Роза Ветров

— Я поднимаю этот кубок за Его Величество Фердинанда, Её Величество Катарину и за королевство Талиг! — провозгласил Рокэ, завершая приём. Было ещё не слишком поздно, но завтра их ждала ранняя дорога и торжественные церемонии. Гости без лишних слов разошлись по трактирам Фрамбуа, которые хозяева постарались превратить в жилища, достойные знатнейших вельмож королевства. Последними откланялись Эмиль с Лионелем. Ворон проводил близнецов взглядом и негромко произнёс: — Вот и всё. Ричард не понял, говорит эр о вечере или о чём-то другом. Рокэ поймал его взгляд и вновь, как на Дарамском поле и несколько раз до того, растрепал ему волосы, от чего у Дика защипало в носу. Наверное, потому, что разливающий вино юноша ничего не успел съесть, а выпить несколько бокалов ему пришлось. А может, потому, что Рокэ всё больше и больше, сам не подозревая, напоминал Дикону отца. Появился папаша Эркюль с подсвечником и доложил, что спальни приготовлены. В доме пахло дымом и яблоками. Трактирщик распахнул двери. — Это лучшая комната, монсеньор, — хозяин сиял. — Молодой господин будет спать в комнате справа. — Спасибо, любезный, — Алва устало улыбнулся. — Принесите ужин для молодого господина, а мне — вина. Затем можете быть свободны. — Если я понадоблюсь, только позвоните… — Разумеется. Рокэ бросил мундир на стул. — Жарко… Ты садись, Ричард, в ногах правды нет. Впрочем, в чём она есть, никто не знает. Дикон с готовностью рухнул в кресло. Голова немного кружилась, а радость отчего-то уступила место грусти. Папаша Эркюль притащил гору холодного мяса, сыр, хлеб и два кувшина кэналлийского, подхватил очередной талл и ушел, с обожанием глядя на маршала. Рокэ усмехнулся, плеснул себе красного, но пить не стал, а присоединился к жующему оленину Дику. Они ужинали молча, потом так же молча выпили. Тишина начала давить. Дикон не мог понять, почему. — Монсеньор? — Да? — Зачем вы сказали, что я сбил ту штуку? — Потому что ты её сбил, — Алва приподнял брови. — Я даже в этом не участвовал. — Да, но… Это же было несложно, — выпивка придала Ричарду упрямства. — Разве это подвиг? — Я же не мог рассказать им про Робера, — Рокэ слегда улыбнулся. — При чём тут Робер? — не понял Дикон. — Поверь мне, это подвиг для страны, — Ворон выпил своё вино залпом. — Даже если никто об этом не узнает. — Но… — У тебя ещё будут сражения, за которые тебе никто не скажет спасибо, — Алва улыбнулся, но как-то невесело. — Тогда ты вспомнишь Дараму и свою первую награду. И жить станет чуточку легче. Что он имеет ввиду? Неужели у него было такое? Кто посмел?! — Тебе понравилась вывеска папаши Эркюля? — пользуясь замешательством оруженосца, Ворон решил сменить тему. Вывеска? Ричард не сразу вспомнил, что на ней было… Ах да, девушка в окне. — Очень понравилась… — Фрамбуа — один из двенадцати городов, оспаривающий право на святую Октавию. Я имею ввиду олларианскую святую и мою прапрапрабабку, — Рокэ усмехнулся. — Эсператисты считают её шлюхой и винят во всех смертных грехах, но двое мужчин, которые сделали из Талигойи Талиг, и правда на неё молились. Хм, — он потёр подбородок. — Странно, что трактирный мазила нарисовал её такой, какой она была в ранней юности. Вряд ли он видел портрет, но как-то догадался… Значит, это Октавия! Жена Франциска Первого, умершая в родах и причисленная по приказу короля к лику святых! Тогдашнего эсперадора оскорбило подобное святотатство, но человеку, который придумал себе собственную церковь, вряд ли было дело до Агариса и его властей. От матушки и надорского священника Ричард слышал, что Рамиро Алва был помолвлен с племянницей маршала Придда, но встретил в трактире безродную блудницу, которая его околдовала. Будущий предатель нарушил слово чести и женился на трактирной девке. Именно она толкнула его на предательство… — Монсеньор, — Ричард уже не мог верить в такие рассказы, ведь эти же люди убеждали его, что Ворон — подлец. — Как всё было на самом деле? В тех рассказах, что я слышал… Октавия была совсем не такой. Рокэ уже допил своё вино и молча вертел в руках резной стакан. — Октавия, — произнёс он, глядя на оруженосца сквозь стекло, — на самом деле была тихой девочкой в окошке, в которую влюбился проезжающий мимо рыцарь. Бывает и такое. Повелитель Ветров по любви женился на безродной сироте. Возможно, это был единственный мудрый поступок в его жизни… — Вы так говорите, потому что сами женились тем же способом? Рокэ улыбнулся. На этот раз искренне.

