, откуда в госпитале вытаскивали пулю, снова напомнили о себе острой болью — Маккензи заново переживал операцию, но ощущения стали гораздо ярче, смешавшись с Блажью и заражением. Он действительно сделал татуировку, чтобы спрятать шрам и сохранить хоть что-то о времени, сделавшем из него мужчину, но Сэм, погибший за месяц до конца службы, так и не узнал об этом. Какое-то время сидящие впереди слышали, как полицейский неистово ломится в дверцы кузова и им действительно начало казаться, будто он сможет выбить их и выпасть по дороге, но уже на выезде из Уайттейл шум прекратился. На внутренней парковке тюрьмы Уильяма уже вытаскивали и несли под руки, потому что он был не в состоянии двигаться, весь в ушибах, свежей крови и с отчётливым запахом гниения многочисленных ран. Шериф не узнал Уилла, даже когда убрал налипшие на лицо волосы и попытался представить его начисто выбритым и нахально улыбавшемся в кабинете на собеседовании. Маккензи смотрел на него, но будто сквозь, заплывшим и злым взглядом, посеревший и одичавший. Уильяму повезло, что его доставили так быстро — женщина врач, которая отправилась с ним, сказала, что сделала всё возможное, но Блажь и ломка мешали увидеть полную картину, а сам полицейский не приходил в сознание несколько дней, только бормотал что-то о Сидах и своем долге. Но больше всего ему повезло, что когда Селена связалась с тюрьмой, рассказала о полицейском и выдала координаты, они смогли добраться до Маккензи раньше, чем это сделали бы сектанты, жаждущие мести за Джейкоба. У Эрла не было времени нянчиться с Уиллом, но он всё равно выкраивал для него время и каждую свободную минуту проверял камеру, где тот отдыхал. Маккензи был хреновым собеседником, особенно когда находился в этом болезненном бессознательном состоянии и иногда неразборчиво что-то бормотал, но шериф всё равно приходил к нему, сидел рядом и слушал весь этот бред, хоть и не понимал его. Ещё до того, как Уилл пришёл в себя, Эрл поддался на уговоры других обитателей тюрьмы и разрешил приковать беднягу к железному каркасу кровати: лично он не видел в этом необходимости, но Трэйси согласилась пустить Уильяма только на таких жестких условиях, да и остальные были не в восторге от того, чтобы делить кров с ответственным за такое количество смертей. Но шериф знал точно, что были и другие, радикально настроенные люди, которые знали о том, что сделал Маккензи и искренне гордились этим. Он не видел Уильяма всего несколько недель, но теперь не узнавал его и не мог точно сказать, насколько были правдивы все эти слухи: про бункер, Джейкоба, Илая, Пратта и про все те ужасные вещи, которые могли выдумать только злые люди. Никто не рассчитывал, что Уилл доживёт до завтра — он потерял много крови, был ослаблен болезнью и своей зависимостью, мог причинить боль себе и остальным, ничего не пил и не ел, но полицейский удивил всех, когда преодолел всё это и очнулся. Будто назло. Уайтхорс как раз направлялся к полицейскому в камеру и ещё издалека услышал его сухой громкий кашель — Маккензи полулежал на койке, свободной рукой пытаясь распутать бинт на ноге. Он вздрогнул, когда Эрл подал голос: — Скоро к тебе придут поменять повязку, — сообщил он. — И завтрак. Голоден? Наверняка раны ужасно ныли и чесались, но вряд ли они могли выглядеть хуже, чем в день его прибытия. Уильям попытался сосредоточить на шерифе взгляд, но не смог и только зря прищурился. По крайней мере в этот раз в его глазах было больше осмысленности, чем несколько дней назад. Эрл бы хотел сказать, что сожалеет о том, что Маккензи приходится держать в таких скотских условиях, словно преступника, но полицейский, казалось, не замечал, что его вторая рука была прикована к каркасу кровати, она безвольно лежала рядом, тоже под весом бинтов. В округе никто не задерживался в тюрьме больше двух дней, да и то по каким-то мелочным административным нарушениям. Сколько шериф занимал эту должность, в Хоупе никогда не происходило ничего серьезнее пьяного вождения и глупых драк в барах. Когда сверху пришел указ о том, что тюрьму округа расформировывают, Уайтхорс подумал, что вот оно, и сразу после закрытия найдётся какой-нибудь урод, размахивающий стволом в местном магазине. Но время шло, а надобности в тюрьме всё не было, будто местные решили оправдать себя и причинять полиции меньше проблем. Именно поэтому в закрытом комплексе почти не осталось оборудования, ножных наручников в том числе. Будь цепь длиннее, шерифу бы не было так стыдно перед своим помощником за то небольшое пространство, которое он ему оставил. Маккензи не ответил, и Эрл, вздохнув, подтянул из угла камеры стул. — Прости, что мы так долго, — он сел перед полицейским, который, опустив голову, рассматривал свои пальцы. — Ты правильно сделал, что сбежал во время ареста, у тебя не было ни шанса. Если бы я мог отдать тебе приказ, то отдал бы. Уайтхорс хотел верить, что Уилл понимает или хотя бы слышит его — Селена сказала, что у парня была ужасная встряска перед тем, как она нашла его. Шериф надеялся, что Блажь ничего не сделала с его головой, как с разумом остальных бедняг, которые без конца бродили по цветочным полям и что-то бормотали под нос. — Если бы ты остался, мы всё были бы мертвы, ведь Сидам нужен только ты, — продолжил Эрл и ему показалось, что Маккензи вздрогнул как от удара током. — Ведь это ты проводил арест. Илай мне рассказал. Он сам понял уже после крушения — Уильям вряд ли хотел знать, что он является необходимым звеном цепи для того, к чему своих людей готовил Джозеф, но шериф считал своим долгом рассказать, чтобы полицейский не смел винить себя. Если бы Сиды поймали его первым, то остальные были бы уже не нужны, так что хорошо, что ему удалось прятаться от них так долго. С Маккензи удавалось говорить только на ассоциациях, будто он вспоминал произошедшее по кусочкам и реагировал кивками или молчанием. Когда Эрл сказал о Палмере, полицейский вдруг поднял голову. — Вы знали? — отрывисто спросил он. — О его бункере. — Здесь многие строят бункеры, насмотревшись фильмов о конце света. — А о том, как у него много оружия? Явно не меньше, чем было у Джейкоба. Уайтхорс попытался понять, чего хочет добиться