Две стороны одной тайны

      Асока ушла из покоев Вейдера вся в слезах, Тано не волновало, ни как она выглядела в данный момент, закутанная в «пожертвованный с царского плеча» плащ ситха на голое тело, жалко бредя по коридорам в безутешных рыданиях, ни кто мог её видеть или не видеть по пути и что сказать, ничто. Она была раздавлена, униженна, оскорблена, уязвлена, и она никак не могла этого пережить. И если тогруту во все прошлые разы ситх насильно втаптывал в грязь, беря её против воли, то в этот раз в болото грязи и унижения женщина упала сама. Она пала так низко, как самая распоследняя шлюха, она поддалась на его жестокую игру, стонала, извивалась, двигалась, просила ещё и ещё, и от этого Асоке было омерзительно от самой себя. Ещё никогда в жизни, собственная личность, собственное поведение, собственные решения не вызывали у неё такого стыда и отвращения. Тано буквально тошнило от самой себя, от горящих чёрным пламенем на коже прикосновений и поцелуев Вейдера, от всё ещё звенящих в её монтралах его слов.       «Видишь, тебе это тоже понравилось…» — уже в который раз эхом отдалось в голове тогруты, и женщину всю буквально затрясло от ощущения грязи по всему её красивому молодому телу.       В один момент Асоке захотелось отмыться, отмыться тщательно, до самой глубины души. Вот только можно ли было отмыть душу от такого греха?       Яростно содрав с себя чёрный, как данная ночь, плащ, Тано с силой отшвырнула его прочь, будто это была наиотвратительнейшая мерзость в галактике и, едва подавляя рвотный позыв от тонны мыслей, воспоминаний, ощущений, нахлынувших на неё неудержимым водопадом, молниеносно рванулась в душ.       Спешно включив почти горячую воду, тогрута нырнула под согревающие струи с головой. Женщине казалось, что от этого она почувствует себя легче, менее грязной, менее падшей и отвратительной. Но нет, прозрачные капли воды быстро побежали по её опороченному телу, плавно очерчивая изгибы и срываясь с его острых концов вниз, однако облегчение не наступало. Асока по-прежнему чувствовала себя такой же мерзкой и грязной, как сопливый Хатт, тело которого покрывали тонны слизи, и Тано хотелось смыть с себя, снять, едва ли не содрать с себя её всю.       Тонкие оранжевые пальцы до боли вдавливаясь подушечками в нежную кожу, нервно забегали по ней, оставляя на шелковистой поверхности красные борозды. Тогрута мылась, она буквально соскабливала с себя всю ту грязь, которой были покрыты её тело и душа, но никак не могла очиститься от неё. Женщина тёрла-тёрла-тёрла оранжево-белую кожу, но до сих пор ощущала на ней страстные прикосновения тёмного лорда, его пылкие поцелуи, другие его знаки «любви и внимания»… Монтралы, лекку, плечи, грудь, живот, ниже… Маленькие кровавые струйки сбегали по нежной расцарапанной Асокой коже вместе с кристальной водой, но она ни на грамм не чувствовала, что становилась чище. Тано причиняла себе боль, вред, страдала, буквально пытаясь содрать с себя порочную оболочку, осквернённую ситхом, но не могла, так как та, едва ли не в едино приросла к её душе и телу и никак не хотела разъединяться.       Намыленные до предела руки тогруты, которыми она едва не раздавила несчастный кусочек средства для гигиены, нервно уронив его на пол, дрожа скользнули по животу вниз, между ног. Особенно противно женщине было касаться себя именно там. Это место казалось ей грязнее всего на свете после всего произошедшего, впрочем, так оно и было… И если физические ощущения ещё вполне нормально можно было списать на естественные последствия полового акта, то вот моральные, моральные Асока даже не знала, чем оправдать. Именно эта злосчастная точка её тела так предательски сегодня поддалась обманчивым призывам Силы к наслаждению, и в истинном удовлетворении наливалась кровью, сотрясалась, сокращалась… Тано было хорошо, впервые в жизни действительно было