Роза Ветров

В ожидании откровения об отношении Алвы ко всему, что связано с Джастином Приддом и с женитьбой его дочерей в принципе, Ричард оглянулся на Валентина, который вперил глаза в его эра и даже затаил дыхание. Глаза видели страх, почти ужас, но сердце не хотело этому верить. Рокэ, впрочем, не остановила ни злость на беднягу-посыльного, ни что-либо другое. Мелодия была грустной, но без какой-то безнадежности, скорее… Это была светлая грусть? Дикону хотелось в это верить. Молодые сплетенные руки, Звезды в небе и звезды в глазах. Голубые исполнены муки, Серебро же не ведает страх. «Я прошу вашей милости, Рокэ», — Серый взгляд был остер, как кинжал. «Вам нельзя обвенчаться до срока», — Для чего же я это сказал… Взгляд сощурен, и прищур отцовский, Ядовито его острие. «Подождать я готов хоть до срока… Но отдайте мне счастье мое!» «Глупый мальчик», — ответило сердце, Прежде чем голова поняла. — «Я не в силах отдать. Ведь навечно Она в сути тебе отдана…» Жемчуг медленно капал на траву, Руки юные взяли лицо. Ты сказал: «Разве это все правда? Я не стану для вас подлецом?» «Счастья дар подлым подлый прокличет, Мы с тобой из другого числа», — Говорить продолжало лишь сердце, Голова отлучилась для сна. Тишина. Волны бились о камни. Трое слушали музыку волн. Трое знали, что близится счастье… До того, как тот, третий, ушел. В эту ночь мы не спали, ведь роком Разбудила нас злая судьба. «Я прошу вашей милости, Рокэ», — Твоим голосом пела она. Что ты знаешь о боли бессилья? Сколько раз ты входил в ее сны? Сколько раз я растрачивал силы, Чтоб хоть как-то дожить до весны? Больше милости нет ни для чести, Ни для верности, ни для любви. Сердце Ворона жаждает мести, Голова хочет жара в крови. Но я верю — не быть мне страдальцем, Вера эта теснит во мне страх — Молодые сплетенные пальцы И такие же звезды в глазах. Я хочу, когда выйдут все сроки, Видеть церковь, улыбки, цветы… «Я прошу вашей милости, Рокэ», — Скажет кто-то. Почти что как ты. И, коль будет на то чья-то воля, Я отвечу ему, как из сна: «Я не в силах отдать тебе долю, Что была уж тебе отдана…» Ком в горле мешал дышать. Каждая строка этой песни дышала болью, которой не должно было быть у Первого Маршала Талига, но она была, и никакие грехи не могли перебить ее. Все было правдой — и любовь Джастина Придда, и согласие Рокэ на этот брак, и даже его собственная привязанность к жениху дочери… Заслужит ли герцог Окделл такого отношения хоть когда-нибудь? Ричард одернул себя, напоминая, что подобное не должно быть ему нужно. Что Алва враг, убийца, подлец… Но его точеное лицо было прямо перед глазами. Бледное лицо человека, изведенного болью любимой дочери и своей собственной. Как бы Людям Чести — и временами самому Дику — ни хотелось, Рокэ Алва был человеком, а не чудовищем. Живым, дышащим, умевшим не только ненавидеть, но и любить… Интересно, знает ли эр Август, что Рокэ способен еще и на это? Едва ли… Иначе он бы не поверил в тот ужасный слух. Ричард налил себе вина и быстро выпил, но это не помогло. Глаза не умели врать — семейство Алва искренне оплакивало того, кто не успел стать его частью. Дик оглянулся на Валентина. По его щеке пролегла тонкая слезная дорожка, и он даже не думал что-то с ней делать. — Ох, — первой тишину нарушила эреа Эмильенна. — Я думала, — она запнулась, подбирая слова. — Я думала, будет легче, — она утерла слезу и передала платок Арно, который тоже шмыгал носом. — Но нет… Все, как тогда… Когда Рокэ впервые сыграл мне эту песню. Ворон молча наполнил еще один бокал и протянул жене. Та выпила без вопросов. — Это… Валентин хотел что-то сказать, но передумал. Ричард вздохнул и снова наполнил его бокал. Однокорытник выпил, а очередная за вечер бутылка «Дурной Крови» подошла к концу. Ричард не мог его осуждать. Да и не хотел.

***

Утром Ричард проснулся сам. Никто не будил его — ни Дамиан, ни Андрес, ни даже Хуан. Сон был мутным и пугающим, но, проснувшись, он не смог вспомнить деталей, кроме Валентина Придда рядом, неравномерного звона подков и детского смеха, от которого кровь стыла в жилах. Кажется, они искали что-то или кого-то, но никак не находили, а неведомая лошадь все приближалась. Окделлу было страшно, и, кажется, Придду тоже… Кто бы мог подумать… Думать, впрочем, Дику не хотелось, по крайней мере, об этом, поэтому он поступил самым разумным образом — натянул первую попавшуюся одежду и направился на поиски хоть какого-то обладателя фамилии Алва. Таковой вскоре обнаружился — на подоконнике в малой гостиной сидела Вероника и напряженно смотрела в окно. Ричард оглянулся на часы и ужаснулся — толстая часовая стрелка давно перевалила за двенадцать, опасно приближаясь к двум. Неужели все пьющие участники вчерашнего вечера до сих пор спят? Даже Рокэ? И где все-таки слуги? — Вероника, — обратился он к единственному возможному источнику сведений. — Что-то случилось? Где все слуги? — Слуги в большой гостиной, — она передернула плечами и спрыгнула на пол. — Андрес вместе с мадре проводят, как бы сказал падре, ревизию. Объясняют, как жить дальше. Андрес временно берет на себя управление особняком, будь он не ладен. — Что случилось-то? — восприняв трагичность ее тона слишком близко к сердцу, Ричард уже нарисовал себе картину смерти эра и теперь не мог решить, радоваться ему или плакать. Дочь Алвы склонила голову набок, почти как ее отец, и долго смотрела на Дикона, а затем произнесла скорбным голосом: — Началась война.