Мясник

Кристиан проскользнул в квартиру тихо, как мышь. Мать ещё не пришла, и он, опасаясь, что она увидит его бодрым, поспешно юркнул под одеяло. Щека под поцелуем Пауля горела, как от пощечины. Вряд ли это было нечаянно - кроха Ландерс явно испытывает к нему нечто большее, чем дружескую симпатию. И Пауль всегда был раскованным, в отличие от Кристиана. Нет, Лоренц спокойно относился к царящему вокруг разврату, но то, что разврат коснулся его в лице лучшего друга, было необычно и непонятно. Кристиан осторожно потрогал щёку. Да, это было всё-таки приятно. Но Лоренц не мог принять того, что Пауль его любит. Он принимал его дружбу, но любовь - это слишком рискованно. И быть геем - стыдно. Мать не поймёт, если узнает, хотя она всегда разрешала Кристиану любую прихоть. А Кристиан всегда считал себя нормальным и любил только маму. Из комнаты герра Линдеманна тянуло холодом, и Кристиан неохотно встал, чтобы закрыть дверь на балкон. А для этого надо было пройти через коридор и гостиную, и Лоренц порядком замёрз в потрепанной спальной футболке. Он осторожно зашёл в комнату Линдеманна, где всегда царил настоящий свинарник, правда, не выходивший за пределы комнаты. Одежда в беспорядке была разбросана по полу, тумбочкам и кровати, а толстый справочник по анатомии, который Тилль одолжил у Кристиана, был заложен грязным носком. Дрожа больше от непонятного страха, чем от холода, Кристиан крепко закрыл балконную дверь, и, стараясь не наступать на скрипучие доски паркета всей ступней, побежал в свою комнату так, как будто спасался от кроватных монстров - под кроватью Линдеманна они вполне могли быть. Этот странный человек, с первого взгляда внушающий ужас, но безобидный впоследствии, жил у них уже два месяца, исправно выплачивая деньги за аренду и еду. Два месяца назад маму Кристиана уволили, и она, боясь остаться вовсе без денег, решилась сдать комнату, и неприхотливый жилец, согласный занять одну комнату, нашёлся быстро. Тилль Линдеманн уходил рано и приходил поздно, и даже в те дни, когда Тилль был дома, его не было не видно, не слышно. Фрау Лоренц он сказал, что работает поваром в ресторане, но звучало несколько неправдоподобно, потому в ту минуту его узкое лицо с неестественно блестящими глазами исказила жутковатая ухмылка, и Кристиан почувствовал, что от Линдеманна исходит какая-то чёрная, противная аура, которая везде стелется за ним, как сигаретный дым. Тилль много курил, но он принадлежал к тому редкому типу людей, которые ничем не пахнут, и это и напугало Кристиана, когда Линдеманн впервые появился на пороге их квартиры. Лоренц тогда скромно стоял у матери за спиной, и огромный мужчина в камуфляжном костюме никак не внушал доверия, хотя внешность у него была привлекательная, голос красивый и манеры хорошие. Фрау Лоренц была не столь чувствительна к энергетике, исходящей от того или иного человека, но и она первое время сжималась, когда проходила мимо его комнаты. Мать и сын думали, что такие люди должны быть шумными, но Линдеманн был тихим. Подозрительно тихим. И это заставляло настораживаться. Он и на кухню-то выходил редко, хотя такой организм должен был часто требовать подкрепления. Зато Тилль мастерски разделывал мясо и охотно помогал фрау Лоренц в приготовлении пищи. Кристиан любил наблюдать за ним в такие моменты - под огромным тесаком, крепко сжатым в пухлых пальцах Линдеманна, даже самая жёсткая говядина резалась гладко, как масло. Так же, как самый обычный человек, Тилль разделял с ними обед, и в такие минуты они трое выглядели самой обычной семьёй. Но и мать, и сын никак не могли побороть странной боязни. И теперь, когда Кристиан ясно видел труп у него за спиной - очки не могли его обмануть - у парня были все основания бояться Тилля. "Ещё подкрадётся