Два уродца

Прочитав новое сообщение, Тилль ни сколько не удивился, он даже не был шокирован, потому что знал, что Кристиан его любит. И в школе, и в университете, он часто замечал невзрачного длинного парня, который словно нечаянно проходил мимо тех аудиторий, где учился Тилль, и если очкарику удавалось наткнуться на Линдеманна, он подолгу смотрел на него жадным и голодным взглядом, и несколько раз даже пытался познакомиться. Но Тиллю было смешно чувствовать внимание со стороны такой персоны, и он гнал от себя этого парня, провожая узкую спину насмешками, которые охотно подхватывали подруги и приятели Тилля. Но Линдеманн не мог не догадаться, что ботаник испытывает к нему нечто большее, чем дружескую симпатию - так не смотрят в надежде завести дружбу. И конечно, Тиллю становилось ещё смешнее от этого - он презирал "не таких как все", какими бы они не были. Но теперь, когда у него больше не осталось друзей, которые, оказывается, были рядом с ним только из-за денег, Тилль понял, что потерял. Вместо того, чтобы наладить контакт с таким интересным на вид человеком, как Кристиан, он потратил молодость на тех, кто не умел ценить дружбу, и теперь, спустя почти двадцать лет, коротал полные одиночества дни в своём загородном доме. От его блистательной красоты не осталось и следа - поначалу, не в силах справиться с гложущей тоской по прежней весёлой жизни, он искал хоть что-то, позволяющее ненадолго отвлечься от неприятных воспоминаний. И он нашёл забвение в сладких винах и дорогих яствах. Но простое обжорство не прошло ему даром - не разделяемое хорошей компанией, оно обернулось тяжелой булимией, когда не хотелось ничего, кроме как до края забить желудок. И, изуродовав себя, Тилль похоронил себя для мира - он стал совсем неразговорчивым, замкнутым и апатичным. Ему ничего не хотелось, и, не желая видеть людей, которые не смогли принять его в теперешнем виде, он предпочёл порвать со всем, что имело отношение к прошлому, и заперся в своём загородном доме. Но и здесь он не остался совсем один - в таком большом доме нельзя было обойтись без прислуги, и Тилль часто проводил вечера наедине с Мюу - застенчивой кореянкой, которая плохо говорила по-немецки и оттого была хорошей собеседницей. Как и все люди, чья нация исповедует буддизм, Мюу была очень почтительной и спокойной. Стремясь удержать хорошее место, она ни в чем не перечила своему господину. Вот и сейчас она сидела в углу спальни, пока Тилль, уткнувшись в компьютер, переписывался с мужчиной по имени Кристиан Лоренц - громоздкое средневековое имя, которое не слишком подходило человеку с такой внешностью, какая была у его обладателя. Но теперь, когда найти чего-то лучше было нельзя, Линдеманн понял, что и такая внешность ему нравится. Было в Кристиане что-то неотразимо приятное, и с возрастом он даже стал интереснее, хоть и подурнел. Тилль долго не решался писать человеку, которого так упорно отвергал, но чувствовал, что Кристиан тоже одинок. Но если он окажется злопамятен и не захочет заводить отношения? - Я бы хотел большого зверя, но не хочу так рисковать, - тихо напел он себе под нос, набирая решающее сообщение. Но рисковать не пришлось - всё оказалось лучше, чем он ожидал, и спустя несколько часов оживленного дружеского разговора Кристиан признался. Признался в том, что Тилль давно знал. И сейчас он несказанно обрадовался, что чувство Кристиана не угасло. Может быть, у них будут шансы на дальнейшие отношения... Тилль понимал, что Кристиан боится его реакции, и не хотел отпугивать его молчанием. Мужчина долго думал, прочитывая так некстати вырвавшееся признание. Ему хотелось ответить, пока Кристиан ещё в сети, но когда он набрал последнее слово сообщения, Лоренц, видно, перепугался своих слов и поспешил покинуть сеть. С