С течением лет одни истории умирают, другие же продолжают жить в многочисленных пересказах. И в тех, и в других зачастую не остается правды, но нет такой выдумки, что корнями своими не уходила бы в истину.
О происхождении Вселенной сложено множество легенд, а потому жаркие споры о том, какую из них считать самой правдивой будут идти до самого Рагнарёка. Однако никому из прежде или ныне живущих не суждено и на шаг приблизиться к тщательно скрытой ото всех истине, ибо об этом позаботится само время. Обладая величайшей способностью искажать все сущее, оно наделено необычайным влиянием, приумножающим его власть над переменчивой реальностью. В своей разрушительности этот незримый властелин уступает лишь неизмеримой силе пылкого разума, неутомимо стремящегося к познанию древних тайн скрытых надёжно в темной душе мироздания, однако они оба робеют перед непреодолимыми расстояниями от одной искусной лжи до другой. Потому доподлинно о дне сотворения всем живым существам позволено знать лишь то, что на заре его была пустота, а затем под влиянием скопленной энергии грянул взрыв, прорвавший прежде существовавшую материю. Первородные кристаллы, вобравшие в себя всю мощь и таинство бытия, озарили своим ярким светом прежде скрытые во мраке земли, и под их преломленными лучами, зеркально отразив изначальный замысел, зародились известные ныне девять миров. В перекрестье шести стихий сформировался самый прекрасный и вместе с тем противоречивый уголок жизни. Сотворенный в беспорядочном хаосе из многочисленных осколков и на месте самом ближнем к изначальному взрыву, он стал одним из величайших творений, но оказался лишен всякого баланса, и его становлению ещё лишь надлежало произойти. Срединный между прочих, но обделенный тесной связью с ними, этот мир развивался неспешно, следуя собственному пути, словно настоящее дитя, убаюканное в колыбели заботливой матери-природы, укрывшей свое чадо от завистливых взоров покрывалом звездного неба. Долгое время он оставался незамеченным прочими, внимая подчас суровым, но неизменно справедливым урокам Вселенной, исследуя собственные силы. Сотни лет естественных преображений канули в лету, прежде чем для людей, населивших этот некогда дикий, но вместе с тем дивный уголок, наступил миг истины, и пришло время осознать, что они никогда не были одиноки. С той поры человечество уверовало, что в одних мирах жили его Боги, а других стоило бояться. В основе обоих откровений лежали боль и страх. Эти семена были сброшены на невинную землю и быстро проросли, осквернили почву корнями коварных растений, а их налившиеся спелостью плоды навсегда изменили самих людей. В судный день, когда из родного им мира холода и мрака, желая расширить свои владения и упрочить положение, в Мидгард вторглись ледяные великаны, чей путь освещал свет одного из первородных кристаллов, ослабленные многими страданиями и отравленные ужасом смертные не смогли защититься. Им суждено было стать безликими участниками и по сей день самого кровопролитного сражения, ибо их дом по роду своего расположения оказался выбран в качестве поля битвы для двух противоборствующих сил — Йотунхейма и Асгарда, — стремящихся во что бы то ни стало установить свое господство над прежде единовременно рожденными мирами. Позже эту битву стали называть Последней Великой войной, ибо, одержав немыслимой ценой победу, асгардцы в тот год завершили прежде начатый ими боевой поход, пронеся огненный меч через все девять миров и окончательно подчинив их своей воле. Однако не мог тогда Один, ослепленный на один глаз рукой не покорившегося врага и лишенный ясности оставшегося взора из-за охватившей его жажды власти, понять и обнаружить, что причиненное им зло каждой каплей крови, пролитой его рукой, напитывало страшное проклятие, обращенное против него. Не ведал Всеотец и того, что внеся украденное им спящее дитя на своих руках под золотые своды величественного дворца, выстроенного из богатств захваченных и разграбленных земель, он исполнил не собственный замысел, не знавший себе равных по жестокости, а последовал плану тех, кто предсказал его скорый закат. И пусть солнце в тот день ещё ярко сияло над головой первейшего царя девяти миров, но тень уже стала неотступно преследовать его, выжидая, когда придет её час, чтобы напасть и свершить отмщение, отняв у вероломного убийцы и вора все то, что ему дорого.Тёнсберг, 965 год н.э.
