Две стороны одной тайны

      По приказу Вейдера штурмовики отнесли многострадального и бессознательного Люка в его покои и, небрежно бросив на кровать, покинули помещение. Юный Скайуокер после столь интенсивных пыток пробыл в отключке достаточно времени, однако нехотя, всё же, пришёл в себя. Всё тело, голова и шея болели, рассудок был помутнён, а глаза едва-едва можно было открыть, но мальчик, казалось, и не замечал всего этого, быстро и резко усевшись на кровати, при том, едва не рухнув на неё обратно. В данный момент Люка волновало не это, а совсем другое. У него из головы не выходили слова ситха, из памяти не желал стираться или удаляться смысл этих страшных фраз. И с каждой секундой всё больше и больше приходя в себя, юный Скайуокер отчётливо понимал, что Асока, его пусть и не родная, но единственная мать, страдала из-за него.       Трезвое осознание такой реальности делало мальчику в тысячу раз больнее, нежели любые побои и пытки, полученные от тёмного лорда, нежели любое ранение, нежели что угодно на свете. В данной ситуации и в данных условиях Люк чувствовал безысходность, бессилие страдания, её страдания, которые как будто по некой невидимой связи передавались ему, и юному Скайуокеру было просто невыносимо от этого. Он понимал, знал, видел, что от рук предавшего его, в один момент ставшего омерзительным для мальчика учителя страдала его мать, но при этом ничего, совершенно ничего не мог сделать. И от осознания собственной беспомощности на душе становилось противнее, чем от слизи Хатта, противнее чем от чего бы то ни было на свете, горько, мерзко, обидно, и эти чувства никак нельзя было заглушить. Меньше всего Люк хотел, чтобы в данной реальности мучилась Асока, причём от рук обожаемого им мастера, и почему-то именно сие испытание Сила посылала столь юному мальчику. Никто и никогда не хочет видеть страдания своей мамы, но Люк видел, видел её горькие слёзы, сам утирая их в коридоре, и теперь осознавал и жил с этой правдой — Асока плакала не из-за Леи или Вейдера, Асока плакала из-за него.       Будь юный Скайуокер прозорливее, умнее, сильнее, он бы смог заметить, понять, а главное защитить Тано ото всех этих страданий, от любого, кто посмел бы её обидеть, хоть от маленькой противной девчонки, хоть от жестокого омерзительного ситха, но мальчик не был, от чего и уберечь собственную мать никак не мог. И это выжигало душу дотла синим пламенем огня стыда и сожаления, разъедающим ядом злобы, гнева, ненависти, причём к самому себе.       Что в данной ситуации было ещё противнее, так это то, что самое дорогое на свете существо для Люка обижали те, кого он тоже так сильно любил, кому доверял и кем восхищался. И если спонтанную выходку Леи ещё как-то можно было простить и понять, то Вейдер… В один момент из идеального учителя, героя в чёрных доспехах, на которого хотелось ровняться, превратился в омерзительное чудовище, предал, ударил в спину, и от этого было столь гадко, что юного Скайуокера всего аж затрясло. А ведь он так верил ситху, так восторгался им, теперь же мальчику была омерзительна сама мысль о том, что он мог испытывать подобные чувства к этому монстру, к этому отвратительному мучителю, и данный факт ещё больше подогревал разочарование и отчаяние Люка относительно самого себя.       Но сильнее всего на свете юного Скайуокера угнетала собственная слабость, не из-за себя, из-за неё, из-за Асоки. В данный момент мальчик чувствовал, что он был столь беспомощен, жалок, омерзителен, просто ничтожеством каким-то, которое ни на что в жизни не было способно, и от этого к горлу подступали рвотные позывы, а по телу шла раздражающая и ломающая морально и физически дрожь. За всю свою жизнь Люк ещё никогда не ощущал себя столь жалким и отвратным, столь слабым и бездарным, от чего казалось, что он не мог почти вообще ничего, даже самую простую мелочь, и от этого сердце рвалось на части. Ведь юный Скайуокер должен был, обязан был быть опорой и защитой для своей матери, но он не был, он был обузой, она страдала, и мальчик просто обязан был что-то с этим сделать!       