тоской посмотрев на погасший значок того, что собеседник только что был онлайн, Тилль перечитал сообщение, удивляясь тому, как в его прогнившей, мертвой душе возникло столько тёплых слов: "Спи, солнце, сладко и беззаботно спи, видя лишь самые приятные и сладкие сны. Не противься и дай мне поцеловать твою щеку, обещаю сделать все так, как ты попросишь, ведь ты единственный человек, который согласился общаться со мной теперь. А хотя так глупо спрашивать, надо просто написать, как сильно я хочу, чтобы твои ночи были самыми спокойными, а сны самыми сладкими." Он не понимал, почему говорил такое человеку, которого едва успел узнать, но ему хотелось сказать хоть что-то приятное тому, кто так преданно его любил. Слишком долго Тилль был эгоистом, и теперь настала его очередь быть тем, кто любит. С лёгким сердцем нажав кнопку "отправить", Тилль повернулся к Мюу, которая, сжавшись в комочек, сидела в другом конце комнаты и боязливо смотрела на своего господина. Только что он, чуть улыбаясь, переписывался с кем-то, и во время этого разговора его глаза, обычно холодные и равнодушные, как у мертвой рыбы, засветились как-то тепло, что девушке захотелось узнать причину и этих искорок, и улыбки, пробегавшей по резко очерченным губам, алым, как у вампира. Мало разговаривая с ним, Мюу не имела возможности узнать характер господина настолько, чтобы умело предупреждать его желания, хотя в этом Линдеманн не отличался оригинальностью. Чаще всего он просил - именно просил, отдавать приказы он не умел - посидеть рядом с ним, чтобы не было так одиноко. Иногда Мюу читала ему вслух, часто не понимая того, что читает, но Тиллю нравился звук её голоса, не по-европейски грубого, а тонкого, как восточный духовой инструмент. Иногда он выправлял ей произношение, когда ошибки были уж слишком явными. Но Линдеманн никогда не требовал от неё того, чего Мюу боялась и хотела - близости. Тилль считал себя настолько уродливым, что никогда не касался девушки, словно боясь осквернить её тоненькое жёлтое тело. И Мюу понимала, что не может отказать ему в доброте, и не испытывала к нему неприязни - внешность не пугала её, и за отвратительной оболочкой девушка видела человека, который имел всё, и в то же время потерявшего то, что составляет человеческое счастье. Она не знала, есть ли у него возлюбленная или друзья, но чувствовала, что для Линдеманна она единственный близкий человек. Его лицо, непроницаемое для других, для Мюу было открытой книгой, и несмотря на юный возраст, она, только глядя на господина, понимала, что творится у него на душе. Но сейчас она не понимала, что с ним происходит. Он улыбнулся опять, что было для него редко, и произнёс: - Поди сюда. Низкий его голос всегда воздействовал на Мюу гипнотически. На родине она никогда не слышала подобного тембра, и часто, закрывая глаза, думала, что этот голос, похожий на мурлыканье леопарда, принадлежит сильному, прекрасному человеку, каким Линдеманн, возможно, был раньше. С грациозностью японской гейши она покинула кресло и бесшумными шагами подошла к господину. Он, сложив руки на животе, развалившись сидел и смотрел на неё с деланным равнодушием, за которым Мюу видела взгляд, каким на неё ещё никто никогда не смотрел. Она подошла настолько близко, что слышала тяжелое дыхание Тилля и видела крупные поры на красном от плохого кровообращения лице. Некоторое время он продолжал так же странно смотреть, а потом спросил тихо, словно боясь, что стены будут свидетелями: - Ты не будешь против, если я попрошу тебя сесть ко мне на колени? Мюу инстинктивно отпрянула - вот, у неё не получилось избежать этого. Она вспыхнула, боясь сказать "нет", но Тилль понял, как ей было тяжело и прибавил: - Если тебе противно приближаться ко мне больше чем на метр, я тебя понимаю и