хорошо от секса, и её всю аж передёргивало от невольного осознания того, что Вейдер был прав. Ей правда понравилось, и она сама испытывала удовольствие от близости, близости с ним…       От этой до безумия омерзительной мысли, тогрута вся аж передёрнулась, до боли в самой нежной и интимной зоне вдавив туда пальцы, и, громко вдохнув, ещё сильнее зарыдала. Она тёрла, тёрла, тёрла самую порочную часть своего тела, которая так предательски унизила её сегодня, и никак не могла очиститься от того греха, что сама же совершила. Женщина пыталась отмыться физически, но на самом деле отмыться ей нужно было морально, что теперь она, увы, никак не могла сделать, ведь в сегодняшнем порочном наслаждении была и её вина.       Едва не разодрав кожу на особо нежной и мягкой промежности, Асока застонала от бессилия и в истерике отрешённо и опустошённо уткнулась лбом в стенку душа. Её аккуратные оранжевые кулаки ударили по гладкой плитчатой поверхности раз, другой, третий, но гнев не проходил, как и ощущение стыда и унижения. Сегодня Вейдер поиздевался над Тано особенно изощрённо, он сломал её не физически, как обычно, он сломал её морально, и она уже ничего не могла с этим поделать. Как бы тогрута ни хотела, она никогда не будет прежней, ни в глазах её воображаемого и обожаемого учителя — Энакина, ни в своих собственных, ни даже, наверное, в ничего не подозревающих наивных глазах Леи.       Лея — только сейчас Асока вспомнила о ней, единственное успокоение и утешение её в этом замке, после, конечно Люка. А ведь женщина ещё собиралась сегодня уложить её спать и обещала рассказать на ночь сказку. Теперь Асока отчётливо знала, какую именно сказку она расскажет — историю про злобного Императора с не менее злобным и отвратительным учеником и добрых повстанцев.       Как-то невольно воодушевившись этой мыслью, Тано даже перестала плакать. Гордо держась на сией последней надежде, тогрута решительно выключила воду в душе и, разом переборов своё ритуальное желание отмыться после каждой ночи с Вейдером, небрежно стряхнула с себя оставшиеся капли воды. Быстро взяв полотенце с вешалки, Асока стала собираться к вечернему походу к маленькой принцессе, к её защитной и путеводной звезде.       Прошло не так много времени, и вот уже Тано шла по коридору в направлении покоев девочки, преисполненная решимостью рассказать той историю о злодейских-злодеях, которые в итоге будут побеждены. Тогрута так фанатично погрузилась в эти мысли, что почти перестала чувствовать боль и унижение, которое она испытывала ещё совсем недавно, как будто временно заблокировала для себя эту часть эмоций, сконцентрировавшись на главном, на приятном общении с Леей, с которой они почти стали подругами за столько времени, в том числе, и подругами по несчастью.       Миновав ещё пару шагов, Асока остановилась перед дверью и мягко постучалась, ответа не последовало. Выждав какое-то время и сделав несколько попыток дать знать о своём приходе, в ответ на глухое молчание Тано уверенно вошла внутрь.       Очутившись-таки в комнате Леи, тогрута застала юную принцессу в гостиной. Та как-то неуверенно и насторожено сидела на диване, прижав к себе ноги, обнимая плюшевого эвока, и о чём-то думала.       Вид у девочки был довольно странный и взволнованный, но Тано, за собственными переживаниями как-то не заметив этого, заговорила в привычном тоне.       — Ну, вот, я и пришла. Пойдём укладываться спать, и я расскажу тебе обещанную сказку, — стараясь произносить слова как можно мягче и заботливей, интонацией настоящей матери, сказала она.       Тогрута было ожидала, что её встретит бурный восторг или, хотя бы, привычная дружелюбная улыбка юной принцессы, но в место этого её тепло больно наткнулось на глыбу холодного льда безразличия и отторжения.       — Я всё видела… — голос Леи дрожал, но при этом был невероятно жёстким и одновременно жестоким.       