Уильям и почему вообще завёл об этом речь. — Неужели ты думаешь, что я закрывал на это глаза? — Маккензи отвёл взгляд, словно размышлял — шериф увидел, как он беззвучно шевелит губами. — Церковь никогда не приносила проблем, я рассчитывал, что и в этот раз они прислушаются. Полицейский закрыл глаза, будто попытался представить, что Уайтхорса здесь нет. — Слушай… Уилл. Если бы у меня тогда были малейшие подозрения, хотя бы что-то, с чем я мог пойти выше и добиться операции по захвату, я бы это сделал. — Подозрения были. Десятки заявлений, которые вы отклонили, Фэйргрейв, пропажа журналистов, Армстронги, всё это. Маккензи ни разу не проявлял никакого участия, когда слышал очередные жалобы на церковь, просто молча принимал, не имея возможности увидеть всё своими глазами. Эрл поверить не мог, что одновременно с этим Уилл поднимал старые дела и любопытствовал. Шериф в замешательстве отклонился назад. — Я проверял всё, — настойчиво заключил он. Взгляд Маккензи, брошенный в ответ, говорил лишь о том, что он проверял хреново. Любое общение с сектантами хотелось свести к минимуму, и Уайтхорс не мог спорить с тем, что, возможно, он не навязывался и не всегда шёл до последнего, но всегда исправно выполнял свой долг. — Вы знали, что мы едем в бар после смены. И всё равно вызвали. Вряд ли Эрл мог как-то возразить или попытаться обелить себя: той ночью он лишь поскорее хотел покончить с этим и поэтому пошёл на поводу у Бёрка и его синдрома спасителя. — Стэйси был пьян, когда возвращался, — продолжил Маккензи, припечатывая шерифа к полу с каждым словом, — и мы играли. В сраный дартс. Уайтхорс вдруг увидел на лице полицейского всё, что он о нём думал. — Мне очень жаль. — Да нихрена. В коридоре на железной лестнице послышались чьи-то шаги и несколькими секундами спустя в камеру заглянула Селена — она согласилась остаться в тюрьме до тех пор, пока это будет безопасно, и тоже каждый день проверяла полицейского. Шериф хотел оправдаться перед Уиллом, но тот откинулся обратно на подушку и закрыл глаза. В истории, которую Маккензи знал, было много белых пятен, но то, что мог рассказать Эрл, добавило бы ещё больше вопросов — вряд ли они смогут закончить всё это и выйти сухими из воды, но если дело доберётся до суда, Уильяму будет лучше не слышать правду. В том числе о Джоне, который знал всё о болевых точках на которые можно надавить, чтобы получить требуемое. Полицейский с ним больше не заговаривал. Трэйси сказала, что как-то проходя по коридору ночью, услышала, как Уильям что-то бормочет себе под нос и добавила, что это, чёрт возьми, странно. Это всё было неудивительно: шериф сам провёл несколько дней в этой Блажи, пока его не нашли, Маккензи мог видеть в ней ужасные вещи, о которых знал только он сам. Кроме Уайтхорса никто не знал о войне и том, какие страшные мысли могли породить воспоминания о ней. У обитателей тюрьмы были опасения, но Уильям вёл себя подозрительно спокойно, ни разу не высказался насчёт короткой цепи наручников, поэтому уже спустя несколько дней Эрл принял решение их снять. С этих пор расписание полицейского кардинально изменилось: он ни с кем не разговаривал, хотя многие местные уже знали о Джейкобе и хотели взглянуть на Маккензи одним глазком. Вместо того, чтобы выслушивать их или воодушевлять, Уильям с самого утра ковылял во внутренний двор и проводил там несколько часов, пока наслаждался тишиной и курил. Он никогда не был особо разговорчивым, и шериф думал, что за это нелёгкое время полицейский одичал ещё сильнее, но затем заметил, что иногда ему компанию составляет Бёрк. Маршал изрядно подобрел к новичку, когда узнал об армии, поэтому разрешил присоединиться к проверке и пристрелке оружия. Бёрку казалось, что именно медитативная работа в складе с вооружением шла Уиллу на пользу и, наверное, был прав, потому шериф не видел смысла препятствовать. Уайтхорс всё время пытался одергивать себя и говорить, что Маккензи не изменился, он был таким всегда, скрытным и угрюмым, а теперь ещё и разочаровался в собственном шерифе и своей должности. Во всей тюрьме не было ни одного человека, кто знал бы наверняка, что произошло с бункером Джейкоба и Илаем, поэтому если Уильяма и винили, то только за глаза, на уровне слухов. Но как бы маршал ни доверял полицейскому, выпускать его из комплекса шериф так и не решился: Маккензи довольно быстро поправлялся, даже удивительно быстро после стольких ножевых ранений, инфекций и потери крови, но его до поры безопаснее было держать здесь. На дорогах у них были свои люди, в основном местные и туристы, которым не повезло застрять в Хоупе со дня ареста. Эдемщики сохраняли радиомолчание, но в любом стане находились люди, разочарованные в церкви и Сидах, поэтому то и дело приходилось принимать и выслушивать перебежчиков. Одних разворачивали прямо на месте — запах Блажи от них шёл за километр, — ложь других вскрывалась через несколько минут разговора, так глубоко в них засело учение Джозефа Сида, но третьи, те, кто проходил отбор, иногда делились ценными сведениями и даже помогали. Трэйси с подозрением относилась к перебежчикам, иногда даже с пренебрежением — хотя сама была одной из них, — но даже она не могла отказаться от карт аванпостов и маршрутов, по которым сектанты возили припасы. Именно благодаря этому у них появилась надежда: обстреливая и останавливая конвои, они находили еду, предназначавшуюся для бункеров, медикаменты, а в хороший день можно было разжиться боеприпасами и оружием. С последним в округе были очевидные проблемы, одни дедушкины дробовики и ружья, стоявшие в кладовках у местных со времен Линкольна и Конфедерации. Уильям, наверняка привыкший к более современному вооружению, всё равно с энтузиазмом занимался их чисткой и пристрелкой, так как ничего другого не умел, и помочь Сопротивлению не мог. Почти все перебежчики рано или поздно проходили через разговор с шерифом — Стивен, которого тут до поры называли главным, уехал в долину и самовольно назначил шерифа своим заместителем, поэтому Эрлу приходилось выслушивать все сплетни, пытаясь отделить пустые слухи от важных сведений. Один из таких людей сообщил Уайтхорсу о крысе в их рядах, прямо в тюрьме, у них