С подобными просто выдирающими душу из груди мыслями Люк спустил ноги с кровати и, поставив локти на колени, ухватился за всё ещё раскалывающуюся голову, до боли впиваясь пальцами в волосы и сильно сжимая в них светлые пряди. Юный Скайуокер думал, пытался придумать какой-то выход из ситуации, но почему-то ничто не шло на ум, ничто кроме омерзения к самому себе от прежних неудач и каких-то невозможных фантазий.       Сбежать из замка — был не вариант, силой остановить Вейдера и заставить того уважать Асоку — у Люка не получилось, упросить его перестать унижать и мучать её — тоже невозможно. Куда ни глянь, везде одна безвыходность и безнадёга, и всё от того, что мальчик был недостаточно хорош ни для одного из этих решений. Люку казалось, что он не был ни умён, ни силён, ни даже прозорлив, чтобы понять, что происходило на самом деле, от чего стыд всё сильнее и сильнее покрывал его своими грязными невидимыми пятнами, словно краска, постепенно заполняющая всю поверхность дрожащего от раздражения тела. Вариантов не было, выхода не было, решение не находилось!       От переизбытка эмоций Люк столь интенсивно сжал собственную бесполезную голову в руках, что вот-вот готов был раздавить её между своими кулаками, едва ли не выдирающими клоки светлых прядей, и зажмурился. Почему-то в этот момент, именно в этот злосчастный момент, на ум пришла единственно верная мысль… Если мать Люка страдала из-за его существования, то без него, вероятнее всего, она избежала бы всех этих мук, которые ей приходилось терпеть и переживать сейчас. И решение, наконец-то, пришло — покончить с собой.       Быстро вскочив с кровати, при этом совершенно не обращая внимания на недомогания и боль, Люк живо сунул руку под подушку и отыскал там нечто, что не должен был видеть никто. Это был подарок Леи — тот самый бластер, который девочка торжественно вручила ему со словами: «У каждого сильного мужчины должно быть настоящее оружие». Эта фраза почему-то эхом отдалась в раскалывающейся голове юного Скайуокера, когда тот ещё раз взглянул на дар своей лучшей подруги, и новое омерзительное и пронзающее осознание в тут же посетило его.       Лея… Мальчик подвёл своей жалкостью и слабостью не только собственную мать, но и даже её. Не смог оправдать гордое звание «сильного мужчины», а значит, такому слабаку и вовсе не стоило жить. Это мгновенное прозрение в один момент болезненным хлёстким ударом плети совести подтолкнуло его к единственно верному принятому решению, и Люк не стал медлить.       Юному Скайуокеру сейчас как никогда хотелось избавиться от столь жалкого и мерзкого существа, коим он являлся в этой жизни, причём не просто избавиться, а заставить себя напоследок страдать так же сильно, как страдала Асока, ни единой слезинки, по его мнению, которой он не стоил. И мальчишка уже хорошо знал, как именно он это сделает. По слухам и рассказам друзей Люк знал, что самой болезненной была смерть через ранение в живот, никакого мгновенного упокоения, только дикие муки и боль, море и водопады боли, заполняющие всё тело, вместе с кровью, заполняющей раненный желудок. Именно так он и решил умереть. Если уж юный Скайуокер не мог жить достойно, то принять своё последнее испытание перед слиянием с Силой был обязан гордо, достойно, без капли слёз и без единого звука.       Дрожащими, нет, не от страха, от гнева и омерзения к самому себе руками, мальчик медленно перевернул бластер дулом в нужную сторону, и вплотную приставил его к шероховатой белой рубашке со свободными рукавами.       