Два уродца

- Но знаете, через неделю они опять пришли ко мне, - продолжал Тэгтгрен, и лицо его на мгновение исказилось от недоумения. - Позвольте вас перебить, - шепнул Оливер, потому что в горле пересохло от непонятного волнения, - я видел у Линдеманна большой шрам вдоль живота... - Да, мы действительно вшивали ему матку. Из-за того, что он много весил, операция была тяжёлой, но Лоренц, его... сожитель... Присутствовал на ней, и отговорить его было невозможно. Он провёл около операционного стола все шесть часов, сколько она длилась. Знаете, мне казалось, что их связывает что-то большее, чем даже самая крепкая любовь. Они всегда были вместе. Такое ощущение у меня было при взгляде на них, как будто они боятся расстаться. Лоренц ломился к Линдеманну и когда тот проходил гормональную терапию, и в родильной палате, хотя даже я содрогался от этого зрелища. То ли у этого человека были железные нервы, то ли Лоренц действительно любил его. И, признаться, у меня руки дрожали под его взглядом. Поэтому, наверное, ребёнок и умер, хотя я сделал всё правильно. - То есть они всё-таки решили завести ребёнка? - Оливер искренне удивился. Он не знал, зачем ему эти сведения, но в то же время готов был слушать врача, раскрыв рот. - Да, - Тэгтгрен опять покрутил бородку, - они рассказали, что их отношения были близки к краху, и оба верили, что только ребёнок может их сплотить. На самом деле так думают и в нормальных семьях, когда не удовлетворяет поведение партнёра. Детьми и правда удерживают, и надолго, но это принуждение, и супруг остаётся в семье только из чувства долга, если это ответственный или бесхарактерный человек. Но ни Линдеманн, ни Лоренц мне такими не казались. Обычно отношения пытается сохранить кто-то один, но они до последнего держались друг за друга. И мне внезапно стало жаль, если такая крепкая, честная связь развалится. Я вёл беременность с первого до последнего дня, и заметил в своих пациентах много того, что меня приятно удивило. Они действительно искренне заботились друг о друге. Но смотреть на эту пару было больно. *** - Это Габи, она согласна отдать вам свою матку, - нерешительно откашлялся Тэгтгрен, приглашая в кабинет девушку. Влюблённые посмотрели на неё с едва скрываемым интересом, хотя ничего особенного в Габи не было: маленького роста, худая, но фигуристая. Бросались в глаза её скромные манеры и кудрявые волосы, наполовину закрывающие лицо. - Я преподаю в медицинском на кафедре гинекологии, но Габи, хоть и учится на другой кафедре, часто контактирует со мной, - доктор быстро взглянул на девушку, словно ожидая, что она продолжит за него, но Габи молчала, монашески опустив глаза. Она только изредка посматривала на будущих клиентов с таким же чувством, как на жаб, которых боялась. Отвращение, брезгливость, даже непонятный страх пробуждались в её душе при взгляде на мужчин, глядевших на неё с ожиданием. Габи всегда боялась смотреть на полных и на инвалидов - эту категорию людей она предпочитала на замечать. Тэгтгрен вздохнул, понимая, что ему самому придётся рассказать то, что при девушке говорить не хотелось: - Так как детей Габи никогда не собиралась заводить, она пошла на очень благородный поступок и решила отдать свою детородную часть тем, кому это действительно нужно. Оба посмотрели на зардевшуюся девушку, с уважением покачав головами. - Донором яйцеклетки, кстати, тоже будет она. Не беспокойтесь, Габи совершенно здорова, хотя, - Тэгтгрен уже хотел прибавить "донорами половых клеток могут быть только люди, имеющие детей", но резко оборвал предложение, решая не отпугивать решительно настроенных пациентов. - А кто из вас будет сдавать сперму, вы уже определились? - Однозначно я, - твёрдо ответил Лоренц, говоря то, что врач не решился сказать, - у меня было двое детей, а мой партнёр бесплоден. Он с трудом произнёс сухое и безликое "партнёр", хотя на язык просилось "Тилль", "любимый". Но нежности в пределах этого кабинета не допускались. - Тогда сегодня мы проверим ваши биоматериалы на активность, - Петер пометил