под носом. Человек не знал имени, но сказал, что Фэйт точно получала информацию от него, в том числе о прибытии младшего помощника и его состоянии. Искать информатора было бессмысленно, слишком огромной была текучка в тюрьме — единственный плюс был в том, что самого Уильяма можно было смело вычеркнуть из списка подозреваемых и поделиться с ним опасениями, как с младшим по званию. Маккензи со дня их неприятного разговора тщательно избегал своего шерифа, поэтому Эрл не был уверен, что тот до сих пор ему подчиняется. У полицейского больше не было значка и он ни разу не обратился к нему по должности, будто когда-то принял решение уйти, но никого не поставил в известность. Когда Уилл более-менее поправился и стал свободно передвигаться по комплексу, радиомолчание неожиданно закончилось: эдемщики снова начали налаживать связь, ничуть не стесняясь того, что любой болван с рацией способен их прослушать. Следующий слив информации относился непосредственно к Фэйт: Эрл боялся сообщать это Маккензи, но тот принял весть хладнокровно, как настоящий солдат. Спросил только, когда они будут выезжать. Наверное, лучшего человека для этой роли нельзя было и найти. Эдемщики готовились к операции по захвату Уильяма очень долго — информатор сообщил подробный план и то, что человек церкви будет в нём участвовать. Это дало шерифу подготовиться, затем он рассказал всё своим людям. Всё, за исключением того, что среди них был предатель. Маккензи должен был ехать в самой первой машине, нести знамя и формально возглавлять происходящее: людям нужен был символ и полицейский охотно им стал, продолжая игнорировать суету вокруг себя. — Ты готов? — спросил Уайтхорс напоследок, когда они рассаживались по машинам на внутренней стоянке. Маккензи определённо был готов и вооружен — перед этим он возобновил тренировки, пытаясь вернуть подвижность в больной ноге, а так же прикрепил и настроил рацию на частоту эдемщиков. На приборной панели перед ним лежали наручники: шериф с Уиллом обсуждали план и захват Фэйт, поэтому всё должно было пройти без осложнений. — Как никогда. После этого они смогут выдвигать Сидам требования. Вряд ли Стэйси был ещё жив и вряд ли Джон захочет меняться на Джоуи, но вестница могла стать их единственным крепким козырем. — Свяжись с нами по рации, когда закончишь, — вполголоса сказал Эрл, когда Маккензи сел, пристегнулся и вставил ключ в замок зажигания. — Я на тебя рассчитываю. Джоуи тоже, это всё ради неё. Если Уильям был адекватен хотя бы на четверть после того, что пережил, у них был шанс. Бёрк, курящий у соседней машины, развёл руками, когда Уильям выехал через ворота на подъездную дорогу. — Ну, чего ждём? Перед глазами что-то мелькало, словно вспышки фотокамер, которые превращались в бабочек. Маккензи почти не видел дорогу и вёл машину наугад: голос подсказывал, когда стоит повернуть, и иногда полицейский позволял ему самовольно руководить происходящим, до сих пор думая, что полностью это контролирует. Фэйт пообещала, что дальше будет легче. У полицейского было полно времени, чтобы найти общий язык с чем-то, что противоречило ему и мешало думать, и в конце концов это общение принесло ему покой. Мысли утихомирились и осели, когда он понял, что эдемщики отравили воду в тюрьме Блажью. Маккензи внимательно следил за остальными, но никто кроме него этого не заметил: запах был едва уловимым, а сладкий вкус можно было легко списать на новый фильтр. Уилл знал, что теперь мыслил трезво, даже если он и видел вещи, которых не существовало на самом деле. Несколько раз из середины конвоя с ним связывались и проверяли обстановку: Уильям давно съехал с трассы, по которой двигались все машины, просто выключил дальний свет и на очередной насыпи повернул направо, продолжая изредка отчитываться Уайтхорсу. Когда он обогнул дорогу и выехал на параллельную ей, то немедля взял из бардачка карту, встряхнул её, чтобы развернуть, и положил на приборную панель. Ночь была достаточно светлой для того, чтобы видеть отмеченную маркером дорогу, но белый церковный пикап Маккензи тоже было хорошо видно. Сейчас любая хорошая машина была на вес золота — эту наверняка или отобрали силой, или украли. Когда Уилл краем глаза взглянул на пассажирское сиденье и чехол в черных засохших пятнах, то вопрос отпал сам по себе. В условленное время полицейский выключил рацию и слился с дорогой и голосом, который уже говорил за него, Уильяму только оставалось соглашаться и не препятствовать. Он знал, что после смерти Фэйт это прекратится, нет, он был уверен в этом, поэтому держал свои мысли в отдельной коробке и каждую секунду наполнял голову ерундой вроде дорожных знаков, воспоминаний об армии или другими мелочами, которые подобно эфирному шуму забивали то, о чём он мечтал на самом деле. Думать не получалось даже на шаг вперед: в голове всё плыло нестройным хаотичным рядом, только какие-то слова и эмоции, несвойственные для Маккензи даже в молодости. Он хотел избавиться от этого, но ещё тогда, будучи запертым в кузове машины, понял, что голос — это не какая-то реальная язва или горошина под кучей подушек, а одно сплошное чувство, которое он не смог бы выбить из своей головы. Фэйт тоже больше не существовало как человека, которого Уильям мог бы увидеть сидящим рядом с собой на пассажирском сиденье: она стала образом, идеей в голове, которая провозглашала всё то, в чём он сам не мог признаться. В течение получаса Маккензи пересёк два моста, которые были на картах, и сориентировался по указателям: горная дорога с рекой по правую руку должна была окончиться единственным поворотом, и полицейский вместо того, чтобы сосредоточиться и приготовить оружие, потянулся в карман джинсов за сигаретами, зубами за фильтр вытащил одну и закурил. Эрл сказал, что свяжется с ним, когда оранжерея будет зачищена, и что они вернутся в тюрьму, обдумывая дальнейший план, но у Уильяма ничего не было распланировано дальше тех пяти минут песни, ноты которой мурлыкал голос. Уайтхорс пообещал ему, что уже ко Дню благодарения Джоуи будет вместе с ними, а они покончат с церковью раз и навсегда. Маккензи поддерживал шерифа, но не его бескровные методы. Впереди он увидел угольки задних фар