С таким омерзением юная принцесса не разговаривала с Асокой ещё никогда. Казалось, в данный момент девочка отторгала собственную няньку, собственную подругу даже сильнее, чем самого тёмного лорда, при том, совершенно не осознавая, что она делает. Всё тело Леи тряслось, глаза блестели, будучи на грани от того, чтобы из них брызнули слёзы, а эвока, эвока юная принцесса прижимала так сильно, что будь он живым, вероятно уже давно задушила бы, словно пытаясь этими трогательными и невинными объятьями защититься от чего-то, а точнее от кого-то, от Асоки.       Поначалу Тано не поняла, что девочка имела ввиду, и хотела было переспросить, о чём она говорит, но лишь только полные губы тогруты вздрогнули для необходимых слов, Лея так и не дала вставить женщине ни фразы.       — Я видела, что Вейдер делал с тобой… — резким оглушительным приговором, отчеканила юная принцесса, быстро спустив ноги с дивана и маленьким аккуратным пальчиком ткнув в свою ещё недавно бывшую подругу.       — И тебе это нравилось, — с каждым мгновением её фразы становились всё более жестокими и отторжительными, с каждым новым словом в них всё сильнее и сильнее читалось нарастающее отвращение девочки, — Ты так стонала, извивалась… — В этом моменте Лея запнулась, не найдя подходящего выражения, чтобы передать всю мерзость узретого далее, а затем просто резко и чётко добавила, — Фу, противно!       Жёстко, жестоко, безжалостно выдав свой вердикт, юная принцесса, вся сморщившись от воспоминаний об увиденном, резко отвернулась, едва сдерживая рвотный позыв, и ещё сильнее стиснула в руках свою единственную плюшевую защиту.       — Противно, — шёпотом повторила девочка и, видя, что первые её слова не возымели никакого-то эффекта, от переизбытка эмоций просто сорвалась на крик, — Не нужны мне твои дурацкие сказки! Уходи… Убирайся… Не хочу тебя больше видеть!..       Продолжая и продолжая орать, Лея буквально вскочила с ногами на диван и, чуть ли не подпрыгивая на нём от своего пыла, яростно тыча пальцем в дверь, стала с ожесточением выгонять когда-то совсем недавно ещё лучшую и любимейшую подругу.       Такого Асока уж точно никак не могла ожидать. После первой фразы юной принцессы несчастная вдоволь нарыдавшаяся сегодня из-за боли и унижений духовных Тано насторожилась, но даже в самом худшем варианте и подозревать не могла, что девочка произнесёт подобное. Что там произнесёт? Тогрута даже думать не хотела, что Лея вообще увидит подобное, узрит её такую грязную, падшую, униженную в подобном свете.       Слова юной принцессы ледяными кольями впились в сердце и душу женщины, ещё совсем недавно в ванной комнате она не знала куда деться от уничтожающего, всепоглощающего стыда, но то ощущение было ничем по сравнению с тем, что Асока испытывала сейчас. От фраз, брошенных девочкой в её адрес, Тано вздрогнула и вся буквально охладела, не в состоянии ни сдвинуться с мета, ни что-то сказать, в своё оправдание, ни даже дышать. Тогруту будто парализовало самой ужасной новостью, которая только могла быть. Да, она могла пережить насилие физическое и моральное, могла справиться с тем, что происходило, как-то духовно и мысленно отстраниться от насилия Вейдера, но чтобы это видели дети, чтобы они видели её в таком свете… Это было недопустимо, невозможно, немыслимо!       Сейчас женщина осознавала, что Лея видела всё, без остатка и в подробностях, и сквозь пелену головокружительного шока понимала, как омерзительно это выглядело, как омерзительно она выглядела со стороны в глазах десятилетней девочки, и какую психологическую травму это нанесло ей. Не менее глубокую и болезненную, чем наносили в данный момент слова, любимой подруги ей, её сердцу и душе, рвущимся от безжалостно вонзающихся в них ледяными кольями фраз омерзения и отвращения.       