не держу. Ты можешь идти, если хочешь... Но его взгляд говорил обратное: "Мне было бы очень приятно, если бы ты села ко мне на колени". Сделав робкий шаг вперёд, Мюу представила, как он начнёт ласкать её. Но странно - ей не стало противно от этой фантазии, девушка испытывала интерес... Когда она подошла совсем близко, Линдеманн положил кончики пальцев ей на талию, казавшуюся очень тонкой даже по сравнению с его руками. Нерешительно задержавшись на изгибе, тяжёлые горячие руки продвинулись дальше, деликатно обхватывая девушку. Понимая, что назад дороги уже нет, Мюу, с дрожью в дыхании вздохнув, уперлась в грудь Линдеманна и осторожно опустилась ему на колени. Она не знала куда девать руки, а ноги не доставали до пола и беспомощно болтались в воздухе. Тилль видел, что ей страшно и неловко, и прошептал, не отпуская её талию: - Не бойся, просто побудь рядом со мной. Мюу пылала от стыда, и, отведя взгляд, положила дрожащую руку ему на плечо. Всё ее внутренности сжались в комочек, но Линдеманн не проявлял никаких попыток поласкать её, он тоже словно боялся. Боялся навредить и вызвать отвращение. Мюу хотела сказать ему, что её можно трогать, что она всего лишь безгласная игрушка в руках господина, но ей сдавило горло от того, как ласков был с ней господин. Тилль нежно привлёк её к себе, обнимая так трогательно, как ещё никто не обнимал Мюу - в её стране такие нежности не были приняты. Расслабившись в аккуратных, но цепких объятиях, она прильнула к Тиллю, осторожно обвивая его шею. Её нежные щеки коснулись колючего подбородка, и это ощущение было ново для кореянки - таких колючек она никогда не встречала на родине. Осторожно, едва касаясь, он провел по тонкой шее так, что Мюу почувствовала под его пальцами нежнейший пушок, какой бывает только у цветов, и ей стало приятно от того, что она столь приятна на ощупь. Она представила, как господин запускает руки ей под рубашку, и потом, не в силах устоять перед прелестью молодого тела, берет её пальцами. Но не произошло ничего, и это бездействие напугало Мюу. Линдеманн с тяжёлым вздохом отпустил её, и, боясь встречаться с ней взглядом, извинился так, как просят прощения за что-то серьёзное: - Прости. Я понимаю, что тебе было противно, но когда в такой глуши долго сидишь без секса, да ещё а компании столь очаровательной девушки... - Нет, вы слишком низко себя цените, - Мюу рывком опустилась на колени, - мне было хорошо с вами. И всегда было хорошо, - твёрдо прибавила она, нахмурив тонкие брови. - Правда?! - в голосе мужчины, который прикидывался равнодушным, проскользнуло изумление, - и ты никогда не испытывала ко мне отвращения? - Никогда, - и в заверение своего теплого отношения Мюу накрыла его сцепленные руки своими ладонями, - вы понравились мне с первого взгляда. Произнеся это, она покраснела, потому что боялась так говорить, но какой-то дух откровения завладел ее языком: - Вы очень хороший человек, я это чувствую. А внешность мне не важна. Щеки Линдеманна вспыхнули, и он, едва сдерживая радостный вздох, аккуратно подхватил девушку и опять усадил на колени, развернув лицом к себе. Его сухие горячие губы оказались в опасной близости от мягкого рта девушки, и Мюу уже подумала, что сейчас будет поцелуй. Немного боясь, она отодвинулась, но Линдеманн робко приблизил губы, и Мюу почувствовала прикосновение пылающей кожи. Губы господина обхватили ее рот, крепко сжимая, а потом холодный рыхлый язык протолкнулся в еще никем не тронутую глубину, нежную и чистую, как у ребенка. Мюу сидела замерев, боясь вздохнуть лишний раз. Это был ее первый поцелуй, и она придала слишком много значительности этому событию. Ощущения - приятные, будоражащие, заставляющие едва ли не стонать под напором мягкого, но настойчивого языка, жадно обследовавшего