и окна дома, с подъездной дороги которого стремительно отъезжала машина. Почти в ту же секунду полицейский вдавил газ больной ногой и не глядя выбросил окурок, надеясь, что попал в открытое окно машины. Из дома его уже встречали огнём: целились по колёсам, но неудачно, потому что машина даже после обстрела держалась ровно. В противном случае Уильям даже не стал бы останавливаться, плюнул на пробитые шины и разогнался на горной дороге, норовившей вильнуть и столкнуть полицейского с обрыва. Задние фонари были включены, поэтому Маккензи, сосредоточенный на отблеске едущей впереди машины, сразу заметил, как оба красных глаза моргают и вдруг мечутся с дороги вниз. Он так резко вывернул руль в сторону, что снова заныла раненая рука: когда Уилл, не дождавшись полной остановки машины, вылез из неё и почти упал, выхватывая оружие, в голове пульсировала только одна мысль, а сердце билось гулко и быстро, охваченное азартом погони. Машина лежала на боку и её дальний свет метил прямо в глаза, мешая разглядеть тех, кто был внутри. Когда Маккензи спустился вниз в подлесок, от места аварии уже отделилась чья-то женская фигура: погоня длилась не больше минуты, и когда полицейский повалил девушку обратно на землю, почти сразу же перехватывая руки, голос Уайтхорса снова зазвенел в голове, напоминая о заложниках и Джоуи. И почти сразу же утонул в хаотичных мыслях и чувствах, заполонивших голову. Звук был складной песней и красивой мелодией, состоявшей из нескольких нот, которую солдат Уильям Маккензи напевал в Ираке каждый день вместо колыбельной. Полицейский хотел бы помнить убийство Джейкоба так же ярко, как это, чтобы насладиться им вновь, но зато теперь у него был шанс отомстить осознанно, не с помощью Блажи или голоса, который надиктовывал свои условия. Под ним была только девушка, подозрительно похожая на ту, которая превратила его мысли в фарш. Её испуганные глаза и рыдания были последним, что Маккензи помнил и слышал, прежде чем смог преодолеть вялое сопротивление и сомкнуть руки на шее. Когда бабочки заполонили всё вокруг него, осталась одна мрачная пустота, не приносящая никакого облегчения. Уильям очнулся уже в машине через секунду после того, как досмотрел этот кровавый фильм. На пассажирском сиденье кто-то был: силуэт или черная тень, которая преследовала его несколько недель с тех самых пор, как он впервые столкнулся с Блажью. Маккензи стоило больших усилий проигнорировать её и вернуть руки на руль: его окружала мрачная, тёмная дорога с непроглядными полосами хвойного леса по обе стороны, а на приборной панели методично мигала лампа, сообщающая о низком уровне топлива. Лицо Фэйт всё ещё было перед глазами, застывшее в мрачной и грязной от крови оправе, и Маккензи не мог избавиться от него, даже закрыв глаза. Уилл попытался прислушаться к себе и понял, что липкое, неприятное чувство наблюдения не исчезло. Фэйт всё ещё была там, а это значило, что он так и не добрался до неё и не закончил то, что должен был. Несколько секунд полицейский сидел, разглядывая окровавленные руки, спокойно лежавшие на руле. Сладкий сон, который он видел секундой ранее, всё ещё был перед глазами, и Маккензи мог ощутить биение крови на шее, когда он сжал пальцы и надавил на горло. Бутылка с водой лежала на соседнем сиденье, и полицейский, игнорируя сидящего там, потянулся за ней. После нескольких глотков мир отключился, и Уильям позволил второму пилоту взять штурвал, чтобы он сам смог отдохнуть. Хотя бы несколько минут. Калейдоскоп картинок, мелькавших перед глазами, уже не был чем-то неправильным, а десятки пройденных миль не казались невозможными — поддавшись уговорам, Маккензи преодолел первый день, затем ещё несколько, не подозревая, что его давно ищут. Он не был один, потому что Фэйт составляла ему компанию, указывала, если полицейский сбивался с дороги и помогала найти нужный ориентир. В один из дней он понял, что за ним следуют волки: он не видел их ни разу, только слышал и чувствовал, как лапы срывают свежий снег и приближаются. Он знал, что они рядом, потому что раны под повязками пульсировали сильнее с каждым днём: Уиллу казалось, что под бинтами непрерывно копошатся черви, поэтому боль сложно было игнорировать. Больше всего Уильям хотел услышать хоть чей-то знакомый голос, но ноги сами уводили его дальше от цивилизации, всё глубже в лес, невыносимый холод которого был хуже с каждым днём. Как и сам Маккензи, когда Блажь снова закончилась. Должно быть, именно поэтому в один момент он оплошал, когда отойдя довольно далеко от места, где осталась машина, попросил ночлега. Волки от него не отставали — реальные или те, которых Уилл сам выдумал себе, — они следили за ним блестящими глазами из-за каждого дерева, как когда-то Фэйт, ждали, когда он станет слабым и решит отдохнуть. Через несколько дней он снова вышел к дороге, когда наконец-то преодолел длинный и глубокий овраг, окольцовывающий лес настоящим лабиринтом. Между засохших кривых деревьев то и дело угадывались чьи-то силуэты, и каждый раз Маккензи пугался и останавливался, пока тени не оставляли его в покое. Полицейский понял, что Блажь перестала действовать на него, когда он проснулся посреди ночи от ужасного холода, который мигом протрезвил все мысли до единой. В конце осени поздно светало, и Маккензи запрокинул голову наверх, пытаясь увидеть хотя бы клочок неба среди густых хвойных деревьев; каждая клеточка тела молила о пощаде, об отдыхе, о сне в теплой постели, но Уилл уже проходил это, и отходняку было его не напугать. Маккензи сидел так, быть может, час или два, пытаясь собраться с силами, выдыхал пар и разглядывал его, пока с неба не начал срываться первый снег. Мрачный и тихий лес перед рассветом, туман, скопившийся в низинах и оврагах, всё это без Блажи было таким пресным, что Уильяму казалось, будто он перестал смотреть на мир сквозь цветные очки. Пытаясь избавиться от невыносимого желания, полицейский с трудом поднялся и несколько минут пытался отдышаться, обхватив дерево — ноге нужна была перевязка, а ему самому отдых. Жаль, что безрассудному себе под Блажью нельзя было приказать остаться в машине или хотя бы взять рацию и зажигалку. Всё это осталось