и убьёт меня", - подумал он, снимая очки и натягивая одеяло на самый нос. Засыпать в одиночестве было неприятно, хотя Кристиан был уже взрослый, 16-летний парень. Но мать целыми днями искала работу, а Линдеманн неизвестно где пропадал. Они боялись, что однажды он не вернётся, но Тилль всегда приходил. Стараясь не думать об этих тяжёлых вещах, Кристиан попытался вспомнить, как мама чесала ему спину перед сном, когда он был маленький. Теперь она так не делает, объясняя это тем, что Кристиан уже большой, но парень чувствовал - мать хочет поласкать его, но стесняется. Стесняется того, что он уже почти мужчина и будет совершенно по-другому воспринимать тот поцелуй в губы, каким фрау Лоренц награждала его, желая спокойной ночи. И с её вкусом на губах он действительно спал крепко и хорошо, а теперь непонятная бессонница не даёт покоя. Странная у него мать... Источает ласки, куда более нежные, чем материнские, а потом боится поднимать на Кристиана глаза. Парень свернулся уютным клубочком, вспоминая, как мама первый раз поцеловала его в губы. Сколько ему тогда было лет? Пять? Шесть? Кристиан твёрдо помнил себя лет с 11ти, потому что до этого его жизнь была собранием неловких и неприятных случаев, изредка разбавляемых бурными проявлениями любви со стороны матери. Тогда была зима, это он помнит. Помнит, как мороз щипал за щеки, когда их вывели гулять. И он ещё стоял около забора, высматривая в декабрьской темноте долговязую фигуру матери. Она всегда приходит поздно, но Кристиан каждый раз надеется, что сегодня мама придёт пораньше. Вот и сейчас он стоит, прижавшись щекой к чугуну, в то время как другие дети беззаботно играли и кидали друг в друга снежки. Они над ним смеялись, и Кристиан уже представлял, как будет жаловаться матери на тех, с кем ему нужно провести ещё год. Сегодня Кристиана впервые за всё пребывание в детском саду пригласили поиграть в компании, и он, уже смирившийся с тем, что до конца жизни будет один, играл старательно, пытаясь никого не подвести. Но всё было хорошо до тех пор, пока кто-то не попросил дать красный кубик. А Кристиан дал синий, потому что в его глазах синий и красный не различались. У Кристиана было чёрно-белое зрение, и он считал это нормой. До сегодняшнего дня. Он знал названия цветов, но зачем они были нужны, если действительность изображалась в его слабых глазах тончайшими градациями серого? Но кроме него и матери, никто этого не знал. Все думали, что он дурачок-дальтоник. И когда воспитательница объяснила детям-насмешникам значение слова "дальтоник", они рассмеялись ещё громче и вытурили его из своего тесного кружка. Воспитательница лишь укоризненно покачала головой, не понимая, почему Кристиана не отдали в садик для детей с "особенностями". И ни у кого не ёкнуло сердце при виде малыша в круглых очках, который тихонько всхлипывал, прижавшись к полосатому боку огромного плюшевого тигра. Кристиан плакал от несправедливости и понимал, что теперь с ним точно никто не станет играть. Он - больной, бракованный, не нужный никому, кроме собственной матери. Уборщица, сама забитая и робкая, попыталась его приласкать, но Кристиан вырвался из её натруженных рук, всем видом показывая, чтобы его оставили в покое. И он сидел так, пока их не вывели на прогулку. Холодный воздух немного освежил тяжёлую от слёз голову, но Кристиан растравил себя ещё больше. У него уже распухло всё лицо, и веки нависли над покрасневшими глазами, и дрожали губы, но он плакал так, как будто хотел выплакать всё, чтобы в будущем не пролить ни слезинки. Кристиан так и стоял у забора, не замечая, как почти всех детей разобрали, а его, вместе с несколькими загрустившими от тоски малышами привели в тёплый игральный зал. И там Кристиан опять прижался к тигру, готовясь