Роза Ветров

Валентин приоткрыл один глаз и коротким ленивым движением отодвинул штору. Сонное лицо озарил мягкий свет сиреневых утренних сумерек, но далёкий горизонт, прячущий свою длину за крышами домов, уже начинал желтеть. И почему летом ночь кончается так рано… Кое-как протерев глаза, он опустил взгляд на спящую рядом Аделию. Совершенно обнажённая под лёгким летним одеялом, она нежно обнимала его за руку, прижимаясь щекой к его плечу. Лёгкие кудри цвета воронова крыла слегка прикрывали острые плечи, но совершенно ничего не скрывали. Сердце забилось чаще. Пусть рассвет неумолимо надвигался на Олларию, предвещая очередное хлопотное утро, полное секретных ходов и неловких слов… Сейчас, в это волшебное мгновение, она была с ним. Принадлежала ему. И этого не изменит ни отец, ни кардинал, ни сам Создатель. Бледные губы вздрогнули в сонном вздохе, и Валентин припал к ним, не в силах противостоять их волшебству. Адель прижалась ближе, сжимая его руку, и облизнула его губы, даже не открывая глаз… Словно и вовсе не спала. — Доброе утро, любимый, — чёрные ресницы дрогнули, одаривая его небесно-голубой глубиной. — Ещё ночь, — Валентин качнул головой и снова растянулся на кровати, не имея никакого желания вставать. Адель ехидно усмехнулась и, оставив лёгкий поцелуй на его плече, приподнялась на руках, нависая над ним. Чёрные кудри легли на его грудь лёгким шёлком, щекоча между ключицами, и он задержал дыхание, боясь спугнуть эту надвижающуюся красоту. — Ты же знаешь, — она погладила его по щеке, и в сумеречном свете зарождающейся зари он разглядел румянец на её лице. — Когда ты просыпаешься, тогда и утро. — Хех… Валентин провёл кончиками пальцев по тонкой коже, остановившись там, где билось её сердце, живое и быстрое, как горная река. Конечно, она не выспалась… Но всё равно была рада проснуться. И увидеть его. — Адель, — он притянул её к себе, заставляя склониться и коснуться губами его губ. — Я… — Мм? — голубые глаза сверкнули. — Я бы хотел не просыпаться затемно и не бежать с первыми лучами солнца, — Валентин коснулся пальцами её губ, чтобы не перебивала. — Хочу, чтобы ночь не заканчивалась… Аделия вспорхнула с постели, оставив на его губах печальный нежный поцелуй, и растворилась во тьме, в глубине комнаты, где скрывались её многочисленные сокровища. Валентин нехотя привёл себя в сидячее положение и отдёрнул штору, позволяя сумеркам коснуться её длинных тонких ног. Как была, совершенно обнажённая, Аделия сидела напротив него в обнимку с гитарой и задумчиво перебирала струны. Заметив, что на неё смотрит не только возлюбленный, но и угасающие звёзды, она запела. — Я пою тьме, сегодня я пою тьме, — первая же строчка сжала горло, словно собачий ошейник — не больно, но требовательно, как строгий хозяин. — Я пою тьме, пока я иду чрез неё… Я иду сквозь неё, я шагаю по ней, — штора колыхнулась, но Валентину показалось, что волна прошла по самому пространству. — Я гляжусь в неё и взор мой — копьё… В этой тьме. Аделия смотрела не на него, а на горизонт, но отчего-то ему казалось, что она видит его. И точно знает, что он запомнит всё, что услышит. — Я творю тьму, ибо я сама — эта тьма, — теперь, когда свет падал прямо ей на лицо, Валентин разглядел тёмные круги под глазами. — Ибо мудрые знают, что тьма есть вода, — это все знают, по крайней мере, те, кто что-то понимает об этом мире. — Ибо сказано древними, что тьма есть вода… И мне отмщение, и вам воздам, — на мгновение она замолчала и тут же выдала протяжное: — Навсегда-а-а. Валентин потёр подбородок, наблюдая за тонкими пальцами, что уверенно бегали по струнам. Интересно, как она и вся её семья вообще пишут песни? Может быть, видят во сне? — Сестра моя регулярно смотрит во тьму, — интересно, которая из них? — Смотрит, играя отрубленной головой, — прикрыв глаза, Адель чуть наклонилась вперёд, прижимаясь к гитаре всем телом. — Говорит, мол, сестра, твоя ложь быстра, но правда быстрей тени от костра, — резко распахнув глаза, она уставилась на него испуганным взглядом. — Пресветлая королева моя… Королева Боль.