в десятках миль отсюда, и Маккензи не был уверен, что сможет найти дорогу обратно. Сил на то, чтобы собрать веток и хотя бы попытаться разжечь костёр, тоже не было, а с каждой секундой становилось холоднее и холоднее. Онемевшими пальцами он застегнул куртку под горло и пошёл вперед, намереваясь спуститься к дороге и идти вдоль неё. С началом войны с эдемщиками в округе было много заброшенных домов и магазинов — местные или уехали, или были убиты, Уильяму сейчас было не до морали, и он просто хотел найти место, чтобы согреться и отдохнуть. Что-то подсказывало, что ломка ему ещё предстоит и переживать всё это посреди леса не хотелось. Он узнавал местность только по указателям и вспоминал, что проезжал эти места, будучи в патруле: догадка оказалась верной, когда он вышел к парковке, на которой, как показалось Маккензи поначалу, не было ни единой души. Именно в этот автомобильный кинотеатр Пратт предлагал съездить втроем: Уильям увидел неоновую погасшую вывеску и поднятый шлагбаум, который должен был ограничивать въезд зайцам, собиравшимся посмотреть фильм «за спасибо». То, что он нашел именно это место и именно тогда, когда думал о Стэйси почти каждую минуту, было всего лишь тупым совпадением, не имеющим никакого отношения к совести. Но если бы Маккензи верил в Бога хотя бы немного, то постарался бы связать эти два события и понять, что он оказался здесь неслучайно. Возможно, недостаток надежды всё же сыграл свою роль, потому что полицейский решил сделать привал именно здесь. Служебная будка оказалась незапертой, поэтому он обзавёлся собственной временной жилплощадью, где было так же холодно, но хотя бы без проклятого ветра. Уильям всего на секунду закрыл глаза, а когда открыл их вновь и выпал из мерзкого сна, то понял, что голоса ему не мерещатся, по крайней мере, они не звучат так, как раньше. Даже в дремоте не удалось побыть с самим собой: полицейский почему-то прокручивал в голове слова Джейкоба из того видео и делал это до тех пор, пока сон не слился с реальностью. Охнув, Маккензи поднялся и, стараясь не наступать на покалеченную ногу, выполз на ночную, заметённую тонким слоем снега улицу. Потухшая неоновая вывеска слабо мерцала, словно кто-то пытался подать электричество или она просто сбоила из-за непогоды и влаги. Уильям по привычке после сна потянулся в карман куртки за сигаретами, чтобы обнаружить там пустоту и сглотнуть горькую и вязкую слюну. Вместо сигарет в кармане обнаружились армейские жетоны, которые Уилл до сих пор таскал с собой и пытался воскресить в памяти отсутствующий кусок жизни. В мерцании вывески надписей на жетонах было почти не видно, но полицейский нащупал их пальцами, чтобы понять, что они принадлежат не ему. Он никогда не видел таких кинотеатров с настоящими экранами, только с прожекторами, поэтому стал размышлять, смог бы он в теории покопаться в будке администратора и поставить какой-нибудь фильм и развеять скуку. Экран опередил его и ярко вспыхнул, отчего полицейский сощурился — белый свет, заливший парковку, сразу же выловил из воздуха рой кружащихся и бесконечно падающих снежинок, и Маккензи подумал, что он здесь действительно не случайно. Глупо было стоять здесь, в ореоле света, но полицейский почему-то остался, и через несколько минут наконец-то начался фильм. Не было ни заставки, ни титров, просто сначала кто-то ходил перед экраном, загораживая обзор и чью-то фигуру позади, на которой никак не хотела фокусироваться камера. Всё повторялось до единой детали: когда Маккензи понял, кто был перед ним на видео, то замер, словно приклеенный. Даже если бы ему надо было срочно бежать сейчас, он бы не смог: камера наконец-то определилась с планами, и полицейский увидел Джоуи. Она была в той же одежде, что и в последний раз, когда Маккензи видел её в ночь ареста, связанная, точно так же, как и Пратт. Человек наконец-то перестал мельтешить перед камерой и отошел так, чтобы его было видно. Уилл плохо помнил это лицо, но почему-то инстинктивно догадался, кто был перед ним. — Уильям… Маккензи, — торжественно объявил Джон Сид, и полицейский отметил, что этот хотя бы повежливее и здоровается, прежде чем начать мучить его друзей перед камерой. — Сказать, что твое поведение разочаровывает — это не сказать ничего. Твой друг погиб, когда ты отказался подчиняться. Второго шанса не будет, ты и сам знаешь. Илай, будь он здесь, сказал бы, что его опять пытаются провоцировать, но Уилл знал это и без посторонних. Как и то, что это снова сработает. — Хадсон и шериф Уайтхорс у нас в гостях, — продолжал Джон. — Если ты не придёшь, я сделаю выводы и решу, что им пора уходить. Сделай правильный выбор и облегчи свое покаяние. Мы все ждем встречи с тобой. Не успел Сид замолчать, как ему тут же вторил другой голос, который Маккензи уже принимал за свой. «Всё потому, что ты только слышишь, но не слушаешь, — навязчиво сообщил он. — Поэтому твои друзья будут страдать». Когда экран погас, вернув полицейского в ночную тишину, он подумал, что ему привиделось, как и сотни раз до этого. Вряд ли в своих самых страшных кошмарах он хотел встретить ещё одного Сида, но всё повторялось, как и с Праттом. Это были те же слова, облачённые в новую одежду, чтобы Маккензи понял наверняка, и он понял. Поэтому развернулся и медленно последовал за шлагбаум, чтобы вернуться на запорошенную снегом ночную дорогу. Экран за его спиной зажегся снова, транслируя тот же хреновый фильм, но Уильям уже не слушал. Джон мог солгать о Уайтхорсе, но это было маловероятно — должно быть, он посчитал, что Эрл является для полицейского авторитетом, поэтому его стоило упомянуть. Если шериф был у Сидов в заложниках, то это значило, что захват оранжереи был провален: Уилл пытался отрицать свою вину в этом, но не мог, ведь если бы он не вырубился на полпути, то смог бы арестовать Фэйт и выполнить свою часть работы. Маккензи брёл вдоль пустой дороги почти всю ночь до самого рассвета, а на пути, как назло, не было ни одной машины. Уильям замёрз, хотел спать и медленно шёл из-за больной ноги, поэтому начал громко и с чувством материться, чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие и выговориться. Когда он в очередной раз запустил