Точное определение цели, скользящие по стволу пальцы, уверенно ложащиеся на курок, виновато закрывающиеся глаза… Вздох, его последний вздох, прежде, чем Люк покинет этот мир… Выстрел… И боль, огромная волна обжигающей изнутри боли, пронзающая и постепенно распространяющаяся на всё слабеющее, и медленно опускающееся на пол тело… А дальше пустота, холод… Смерть?       Прошло некоторое время с тех пор, как Асока безутешно плакала в коридоре, время — целебная штука, заставляющая зажить любые раны, в том числе и душевные, успокоиться и приобрести умиротворение, в мягкие объятия которых постепенно упала и Тано. От прежних страданий и переживаний не осталось и следа. Нет, тогрута умом осознавала происходящее с ней, но уже не так резко и болезненно ощущала всё это морально. Она смогла успокоиться, принять ситуацию и даже найти из неё какие-то выходы. И теперь следовало как можно скорее исправить всё то, что она в своей неконтролируемой истерике натворила ранее.       Люк… Женщина впервые в жизни позволила Люку осознанно видеть её слёзы, её жалкие и омерзительные беспомощные рыдания, почувствовать её страдания и ощутить себя виноватым. И это ни в коем разе нельзя было оставлять как есть. Её любимый, дорогой, единственный сын не должен был испытывать подобного из-за Асоки, от чего Тано сильнее и сильнее чувствовала необходимость всё исправить.       Тогрута не знала, как она объяснит мальчику свои слёзы, но, тем не менее, собиралась по ходу придумать несколько обманных версий, лишь бы только вновь заставить сына почувствовать себя в счастливой безмятежности. Счастливой безмятежности неведения, в которой он всегда и должен был пребывать. Женщине не хотелось, чтобы жестокая реальность касалась и его светлой головы, его светлой души, его светлой жизни, загрязняя и омрачая существование этого мальчишки. Наверное, потому Асока, полностью пришедшая в себя и сухо-насухо вытершая слёзы, сейчас направлялась в покои собственного приёмного сына, за эти годы ставшего ей почти родным, в надежде объяснить, успокоить, поговорить, уложить спать.       Увы, и этим планам Тано на сегодня не суждено было сбыться. Когда тогрута уверенно чеканя шаг уже подходила к дверям комнат юного Скайуокера, совсем близко, буквально из-за стены, раздался оглушительный выстрел бластера… Сердце матери вздрогнуло и в один момент упало, чуя неладное, и, позабыв про всё на свете, женщина молниеносно рванулась в помещение.       Самые страшные, самые ужасные ожидания Асоки, к сожалению, оправдались. Пострадавшим от выстрела бластера оказался именно Люк, её дорогой, бесценнейший сын, и видя картину, буквально разрывающую на куски сердце и душу Тано, тогрута на порыве чувств метнулась к раненному мальчику.       Юный Скайуокер с огромной дырой в животе, неаккуратно прижжённой по краям, сейчас валялся на полу, тяжело дыша, корчась от боли и теряя сознание. Крови не было, но смерть неумолимо подступала к десятилетнему ребёнку, постепенно накрывая его своим чёрным плащом холода и пустоты.       Почему Люк не умер сразу? Ответ был очевиден. Ребёнок его возраста не мог знать, куда точно нужно было целиться, чтобы задеть жизненно-важные органы и просто выстрелил наобум, к счастью ничего особого не задев. И тем не менее, мучения мальчика были непомерны, как непомерной была и истерика Асоки, больше всего на свете боящейся потерять сына.       — Люк, что ты наделал?! — громко взвизгнула она, со всей дури бахнувшись на колени подле своего ребёнка, и трясущимися руками, сквозь слёзы, попыталась зажать его рану.       — Нет, нет, нет! Ты не должен умереть, слышишь, не должен! — душераздирающим воплями орала Тано, в каком-то полу сне, полу бреду пытаясь тщетно применить Силу, чтобы залечить повреждение.       Асока не была медиком, Асока не знала, как исцелять при помощи подобных приёмов, но сейчас ей было всё равно, страх потерять ребёнка настолько сильно завладел ей, что Тано буквально впала в некое безумие, совершенно не осознавая, что она делает, единственное, что вело тогруту вперёд в данный момент — желание спасти мальчика, любым способом и любой ценой.       