Город замер, остановилось время и холодный воздух, скованный морозом, застыл чуть дрожащей полупрозрачной завесой над припорошенной алмазным снегом землей. Тонкие реки горячей крови багрились уродливыми щербинами между острыми шипами голубых полупрозрачных льдов, прорезая их и тут же застывая внутри, вырисовывая скорбные ореолы бессмысленных жертв вокруг тел убитых. Тяжелое дыхание под клубами белесого пара тонуло едва различимым хрипом в тягостном безмолвии, изредка прерываемое задушенными стонами. Густой мрак растекся по небосклону, запачкав ясные звезды, не позволяя им блеснуть огоньком надежды в эту страшную ночь. Его гадкие тени сползали с крон деревьев, с любопытством разглядывая изможденный битвой мир, израненный и униженный. И не было среди встречавших эту ночь в означенный час тех, кто не желал бы ей конца. Потому, когда мертвенно-бледный свет стыдливо выглянувшей из-за туч луны коснулся золоченых лат торжествующих эйнхериев и в тот же миг над долиной разнесся многократно усиленный гулким эхом стук Гунгнира, вздох облегчения сорвался с губ ещё живых и жаждущих скорого рассвета. — Асгардцы одержали победу, мой король, — тихо произнес воин, склонившись за спиной своего повелителя. — По требованию Одина нам надлежит вернуться в Йотунхейм и… Прийти сюда в этот час мог либо храбрец, либо глупец, но, пожалуй, лишь распоследний недоумок смог бы называть Суттунга трусом. Тяжело раненный, он с трудом стоял на ногах, но говорил спокойно, с достоинством, присущим генералу. Подбоченившись, неустрашимый великан был вынужден опираться на выкованное изо льда копье, но даже в эту минуту, став гонцом, принесшим дурные вести, Суттунг сохранял мужество и перед лицом нависшей над его народом опасности. Затянувшееся молчание било по нервам. После долгих часов непрекращающегося боя звон клинков ещё стоял в ушах, а потому сносить безмолвие ему было многократно труднее, чем если бы правитель разразился яростной бранью, но он терпел. Под сводами центрального храма у Цитадели Утгарда, выстроенного из темного камня, на несколько мгновений воцарилась безмятежная, исцеляющая раны тишина. — Жаждет получить символ нашей силы, — закончил за него Лафей, подняв голову, но так и не удостоив гонца взгляда. — Предсказуем и последователен. В отгремевшей битве он сражался вместе со всеми и был не единожды ранен, продолжая отражать удары врагов. Позже, когда исход стал очевидным, ему пришлось покинуть поле брани, чтобы позаботиться о своем народе, о его будущем, которое ещё можно было спасти, пусть и уплатив для того вперед непомерную цену. Он не подпустил к себе ни лекаря, ни кого бы то ни было из воинов, не позволил побеспокоиться о себе, поскольку не мог допустить, чтобы в ту минуту, когда на кону стояло существование его мира, кто-то помешал ему или вторгся в происходящее, навсегда лишив всех ледяных великанов всякой надежды. Потому теперь, не получив своевременно необходимой помощи и совершенно ослабев, чтобы позаботиться о себе самостоятельно, поверженный король изнемогал от боли, усталости и понятной лишь ему печали. Каждое движение давалось великану с превеликим трудом, но даже сейчас Лафей не утратил своей выдержки, не уступил в стати и гордости, храбро встречая неизбежное. Медленно развернувшись, он с присущим правителю достоинством взглянул на храбреца, вызвавшегося принести ему дурные вести. В глубине души Лафей был рад, что Суттунг жив, хоть никак это и не выразил. Возможно, многие годы спустя, когда придет их час, они вновь поведут войска на славную битву и сразятся с врагом, снова встав плечом к плечу. Однако это были только планы далекого будущего, и думать о том ныне не было толку, а значит, не стоило и говорить. — Передайте же Всеотцу, что мой народ готов проследовать в Йотунхейм и подчиниться требованиям светлейших асов, — мрачно добавил Лафей. — Всем великанам надлежит вернуться. — Отступаем? — без четко выраженной эмоции уточнил Суттунг, но в его взгляде все же промелькнуло нечто, требующее утешения и это почти разозлило Лафея. Прежде чем возрожденный король успел ответить своему генералу, остроконечные своды исполинского храма дрогнули, и на его пороге появилась сиятельная фигура победителя. В горящих огнем золотых доспехах Один шагнул в сизый мрак, наполненный синими тенями, а за ним и отряд доблестных эйнхериев. Круто развернувшись, Суттунг бросился на врага и был тотчас убит острием копья, пронзившего его грудь. Издав хриплый рык, он из последних сил попытался дотянуться до сразившего его врага, но жизненные силы покинули генерала, и крепкая рука воина опустилась, а из разжавшихся пальцев выпало оружие, с глухим звоном разбившись о пол. Глядя на безжизненное тело своего верного друга и сподвижника, Лафей внешне оставался безучастен к происходящему, но с каждой минутой гнев все сильнее поднимался в нем, опаляя изнутри своим огнем. — Твои войска повержены, — торжественно объявил Один, выступив из-за стены своих солдат. — Прикажи оставшимся отступить, покинуть Мидгард, и мы сохраним жизнь большинству из них. — Невероятно щедрое предложение, — процедил сквозь зубы возрожденный король, глядя на врага с презрением, — но ты пришел сюда зря. Притаившиеся за острыми выступами стен, ледяные