***

Айшет довольно мурлыкала, сидя на коленях у казара, а принцесса Этери, облокотившись поясницей на стол с бумагами, стояла слева от трона. Слегка поклонившись им обоим, Луллак встал на своё законное место — по правую руку. Как и должно быть. Баата слегка улыбнулся ему, но ничего не сказал. Тонкие пальцы слегка двигались, будто он перебирал струны, так что генерал мог быть уверен — в этой голове, утяжелённой казарской короной и мыслями о судьбах отечества, сегодня играла песня. Он поэтому улыбается? Или из-за того, что сегодня должны прибыть бакраны с дорогим подарком? Сегодня же? Я пою тьме, — прочитал он по бледным губам. — Сегодня я пою тьме. — Ты неприлично весел, братец, — кузина скрестила руки на груди. — Просители идут к тебе со своей бедой… — Давно ты прониклась сочувствием к людям, сестрица? — Баата ехидно ухмыльнула, но когда она закатила глаза, всё же нашёл в себе силы нацепить серьёзную маску. — Пусть заходят… День не бесконечен. Тяжёлые двери тронного зала открылись, внутрь ввалился человек и тут же упал на колени. По наряду, состоящему из самой простой льняной ткани и козлиных шкур, Луллак опознал бакрана, а когда тот поднял голову, понял, что ему едва исполнилось четырнадцать… Впрочем, Баата в свои двадцать выглядел весьма молодо, так что нельзя было утверждать наверняка. Так и оставаясь на коленях, юноша залепетал что-то на своём языке, блеющем и певучем. Луллак безусловно не считал себя экспертом в бакранском, но проситель говорил так быстро, что он не мог разобрать ни слова. Скосив глаза на казара, он наткнулся на серьёзный, но совершенно застывший взгляд, и даже кошка будто бы напряглась, слушая это беспокойное блеяние. Интересно, понимает ли она хоть что-то? А её хозяин? Этери задумчиво шевелила губами, пытаясь понять, чего хочет этот перепуганный мальчишка. Только на неё и можно надеяться. Когда бакран замолчал и явно обречённо опустил голову, казар скосил глаза на сестру. Та задумчиво потёрла висок и тяжело вздохнула. Не горела желанием переводить? Или дело в самих новостях? Что такого сказал этот мальчишка, что Этери делает такое сложное лицо? — Этот юноша вёз казару первую партию золота, которую удалось добыть на дне осушённого озера, — спустя несколько невыносимых мгновений, произнесла принцесса. — В качестве благодарности за верность союзу. — Вёз? — Луллак приподнял бровь, краем глаза видя, как Баата нахмурился, а Айшет недовольно зашипела, словно уже поняла, к чему всё идёт. — По дороги на них напали, второй сопровождающий был убит, — Этери поджала губы. — Преступник вогнал нож ему в глаз, прямо по рукоятку. Словно поняв, о чём она говорит — а может и правда поняв, странно было бы оправлять с золотом кого-то, кто совсем не знает ло-кагет — бакран поднял голову и посмотрел на казара тяжёлым печальным взглядом. — Ты понимаешь ло-кагет, друг? — медленно проговорил он по-бакрански, не отрывая глаз от бездны печали. — Немного, — юноша шмыгнул носом. — Но говорить сложно… Если ты позволишь… — Позволю, — вздохнул Баата. — Просто говори немного медленнее, я не достаточно хорошо знаю ваш язык… Луллак качнул головой, поражённый тем, что кузен вообще его знает. Когда только успел? — Прости, казар, — мальчишка виновато опустил голову. — Тот, кого убили… Это мой дед. Я всё ещё… Оплакиваю. Баата тяжело вздохнул и поднялся, опуская на пол недовольную такими раскладами кошку. Сделав несколько шагов, он поднял мальчишку на ноги, и Луллак к собственному неудовольствию отметил, что они почти одного роста и Баата даже немного ниже. — Твой дед прожил долгую жизнь, — в голову закралось подозрение, что кузен знает бакранский намного лучше, чем говорит. — Вырастил достойного внука, — мальчишка отвёл глаза. — Когда мы найдём убийцу, я уверен, твой дед поможет Бакре судить его. Луллак сглотнул. Он хочет повторить то представление у горы Бакра, что положило конец Адгемару? Смело, ведь теперь среди них нет такого меткого стрелка, как Рокэ Алва… Да и обвинять будет не он. — Благодарю, — восторженно выдохнул проситель. — Поэтому скажи мне, кто убил твоего деда? Мальчишка замялся, но не смог отвести взгляда от лица Бааты. Этери нахмурилась, явно ожидая подставы, но Луллак в упор не понимал, какой именно… Что такого знает кузина, чего не знает он сам? — У него было твоё лицо, — выдохнул бакран. — И усы… — Моё лицо, — повторил Баата, делая шаг назад, а Айшет тут же прижалась к его ноге, как бы защищая. — Поверить не могу… — Шамиль, — Этери скрестила руки на груди. Луллак едва не выругался, но промолчал, глядя на сестру. Быть такого не может. Шамиль убил человека и украл золото? Но зачем ему?.. Или он просто выражает свою обиду на брата? — Брат, — он не смотрел в его сторону, но генерал вытянулся по струнке. — Мой казар? — Возьми столько людей, сколько нужно, — голос его потяжелел и теперь звучал непривычно угрожающе. — Найди Шамиля и привези его сюда. — Просто привезти, мой казар? — на всякий случай уточнил Луллак, всё ещё не веря в происходящее. — В цепях, — прошипел Баата. — Как и положено убийце.