Женщина даже не заметила, как на шум выстрела, вслед за ней, в помещение ворвались штурмовики и Вейдер, не обратила внимания на то, что ситх приказал вызвать мед-дроидов и совершенно не осознавала, что она не помогала, а только мешала роботам осуществлять спасение её любимого сына. Ведь в данный момент Тано казалось, что его жизнь, его судьба, его душа были в её руках, практически в буквальном смысле.       Тогруту столь сильно переклинило от шока и страха потери последнего дорогого ей на свете человека, что она ни за что в мире не желала его отпускать, ни под какие действия и уговоры ни штурмовиков, ни дроидов, ни приказы самого Вейдера.       Видя, что Люк стремительно умирает, а ошалелые действия его глупой приёмной матери только мешают его вероятному спасению, заставляя секунды и минуты уходить в никуда, ситх единственный, кто сумел среагировать правильно и быстро в данной ситуации. До отрезвления больно ухватив Асоку за предплечья, тёмный лорд буквально силой оттащил ту прочь от погибающего юного Скайуокера и, тем не менее, даже сейчас Тано не сдавалась. Её сердце стремилось к сыну, её душа, тело и руки стремились к нему, от чего, словно обезумевший зверь, тогрута рвалась на волю, орала, сопротивлялась Вейдеру. Женщина настолько сильно впала в истерику, что даже не видела и не чувствовала, как залепила несколько ударов с рук и ног, дроидам, штурмовикам, самому ситху. Ей не было больно, она ничего не чувствовала, она думала лишь об одном — о Люке, имя которого вместе с «Нет, нет, нет!» и прочим безумным бредом продолжала орать.       Асока так разошлась, что не ощущая почти ничего, залепила мощнейшую затрещину прямо по шлему тёмного лорда, и лишь тогда, почувствовав, что она перешла все границы его терпения, ситх не выдержал. Одной рукой продолжая удерживать беснующуюся на месте Тано, Вейдеру ничего не осталось, как только применить на ней оглушающий приём. Лёгкое касание механической руки где-то между плечом и шеей несчастной женщины, и обмякшая, наконец-то успокоившаяся тогрута, безвольно, словно тряпичная кукла, упала ему в руки, в то время, как медицинские дроиды быстро уносили Люка в больничное крыло. Не став особо церемониться с Асокой, Вейдер спешно уложил её на ближайший диван, и тоже последовал за ними, в тайне надеясь, что его действия, приведшие к крайне неожиданным последствиям не повлекут за собой нежелательную смерть ученика. Впрочем, особо раздумывать об этом было некогда…       Прошло не много-не мало времени, прежде, чем Тано, наконец-то, пришла в себя, и не говоря ни слова, и ни капли не заботясь о собственном состоянии, рванулась в мед-отсек, где дотошные дроиды всё ещё сражались за жизнь юного Скайуокера, активно латая в нём «спонтанно» образовавшуюся дыру.       Вейдер встретил тогруту у входа молча, в то время как та встретила его, или вернее, охранявших помещение штурмовиков, психами, криками и побоями.       — Я его мать! Пустите меня к нему! Люк! Люк! Я хочу видеть Люка! Он не должен умереть! Только не он! Только не мой сын! — дикими отчаянными воплями сыпала, стремглав рвущаяся к мальчику Тано.       Она была уже куда более адекватна, но по-прежнему не так хорошо соображала, что делает и что несёт, её вело сердце матери, и чувства матери, велящие быть с собственным ребёнком рядом до самой его… Смерти?       Видя безысходную истерику Асоки, даже Вейдер не смог остаться спокойным. Подобную привязанность кого-то к кому-то он мог созерцать впервые, пожалуй, такую привязанность только он сам испытывал к собственной дочери и, возможно, когда-то давно к Падме. Ситх не знал, что именно дрогнуло в его сердце, и что управляло его словами и действиями, когда вопреки всем запретам и штурмовиков и медицинских дроидов, он поднял руку и громко и чётко приказал:       — Пропустите её.       