плакать, плакать и плакать. Воспитатели и нянечки оставили его в покое, списав всё на то, что он скучает или плохо себя чувствует, но Кристиан уже злился. Непонятно на кого, но эту злость он готовился вымещать на матери, которая поместила его в это проклятое место. А пока он то ласкался к мягкому плюшевому боку, шепча сквозь слёзы жалобные и ласковые слова, то злобно молотил его крохотными кулачками. И просил безымянную высшую силу, чтобы мама пришла поскорее. Кристиану казалось, что уже очень поздно и он боялся, что мама не придёт. Больше всего он боялся остаться в этом страшном месте и молился так искренне, как ещё никогда в жизни. Между тем фрау Лоренц шла в садик совсем неохотно. Рабочий день выдался тяжёлым, и она едва волочила ноги по грязному снегу и с трудом держала глаза открытыми. Неприятная сонливость тянула женщину вниз, и она брела медленно, как больная. Уже второй год она не могла купить хотя бы тёплую куртку - о шубе фрау и мечтать не могла. Если бы у неё не было сына, то была бы шуба, потому что денег на Кристиана уходило много. Она вспомнила, что приглянувшаяся ей шуба из русских соболей стоила полтора миллиона, и на женщину в подбитом платками пальто накатила меланхолия, когда она вспомнила себя, стоявшую у витрины мехового салона. Тогда дул пронзительный февральский ветер, от которого не могли спасти ни кокетливый беретик, ни лосины, надетые под деловой костюм. Она проходила мимо этой витрины каждый раз, когда возвращалась с работы через детский сад, и не могла сдержаться, чтобы не постоять и не посмотреть на пушистое великолепие, стоившее невероятных денег. И она могла стоять долго, часто забывая о том, что Кристиан скучает, дожидаясь, пока его заберут. Но сегодня фрау Лоренц даже не оглянулась на витрину - слишком устала для этого. Её грызла совесть, она чувствовала, что ребёнок ждёт её и скучает, но до садика было ещё далеко, а зимой расстояние казалось и вовсе непреодолимым. Если бы не ребёнок, она давно уже была бы дома. Из яркой прихожей приятно повеяло теплом и фрау Лоренц некоторое время стояла на пороге, чувствуя, как её насквозь промерзшее тело понемногу оттаивает. Но ей не дали спокойно погреться - дети, почуявшие, что кто-то пришёл, облепили её, надеясь узнать в высокой женщине с длинными чёрными волосами свою маму. Но фрау Лоренц устало разогнала тёплые нежные тельца, не увидев среди них темноволосую головку своего сына. И пошла в игральный зал, оставляя на пестром ковролине грязные отпечатки разношенных сапог. Воспитательница было остановила её предлогом поговорить о Кристиане, но женщина, уже заметившая сына, не хотела ничего слушать. Совсем зареванный, обиженный на весь мир, Кристиан сидел, прижавшись к мягкому боку тигра и даже не поднял голову, когда мать стояла совсем близко. Он знал, что она пришла, но почему-то не хотел идти к ней, а теперь и не смотрел на неё. Фрау Лоренц видела, что с ним опять приключилась какая-то беда, но Кристиан всегда находил проблемы на свою голову, и женщина порядком устала от детских причуд, чьих причин не понимала. Она тихо подошла, чувствуя, как под сапогами расползается холодная лужа, и позвала: - Крисенька... Пойдём домой. Уголок рта малыша чуть изогнулся в улыбке, тут же сменившись прежним мрачно-упрямым выражением. Женщина чуть коснулась тёплого плечика, но мальчик не желал разговаривать и жался к игрушке ещё крепче. Больные глаза за круглыми стеклышками налились слезами, приобретя синий сверкающий цвет. Фрау Лоренц поняла, что сейчас начнутся слёзы, и, быстро закутав сына, подхватила его на руки, вынося на улицу. Кристиан делал попытки вырываться, но женщину нельзя было подкупить истериками. - Оставлю на улице - вот ты и поскандалишь! - её голос старался казаться строгим, но