ее рот - вскружили девушке голову, и она, полностью отдавшись этим новым чувствам, совсем обмякла в сильных руках и не могла думать ни о чем, кроме этого языка. Ощущать его в себе было щекотно и приятно, а вкус у Тилля был слабым, нейтральным. Закрыв глаза, она поддавалась каждому медленному, но умелому движению с его стороны, но вдруг Линдеманн неожиданно покинул ее рот, и Мюу почувствовала струйку слюны - его или свою - медленно сбегающую по подбородку. - У тебя очень приятный вкус, - прошептал он, противно шлепая мокрыми губами, -спасибо тебе. Я боюсь сделать что-то еще, потому что отношения - это больно. Мюу неохотно высвободилась из объятий, ставших такими родными. "Возьмите меня",- хотела сказать она, но что-то сдавило горло, и она, понурая, покорно слезла с теплых колен и направилась к двери. Через три месяца Линдеманн деликатно уволил её, сказав, что продает свой особняк и навсегда уезжает к человеку, о существовании которого Мюу догадывалась - это был Кристиан Лоренц, тот самый, с кем господин подолгу переписывался вечерами. Однажды Мюу удалось прочитать их переписку, хотя она не хотела этого делать, но прочитала совершенно нечаянно. Но увиденное шокировало ее: "Я просто не смогу отпустить это хрупкое счастье", - писал Линдеманн поздно ночью. Очевидно, он хотел пожелать Лорнецу спокойной ночи, но прощание затянулось, обернувшись в нечто такое трогательное, от чего у Мюу защемило сердце. Она испытала ужасный стыд, но захотела прочитать дальше длинное сообщение. "Я буду очень аккуратно с тобой обращаться. Ты будешь при желании на руках и зацелован для защиты от чего-нибуть , ну или просто зацелован.. твои руки никогда не будут мёрзнуть, они будут в моих руках. Твои ушки будут всегда разогреты моими нежными прикосновениями губ, и да, я могу быть нежным. А рёбрышки точно будут под самой лучшей защитой. Ключицы тоже будут помнить все мои поцелуи, и впадинки будут знать мой язык, как родной. А талия всегда будет оплетена самыми родными руками - они будут очень аккуратно ее придерживать. твои бедрышки, колени, голени, даже стопы познают мои, порой надоедливые от частоты, самые нежные, любви полные, очень теплые поглаживания Могу лечь тебе на коленочки и помурлыкать от твоей заботы и любви, которые так и плавят мои холодные жилы Я бы тебя посадил на колени и обнял, носом уткнувшись в твои волосы Старался бы проявить как можно больше нежности, чтобы ты от приятных ощущений засыпал у меня в объятьях А потом бы я тебя брал на руки, как маленького ребенка и нес в кровать, очень аккуратно положив, чмокнул бы тебя в лоб и ушел по своим делам, дабы не нарушать твой сладкий сон Я хочу засыпать рядом с тобой и обнимать твое спящее тело, а каждое утро просыпаться делать нам чаёк, и будить тебя поцелуем... расчёсывать твои волосы Я бы тебя прижимал к себе и наглаживал, пока ты не начнёшь храпеть. Я бы всю ночь не спал, а лишь оберегал твой сон Я представляю, что ты рядом, и я положу тебя на руку и буду целовать тебе ушки и лобик, пока ты сладко засыпаешь в моих объятиях." "Прости, это наверно звучит слишком слащаво и приторно, - словно извиняясь, писал он дальше, не обращая внимания на то, что его возлюбленный давно вышел из сети, - но я действительно хочу, чтобы у нас с тобой все было именно так. И я надеюсь, что мы обязательно увидимся..." Дальше Мюу не смогла читать. Она с горечью отшла от компьютера, не понимая, кто она для господина теперь. Мебель, с которой можно разговаривать? Шлюха, которая всегда под рукой? Она уже подумала, что Линдеманн, лаская ее, представлял Лоренца, и ей стало противно от осознания столь неприятной правды. Она ничего не спрашивала. Только ждала момента, когда сможет попросить увольнения. Потому что жить рядом с этим человеком ей уже не хотелось.