Возражать самому тёмному лорду никто не посмел, и несчастная Тано наконец-то прорвалась вперёд, дабы занять страдальческую позицию подле операционного стола, от отчаяния и безысходности крепко вцепившись в руку мальчика. Ей больше ничего не оставалось, только быть рядом в немых рыданиях и ждать. А Вейдеру ничего не оставалось, как смотреть на эту душераздирающую милую картину и страдать, страдать от того, что никто на свете и никогда не полюбит его так же сильно. Это было утомительно и больно. Ведь когда-то давно, в прошлой жизни, он испытывал такие же сильные родственные чувства к Асоке, а она никогда не питала к нему ничего, кроме ранее безразличия, а теперь ненависти и отвращения.       Не в состоянии справиться с собственной ревностью, которую он всеми силами не хотел признавать, ситх быстро развернулся, демонстративно взмахнув чёрным плащом, и гордо пошёл прочь, стараясь отрицать всё то, что навязывали ему чувства.       Прошло некоторое время и, к счастью, для четырёх основных обитателей замка, Люка спасли. После нескольких дней пребывания в больничном крыле юного Скайуокера бережно и аккуратно перевезли в его покои и обеспечили круглосуточный уход там. Бластер, конечно, тоже изъяли. Что никак нельзя было сделать с постоянно пребывающей подле него Асокой. Наверное, потому именно она была рядом, когда мальчик, наконец-то пришёл в себя.       Первое действие, которое совершила Тано относительно него были крепкие нежные материнские объятья, со счастливой улыбкой во все полные губы тогруты, вторым же действием, был логичный и достаточно строгий вопрос:       — Зачем… Зачем ты это сделал? — лишь только разорвав трогательные родственные объятия с явным упрёком поинтересовалась Тано.       Поначалу, ещё немного растерянный Люк не нашёлся что ответить, он и толком ещё не успел прийти в себя, и как истинный мужчина не хотел раскрывать матери свои причины, но она так пронзительно, жалобно, заботливо и одновременно страдальчески на него смотрела, что у юного Скайуокера в душе буквально что-то перевернулось. И, виновато опустив глаза, мальчик признался.       — Я знаю, что Вейдер мучает тебя из-за меня. Лея мне всё рассказала. Я не мог этого допустить и попытался спасти тебя, защитить… — на последнем слове Люк слегка повысил тон, чтобы как-то более оправданно выглядели его причины для подобного поступка, а затем, неуверенно потеребив пальцами край одеяла, гордо добавил, — Ведь я пообещал самому себе защищать собственную мать.       Мать! Юный Скайуокер снова назвал Асоку матерью, и это слово уже в который раз тронуло её, казалось до сего момента заматеревшую душу. Сердце сердитой, готовой наказать сына за такой поступок женщины растаяло, и капли воды из него пролились слезами по её щекам.       Не говоря больше ни слова, растроганная, рыдающая Тано мгновенно обняла собственного несмышлёного, но одновременно такого взрослого мальчика, стараясь прижать к себе как можно крепче, и нежно, очень мягко, сказала:       — Глупый… Это мать должна защищать своего ребёнка, а не наоборот… — тогрута немного отстранилась и, утерев солоноватую влагу ладонями, попыталась искренне, пронзительно заглянуть Люку в его небесно-голубые глаза, — И ты ни в чём не виноват, — на мгновение женщина запнулась, стараясь подобрать нужные слова, чтобы обмануть собственного сына, ведь она понимала, что именно правда, жестокая правда, приукрашенная принцессой, привела к таким плачевным последствиям. А значит нужно было соврать, и Асока, искусно изображая спокойствие и безмятежность, продолжила говорить не правду ради защиты собственного дитя, — К тому же, меня не от чего защищать. Вейдер не сделал мне ничего такого, на что бы я сама не согласилась. Лея всё просто не так поняла. У нас с Вейдером всё хорошо. Он не мучал меня. Это просто такая вариация проявления взрослых отношений, которые вы с Леей поймёте только когда подрастёте.       