Кристиан слышал в нём усталые нотки и смотрел на мать уже не с той обидой. Только что он неизвестно за что сердился на неё так, что отказался ходить, и фрау Лоренц сделала несколько шагов вперёд, показывая ребёнку, что лучше послушаться. Кристиан запищал, пуская слёзы, и побежал к матери, обхватывая её длинные худые ноги. Фрау слишком устала для наставлений, и поэтому, подхватив мальчика, пошла дальше. Ей было тяжело, но спорить с Кристианом не хотелось. Малыш крепко обвил её шею, стараясь не смотреть вниз. Под ложечкой противно щемило, и он упрямо продолжал сердиться на маму, не понимая, за что. Он вроде бы любил её, но вину за сегодняшнее происшествие сваливал на мать, которая думала только о том, как бы поскорее добраться до дома и отдохнуть. - Я кушать хочу, - чуть слышно пропищал он, когда мать поставила его на пол в тёмной, тесной прихожей. - Наконец-то заговорил, - вздохнула фрау Лоренц, и, не снимая офисного костюма, пошла готовить нехитрый ужин. Кристиан понял, что никто ему не поможет, и разделся, на удивление быстро справившись с узелками и молниями. - Что случилось? - неохотно спросила женщина, когда они сидели на кухне за бутербродами. Но есть не хотелось обоим. Кристиан только смотрел в своё молоко, стараясь не заплакать. - Я тебя чем-то обидела? - фрау решила действовать напрямую. Некоторое время Кристиан молчал, разглядывая колбасу и хлеб, а потом тихенько спросил: - Мам, почему я всё вижу чёрно-белым? Фрау Лоренц не сразу нашлась, что ответить. Она знала, что у мальчика редкая патология, и знала, что из-за неё у Кристиана будет много проблем. Не знала лишь одного - как это исправить. - Милый, я тоже всё так вижу, - говорить правду было страшно, но необходимо. - Это ненормально, - заговорил Кристиан отрывисто, не поднимая на неё глаз, - меня все засмеяли в садике. Я не хочу туда больше. Меня просят подать красный кубик, а я даю синий! А я всё вижу серое! Он подбежал к матери и уткнулся в её плоскую грудь, понимая, что никто больше его не пожалеет. Фрау Лоренц чувствовала, что отдохнуть ей не удастся. Но ей не трудно было пожертвовать сном ради того, чтобы у Кристиана всё было хорошо. - Это тебе передалось, - только и смогла сказать она, пропуская через пальцы мягкие густые волосы сына. - Но я не могу сидеть с тобой дома. Мне нужно работать. Она говорила виноватым, оправдывающимся тоном, но Кристиан вырвался. Вся его маленькая, рахитичная фигурка показывала, что он ужасно расстроен. Не говоря ничего, он понуро поплелся в свою комнату, представляя, как всю ночь будет плакать. Фрау Лоренц со вздохом посмотрела вслед удаляющейся фигурке. Она чувствовала огромную жалость к сыну, но ничем не могла помочь. Кристиан запасся бумажными платочками и забрался под одеяло, надеясь поплакать в одиночестве, но скоро услышал тихие шаги, а потом фрау Лоренц чуть слышно опустилась на кровать, и Кристиан, замерев, ощутил, как она гладит его через одеяло. И пользуясь этим, он зарыдал ещё жалобнее. Малыш так вздрагивал под одеялом, что фрау Лоренц спросила: - Кристик, милый.. Хочешь, я с тобой полежу? Кристиан немного подумал. Дуться на мать уже надоело, а ласку он любил. Тёмная растрепанная головка вылезла из душного кокона. Женщина увидела блестящие глаза, полные слёз, распухшие влажные губы, и её охватил такой прилив нежности к сыну, что она крепко-крепко обняла его, прощая этим жестом все промахи - и свои, и Кристиана. - Мамуль, - пискнул тот, ласкаясь к ней, - а это как-нибудь лечится? Фрау Лоренц отпустила его, крепко задумавшись. Ей говорили, что это не простое заболевание, но в соулмейтов женщина не верила. А дать сыну надежду хотелось. - Я слышала, что всё станет цветным, когда ты встретишь свою вторую половинку, - нерешительно произнесла она, но