руку в карман куртки и не обнаружил там сигарет, то раздражение достигло апогея. На рассвете Уилл наконец-то услышал вдалеке машину — она ехала от уличного кинотеатра, но вряд ли за ним. Полицейский вышел на середину дороги и остановился прямо на разметке в ожидании, пока транспорт подъедет ближе и остановится. Если это были люди церкви, то ему нечего было бояться, Уильям уже понял, что нужен им живым. Но вот подстрелить его шутки ради они могли. Машина затормозила и едва не слетела с дороги на своей летней резине — видимо, эдемщики плохо готовились к заморозкам и ожидали, что их конец света случится гораздо раньше. Маккензи терпеливо дождался, пока оттуда вылезут двое мужчин с оружием, и не начнут медленно подходить к полицейскому, приглядываясь к нему. Уильям не брился с тех самых пор, как попал в тюрьму, да и постричься ему не мешало бы, поэтому вряд ли эдемщики узнали его в лицо. Полицейский уже думал помочь им и как-то освежить память, но один из них вдруг поднял пистолет на уровень глаз. — Ты… ты полицейский, — это было больше похоже на вопрос. Уилл молча кивнул, и мужчина запнулся, обратившись к своему попутчику. — Принеси из машины что-то, чтобы ему… на голову надеть. Быстро. Он продолжал держать полицейского на прицеле так ответственно, будто Маккензи мог силой телекинеза неожиданно убить всех в радиусе пяти километров. — Отец будет рад, что ты здесь, — сообщил мужчина, и Уилл оставил его без ответа. Они вдвоем дождались, пока эдемщик сбегает обратно к машине и вернётся с холщовым мешком для овощей. — Вот, — он остановился в двух метрах и протянул его, чтобы полицейский сам подошёл и забрал. Маккензи точно увидел в глазах церковника какое-то замешательство: он не пошевелился, поэтому парень бросил мешок в надежде, что Уилл поймает его и не станет усложнять. — Серьезно? — спросил Маккензи, когда мешок упал на припорошенную снегом дорогу. — Надевай, — скомандовал мужчина, держащий его на прицеле. — У меня вообще-то нога больная. — Хочешь, чтобы я и вторую тебе прострелил? Это я с радостью, — Маккензи учуял явный блеф и вздохнул, чтобы собраться с духом: аккуратно подобрав под себя искалеченную ногу, он сел, чтобы поднять мешок и обнаружить на нём логотип фермы, на ярмарки которой местные ездили весь август. Сквозь холщовую ткань было всё равно видно, пусть и не так хорошо — полицейский понял, когда лес сменился городским комплексом, а затем лугами долины. Несколько раз эдемщик, сидевший за рулём, связывался со штабом и сообщал в разные точки, что сейчас перехватил полицейского и везёт его к Джону — Уилл надеялся, что и к Джоуи тоже. Второй, тот что был помладше и явно занял бы последнее позорное место в швырянии мешков, сидел на заднем сиденье рядом с Маккензи и вроде как контролировал, чтобы тот не двигался. Двигаться Уильяму в принципе было некуда, поэтому он сидел смирно и иногда смещал перевязанную ногу, когда боль становилась совсем невыносимой. Они провели в поездке несколько часов, но даже когда в мешке стало невозможно дышать, Уилл не проронил ни слова. Идея ограничить полицейскому зрение была здравая, жаль только, что ткань подкачала — Маккензи плохо ориентировался в южной части округа, но понял, где они съехали на перекрестке с главной дороги. Судя по звукам открывающихся дверей и железной почве, обнаружившейся под ногами, у Джона тоже был свой собственный бункер, но гораздо больше, чем «Волчье логово». Несколько пролётов они спускались в тишине, а когда, по ощущениям, достигли конца лестницы, чей-то новый голос спросил: — Серьезно? А руки ему связать? Парень, следивший за Уильямом в машине, засуетился в поисках верёвки, но собеседник вздохнул. — Ладно, уже поздно. Не смей говорить вестнику, что вы везли его всю дорогу в мешке из-под картошки и даже не связали. Наверняка не этого ожидали эдемщики от человека, которого подозревали в убийстве Джейкоба и геноциде: Маккензи разрешил себя схватить, усадить на стул и связать, и только после этого с головы наконец-то сняли душный мешок. Несколько секунд полицейский кривился от яркого света и моргал, пытаясь привыкнуть к нему. — Тебе придётся подождать, — сказал незнакомый сектант, прежде чем ещё раз проверить узлы на верёвках. Здесь люди были опытнее, чем те двое на дороге, поэтому связали Уильяма как полагается. — Джон сейчас не здесь. — Мне его ещё и ждать? — Ты не в том праве, чтобы устанавливать правила, убийца, — эдемщик демонстративно сплюнул ему под ноги. Маккензи был готов терпеть это, только если Хадсон была здесь — иначе самопожертвование не имело никакой почвы под собой, и полицейский мог списать поступок на очередное помешательство. Когда сектант оставил Уилла одного, тот первым делом попытался шевельнуться и понял, что стул хоть и ездил колесиками, но был крепко привинчен к полу и не позволял двигаться даже на полметра. Сбегать не было смысла, он ведь сам пришёл — маловероятно, что Джон захочет с ним разговаривать после всего, что произошло, но добровольную сдачу ему стоило бы учесть. А когда они с Джоуи поменяются местами, и она выберется наружу, то первым делом закончит то, что он не смог. Уильям прождал несколько часов и даже попытался задремать: утопленная в полумраке подсобка, в которую его завели, находилась так глубоко под землёй, что он практически не слышал, что происходит выше, только ощущал вибрацию от чьих-то шагов и иногда голоса где-то совсем далеко. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел треногу и закреплённую на ней камеру в углу помещения. Уилл не знал, что значит непрерывно мигающая красная кнопка, но надеялся, что Джон Сид не был извращенцем, только непунктуальной сволочью. Чувство чужого присутствия оказалось настолько неуютным, что Маккензи беспокойно заёрзал на стуле, чтобы отвернуться от камеры и сделать вид, что её не существует. Когда дверь неожиданно открылась, Уильям подумал, что у Джона вообще не было других дел, из-за которых полицейский прождал его несколько часов: Сид просто смотрел на него через камеры и сам выбрал время, когда придти. В полицейской практике эта тактика была стара как мир: подозреваемый сидел в комнате с зеркалами несколько часов кряду, пока совершенно не сходил с ума и его можно было вскрывать, как тухлую банку с тушёнкой. Неужели Джон правда думал, что Уилл этого не знает?.. Маккензи осекся на середине своей мысли, когда Сид придержал ногой дверь, чтобы вкатить точно такой же стул с сидящим на нём человеком. Узнав Джоуи, Уильям моментально растерял большую часть слов, крутившихся на языке, и молча проводил обоих взглядом. — И вот, мы снова вместе, — произнес Джон вместо приветствия, подкатил стул с Хадсон поближе к камерам и присел, чтобы закрепить его на месте. — Долго ждал? — Ты как, Джоуи? — спросил Уильям, и когда силуэт девушки стало видно лучше, понял, что у неё заклеен рот. Хадсон с заминкой кивнула, почему-то переводя глаза на Сида. — Ты тоже заставил нас ждать, так что теперь всё честно, — продолжил Джон, поднимаясь. — У тебя закончились друзья, раз ты здесь? Маккензи молча выпрямился на стуле, но смотреть на Сида сверху вниз всё равно не получилось. Тот незамедлительно положил Джоуи руку на плечо, и она вздрогнула. — Я здесь, и я останусь здесь, — сказал Уильям неожиданно сухим голосом, — отпусти её. — Только когда мы закончим, — ему показалось, что у Джона на лице появилось какое-то подобие улыбки. — Закончим что? — Твою исповедь. Маккензи шумно втянул воздух через рот и понял, как хочет высказаться. — При чём здесь Джоуи? — Она… — Джон демонстративно замялся, — будет оказывать на тебя давление, если ты будешь лгать или откажешься говорить. Когда Джон сжал пальцы на её плече, Хадсон неожиданно дёрнулась на стуле, будто хотела запротестовать, и колесики стула заездили по железному полу с неприятным, почти болезненным звуком. Сид наблюдал за Уиллом и тем, как он реагирует, поэтому ему пришлось стиснуть зубы и проигнорировать это. — Джоуи, ты не могла бы дать взрослым побеседовать? — обратился к ней Джон, и та замерла от его тона, словно обтянутого старым, но очень липким мёдом. Девушка перевела на Маккензи испуганные заплывшие от слёз глаза, но тот мог лишь снести это с равнодушием и попытаться изобразить на лице безразличие. — Я бы отпустил Джоуи, если бы она была для тебя всего лишь мелким рабочим моментом, — Джон с удовольствием тянул слова, будто думал, что держит весь разговор в узде. — Она и есть. Сид цокнул языком. — Ложь — грех, помощник Маккензи. Полагаю, мы с этого и начнём. У меня было достаточно времени, чтобы побеседовать с Хадсон, всё-таки нам редко удавалось узнать друг друга получше. Джоуи молчала, но Уилл видел, как по её щекам безостановочно льются слёзы. Полицейский не хотел думать о том, что этот ублюдок мог сделать с ней, потому что от одной мысли об этом в висках начинала звенеть кровь. Он слишком долго молчал, поэтому Джон поддел ногой её стул, приближая немного к Уильяму. — Джозеф много говорил о тебе, — Маккензи почему-то позволял продолжать лить это дерьмо себе в уши, но не знал, чем может остановить его. Каждая мышца неприятно тряслась из-за отсутствия Блажи и усталости, а голова соображала с таким трудом, что полицейский становился лёгкой добычей. — Он считает… — А Джейкоб много говорил? — неожиданно вырвалось изо рта, и Джон осёкся. — Пока не подох. — Джозеф считает, — медленно и почти по слогам продолжил он, выискивая где-то последние капли самообладания, — что ты достоин искупления, поэтому он готов простить тебя. Не сразу, но наша семья тебя примет, Маккензи, а для этого ты должен приложить усилия. — А если я не хочу? — О, ты захочешь, — Уилл наблюдал за тем, как Джон татуированной рукой добирается до горла Джоуи и сжимает пальцы. Маккензи инстинктивно дёрнулся вперёд, но Сид лишь вздрогнул и улыбнулся этим попыткам. — Не нравится, когда я её трогаю, да? — Хадсон вдруг захрипела, но так и не смогла издать ни слова из-за широкой и блестящей полоски скотча: слёзы вперемешку с кровью и слюной текли по подбородку вниз, на влажную от пота одежду. — Она рассказала мне всё, Маккензи. Как ты смотрел на неё, думая, что она не видит. Маккензи думал, что справится, пока Джон не сомкнул пальцы сильнее: у Джоуи закатились глаза и она захрипела, не имея ни шанса на сопротивление. Беспомощная, жалкая, и он сам был виноват в том, что она переживала всё это. — Что за исповедь? — Уильям думал, что Сид обратит на него внимание и отпустит Хадсон, но он только перевел на него внимательный взгляд. — Где Фэйт? — Что? — полицейский растерялся, — Откуда мне это знать? Он не мог сказать, что какое-то подобие Фэйт было у него в голове и прямо сейчас прогрызало череп насквозь, настолько сильной становилась боль. Джон бы такой ответ просто не принял. — Сэкономь мое время, пожалуйста, — сказал он, и Джоуи дёрнулась на стуле с новой силой, инстинктивно пытаясь освободиться от сжимающей горло руки. — Я не прошу тебя сказать, что ты с ней сделал или каким ублюдком ты был, просто ответь — где она? — Я не помню, — Уильям повысил голос, боясь, что Сид из-за хрипов Хадсон его не услышит. — Я очнулся уже в машине, один. Когда Хадсон вдруг начала ослабевать, Джон разжал пальцы, будто контролировал всё от и до. Уильяму показалось, что всё это время он задыхался тоже. — А что насчет Джейкоба? — Я не помню, — это было самое разочаровывающее, что Сид мог от него услышать, но Уилл не знал, что может рассказать ещё. Он смотрел на Джоуи, неподвижно сидящую на стуле, и было даже не понятно, в сознании ли она. — Ты, наверное, считаешь себя хорошим? — вдруг спросил Джон. Маккензи скривился. — А ты себя? Прикрываешься Богом и ведёшь себя, как сраный фашист из концлагеря. Что, во имя Его? — И ты наверняка думаешь, что ты особенный, — Джон выпрямился и тыльной стороной ладони похлопал Джоуи по щеке, чтобы привести её в чувство. Уилл задержал дыхание, пока не понял, что она жива. — Но дело в том, что ты ничуть не лучше остальных, даже хуже. — Тебе стоит знать, что я рано или поздно выйду отсюда, — сказал Маккензи. — Сломленным, покалеченным, не важно. Но когда я выйду, то приду за твоим братом и сделаю точно то же, что ты сейчас делаешь с Джоуи. И поверь, в отличие от тебя я доведу дело до конца. Мрачное торжество в голосе оказалось настолько честным и пугающим, что Джон наконец-то взглянул на него иначе, уже не с пренебрежением. — Тогда и ты мне