Тано говорила неуверенно, её голос дрожал, а слёзы постепенно лились из глаз. Особенно тяжело тогруте дались слова о Вейдере, и о том, что у них всё в порядке, ведь при этом она невольно вспоминала каждую ночь с этим треклятым ситхом и насилие, бесконечное насилие над ней. Но, кажется, женщина была крайне убедительна. Ведь, нахмурившись всего на секунду, Люк тут же безоговорочно поверил ей.       Какое чудо, какое облегчение было услышать от Асоки всё это и понять, что его любимая и дорогая мать не страдает, его драгоценный учитель не был монстром и мучителем Тано, а Лея просто ошиблась. В одно мгновение юный Скайуокер почувствовал, как с его плеч свалилась, словно гора нерешаемых проблем, и мир опять стал прежним, для него, для неё, для них для всех. Больше не нужно было пытаться защищать маму радикальными методами, больше не нужно было ненавидеть и пытаться убить своего учителя, больше не нужно было верить в страшные глупости Леи. Тогрута всё разъяснила и расставила на свои места. Она никогда ещё не врала мальчику, и он верил, верил ей безоговорочно и бесспорно. Если женщина говорила, что всё было хорошо, значит, так оно и было. А всё остальное было не важно. Всё, кроме…       Кроме чувства непомерного стыда, которое в один момент накрыло заалевшегося и отвернувшегося от Асоки Люка. Юному Скайуокеру сейчас было так стыдно за свои действия по отношению к ним ко всем, что он не знал куда деться, готовый провалиться под землю от ощущения неуютности в данный момент. Он так опозорился, не разобрался, не дослушал, недопонял и кинулся вершить какие-то радикальные действия… От этого сейчас было неимоверно совестно, и хотелось как-то всё исправить. Но мальчик не знал как, потому лишь виновато молчал, стараясь не смотреть собственной матери в глаза. Было слишком стыдно, очень стыдно.       Видимо понимая чувства собственного сына, Тано и не стала заставлять его что-то говорить или делать, она просто мягко и заботливо попыталась сменить тему, переведя её в нужное для них обоих русло, тем более у тогруты было что сказать:       — Поклянись мне, что ты больше никогда не попытаешься навредить себе из-за меня! — крепко ухватив мальчишку за плечи, громко выпалила она, — Потому что ничто на свете не сделает мне больнее и ужаснее, чем твоя смерть.       Эти слова, эти пронзительные слова заставили Люка испытать ещё больший стыд и смущение, но как гордого и взрослого мужчину, набравшись смелости, вновь обернуться лицом к матери и взглянуть в её бездонные синие глаза, в которых читалась только тревога, забота, тепло и любовь.       — Я клянусь, — едва шевеля губами, произнёс в ответ растерянный Скайуокер, на какое-то мгновение он замолчал, но голову мальчика тут же посетила важная мысль, которую он, мгновенно озвучил, — И ты поклянись в этом же.       Слова Люка прозвучали искренне и простодушно, но они были такими резкими и внезапными, что буквально заставили Асоку вздрогнуть. Тано понимала, что должна была пообещать сыну то, чего не сможет сделать. Ей противно было врать, даже в какой-то мере страшно клясться ему в том, чего она не могла совершить, но выбора не было, ради счастья своего ребёнка она должна была пройти и это испытание Силы.       Медленно, неуверенно отпустив плечи юного Скайуокера, тогрута плавно завела руки за спину, уже давно перестав плакать, и, скрестив средний и указательный пальцы на обеих кистях, дрожащим голосом ответила:       — Клянусь.       Кажется, и это обещание показалось мальчику правдоподобным, потому как, поверив в него без труда, Люк радостно улыбнулся. Асока же, стараясь побыстрее замять тему вновь изменила ход разговора.       — Кстати, у меня для тебя кое-что есть, — произнеся эти слова, тогрута достала два браслетика с пустыми капсулами, которые нужно было заполнить кровью и стала пояснять суть подарка.       