Асока застыла в ступоре на несколько минут, не имея ни желания, ни возможности шелохнуться, пока девочка сообщала ей об увиденном, пребывая в немом ужасе и головокружительном, тошнотворном шоке. Пребывала до того самого момента, как жестокая реальность колющим ударом не отрезвила её. В первый момент Асока было тщетно дёрнулась в сторону маленькой, обиженной, напуганной и травмированной девочки, но услышав дальнейшие её фразы так и не решилась подойти.       В какой-то степени Тано понимала, вновь осознала то, что юная принцесса была права, то, что произошло сегодняшней ночью было отвратительным, омерзительным, грязным, и тогрута была виновата в этом грехе не меньше чем Вейдер. Нет, даже больше. В этом падении она была виновата сама, одна, и женщине не было оправдания, совершенно никакого оправдания!       Вновь почувствовав себя мерзкой, грязной шлюхой, которая отдалась ради удовольствия первому встречному, как безумная наркоманка, Асока вся дрожа, на ватных ногах, под дикие крики девочки пошла прочь. Она не знала, как могла оправдаться в данной ситуации, да и оправдания ей никакого не было. Лея говорила правду, а от правды никуда нельзя было скрыться. Хотя Тано сейчас и хотелось скрыться, спрятаться, провалиться под землю, умереть, лишь бы не переживать сего ещё более непомерного позора! У тогруты не осталось ни капли гордости и самоуважения, у неё не осталось слов на самооправдания, у неё были лишь стыд и вина, вина, которую можно было смыть разве что кровью. И женщина не стала даже пытаться успокаивать Лею или что-то ей говорить, чтобы объясниться, она и сама полностью была согласна с юной принцессой. Асока была дрянью, мразью, шлюхой, и ей и самой было противно от себя.       Не произнося больше ни слова, Тано виновато, едва сдерживая слёзы и удерживая себя в сознании, вышла за пределы покоев бывшей лучшей подруги, и лишь тогда, когда дверь за ней с оглушительным лязгом захлопнулась, позволила себе потерять контроль от чувств стыда, отвращения, омерзения, шока, обиды и боли.       Так сильно, как сделала это Лея сегодня, тогруту не ранили ещё никогда, даже тогда, когда едва не казнили за теракт в храме, в котором она не была виновата, даже, когда отвернулись все друзья и знакомые из-за этого, никогда! В данный момент женщине было настолько невыносимо больно, что это ни шло в сравнение ни с первой ночью, проведённой с Вейдером, ни даже с новостью о смерти её обожаемого Энакина. Или нет, та новость была, всё же, болезненней? Асока уже не знала, она просто чувствовала неистовые страдания, сквозь унижения и обиду, нанесённые ей сегодня отцом и дочерью, и во всём этом Тано была виновата сама.       От презрения к самой себе, от насилия над ней Вейдера, от предательства и отвращения к ней единственной лучшей подруги, ноги у тогруты подкосились, и она бессильно опёршись спиной о ближайшую стену, безвольно и безвыходно сползла по ней вниз.       Ничуть не обращая внимания, что она находилось в общем коридоре и сейчас просто уселась на твёрдый холодный пол, Асока закрыла лицо дрожащими руками и горько разрыдалась от безысходности, так горько, как ещё никогда в жизни. Она буквально плакала кровавыми слезами, которые сочились из свежих разодранных ран её души и сердца, пытаясь выплеснуть наружу все страдания и боль, накопившуюся внутри. Она рыдала о былом и о настоящем, больше не в силах сражаться с такой жестокой судьбой. У неё уже не было ни утешения, ни сил ни на что.       Неизвестно, сколько ещё Тано придавалась бы своим остановившим пространство и время страданиям, если бы внезапно, её оголённого нежного плеча не коснулась чья-то заботливая рука. Это был Люк, мальчик, вероятнее всего, шёл в покои Леи, чтобы повидаться с двумя любимейшими женщинами в его жизни, после долгой и трудной тренировки, и застал в коридоре картину, которую никак не должен был здесь увидеть. Тогрута жалко, ничтожно, униженно сидела на полу и плакала. Каждая её слеза была сродни самому дорогому бриллианту для юного Скайуокера, каждая её эмоция была на вес золота, каждая клеточка её тела родной и самой ценной на свете, и каждая частица души, самой близкой в во всей вселенной, и эти душа и тело сейчас страдали, безудержно и безутешно, от чего мальчику, как истинному сыну хотелось сделать, что угодно, перевернуть весь мир, лишь бы только это прекратить.       — Не плачь, мама. Кто тебя обидел? Я тебя защищу! — эти слова сами собой сорвались с уст Люка, как только он увидел заливающуюся горем и слезами женщину у дверей в покои Леи, и нежные сыновье объятия в один момент укрыли Асоку собой, будто мягкое защитное одеяло, будто непробиваемая броня, будто единственный спасительный лучик солнца во всей этой непроглядной тьме боли и страданий.       Чувства юного Скайуокера, его эмоции, его действия были такими чистыми и искренними, что уже от одного этого становилось немного теплее и светлее на душе. Мальчик обнимал Тано как никогда бережно, нежно, с любовью и заботой, действительно стараясь успокоить, уберечь, защитить, но самым важным было не это…       «Мама», — за долгие годы жизни вместе Люк впервые назвал тогруту этим словом, признал её матерью, и от этого, все острые ледяные колья в сердце женщины начинали таять. От этого одного и почти ничего не значащего для юного Скайуокера слова на душе Асоки сделалось так приятно и тепло, как ещё никогда в жизни. Да, Тано знала, что приёмный сын любил её, что был ей благодарен за спасение и воспитание, за всё, что она для него сделала, но это… Это ни шло в сравнение ни с чем из того, что она получала от него раньше. Мальчик никогда раньше не звал её матерью, не признавал ей, несмотря на всю любовь и восхищение, которое он испытывал к Тано, несмотря на всё, что тогрута давала ему на протяжении десяти лет. И вот, наконец-то, это свершилось, именно сегодня, именно в тот самый день, когда она потеряла всё, что у неё было ради того, чтобы уберечь, спасти юного Скайуокера от смерти, тогрута получила то самое желанное и заветное слово взамен. Почётное звание «мама», которого она столько лет добивалась.       Женщина, действительно хотела быть для Люка не просто нянькой или опекуном, она хотела быть ему матерью, и она готова была положить свою жизнь во имя того, чтобы действительно стать таковой, для сына своего единственного ненаглядного Энакина, и для ребёнка, которого она любила больше всего на свете. И вот, когда, ради него Тано действительно потеряла всё, это слово, это произнесённое с любовью и заботой слово наконец-то нашло её, как величайшая награда за всё то, что тогрута ради него пережила.       «Мама», — всего одно слово, всего четыре коротких буквы, наполненных невероятным глубинным смыслом вновь осветили лучами радости, беспросветный путь боли и страданий женщины. Говоря и думая о Лее, как о своей путеводной звезде, Асока ошибалась, последним лучиком солнца, истинной путеводной звездой для неё всегда был Люк, и он один никогда и ни за что не отвернётся от Тано, потому, что теперь она была для него матерью.       На фоне всех этих эмоций, невыносимая боль и непомерные страдания как-то сами собой ушли на другой план, стали отдаляться и утихать. Впервые за долгое время тогрута вспомнила, что всё, что она делала, было ради Люка потому, что она и являлась его матерью, и стыд и унижение, отвращение и омерзение к самой себе постепенно начали растворяться в этом неизменном чувстве долга. От слов и объятий юного Скайуокера стало не так гадко на душе и не так невыносимо отвратительно в целом, наверное, от того, что женщина вновь осознала, что в этом мире есть тот, кто её по-настоящему любит, и для него она готова была на всё, пройти любые испытания, терпеть любые унижения, и ей было всё равно, как на неё будут за это смотреть другие. Ничто не было важно так, как её дорогой сын, и ради его сегодняшних слов она готова была пережить ещё сотню таких же ночей, как нынешняя.       