дату в календаре, - а операцию проведём через неделю, - слишком бодро заключил он. - Целую неделю, - прошептал Тилль едва ли не с ужасом, на что Кристиан, сам нервничавший, стиснул его руку. - Успеете подготовиться морально, - подмигнул Петер. - Ничего особенного делать не нужно, но вам, герр Линдеманн, всё-таки лучше сесть на диету. Тилль только кивнул, понимая, что даже за двести лет не сможет скинуть те шестьдесят килограммов, которые отделяли его от недостижимых восьмидесяти. - И я советую вам обоим пройти полное обследование, - вспомнил Тэгтгрен, когда влюбленные начали собираться. Те только закивали в страхе перед предстоящим, а Тилль незаметно всучил врачу крупную купюру. Вид у обоих был крайне измученный, и Петер от души пожалел тем, кто решился на детей, несмотря на то, что себя с трудом обслуживает. Он посмотрел на Габи, которая наконец-то решилась поднять глаза. Лицо у неё было простое, но красивое некоторой неправильностью черт: полные яркие губы, тёмные брови, зелёные глаза, широко расставленные. Когда она убирала волосы, то выглядела, как трансгендер, и Петер знал, что девушка часто задумывалась о смене пола. И она медленно, но верно двигалась к этому, и от матки, приносившей ежемесячные страдания, отказалась с лёгкостью. "А парень из неё вышел бы симпатичный", - думал Петер, проводя Габи в лабораторию, где собирался взять её яйцеклетки. Он чувствовал, что решение брать половые клетки у бездетной не может обернуться хорошо, но пытался об этом не думать. Подобная операция была в его практике первой, но врач подходил к ней на удивление безответственно. Тем временем Тилль и Кристиан добирались до дома. Погода ухудшалась с каждым днём, и пришлось ехать в автобусе. По счастью, час пик они миновали, и места для инвалидов пустовали. Пристроившись у окна, Кристиан потёр грязное запотевшее стекло варежкой (Тилль уже хотел поймать его за руку) и посмотрел на улицу, где уныло моросил дождь. Последние яркие пятна опадавших деревьев неестественно смотрелись среди окружающей серости, и Кристиан подумал, что всё должно быть серым. Для полной гармонии. Но её в этом мире никогда не будет. Вид серого неба и такого же серого города навевал скуку, а от педантичного шума дождя хотелось спать. Кристиан подумал, что завалится в кровать сразу, как придёт, а Тилль, подпиравший коляску, давно клевал носом. Свинцовые веки слипались, и Линдеманн встряхивал головой, чтобы согнать сон. В тёплом автобусе его разморило, а Кристиан мёрзнет и кутается в слишком холодную для октября дублёнку. Они молчат, потому что им уже не о чем говорить. За пять лет влюблённые успели обсудить всё, а ребёнок лишь поддерживал их угасший интерес друг к другу. Ради этого они были согласны вернуть прежнее тепло. На подходе в квартиру они тяжёлым, но привычным способом преодолевают страшные восемь ступенек наверх от лифта, которые до сих пор видятся Кристиану как нечто жуткое. Но Тилль ловко сажает его на одну руку, берёт коляску в другую, и, пыхтя, поднимается. Такой сложный, но обыденный ритуал. Переступая порог квартиры, где они живут уже второй год, Кристиан вздыхает. Обстановка кажется ему необжитой, и хотя здесь присутствует некоторый беспорядок, уютнее от этого она не выглядит. - Я же забыл сделать тебе массаж сегодня утром, - вдруг испуганно вспоминает Тилль и сжимается, готовясь к каре. Но Кристиан лишь бормочет что-то, мол, успеешь, и отправляется в спальню. Тилль спешно хватает ручки коляски, не желая видеть, как Лоренц натирает ладони, целыми кусками сдирая кожу об колёса. В спальне холодно, и Кристиан, спешно переодевшись, забирается под одеяло. Дома он обычно лежит или подолгу сидит, если работает, или ничего не делает. Если нужно долго стоять у плиты, Кристиан стоит, потому что от долгого сидения начинает болеть спина. По вечерам Тилль учит его ходить, каждый день прибавляя расстояние, которое Кристиану кажется огромным - от двери спальни до входной, по коридору. Лоренц опирается на возлюбленного, вцепляется ему в плечи, и переступает