***

Валентин проснулся от странного ощущения, будто на него смотрят. Не открывая глаз, он чуть шевельнул рукой и нашупал чужие пальцы. — Не спишь… — знакомый голос звучал расстроенно. — Откуда ты? — Придд потёр глаза и увидел сидящую на его кровати Аделию, укутанную в тёплый плащ. — Ты ведь последовал моему совету, — девушка слегка улыбнулась. — Держать окно открытым. На самом деле, окно не было открыто настежь, всё же поздняя осень и недавняя рана не располагали к проветриванию, но небольшую щель он всё же оставил, Нико легко мог бы влететь в комнату. Что в окно влезет человек, он не предполагал. Но хотя чему удивляться… Пусть это шестнадцатилетняя девочка с тонкими руками и влажными голубыми глазами. Она была одной из них. Алва. — Адель, — он не смог подавить улыбку. — Рад тебя видеть. — Даже не спросишь, зачем пришла? — усмехнулась Адель, скидывая плащ и оставаясь в мужской рубашке и узких брюках. — Не имею обыкновения задавать глупые вопросы, — она рассмеялась на такое замечание и скинула сапоги. — Иди ко мне, — он чуть сдвинулся сбок. Девушка влезла под одеяло, крепко прижимаясь сбоку и накрывая ладонью рану на животе. — Холодная какая, — Адель уткнулась носом в шею, и Валентин сжал её ладонь в своей. — Грейся. Девушка заурчала, как кошка. Было в этом что-то настолько тёплое и уютное, что Валентин даже не знал, в какие слова это облечь. Говорят, кошки — слуги Леворукого… Эта конкретная, похоже, была из самых близких его помощниц. — Падре приезжает завтра, — сказала Аделия как бы между прочим. — Возможно, после всех церемоний захочет тебя посетить… Хотя Рамиро, должно быть, уже всё ему объяснил. — Ты всё ещё на него злишься, — не спросил, только констатировал Валентин. — Потому что он посвятил тебя в план только после исполнения? — Потому что он подверг опасности человека, которого я люблю, — она прижалась к нему ещё ближе. — Если бы он сказал раньше… Валентин вздохнул. Когда всё только начиналось, он тоже пребывал в похожих сомнениях. Всë-таки, дуэль с Рамиро Алвой ни с какой стороны не казалась безопасным мероприятием. Но потом были грот, найери, клятва… — Рамиро не любит рассказывать другим о своих делах, да? — с трудом повернувшись, Валентин лëг так, чтобы смотреть ей в глаза. — Иначе ничем нельзя объяснить, что ты не… — Что? — не поняла девушка. — Рамиро дал обещание, что я не умру. И скрепил его своей кровью.