От переизбытка эмоций Асока так ничего и не ответила, просто не смогла, не была в состоянии. Впрочем, и говорить она толком не знала что. Тано сама себя обидела этой ночью, растоптала, унизила, но юный Скайуокер не должен был об этом знать, как ни о Лее, ни о Вейдере, ни о чём. Он не должен был чувствовать свою вину за то, что она страдает, потому что на самом деле в этом не было его вины. Как раз наоборот, мальчик помогал тогруте пережить весь этот ад наяву одним лишь своим существованием, одними лишь объятиями, одним лишь словом… Словом «мама», от которого Асоке действительно сделалось легче.       Не произнося ни фразы в ответ, Тано лишь тяжело вздохнула и тоже обняла Люка, свой лучик света, свою путеводную звезду, свою спасительную соломинку. На душе было уже не так больно и противно, как до этого. Её нежно окутывал бальзам сыновьей заботы и любви, от чего даже не хотелось больше плакать. Вот так, прижимая как можно крепче своего драгоценнейшего ребёнка, тогрута окончательно успокоилась и, будто почувствовав в себе прилив сил и необходимость в проявлении истиной материнской опеки, просто ласково погладила юного Скайуокера по спине и волосам. Это безмолвное действие и было её неопределённым ответом на всё. Хотя, мальчику ответа и не требовалось, он и так давно уже всё понял.       Ещё какое-то время пробыв в крепких семейных объятьях, Асока наконец-то смогла выпустить Люка из них и, встав на ноги при этом небрежно утерев ладонями с шелковистых щёк слёзы, молча пошла к себе, оставляя теперь своего истинного сына в гордом одиночестве. Сына, у которого уже был план дальнейших действий.       Обладая достаточным умом и сообразительностью, Люк и без слов Тано догадался, что если та вот так горько рыдала у дверей в покои Леи, то обидела его драгоценную и любимую мать именно юная принцесса, от чего последующее решение долго не заставило себя ждать.       Словно ураган ворвавшись в гостиную девочки, юный Скайуокер без особых церемоний с ходу задал интересовавший его вопрос. Оскорблять Лею просто так он тоже не собирался, однако стоило выяснить, что именно стало причиной ссоры и бесценных слёз его матери.       — Зачем ты обидела Асоку?! — почти крича, поинтересовался Люк, от чего юная принцесса даже на мгновение вздрогнула, но и не растерялась.       — Я не обидела, просто сказала ей правду. Мне противно и дальше общаться с ней, я сегодня видела такое… Что и тебе будет противно даже рядом с ней находиться если ты узнаешь… — наконец-то, гордо и смело отбросив своего «защитного» эвока в сторону и вновь подскочив на диване, непоколебимо ответила девочка.       Далее за этой репликой последовал рассказ, подробный и омерзительный рассказ во всех деталях того, что с Асокой делал Вейдер, рассказ, который мальчик слышал, как в тумане.       Лишь только с наглых уст Леи сорвались слова о том, что его дорогой и обожаемый учитель мучал его мать, для Люка всё остальное потеряло смысл, он не слышал и не слушал тонкости той гадости, которую творили сегодня эти двое, по сути юному Скайуокеру было всё равно, единственное, что он сейчас трезво осознавал и понимал, что его взгляд его отношение к мастеру навсегда перевернулось, потому что тот смел издеваться над Асокой. И этому не было прощения!       Мальчик не совсем понимал, что именно делал с Тано Вейдер, но почему-то трезво осознавал, что это было невероятно мучительно для его матери, и Люку было наплевать, насколько противно было от всего этого Лее. Для него тогрута никогда и ни за что на свете не стала бы противной, что бы там с ней ни произошло. С каждым словом, с каждым гадким и мерзким неуважительным словом юной принцессы о его матери, юный Скайуокер чувствовал отвращение, нет, не к ней, а к своей новоиспечённой подруге и, что важнее, куда большее — к его ранее обожаемому и глубокоуважаемому учителю. С каждым новым предложением, с каждой репликой, мир как будто переворачивался для мальчика, заставляя всё в внутри кипеть и пылать чёрным пламенем, всё больше и больше, всё сильнее и обжигающе. Казалось вот-вот это пламя готово было хлынуть наружу, полыхнуть через край и сжечь всё на своём пути, во имя возмездия за его мать. Терпения и спокойствия у Люка уже почти не оставалось.       