осторожно, пока ноги не начнёт резать так, что кажется - на нём не мягкие домашние туфли, а башмаки из раскалённого железа. Но Тилль не устаёт его подбадривать и утешать, когда Кристиан отчаивается, чувствуя, что ему никогда не дойти до входной двери. Уже несколько раз Линдеманн предлагал возлюбленному протезы, но Кристиан, представив, что для этого придётся ампутировать обе ноги и на их место вставить какие-то железки, пугается и отнекивается. В такие минуты умение ходить кажется Кристиану ненужным, и он внушает и себе, и Тиллю, что теперешнее положение его очень даже устраивает. В глубине души Лоренц слабо надеется, что ещё научится ходить своими ногами, а пока боится задумываться о будущем. Он с головой прячется под лёгкое одеяло из овечьей шерсти и грубовато командует, когда Тилль входит в спальню: - Закрой, пожалуйста, окно. Свет сильно яркий. Тилль задвигает шторы с чувством, что это всё ему уже давно надоело: - Но ведь я и электричество не включал даже, - с недоумением оглядывает сероватую с свете осеннего дня спальню. - Наверное, обостряется коньюктивит, - вздыхает Лоренц, вспоминая все свои болячки. Он чувствовал себя здоровым, пока не обратился к врачам, которые нашли у него то, о чём Кристиан и не подозревал. Но болезни способствует ещё и то, что мужчина не может себя не накручивать. Ему всё кажется хуже, чем есть. И Тилль подбавляет масла в огонь, вспомнив: - Мы же сегодня должны были ехать к психиатру. Но я думаю, визит можно перенести, - поспешно добавляет он, увидев, как исказилось лицо Кристиана. Он всё ещё не может отойти от того, что недавно Тилль вызволил его от рекетиров, которые держали его в заложниках, издеваясь всеми возможными способами. И когда Лоренц случайно видит ожоги, оставшиеся после того, как в том подвале на него ради смеха брызгали кипятком, он погружается в тяжёлую депрессию, из которой даже ласка Тилля не может его вывести. Несколько месяцев в подвале обернулись боязнью того, что его опять могут похитить, и психиатр в дорогой клинике упрямо убеждает Кристиана: его больше никто не тронет. А теперь ещё наложились переживания за ещё не зачатого ребёнка, и постоянными самокопаниями Лоренц доводит себя до полной опустошённости. - Если мы не сходим, - упрямо бормочет он, - опять эти мерзкие мысли. Ты прав, - добавляет Кристиан громко, - вместе мы со всем справимся. Иди сюда. Тилль осторожно садится в другой конец кровати, вытаскивая ноги Кристиана. Снимает тёплые носки, в который раз удивляясь, как можно мёрзнуть в тёплой квартире, и достаёт согревающую мазь. Хоть он делает это уже не первый раз, Тиллю всё равно страшно держать узенькие ступни. Они такие слабые, мягкие и нежные, что страшно представить, как они будут ступать по земле. Но когда Тилль проводит скользкими от мази пальцами по особенно чувствительному месту, Кристиан ёрзает, чуть вздрагивая, а нога дёргается и сгибается. Лоренц уже чувствует щекотку, может поджать пальцы, и это такой маленький, но серьёзный шаг к победе. Кристиан улыбается - ему нравится эта щекотка, а руки Тилля доставляли ни с чем не сравнимое удовольствие. Странно сказать - это... возбуждает его. Линдеманн замечает, что возлюбленный краснеет, и чуть улыбается, но делает вид, что не замечает. А Кристиан ёрзает под одеялом ещё упорней, желая привлечь внимание. - Кажется, этот массаж слишком эротичен для меня, - наконец признаётся он и ложится свободно. - Мне кажется, есть только один способ облегчить мои страдания... - И какой же? - Тилль искренне удивляется, отпуская чуть маслянистые ступни. Кристиан приподнимается и многозначительно смотрит на одеяло. Линдеманн вытирает руки, и, игриво наклонившись, деликатно ощупывает возлюбленного через одеяло. - Кажется, я понял, - Кристиан уже забыл, как выглядят эти ямочки на щеках, когда Тилль улыбается. Линдеманн кладёт руку там, где отчётливо прощупывается возбуждение Кристиана, и легонько трогает его через одеяло. Лоренц не боится, что останутся масляные пятна, и, усмехаясь, смотрит прямо в глаза возлюбленному. Когда Тилль