«Когда я взываю из глубин моего одиночества к моему мозгу, и в нём восстаёт гениальная идея, к моей кисти, и она, подобно архангелу, творит чудо, делая мазок, я всегда слышу голос, хриплый и сладостно задыхающийся, – голос Лорки, который возглашает мне: Ole!»
Страницы книги расплываются перед глазами, настолько лениво заниматься чем-нибудь, хоть сколько-то полезнее бессмысленных рассуждений о теории искусства. Бесполезных хотя бы по той причине, что Федерико может понять только, весьма поверхностно, суть, а поддержать разговор жизненно важно – Сальвадор не стерпит молчания, потому что говорить с немым слушателем сродни разговору с мебелью. Федерико и не собирается молчать. Однако, солнце тёплой ладонью трёт затылок и любая осмысленная мысль, которую можно оформить в строку, ускользает и растворяется в пыльном и сухом воздухе. – Сыграешь мне сегодня? – Сальвадор на секунду оторвался от холста, прервав свою мерную песню и вырывая Федерико из его солнечной задумчивости. Не дожидаясь ответа, Сальвадор вернулся к своей работе, в комнате опять зазвучало то самое жужжание, которое усыпляло, но одновременно не давало потоку мыслей разорвать нить. Даже не так, эта самая тихая монотонная мелодия будто и была нитью, на которую можно, как разноцветные бусины, нанизать всё, что думается. А после поцеловать и подарить Сальвадору. «О Дали, да звучит твой оливковый голос!» О, какое наслаждение – слушать игру Федерико, потому что он знает, что Федерико играет ему. Потому что он просил и потому, что Федерико не гонит его, когда Сальвадор забирается на крышку рояля и начинает настукивать совсем, как он бы сказал, неподходящий ритм к тому самому вальсу, в ля миноре, который вгонял в меланхолию, потому что Федерико играл его, намеренно замедляя темп, но не приносил уныния. Федерико говорит с ним о том, что он писал сегодня, а Сальвадор отвечает. Федерико спрашивает, нравится ли ему, Сальвадору то, что он пишет и, когда тот сетует на некоторые трудности, вдруг декламирует: «Молода твоя кисть, и работы незрелы, но сквозь пальцы..» – и замолкает, глядя в глаза обомлевшего Сальвадора, улыбается и продолжает вести лигу, как ни в чём не бывало. «Ну, это твой новый любимец-француз, как его там, словно кошка ходит по клавишам» – «Ничего подобного! – смеялся Федерико, – «это все Федерико Гарсиа Шопен, Федерико ван Бетховен, Федерико Гарсиа Дебюсси!». Сальвадор смеётся, вспоминая, как сам Федерико пересказывал ему истории о том, как играл с родными в эту игру, где нужно было угадать, играет ли он Моцарта или же Шопена. И каждый раз ему удаётся безошибочно захватить манеру игры или жеста, потому что пародия – это его третий талант после поэзии и музыки. Сальвадор хочет поблагодарить милого друга за прекрасную игру, но не успевает, потому как мелодия заканчивается, а Федерико берёт его руки в свои и, порывистый, целует пальцы и тянет за собой, хватая на ходу гитару, потому что очень хочется петь, а под шум прибоя, среди цветов и тёплого весеннего воздуха это делается легче. Остывающий песок под босыми ногами и глаза в небо это, пожалуй стоит того, чтобы когда-нибудь зарисовать, сохранить в памяти, придать форму и сделать таким, какими великие сюжеты гениев делали сны. Но это потом, а сейчас самое большое удовольствие это руки, которые только что ласкали гитару, и губы, отпускавшие ввысь старый андалузский мотив. Пальцы Федерико пахнут металлом, а шея – дневным потом и цветами, возле которых решили обосноваться они вдвоём, и Сальвадор подаётся вперёд, толкает себя в объятия Федерико, который с готовностью дарит своему неугомонному мальчику всё, о чём он просит. И сполна получает в ответ, не прося. «..не судьбы эпохи с её канителью, породнили нас общие поиски смысла».«..Луна – небольшой колодец, Цветы – какая цена им! А дороги руки твои, Когда меня обнимают. «Гарсиа Лорка!» – уходя восклицает Дали».