***

— Спать будем? Рамиро пожал плечами. Папаша Эркюль предлагал отдельную комнату, но Алонсо отказался, распорядившись поставить вторую кровать в той же, где ночевал Рамиро. С помощью солдат из эскадрона и такой-то матери это всё-таки было сделано, но брат, похоже, был не в настроении спать. — В чём дело? — Алонсо сел на подоконник, чтобы смотрящий в ночное небо брат мог при желании взглянуть и на него. — В Аделии, — почти полная луна освещала его лицо, отбрасывая острые тени от беспорядочно лежащих волос. — Ты же объяснил ей, зачем был весь этот спектакль, разве нет? — Алонсо не до конца понимал проблему. — Да, и она меня простила, кажется, даже искренне, — Рамиро скосил на него глаза. — Но между нами что-то сломалось. Прежнего уровня доверия уже не будет. Но я не мог сказать ей раньше… — Почему? Брат поднял глаза к луне. Его сердце чётко отбивало медленный, спокойный ритм. Будто он уже смирился со своим новым положением поганой овцы в семье. Хотя последнее было даже не удивительно, он всегда вёл себя именно так… Дурак. — Она любит его, братец, — лунный свет играл в его белых ресницах. — Если бы я поделился с ней этим планом… Она бы заставила меня придумать другой. — А этот был слишком хорош? — Скажешь нет? Алонсо усмехнулся, и отвернулся, глядя в пустоту комнаты. — Вы с отцом невероятно похожи, — произнёс он с лёгкой улыбкой. — Если есть план, который кажется невероятно удачным, ничто не может ему помешать. Собственная рука или отношения с сестрой — всё можно принести в жертву идеальному плану. — Да иди к кошкам, — Рамиро перешёл на детский обиженный голос и пихнул его в плечо. Алонсо не стал продолжать. Брат уже уловил его мысль и даже согласился, пусть и таким кривым образом. Как обычно. Рамиро никогда не меняется. — Раз уж мы всё равно не спим, — Алонсо вернулся с подоконника на пол. — Я гитару принёс… Рамиро ответить не соизволил. Несколько шагов, и вот — гитара в руках, а пальцы наигрывают что-то отдалённо похожее на ту песню, что так приглянулась Роберу. Но погребальные песни сейчас были бы неуместны. — Мой друг, немного стало нас, — начал он довольно бодро. — Король увидеть нас не чает… Но ты меня, а я тебя от смерти спас, и наряжаются для нас, и нас торжественно встречают. Рамиро повернулся к нему, удивлённо вскинув брови. Не ожидал? — И пусть твой взгляд и конь устал, запорошён песком походным, — глядя в глаза брату, Алонсо складывал простые солдатские мотивы во что-то одновременно бодрое и грустное. — Не зря он все долины истоптал… И под седлом звенит металл, когда-то бывший благородным. Брат усмехнулся. Алонсо знал, о чём он думает. Что понятие благородства в наше время переоценивают и обесценивают одновременно. А золото — тем более. — Судьба ударит молотом и вновь тоску прогонит, — Алонсо улыбнулся ему, добавляя к гитаре легкие притопывания. — За ветром, а не за золотом летели наши кони. Рамиро вернул ему улыбку. Если бы у него была гитара, он, несомненно, стал бы подыгрывать, но у него остались только собственные руки. Так что он принялся отбивать ритм. — Мой друг, и мы летели вскачь, решив во что бы то не стало, — продолжая набирать ритм, Алонсо прикрыл глаза, представляя тех, для кого на самом деле была написана эта песня. — Отбить у жизни звание «ловкач», и взять у неба часть удач, и напоить коней усталых, — перед глазами возник Оскар, такой, каким он видел его живым и здоровым в последний раз. — И нам светил заветный клад, торжествовала схватка волчья, и умирал приятель наш и брат, его оплакивал закат, и кони вздрагивали молча. Рамиро поднял брови и тут же опустил — понял. Вспомнил пустую степь под красной луной. И огромный костёр, в котором сгорала покалеченная душа. — Невежды треплют языком за сплетнею в погоне. За счастьем, а не за призраком, летели наши кони, — Алонсо прервался на проигрыш, но ненадолго — ещё не спетые слова требовали быть озвученными. — В последний час, в последний миг, на грани риска и успеха, удачей правят выстрел, боль и крик, — Рамиро читал донесение отца, он должен был понять. — Все то, что сразу не постиг, тебе внушит Сагранны эхо. Вгоняла ветеp нам в умы судьбы лохматая одежда, и приключенью гимны пели мы среди степной варастской тьмы, и подпевала нам надежда. Рамиро рассмеялся. Он не верил ни в надежду, ни в добро. Только в свободную волю. — Пускай грозят расправою параграфы в законе — за волей, а не за славою, летели наши кони, — Алонсо вспомнил свои переживания по поводу Золотого Договора, уже не имеющие значения. — Мой друг, в дорогу нам пора, пока судьба не отыгралась. Лучом добра мерцает свет костра, мы ждать не можем до утра, не так уж много нам осталось… Но, ради Бога, жить такой оседлой скукой — нет, увольте! Нам надлежит владеть своей судьбой — и снова топот над тропой, и вновь дорога вслед за солнцем. — Ты написал это для своего эскадрона, верно? — Рамиро присел рядом, на кровать. — Почему поёшь мне? — Не знаю, — Алонсо пожал плечами. — Обычно первое исполнение происходит в кругу семьи… У тебя не так? — Если считать Лионеля за семью, конечно, — справедливое замечание, но Эмиля в эту категорию людей сам Алонсо относил уже пару лет. — Ты генерал, Алонсо, — немного помедлив, он отобрал у брата гитару. — Твоя армия — тоже семья. — У меня нет армии… — Пока нет, — Рамиро задумчиво перебирал струны. — Это вопрос времени, — музыка казалась знакомой, даже слишком — эту старинную легенду играл ещё дед Алваро, когда был жив. — Ах, иначе в былые года, — затянул он, и воздух в комнате будто стал тяжелее. — Колдовала земля с небесами, — эту песню он знал наизусть, но позволил вспоминать древний текст самому. — Дива дивные зрелись тогда, чуда чудные деялись сами. Алонсо поднялся. Почему-то ему хотелось танцевать. — Позабыв про чужую орду, пёстрый грохот равнины песочной, — Алонсо всегда нравилась эта метафора для пустыни. — Змей крылатый в пустынном саду часто прятался тёплою ночью, — Рамиро прикрыл глаза, будто представлял себе эту картину. — Только девушки видеть луну выходили походкою статной, он подхватывал быстро одну, и взмывал, и стремился обратно. Как сверкал, как слепил и горел медный панцирь под хищной луною, как серебряным звоном летел мерный клёкот над этой землёю. — Я красавиц таких, лебедей, — всё же Алонсо не смог удержаться, чтобы не запеть от лица пресловутого змея. — С белизною такою молочной, не встречал никогда и нигде, ни в заморской стране, ни в восточной… Но ещё ни одна не была во дворце моём пышном, в Лагоре, — кажется, так назывался какой-то город в Багряных Землях, но этого ни один из них не знал и не особенно хотел знать. — Умирают в пути и тела, их тела, — теперь они точно кого-то разбудят. — Я бросаю в Устричное море. — Спать на дне средь чудовищ морских почему им безумным дороже, — Рамиро пел так душевно, будто искренне возмущался тем, что девушки посмели умирать в полёте. — Чем в могучих объятьях моих, на торжественном княжеском ложе… — Кх-кхм… Погружённые в сопереживание бедному змею, братья не заметили стоящего в дверях отца. Когда он закашлял, они замерли, глядя на него, как бакранский козёл на Барсовы Врата.