поверь, — сообщил он. — Ты выйдешь отсюда, когда я этого захочу. Когда каждая грешная мысль покинет твою голову, и я обещаю, что это будет невыносимо больно. В несколько раз хуже, чем Блажь и то, что она оставила тебе. — Ты правда думаешь, что я боюсь тебя? Или боли? — Джоуи боится, — улыбнулся Джон. — Я уже успел убедиться в этом, а большего мне и не надо. Ты покаешься, помощник, иначе мы останемся здесь надолго. Коллапс или нет, но у нас троих будет полно времени. — Зачем тебе камеры? — спросил полицейский. — Смотришь потом, что записал, и дрочишь на это? — Не унижайся уж так. Они продолжали смотреть друг на друга, и Уилл начал понимать, почему его так крепко связали: в глубине души Джон Сид боялся его, до усрачки боялся, только поэтому сохранял дистанцию и вёл себя так, будто всё было под контролем. Когда Джоуи наконец-то пришла в себя и попыталась откашляться, Джон вспомнил про неё и первым делом вскинул руку, чтобы посмотреть на часы. — Ты говоришь, что не хочешь этого, но почему-то пришёл сам, — сказал он, убедившись, что Хадсон в сознании. — Если в тебе осталось что-то, достойное спасения, я это увижу. — А если нет? — Первый шаг всегда самый сложный, — Сид потянулся в карман, вытащил оттуда складной нож и выбросил лезвие точно рядом с лицом Хадсон. — Давай сделаем его вместе. Сначала я не поверю твоим словам. Но когда я использую это… и вскоре, шаг за шагом, между нами установится доверительная связь. И ты признаешься мне.* Маккензи дернулся в их сторону и почти настиг Джона, когда тот резанул ножом по лицу, и Джоуи взвыла так громко, что эхо наложилось на уши. Цепь, соединяющая стул помощника с прибитым к полу крепежом, лязгнула и помешала двинуться. Сид перевел на него удивленный взгляд, одновременно освобождая надрезанный край скотча с лица Хадсон, которая почти сразу же закашлялась. — Забавно, я ведь даже не начал. — Джон, пожалуйста… — Джоуи подавилась своим всхлипом, и мужчина успокаивающе похлопал её по спине, прежде чем лезвием начал срезать куртку по швам. — Никто не разрешал тебе подавать голос. Хадсон, которую Маккензи знал, не боялась ни унижений, ни ублюдков, которые были способны на это. Сид рванул вниз одежду и под футболкой, прямо вдоль всей груди, обнаружилась кровавая вырезанная надпись. Ей было по меньшей мере несколько месяцев, так как след успел зажить и покрыться струпьями. Букв было не разобрать, но Джоуи всё равно съежилась в рыданиях, насколько ей позволяли связанные руки и ладонь Джона на плече. — Что ты с ней сделал, говна ты кусок?.. — на выдохе произнес полицейский, чувствуя, как внутри всё превращается в кусок льда. Ниже обнаружилась ещё надпись, меньше чем первая, на руках и ключицах тоже, словно Джоуи была его записной книжкой, изрезанным полотном на дешевой псевдо-выставке. Джона не задевали его оскорбления и он улыбнулся краешком губ, когда заметил реакцию полицейского. Эту улыбку хотелось стереть с лица немедленно, удар за ударом, и Маккензи ощутил, как внутри вскипает ярость. — Знаешь, я кое-что вспомнил, — Уилл почувствовал, что на лице у него появляется даже не улыбка, а какой-то оскал. — Про Джейкоба. Джон вдруг остановился — тщательно выбирай слова, говорил его взгляд, но Маккензи знал, что не сможет. — Уилл, не… — Джоуи зря попыталась остановить его, безостановочно мотая головой. — Я вспорол ему живот до самых кишок, твоему брату. Джон в два шага настиг Маккензи и почти прыгнул на него, занося руку для удара — полицейский почувствовал, как колесики с громким треском ломаются, когда он вместе со стулом упал на пол, больно приложившись виском о железный пол. — Не надо, пожалуйста! — это уже кричала Хадсон, и её голос в ушах двоился. — Он скажет! Скажет всё, что ты хочешь! — Вот как мы поступим, — Сиду потребовалось несколько секунд, чтобы отдышаться. Он возвышался над ним в ореоле ветвистой лампы, заливавшей все вокруг алым, словно Маккензи был в сраном Вигваме, и прижимал к себе левую руку, которой и нанес удар. — Ты будешь открывать свой рот только тогда, когда я захочу услышать от тебя ответ. Ты меня понял? Помощник шерифа поворочал языком во рту и понял, что Джон сломал ему зуб. — Джейкоб звал меня на честный бой. И проиграл, — оскалившись, сказал Уильям. — А ты даже развязать меня боишься, усадил на стул и прикрываешься женщиной. Сид взял его за грудки и ещё раз ударил затылком о железный пол: перед глазами всё поплыло, и Маккензи уже перестал видеть перед собой лицо Джона, только какие-то пятна. — Джозеф обещал принять тебя, — сказал Джон, и Уиллу показалось, что его голос заползает прямо за шиворот и душит, — только после твоего покаяния. — Я снял жетоны с его трупа, — веселым тоном продолжил полицейский, чувствуя во рту кровь из прокушенного языка. — Не помню, что произошло с телом, но вряд ли его нашли сразу. Следующий удар на мгновение лишил Маккензи сознания: Джоуи продолжала кричать и просить Джона остановиться, но он не стал, и Уилл видел его насквозь. — Не думай, что Блажь поможет тебе пережить это, — Сид вытер окровавленные руки о куртку Маккензи и, приложив усилие, поднял его вместе со стулом обратно. Сломанное колесико хрустнуло под весом полицейского, и он сам упал бы, если бы не верёвки. Шум в ушах и тошнота — это всё, на чём Уильям мог фокусироваться, пока наблюдал за тем, как Джон подставляет к Джоуи ещё один стул и садится, медленно и методично стерилизует нож. У Хадсон уже не было сил кричать или сопротивляться, она только сидела и смотрела то на приготовления, то на Маккензи, который едва ли мог что-то соображать. — Ты знал, — начал Джон, и полицейский перевёл на него расфокусированный взгляд, — что есть определённое количество кожи, которое можно снять с человека, пока он не потеряет сознание? Маккензи хотел ответить, но слова застряли где-то в горле, и изо рта вышло только какое-то хриплое мычание. — Уилл, пожалуйста, скажи ему… — Тебе не надо воспринимать это как наказание, — Сид уже обращался к Хадсон, которую колотила крупная дрожь. Чтобы успокоить её, он дотронулся до её заживших ран и почти любовно погладил. — Искупление не для всех, но ты принесёшь свою жертву ради спасения души Маккензи, вот в чём твое предназначение.