***
Салихат нашла Баату именно там, где надеялась — под сенью розовых персиков, которые уже начинали медленно, но верно терять свежесть и осыпаться, давая дорогу будущим плодам. Но совсем не в том виде, в каком ожидала. Баата сидел, приобняв диковенный изящный инструмент — арфу, подсказал разум — и задумчиво перебирая струны. Она положила руку на заметно округлившийся живот. Заметив это, он облизнул губы и улыбнулся. Ах, его губы… Салихат помнила каждое их движение в ту ночь. Тем более, что кроме них ничего и не было… Муж заставил её извиваться и кричать одними только губами. И языком, конечно же. Его волшебные губы улыбались, а глаза цвета морисского ореха казались почти чёрными в красноватом свете закатных лучей. Он смотрел на неё и перебирал струны. А она вновь не могла сказать ни слова. — Сегодня в ясной тишине заката, — голос его был тихим, нежным, как в ту ночь, и Салихат села у его ног, не в силах противиться волшебству его губ. — Когда неспешно подступает мрак, — он улыбался, но отчего-то песня казалась грустной. — Хочу понять, каким я был когда-то и кем я стал, и почему, и как. Салихат всмотрелась в его глаза, большие и печальные. Она не знала, что терзало его в этот прекрасный вечер. Но точно знала, что если скажет хоть слово… Баата снова ускользнёт. Как горная змея, услышавшая обвал. — Но, прошлое пронизывая взглядом, — продолжил муж, глядя ей в душу. — Я вижу, что всечасно походил на все и вся, что обреталось рядом, — на мгновение его губы сомкнулись, словно он сомневался. — Собою быть не доставало сил. Салихат облизнула губы, чувствуя, как в груди становится теплее. Она никогда раньше не слышала, как он поёт, но отчего-то ей казалось, что именно сейчас наконец появился шанс понять, кто же он такой… Её казар, её муж… Её жизнь. — И, чуждый очертаниям доныне, — Баата на мгновение прикрыл глаза, но этот момент показался ей вечностью. — Разнообразен там же, где безлик… Это неправда, хотелось закричать Салихат, но вместо этого она поджала губы и промолчала. Пусть выговорится. На споры с ним у неё есть вся жизнь. — Влачусь по жизни, будто по пустыне, — волшебные губы вздрогнули, словно от боли. — Свой собственный изменчивый двойник, — в тёмной глубине его глаз появилась влага, похоже, ей не показалось. — Минувшее — забытая страница с изображеньем незнакомого лица… Осколок истины во мне таится, стремленье без начала и конца. Салихат почувствовала, как горят глаза. Она не знала и не могла знать, почему он чувствует себя подобным образом, но больше не могла этого выносить. Схватив его за воротник, верная жена припала к волшебным губам своего мужа. Они имели горький вкус чистого шадди.***
— Мальчик мой, к чему всё это? Лицо Штанцлера выражало явное неудовольствие, но когда Ричард вышел из тени, расплылось в улыбке. Артур протёр слипающиеся глаза и раздраженно почесал руку — из-за утреннего похода по саду он сегодня не успели ни воспользоваться целебной генеральской мазью, ни даже поспать, так что желание убить старого гуся появилось немедленно. Если бы он был один, на лбу господина кансильера уже красовалась бы зияющая дыра — таким нужно было стрелять в голову, ибо у них нет сердца — но Дикон… Милый маленький братишка, всё ещё верящий в справедливость, хотел поговорить напоследок… — В вашем доме небезопасно, эр Август, — тут же выпалил Ричард. — Я слышал, маркиз Монанеро давно следит за вами… А ведь он даже не солгал… Рамиро следил за Штанцлером — и за половиной двора, если быть честным — ещё до того, как Ричард появился в столице, но Артур понятия не имел, что он знал об этом. Или же всё интереснее, и братец сейчас сочиняет слишком близко к реальности? — Ох, Леворукий… Штанцлер явно переигрывал, но закатное пламя слишком активно прыгало в его глазах, чтобы сомневаться — он поверил и испугался. Хорошо. Пусть боится. Гнева крови следует бояться. — Я