ласкает его, Кристиан не находит сил упрекать его, а относится к нему с тем же доверием, что и раньше. - Не замёрзнешь? - Линдеманн отворачивает уголок одеяла и тянет его на себя. Улыбается впервые за день, и Кристиан по-доброму качает головой. Его длинные волосы разлохмачиваются от трения об подушку, а худые щёки розовеют. На Лоренце аквамариново-синяя пижама с оранжевыми рыбками-гуппи, прекрасно подходящая к расцветке постельного белья. Его любовь к ярким цветам какая-то детская, и это Тилля умиляет. Стараясь смотреть в несколько смущенное лицо, Тилль расстёгивает оранжевые пуговки на ширинке Кристиана, который ждал этого весь день. Линдеманн уже почти лежит на нём, но Лоренца это не пугает, как раньше: он знает, что Тилль может сдержаться. Одеяло полностью раскрывается, открывая взгляду Тилля длинную, тонкую фигуру на небесном фоне белья, и для влюблённого Линдеманна это самое красивое зрелище. Кристиан елозит по кровати, стараясь быстрее спустить пижаму, и скоро брюнет деликатно кладёт руку на разбухший, ко всему готовый член. Он надрачивал осторожно, но скользкая рука почему-то доставляла больше боли, а не удовольствия. Кристиан поморщился, надеясь, что ему кажется, но от внимательного Тилля не ускользнуло едва заметное искажение нежных черт. - Что-то не так? - он на всякий случай ослабляет хватку, но Кристиан бросает едва ли не с яростью: - Ай! Сколько можно?! - Я сделал тебе больно? - Тилль уже пытался придумать, чем вернуть расположение Кристиана, но тот уже вошёл в раж: - Да! - трясущиеся тонкие пальцы беспорядочно застегивают пуговки и натягивают одеяло на вздрагивающее от раздражения тело. Тилль тут же падает рядом, Лоренц испуганно отодвигается, но Линдеманн всегда просчитывает свои движения. - Прости, пожалуйста, прости, - шепчет он, уткнув пылающее лицо в подушку. Но Кристиан лишь смотрит на него с раздражением, которое несказанно его уродует. -Хватит извиняться! - Тилль не понимает, откуда у Лоренца взялся этот противный командный тон. Линдеманн сжался, словно ожидая удара, но Кристиан никогда его не бил. Он бил по-другому. Словами. - Иногда мне кажется, что ты хочешь его оторвать. - Я же не виноват, что не умею силу рассчитывать, - негромко, но почти злобно бубнит Тилль в ответ, и Кристиан, услышав его интонацию, глядит с яростью и недоумением. Раньше Тилль с виноватым видом отмалчивался, а теперь Лоренц видел, что он показывает зубы. Но он не испугался, хотя за их плечами была ссора, когда влюбленные на месяц разъехались. - Мне некуда её девать, - цедит Линдеманн, с вызовом глядя. - Купи себе грушу! - парирует Кристиан, чувствуя своё бессилие. - Это хорошая идея, - Тилль на удивление спокоен, - но я не люблю бокс. Оба понимали, что этот спор бесполезен, но почему-то не прекращали его. - Хватит выплескивать всю силу на мой член, - Кристиан говорит тише и не столь решительно. - Не только на член, - поправляет Тилль, и его чёрные брови грозно сводятся к переносице, - вспомни, сколько я ношу тебя на руках, неблагодарная ты сволочь! - он с яростью выкрикивает последние слова, и Кристиан украдкой вытирает лицо от брызнувшей слюны. И только тут Тилль понял, что сказал, и его лицо похолодело в одно мгновение. Оно выглядело почти напуганным. Линдеманн уже хотел извиниться, но Кристиан забился в угол кровати, и затравленно смотрел исподлобья. Он понимал, что Тилль сказал то, что его раздражало в Кристиане - Лоренц со временем стал воспринимать всю заботу, как должное. И это несказанно бесило Тилля, который всю душу вкладывал, лишь бы Кристиан чувствовал себя хорошо. - Так, хватит с меня, я устал, - неожиданно резко говорит Кристиан, отбрасывая желание извиниться, - можешь идти. - Ладно, - сквозь зубы соглашается Тилль, глядя, как синий комочек демонстративно натягивает одеяло. Ему всё равно не хотелось покидать Кристиана. Он встал довольно резко, и Лоренц даже подпрыгнул на другой части кровати, выругавшись. Они стали ссориться слишком часто. У Кристиана не получится его прогнать. Тилль заставит взять его