Он был из тех святых, кто очень грешен

      А возможностей в столице и правда - жопой жуй.**       Не прогадал Григорий, когда подался сюда, пусть и рисковал среди десятков таких же беглецов оказаться на обочине с протянутой рукой. Ну или с наточенным ножом, заготовленным под рёбра несговорчивому франту. Не прогадал и не пропал, пусть даже рожей да манерами не вышел для столичных. Подняв ладонь, обильно сплюнув руку, он проводил по волосам, укладывая их и радуясь, что больше нет складов и горестей степного города. А впереди: свобода ды богатства, раздолье, красота.       И запах кохфея, везёт-то как, не надоедает; смешивает вязкую дрянь Гришка хорошо. Да и получается, в общем-то, не дрянь, а довольно приличное пойло. Девахи в восторге. Мужичьё не жалуется. А Григорий играется в своё удовольствие: то лимону добавит в кохфий, то специй, то другой моднючей ереси, на которую клюют столичные. Да не знают они шику: хоть Стаматиным пиши, шоб пригнали пару бутылей твирину. Ух, тогда уж разгуляется Григой. Да и его клиенты тоже.       Сюрпризами мир полон, особенно в тот день, в который Гришка якобы родился. Мать была немногословна, но этот день Гриф точно помнит чётко. Из года в год, каждый раз, именно сегодня мать напоминала: свершилось, прямо тут, да в этот час.       И ладно бы в тот раз, увидел он того, патлатого в змеиной шкуре. Столичный цаца сам Даниил предстал пред Гришкины светлые очи, а в этот раз визитка вышла ещё более чудёной. На пороге кофейни появился сам верховный гусь града-на-Горхоне Сабуров Саня.       Впрочем, в речи Гриша решается сдержаться от панибратства и шутеек:       – Далече путь держите, правительство? – усмехается Григорий и протирает маленькую кофейную чашку. – Верно говорят: человека можно вывезти из Горхона, но Горхон из человека никогда.       – Григорий, – разыгрывает удивление Сабуров. Хотя, может и правда удивлён, не поймёшь его, сволочугу. – Склады-то нынче поскромнее стали.       – Не выпендривайся, смотритель, – хмыкает Григорий. – Лучшай сядь, кохфей попий. Он того, ну, не плохой. По старой дружбе, в честь моего дня.       Сабуров едва заметно дёргает губами при слове «дружба», но всё же садится за стойку и ждёт, пока Григорий намешает ему «кохфий».       – Лимон? Травы? Или другую моднявую херовину жалаете?       – Не стоит, мне попроще. Так у тебя сегодня день рождения?       – Представь! – смеётся Филин и тут же становится серьёзным. – Ищешь самозванку, – говорит он, ставя перед гостем чашку. – Коль человек не хочет быть найденным, можно не искать, не найдёшь. А у Пигалицы вовсе чуйка на интерес к её персоне.       – И всё же я попробую, – улыбается Сабуров, делая глоток ароматного согревающего кофе. – Тебя же нашёл.       – Ты меня же и не искал! – хмыкает Гриша. – Данковский, чёрт столичный, слил! Ты думал, мне известно, где она? Так вот не видывал ни разу!       – Что ж… – кивает Сабуров и встаёт. – Значит, и мне тут делать нечего. Благодарю и поздравляю с твоим днём.       Он достаёт монеты, но Григорий поднимает руку. Говорит, по старой дружбе, да и в честь себя любимого, и всовывает в карман коменданта бумажку. Уже на выходе Сабуров достаёт её, улыбается и выбрасывает, потому что и без того ещё вернётся.       А неровным грязным почерком выведено: «С наилутшими пожиланиями. Приходи естчо. Григорий».