Пара незамысловатых слов и действий, и вот уже мать и сын навсегда обменялись знаками внимания, которые лишь ещё больше упрочивали их отношения. Под торжественные обещания всегда быть связанными как никто другой и защищать друг друга, Люк и Асока обменялись подобными самодельными украшениями с флакончиками с кровью, каждый из них чувствуя, что это роднило мать и сына ещё больше. И застёгивая на собственном левом запястье свой браслет, под занудное нудение мед-дроида о том, чтобы она дала юному Скайуокеру отдохнуть, Тано дала себе ещё одно обещание о том, что они с мальчиком сбегут отсюда, непременно сбегут, как только Люк немного поправится.       Прошло ещё какое-то время, за которое Асока, пока её сын стремительно восстанавливался, тщательно пыталась продумывать план побега, впрочем, как и тщательно пыталась помириться с Леей, что ей, в общем-то, не очень-то уж и удавалась.       Вот и теперь она в который раз зашла в покои юной принцессы и попыталась объясниться, в надежде услышать нечто иное нежели обычно. Но, как всегда, Тано ждали лишь стандартные ледяная холодность и грубость:       — Уходи отсюда, убирайся. Я не хочу видеть распутную тётку рядом с собой! — уже в который раз выкрикнула ей в лицо оскорбления девочка.       Это было больно, противно, унизительно, но самое гадкое то, что Тано уже почти привыкла к подобному отношению. Не говоря больше ни слова, тогрута покорно молча развернулась и с досадой пошла прочь, обратно в свои покои. Вейдер не отменял её обязанностей следить за Леей, но что женщина могла поделать, если юная принцесса сама выгоняла её — только ощущать перемещения девочки сквозь стены в Силе, при этом ни капли не теряя драгоценного свободного времени. К счастью, после попытки суицида Люка, Лея вела себя тихо и смирно, никаких проделок не выкидывала.       Вернувшись в свои комнаты, Асока молча уселась у трюмо и с тоской взглянула в зеркало, отношения с юной принцессой были испорчены безвозвратно, это печалило, угнетало, вводило в депрессию. Впрочем, наверное, не так уж оно и имело значение теперь, ведь Тано в тайне собиралась сбежать и надеялась, что больше они с Люком никогда не увидят ни Вейдера, ни его пусть и милую, местами добрую дочь. Мысленно произнеся это, тогрута невольно уставилась на вентиляционную шахту и с огромным энтузиазмом стала обдумывать план побега.       Тем временем, оставаться наедине Лее долго не пришлось, не успел Асоки в её покоях и след простыть, как на пороге спальни юной принцессы тут же появился Вейдер с разнообразными предложениями того или иного «добра».       Угощения, игрушки, наряды, украшения — всё это и даром не нужно было девочке, их у неё было полно, да и просто Лея была так подавлена из-за случившегося, что ничего не хотела. И когда на очередную попытку ей угодить ситх услышал:       — Мне ничего не надо!       Тёмный лорд разочарованно и недовольно развернулся, чтобы в таком же отчаяние, как и Тано, уйти прочь, в то время как, тяжело вздохнув и о чём-то призадумавшись, юная принцесса, внезапно, остановила его неожиданным вопросом.       — К-как там Люк? — не смело поинтересовалась девочка, серьёзно отложив в сторону игрушки.       Никак не ожидав подобного, Вейдер остановился на полпути и развернулся. Внимательно всмотревшись в лицо явно переживающей, сострадающей и чувствующей свою вину дочери, ситх попытался ответить настолько мягко, насколько он вообще был способен:       — Ты можешь его навестить, если хочешь.       