И на последних словах лучшей, а, возможно, бывшей лучшей подруги, которые гласили — «Фу, противно!» — ровно так оно и произошло. Терпение юного Скайуокера лопнуло, позволяя гневу и ненависти литься через край, и чёрное пламя злобы стало опалять всё, что встречалось на его пути. И первой пострадавшей от него жертвой была именно Лея.       — Не смей, слышишь ты, никогда не смей говорить такое об Асоке… О моей матери! — громко и совершенно бесцеремонно грубо рявкнул на девочку Люк, до боли в пальцах сжав обе свои кисти в кулаки, а дальше…       А дальше пелена злобы и ненависти застилала ему глаза, когда юный Скайуокер со всех ног нёсся в покои Вейдера всей своей душой жаждя возмездия. Ему было наплевать на Лею, которая испуганно рухнула на диване от его крика и тут же заткнулась, ему было наплевать на оглушительно хлопнувшую за ним дверь в её покои, на глупых штурмовиков, с которыми он сталкивался по дороге, его волновало только одно — наказать обидчика Асоки, покарать за все грехи того, кто издевался над его матерью. И ещё больше и сильнее распаляло это неистовое желание возмездия то, что раньше Люк любил и уважал своего учителя, восхищался им, теперь же, юный Скайуокер стыдился всех этих чувств, как самого позорного греха в мире, и они чёрным пламенем выжигали его доселе чистую душу.       Вейдер был у себя, когда Люк, словно неистовый ураган, ворвался в его покои и буквально сразу ринулся к мастеру. Ещё издалека, от самой первой входной двери, ситх почуял расположение духа своего ученика, однако ничего не стал предпринимать, полагая, что понаблюдать за ним в таком состоянии будет достаточно интересно. Тёмный лорд не знал, что именно разозлило и довело до сией бури эмоций юного Скайуокера, но отчасти подозревал, что причина была в том, что произошло часами ранее. Ситха удивляла вероятность того, что Асока могла рассказать подобное мальчику, хотя, скорее всего, он узнал об этом именно от Леи. В любом случае подобная новость должна была вызвать неистовый гнев у подлинного сына и… Вероятно, привести его к тёмной стороне, чего Вейдер жаждал больше всего на свете, наверное, потому просто безмолвно ждал происходящего.       Люк совершенно ничего не соображал и не помнил, он был поглощён жаждой мести, отвращением, злобой и ненавистью, потому плохо понимал, что делал, когда на пути ему попался световой меч ситха, который он тут же схватил в руки и ринулся на своего врага… Но от чего, для чего, зачем?       — Я тебя ненавижу! Я тебя убью! Я тебя уничтожу, лишь бы только Асока перестала плакать! — душераздирающим воплем заорал мальчишка, безумно и безжалостно активируя алый клинок и кидаясь, словно дикий ранкор, с ним на своего ранее обожаемого, а теперь омерзительного ему учителя.       Кровавое лезвие ярко сверкнуло в полумраке покоев Вейдера и легко было остановлено ситхом при помощи Силового блока. Так и не сумев настичь своего ненавистнейшего в этот момент врага, Люк ещё раз со всей силы взмахнул мечом и вновь рванулся вперёд, но был, как и прежде, слабо откинут прочь, затем ещё и ещё.       