***

— Золотые перья, значит, — выслушав длинный рассказ о вчерашнем сне, Лионель взял её за руку и сел, не заставляя, но настойчиво предлагая Белль расположиться рядом в широком смысле слова. — Тёмная река и полная огней… — И золотой олень! Немного помедлив, она устроилась рядом и по привычке прижалась к нему сбоку, кладя голову на плечо. Граф Савиньяк едва сдержал рвущуюся из тела дрожь и просто сжал её пальцы. В чистой юной душе царило смятение, хаотичный водоворот всевозможных чувств и предчувствий, но оно и не удивительно — провидение посещало лучшую из женщин не так часто… Но всегда болезненно. Лионель скосил глаза на склонённую набок голову, укрытую золотыми кудрями и розовым жемчугом. Жемчугом кардинала, но сейчас ему всё равно. Воспоминание поражает, как пуля из-за угла. Маленькая девочка с глазами смерти прижимается к его плечу, словно он, простой человек, может защитить её. — Дядя Ли, — он поворачивает голову и видит перед собой синюю бездну. — Возьмёте меня на руки? Он не может ослушаться. Не её. — Тебе страшно… Лионель не спрашивает, и Белль не отвечает, только сжимает его руку, сильно, отчаянно. Хочет уберечь его… — Ли, — она поднимает голову и говорит тихо, словно у стен есть уши. — Ты для меня больше, чем любовник. Он смотрит на неё молча, хотя очень хочется перебить, ведь сейчас, глядя в бездонную бездну её глаз, он знает каждое слово, которое сейчас сорвётся с её уст. Но заткнуть её, пусть даже самым приятным из методов, было бы преступлением против самой Кэртианы. — Самое ранее, что я помню в своей жизни, — Белль облизывает губы. — Тесный бревенчатый дом в Торке, где мы с братьями едва помещались. Падре играет на гитаре что-то простое и печальное… — Для чего и над чем поднялась звезда, кроме серых, нелепых, скупых камней, — Лионель усмехается, и она улыбается в ответ. — Я помню… — В этой крепости лучшего нет труда, чем стоять за неё или вместе с ней, — продолжает Белль будто бы против собственной воли. — Помню, да… Мадре тогда впервые позволила тебе взять меня на руки. О, Лионель помнит. Девочке незачем знать, как Эмильенна боялась, что юный друг её любимого мужа уронит их драгоценную дочурку, драгоценное золотое сокровище с глазами с чистейшего сапфира. — Я помню твоё лицо, — Белль касается его щеки кончиками пальцев, пуская по всему телу очередную молнию. — Такое же, как сегодня… Только более юное. — Твои глаза тоже ничуть не изменились, — Ли качает головой. — Всё такой же чистейший сапфир, — поймав её за запястье, он касается тёмных вен губами и снова смотрит ей в глаза. — Я понимаю, Белль, — она прикусывает губы и молчит. — Ты не хочешь терять меня, — их лбы прижимаются друг к другу. — Как и я не хочу потерять тебя… Но ещё, — он ловит губами её вздох. — Мне нравится жить. Белль прижалась к его губам в отчаянном порыве. Лионель обнял её за плечи, притягивая ближе. Пусть его сокровище будет спокойно. Он будет жить. Даже если утонет.