счёл нужным передать герцогу нашу утреннюю беседу, — Артур говорил из тени — если Валентину хватило одного взгляда на портрет, чтобы заметить сходство, то старому гусю тоже много не требовалось. — Капитан, и вы здесь, — в голосе кансильера послышалось облегчение. — Вот теперь я чувствую себя в безопасности… Артур усмехнулся себе под нос. Стоило всего лишь надеть каменную маску и в один момент выразить некоторую озабоченность — весьма искреннюю, надо сказать — о судьбе юной герцогини, и старый интриган поверил ему. Как там говорилось… Чтобы ложь была более эффективной, на три четверти самой чудовищной лжи, добавьте одну четверть правды? Теперь Артур наконец понимал, почему Рамиро, будь он четырежды проклят и трижды прощён, так обожает королевский двор. Лишенные возможности говорить прямо, люди бросают двусмысленные и трехсмысленнные фразы и стараются действовать, цепляясь за осколки смысла, как утопающий за обломки своего корабля. Наблюдать за этим хаосом весело. Но вот участвовать в нём… — Это правда, эр Август? — вопрошал тем временем Ричард и отчего-то казался таким искренним, что Артур засомневался, что братишка вообще понимает происходящее. — Вы считаете, Рамиро может… Немыслимо! О, Рамиро может… Он перевёл взгляд за спину Штанцлера. Из тёмного угла у входа к нему неумолимо приближалась тень с тростью в руках. Валентин давно великолепно себя чувствовал — чего стоили только его приключения в одной из пустующих спален их с Айрис дома — но продолжал разыгрывать калечного. Удивительно, но при дворе ему до сих пор верили… Вроде бы. — Дикон, — Штанцлер взял его за плечи и едва ни встряхнул. — Как же ты не заметил за всё это время… Что ж, даже рассказ про совместные уроки он проглотил и не поморщился. Каким удивительно честным Артур выглядел с утра… — Легко не заметить, когда смотришь в другую сторону… Штанцлер дёрнулся, но в этот момент кончик шпаги коснулся его шеи. Артур задумчиво почесал руку. Он же чётко видел трость… Неужели зрение обмануло его? — Я безоружен, — чувство металла на коже заставило кансильера поднять руки, но когда это не помогло, уставился на Ричарда, который предусмотрительно сделал шаг назад. — Дикон… Как ты мог? — Как я мог? — брат не изменился в лице, но на этот раз его возмущение было искренним. — Как вы могли, эр Август? — Не понимаю, о чём ты… — Вы пытались убить меня, — Валентин наконец говорил прямо, пожалуй, впервые за все время, что Артур его знал. — Это ложь… Дикон, не слушай его! — Штанцлер сглотнул от страха. — Я сам дал ему противоядие, — Ричард нахмурился, сжимая в ладони пузырёк, что висел у него на шее. — И я уверен, что это противоядие… Ведь герцог Алва никогда не лжёт. — Д-дикон… Вот же ызарг… Как он смеет называть его этим именем? — Ты правда хочешь говорить с ним, брат? Ричард скосил на него глаза. В серой морозной глубине выли тоскливые волки. В нависшей тишине, прерываемой лишь тяжелым дыханием приговорённого, Артур зарядил пистолет и протянул его брату. — Эр Август, — промедлив на мгновение, Дикон сжал в руке оружие и взвёл курок. — Я почти готов был мириться с тем, что вы пытались лишить меня друзей, — он поднял пистолет. — Мне хотелось верить, что вы добросовестно заблуждаетесь… — Целься в голову, — прошипел Валентин. — У таких, как он, нет сердца. — Но вы покусились на святое, — не думая, он поднял руку, теперь целясь в голову. — На мою сестру. — На наше сокровище, — добавил Артур, слегка улыбаясь, и Штанцлер распахнул глаза, словно впервые видел их обоих. Валентин бросает в братьев улыбку, полную ехидства, и убирается с линии огня. — Нет! Не выдержав, старый гусь поворачивается и бежит, всё ещё надеясь спастись. Выстрел. Глухой удар тела о каменный пол. Гулкое эхо в пустом соборе. И аплодисменты. Три головы поворачиваются влево. Туда, где на полуразрушенном подоконнике сидит Рокэ Алва. И смеётся.