С каждой новой попыткой ярость юного Скайуокера становилась всё сильнее, и ситх позволял ему атаковать опять и опять, в надежде, что тёмная сторона в мальчике, наконец-то, пробудится. Люк орал, бесился, злился, ненавидел, но ни в первый, ни в десятый, ни даже в сотый раз так и не переходил грань, как будто само его естество было на это не способно. Он достиг буквально высшего пика своей ярости, едва не пробившись через откровенно слабую защиту тёмного лорда, который лишь издевательски играл со своим разобиженным учеником, но даже в этот раз, когда световой клинок с позволения Вейдера едва не ранил его, ничего так и не произошло. Теперь уже наставало время ситха злиться и негодовать.       Откровенная слабость Люка его просто выводила из себя, невольно внушая желание убить этого мальчишку или поиздеваться над ним ещё сильнее, чтобы по истине заставить ненавидеть своего учителя. И если в первом тёмный лорд сейчас не видел никакой необходимости, то вот прибегнуть ко второму его просто неистово подмывало.       В очередной раз с лёгкостью, при помощи Силы, отшвырнув своего никчёмного ученика прочь, Вейдер одним небрежным движением руки выбил у того меч из пальцев так, будто это было проще простого. В один момент лишившись оружия, которым он и собирался убить такого ненавистного ему учителя, Люк не растерялся и вновь рванулся вперёд, на что и в этот раз получил мощный ментальный толчок, далеко отбросивший его назад и буквально сбивший с ног.       Беспомощно распластавшись на полу, юный Скайуокер лишь почувствовал, как холодные пальцы невидимой руки сплетаются вокруг его шеи и, вопреки всему злостному и яростному сопротивлению мальчика, жаждущего отмщения, грубо за горло приподнимают его над землёй.       Вейдер применил Силовой захват, чтобы слегка приостудить их общий пыл, грозно и безжалостно душа своего ученика, мощно, сильно, больно, но не убивая. Ситх был зол и разочарован, однако в этот раз не позволял себе срываться на Люке как обычно, ведь он знал, что ещё через секунду, через какое-то жалкое мгновение, он сделает так, что срываться на нём всю оставшуюся жизнь уже захочет юный Скайуокер.       Медленно, гордо и будто издевательски подходя к Люку всё ближе, Вейдер посылал и посылал в его тело новые и новые волны Силы, заставляя того корёжиться от уже привычной для ученика ситха боли, однако это не убивало юного Скайуокера, лишь пуще распаляя в нём гнев и утихомиривая злобу и разочарование самого тёмного лорда.       Осталось совсем чуть-чуть, и Вейдер уже оказался на расстоянии вытянутой руки от мальчика, когда тот, едва ли не теряя сознание, из-за всех сил старался сопротивляться. Вот только сил у него было в сотни и тысячи раз меньше, чем у взрослого опытного ситха, и как бы Люк не ненавидел тёмного лорда, сделать ничего он сейчас не мог.       — Слабак. Всё, что происходит с Асокой — это твоя вина. Ты настолько жалок со своей светлой стороной, что не можешь даже защитить от издевательств собственную мать… — медленно и размеренно разделяя слова, с явным отвращением к способностям собственного ученика, тихо прошептал ему на ухо ситх.       «Мать», — негромким эхом отдалось в мозгу измученного Люка последнее слово прежде чем…       Мощная металлическая рука Вейдера резко взметнулась и одним точным ударом кулака в живот отправила юного Скайуокера в полёт, куда-то назад, к стене, больно приложившись о которую мальчишка беспомощно и безвольно рухнул вниз на холодный и жёсткий пол, окончательно теряя сознание.       Лишь спустя пару мгновений, Вейдер осознал то, что уже разделался со своим глупым и никчёмным учеником, когда такие же не слишком умные штурмовики так же не слишком быстро прибежали в покои их повелителя.       — Убрать его! — громко и чётко скомандовал ситх, тяжело дыша и ощущая злобу и разочарование.       Однако его чёрные сердце и душу в данный момент тешило то, что своими действиями и своими словами он, наконец-то смог зародить в Люке семена подлинной ненависти и, возможно, однажды эта ненависть из-за осознания собственной слабости приведёт юного Скайуокера ко тьме. В конце концов, первый шаг на пути во тьму для самого Вейдера было его бессилие перед страданиями матери.