некрасивое личико Кристиана просияло в улыбке: - Правда? - Но я её не встретила, - продолжила она холодноватым тоном, - поэтому для меня всё так и осталось чёрно-белым. Ты, может быть, и встретишь. Только ждать этой встречи долго. - Почему? - Кристиан слепо поверил ей и жадно ловил каждое слово, слетавшее с тонких искусанных губ. - Потому что для этого надо полюбить, а любят обычно только большие. - она объясняла туманно, и сама бы не поняла себя. Но Кристиан понял. - Ну не знаю, - его густые, пепельно-серые бровки нахмурились, - я же тебя люблю. - Это не та любовь. Ты можешь и не любить человека, с которым будешь видеть цвета. - А как же я появился, если ты не встретила своего человека? - упрямо вопрошал он, глядя прямо в глаза, и женщина замялась под этим прямым, доверчивым взглядом. - Это долгая история.. Твоего папу я не любила. И не знаю, где он сейчас. Мы с ним просто... Он и не знает, что ты есть на свете. Она вспомнила, что в университете к ней шли все заучки и ботаники, потерявшие надежду в то, что их полюбят. А фрау Лоренц, тогда ещё просто Аннхен, давала им то, о чем они даже мечтать не могли. За ней закрепилась репутация шлюхи, но девушка ничего не брала взамен и не обращала внимания на слухи. Ей было приятно доставлять людям такую радость, и чаще ботаники оказывались нежнее и ненасытнее, чем пресыщенные вниманием красавцы. Анна не береглась, и когда скрывать новую жизнь стало невозможно, и не догадывалась, кто отец ребёнка. Тогда ей было 25 лет, а сейчас она подурнела и увяла, и тот, кто по рассеянности кончил в неё, наверняка не узнает "почтенную давалку" в плохо одетой женщине с усталым лицом. Это была горькая, неприятная правда, которую Кристиан не должен был узнать никогда, и поэтому фрау Лоренц только промолчала. - И я тебя тоже люблю... - нерешительно и тихо протянула она после томительной паузы. - Ой, ну как же так.. - Кристиан всё ещё думал над её словами и вдруг заплакал ещё пуще. Только уже не от мелочной жалости к себе. - Ну не плачь, - женщина притянула его к себе, - разве тебе со мной плохо? - Не плохо, - он шмыгнул носом, размазывая слёзы, - просто мне тебя жалко. Когда я вырасту, то сделаю всё, чтобы ты видела цвета! - добавил он пылко. Они обнялись, и у женщины трогательно защемило сердце, хотя это было пустое детское обещание. Но ведь никто не любил её больше, чем Кристиан. - С этим можно жить. Но трудно. А всем, кто обижает тебя, нужно давать сдачи, - Кристиан едва успевал кивать на эти советы, и слушал её с таким трогательным вниманием. Некоторое время они сидели молча, упорно думая, как вдруг Кристиан лёг на живот, и Анна знала, чего он хочет. Она закатила футболку на голову сыну, и длинными острыми ногтями принялась неспешно почесывать худенькую спину. Обводила каждую выступающую косточку, щекотала, гладила, а Кристиан только махал ногами от восторга - он обожал это чесание перед сном. Оно было самым простым и приятным способом уложить мальчика спать, и фрау улыбнулась, наблюдая, как слипаются опухшие солёные глазки. Невозможно было удержаться, чтобы не поцеловать его. - Спокойной ночи, - она завершающим жестом провела вдоль позвоночника и нечаянно чмокнула сына в самые губы - влажные и нежные, как бутоны яблони. Она отпрянула, испугавшись немного, но Кристиан протянул, обнимая её шею: - Ой, мама, это так приятно.. А поцелуй меня так ещё раз... - Так только большие целуются, - пробормотала Анна, уже лежавшая рядом. Но она сомневалась в правдивости своих слов, потому что вкус нежных губок Кристиана был непередаваемо приятным. - Ну почему всё делают всегда взрослые?! - обиженно пробубнил мальчик, переворачиваясь на другой бок, - неужели тебе жалко? Анна поняла, что он сейчас обидится и будет всю ночь себя травить, вместо