Теперь уже слова ситха заставили девочку остановиться и призадуматься. Несколько минут детского мыслительного процесса, и Лея выдала такую фразу, которую тёмный лорд уж точно от неё никак не мог ожидать:       — У тебя ведь есть лучшая модель дроида, которую можно собрать вручную? А принеси мне такого…       Эти слова, эта простая маленькая просьба принцессы, его принцессы, ничего не значащая для неё, буквально окрылила Вейдера в один момент. Он понял, нет, он почувствовал, что сердце девочки постепенно начинало оттаивать по отношению к нему, раз она впервые захотела принять его подарок, и от этого радости тёмного лорда не было предела. Конечно, просьба Леи в одну секунду была исполнена, ведь Вейдер жил для неё и в его мире всё было для неё. И ничто так не радовало сердце отца, как наконец-то заслуженная благосклонность его дочери.       Вскоре после встречи с «дорогим папочкой», юная принцесса решила навестить на самом деле дорогого ей Люка. Девочка не злилась на него за те слова, сказанные ей тогда, она легко и быстро забыла и простила их, в конце концов, как бы сильно ни была противна Асока ей, но девочка понимала, что Тано была матерью для её друга. Тем более, что, несмотря ни на что, Лея действительно чувствовала себя виноватой в случившимся с ним. Наверное, поэтому, своё посещение юного Скайуокера она начала с извинений.       Произнеся всего пару, но тёплых и искренних слов от души в знак признания своей вины, юная принцесса смущённо остановилась у двери и, ковыряя ножкой пол, стыдливо поинтересовалась:       — Как ты?       Не став долго злиться и обижаться на свою единственную лучшую подругу, Люк тут же дал ей понять, что всё забыто, просто дружелюбно ответив:       — Всё в порядке.       Произнеся эти слова, мальчик улыбнулся и пригласил девочку жестом руки пройти в комнату, что Лея тут же и сделала.       Буквально пробежав разделявшее их расстояние, юная принцесса бесцеремонно плюхнулась на кровать подле лучшего друга и тут же поспешила вручить свой подарок.       Поставив небольшую коробку с моделью дроида на тумбочку рядом с юным Скайуокером, девочка улыбнулась:       — Это тебе.       — Что это? — заинтересованно рассматривая презент, тут же спросил мальчик.       — Дроид, — счастливо, что всё разрешилось так удачно, немедленно пояснил она, интуитивно чуть приближаясь к своему лучшему другу, — Оружие я тебе больше не подарю, — слегка укоризненно добавила принцесса, однако при том вспомнив, что сделал с Люком её прошлый подарок, просто не выдержала.       Эмоции буквально хлынули из Леи через край, и ровно через секунду девочка уже висела на шее у мальчика и со слезами продолжала и продолжала говорить:       — Я так испугалась за тебя! Больше никогда так не делай! Ты — единственный самый близкий человек, который у меня есть кроме родителей! И ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю!       От переизбытка чувств Лею понесло, и она сама не заметила, как сказала то, чего, в общем-то не следовало говорить. Но девочке в данный момент было всё равно, она просто хотела, чтобы Люк знал, что она испытывала, чувствовала, переживала. Она любила его и не хотела терять, сама не зная природу этих таких сильных и искренних чувств, как не знал их и Люк.       И тем не менее, его тоже растрогали её слова, слёзы и объятия, он никогда ещё не слышал подобных слов от друга, он никогда ещё не поучал подобных проявлений внимания от друга-девочки, и это было почти так же приятно, как когда такое делала его мать — Асока, так же, но одновременно и не так, как-то по-иному. И на это хотелось ответить, как-то по-особенному, по-иному, тоже любя, но совсем не так, как любя мать. И Люк ответил.       — Я тоже тебя люблю! — находясь на невероятной волне эмоций, мальчик так же сильно сжал девочку в своих объятиях, позволяя той свободно рыдать на его мужественном плече.       Это было так трогательно и мило, это было так искренне и романтично, и это было совсем не долго, потому как, спустя пару минут осознав, что они сказали и сделали что-то не то, раскрасневшиеся румянцем дети стыдливо отпрянули друг от друга, чувствуя первое истинное смущение. Ведь они не знали, что творили, но знали Сила и судьба.