обратно всё то, что он наговорил за четыре года, пользуясь слепой любовью Тилля. Лоренцу хотелось закричать, сделать Линдеманну что-то ещё более гадкое, но он, показывая выдержку, лишь комкал одеяло. Они могут договориться, но не делают этого. Дуются друг на друга, как злые дети. Едва сдерживая теснившиеся на языке ругательства, Кристиан заскрипел зубами от бессилия. Он целиком зависит от Тилля, и потерять его внимание было бы слишком опасно. - Что такое? - прошептал Тилль, услышав едва различимый скрежет, и испугался своего равнодушного тона. - Ничего, - голос Кристиана звучал тише, чем писк комара, хотя Лоренц думал крикнуть это слово так, чтобы вздрогнули стены. Но он боялся отпугнуть Тилля, без которого не мог, хотя уже и не любил его. Лоренц прикрыл глаза, пытаясь представить давно забытое одиночество, но всё равно слышал, как Линдеманн тяжело дышит над ухом. Нельзя просто так смотреть. Надо действовать. Тилль забрался в кровать, разворачивая одеревеневшего Кристиана. Тот пытался закутаться, защитить нежное нутро колючками, как это делают ежи, но Тилль был гораздо сильнее, и Лоренцу не оставалось ничего, кроме как повернуться на спину. Он закрыл живот, сжимаясь, но Линдеманн был уже совсем близко. Тилль первым шагнул навстречу к примирению, и Кристиан понял: до такого благородства ему никогда не дорасти. Он осторожно открыл свои больные, мутные глаза, глядя в ясные и яркие зрачки склонившегося рядом Тилля. И под строго-внимательным взглядом Кристиан понял, что должен примириться. Он боязливо положил руку на плечо человека, который мог раздавить его одним пальцем, и, робко притянув к себе тяжёлую голову, приподнялся, протягивая губы. Жёсткие волосы Тилля щекотали, и Кристиан робко отводил чёрные пряди. Линдеманн молчал - пусть это непонятное творение природы делает, что хочет. Он уже устал сопротивляться и спорить. Кристиан по-детски обнял его за шею, тыкаясь губами в рябые колючие щёки. Потом осторожно отдалился, проверяя, не изменилось ли что-нибудь. Тилль уже хотел усмехнуться - так жалко выглядел Лоренц в эту минуту - но лёг рядом и попытался завалить его на себя. - Крис, ты невозможен! - ничего не понимая, мягко улыбнулся он, когда возлюбленный сам залез на него, и лёжа на мягкой груди, смотрел так доверчиво... - Я думаю, нам пора помириться, - робко предложил Кристиан, ложась удобнее, и лицо его собралось в одну сплошную нерешительность. - Конечно, - Тилль поднёс к губам острый кулачок, жадно, взасос целуя выступающие суставы и косточки, - не понимаю, из-за чего мы поссорились. - Это всё моя хандра, - Кристиану тоже хотелось поцеловать Линдеманна, но он молчал, отворачивался, и чувствовал, как приятно саднит руку от поцелуев. - Конечно прощаю, - более искренне, чем обычно, произнёс Тилль, не желая думать, сколько простил Кристиану за четыре года. Лоренц улыбнулся широко и ясно, и улыбка эта добила мягкосердечного Тилля окончательно. Он осторожно поцеловал Лоренца в висок, с удовольствием вдыхая запах его давно не мытых волос. Но этот запах был очень вкусным. "Было бы неплохо принять душ вместе", - сделал он себе заметку в памяти. Мягкие сальные волосы лезли в глаза и рот, и, выпутываясь из них, Тилль не сразу заметил, что Кристиан покраснел. - Я никогда не сделаю так больше, - шепчет Лоренц напоследок, - ведь у нас будет малыш, и ему не понравится, если мы будем кричать при нём. Тилль вспоминает про операцию и болезненно морщится, не представляя, как справится с возложенной трудностью. Операция, гормональная терапия, беременность - все эти слова непременно ассоциируются у Линдеманна с чем-то жутким, и Кристиан не может не заметить, как переменилось его лицо. - Боишься? - деликатно спрашивает он, хотя всё знает. Тилль кивает, обнимая его крепче, и чувствует, как жёсткие ладони гладят по щекам, а тихий голос, такой приятный и нежный, шепчет: - Всё будет хорошо, не переживай. Просто настрой себя на лучшее, - эти же слова Тилль говорил Кристиану, когда тот разочаровывался в своих силах, и убеждение всегда работало.