того, чтобы спать. Поэтому ненавязчиво перевернула упрямца на спину и уже смелее поцеловала полуоткрытые губы. Слегка коснулась языком зубов Кристиана, беленьких и блестящих, как жемчужинки. Она почти с ужасом подумала, что ей это нравится, но Кристиан тоже был в восторге - женщина почувствовала, как крохотные ручонки обнимают её шею, заставляя углублять поцелуй. Но Анна неохотно разорвала объятие и шепнула: - А теперь спи. И Кристиан заснул хорошо и спокойно, зная, что такой же невообразимо приятный поцелуй будет и завтра, и послезавтра, и ещё много дней подряд. Поглощенный приятным воспоминанием, Кристиан сам не заметил, как уснул, и не услышал, как щёлкнул замок, пропуская мать. Фрау Лоренц раздевалась особенно шумно, потому что сегодня в её жизни произошли два настолько ярких события, что она даже не могла в них поверить. Мир стал цветным. И курьер вручил ей посылку от неизвестного отправителя, где была та самая шуба из русских соболей, на которую она смотрела целых 11 лет и уже отчаялась надеяться, что эта красота будет принадлежать ей. Фрау даже подумать не могла, кто мог сделать ей такой роскошный подарок, но курьер утверждал, что посылка адресована именно ей. Возможно, у неё был тайный поклонник, но фрау так обрадовалась, что знала, кем он мог быть. Вот с переменой зрения всё было куда сложнее. Недавно она обнаружила у своего мальчика первые поллюции и поняла, что он созрел. Созрел для того, чтобы стать её мужчиной, как бы дико это не звучало. С того дня, когда Анна поцеловала его, ещё пятилетнего, в губы, она стала испытывать к нему какое-то нездоровое влечение. Пока Кристиан рос и хорошел, она ещё могла контролировать себя, но теперь, когда он развился окончательно, фрау Лоренц, понимала, что срывается, лаская его, и Кристиан часто смущался, когда женщина переступала грань, проходящую между любовью матери к сыну и женщины к мужчине. Кристиан был её соулмейтом по цветному зрению, и Анна поняла, что они друг для друга были теми самыми половинками. Но родство не позволяло вступать в столь желанную и запретную связь. Её пугало лишь то, что с возрастом Кристиан стал отдаляться от неё и много времени проводил со своим другом Паулем, к которому Анна уже начала его ревновать. Потому что воспринимала Кристиана не как сына, а как мужчину. Он так походил на тех ботаников, которым Анна давала в университете! Оставшись в одном белье, фрау Лоренц прошла в комнату сына. Он спал, чуть полуоткрыв большой рот и закинув руку за голову. Светлый ёжик коротеньких волос растрепался по подушке, слабо отсвечивая. Он был очарователен, когда спал, и даже собственная мать не могла сдержаться, увидев его таким милым и беззащитным. Анна села рядом и начала поглаживать его через одеяло, как тогда, одиннадцать лет назад. Кристиан спал крепко, и, может быть, видел хороший сон, но женщина боялась, что он проснётся. Не переставая гладить его везде, где хотелось, она накрыла его сухие, как осенние листья, губы, своими губами, тронула кончиком языка обветренные трещинки, коснулась вялого, спящего языка. Вкус его рта был по-прежнему невинным и чистым. Она почти лежала на сыне, но Кристиан только изредка вздыхал, словно просил продолжения. Но Анна, с нетерпением ожидавшая этого дня, поняла, что ничего не сделает с Кристианом. Она могла подрочить или отсосать ему, но чувствовала - мальчику это будет противно. И Анна, представляя себя за этим занятием, ругала себя самыми грубыми словами. Нет, она не позволит себе коснуться его. Пусть даже если он её соулмейт, она не станет рушить жизнь тому, кто любит её действительно искренне. Она последний раз ощупала контур его тонкого тела через слой одеяла, чуть взъерошила светлые волосы, оставляя Кристиана в неведении - сон это был или явь.