великаны из личной гвардии Лафея в одно мгновение сомкнули кольцо вокруг вторгшихся на их территорию асгардцев, и вновь завязался бой. Схлестнулись в отчаянном поединке и два правителя. Нанося сильные, разящие удары, ни один из них не жалел сил, не ведал страха. Продвигаясь все дальше по широкой зале, они вскоре оставили своих солдат далеко позади и теперь лишь звон их скрещенных копий и яркие магические вспышки заполняли собой пространство вокруг них. Охваченные слепой яростью, они бились до полного изнеможения, не уступая друг другу ни в мастерстве, ни в искусности. Однако раны, полученные прежде в бою, давали о себе знать и, заметив это, Один пошел на подлость. Пожертвовав плечом, позволив тем самым ранить себя, но не смертельно, он вонзил острие Гунгнира в открывшуюся рану под ребрами противника. С криком, полным отчаяния и ненависти, Лафей рухнул на пол. Задыхаясь от немыслимой боли и злобы, он вскинулся в попытке подняться на ноги и возобновить бой, но Один тотчас приставил лезвие своего копья к его горлу. Залитое кровью лицо Всеотца исказило злорадствующее торжество. Безумец ликовал. Однако глядя на него, даже побежденный Лафей не без удовольствия отмечал про себя, что ему удалось изрядно потрепать Одина. По иронии алчный сын Бора отныне лишился глаза, и при мысли о том, что теперь ему будет куда сложнее рыскать по мирам в поисках сокровищ, принадлежащих отказывающимся признавать его власть народам, кривая улыбка коснулась узких губ правителя Йотунхейма. — Имея один глаз будет сложнее уследить за тем, что творится прямо у тебя под носом, — насмешливо произнес Лафей и перевел взгляд за правое плечо Всеотца, где, скрываясь в дрожащей тени, возникла Хела. — Впрочем, похоже, ты готов пожертвовать всем ради утоления своей жажды власти, я прав? Она явилась к исходу боя и не предприняла ни единой попытки помочь отцу. Несущая смерть стояла на почтительном расстоянии от сражающихся и отстраненно наблюдала за происходящим, без особого любопытства ожидая, кто одержит верх. Всякому не особо внимательному могло бы показаться, что она и вовсе не слишком заинтересована в исходе сражения, но то было далеко от истины, и Лафей это знал. Ее глаза тревожно блеснули, когда на мгновение она встретилась с ним взглядом, и возрожденный король был готов поклясться, что в тот миг она желала победы ему, а не своему отцу. — Твой мир будет обречен прозябать во тьме отныне и во веки веков, — твердо произнес Один, по-прежнему тяжело дыша после сражения. — Потому, именем Асгарда я забираю то, что питало эту землю силой. Ларец вечных зим теперь принадлежит Золотому городу. — И ты остановишься на этом? — игнорируя боль и здравый смысл, Лафей приподнялся на локтях, чувствуя, как острие копья сильнее вжалось в горло и вспороло кожу. — Ларец хранит нашу магию, которую ты никогда не сможешь подчинить себе. Никому не дано обуздать силу, скрытую в нем. Только истинному сыну Йотунхейма откроются все его тайны. Хела первой услышала то, что не смогли скрыть толстые стены храма, а потому, не видя смысла наблюдать за очевидной развязкой поединка, она бесшумно скользнула в сторону высокой и узкой арки, и вслед ей полетел отчаянный крик Лафея. Тихий детский плач, привлекший её внимание, становился все громче с каждым шагом, а затем она оказалась в небольшом помещении с неожиданно низким потолком и там, лежа в небольшой колыбели, укрытый тонким одеялом, стенал младенец. Склонившись над ним, Хела испытала щемящее чувство нежности и тепла, но тут же поспешила отмахнуться от него, точно от страшной болезни. Однако прикоснуться к ребенку она тоже не решилась и лишь продолжала смотреть на его крохотное личико, залитое слезами, льющимися из горящих алым глаз, обрамленных густыми, темными ресницами. Удивительно красивый отпрыск ледяных великанов протянул к ней свою ручку и, не желая искать тому объяснение, она все же коснулась его в ответ. — Оставь моего сына, — взмолился Лафей, упав на колени после попытки последовать за Одином, устремившимся вслед за своей дочерью. — Он жалок и слаб, но в нем последняя надежда этого мира. Сохрани ему жизнь. — У Йотунхейма больше нет на это права, — отрезал Всеотец, остановившись под сенью арки и бросив на него жестокий взгляд. Проводив его широкую спину яростным взором, Лафей взревел от бессилия и ударил кулаками об пол, кроша камень. Превозмогая невыносимую боль, возрожденный король все же сумел подняться на ноги и направился за асгардцами. Хватаясь за стены и острые выступы, он заставил себя дойти до малой комнаты, но застыл на её пороге, глядя на то, как Один баюкает его сына на своих руках. Природная синева кожи, украшавшая тело новорожденного наследника неповторимым узором древнейших, постепенно сменялась на личике усмиренного младенца нежно-розовым румянцем, и от этого зрелища сердце Лафея сжалось, пронзенное ледяной стрелой. — Ты лишишься всего, — прошипел великан. — Тебе никогда не получить его. Думаешь я не знаю, во имя чего ты затеял свой поход, Один? Так слушай же. Тессеракт был проклят мною и отныне ни ты, ни твои потомки, ни возлюбленные тобой люди никогда не смогут прикоснуться к нему. С этой самой минуты всякий, кто возьмет его в руки, будет обречен потерять самое дорогое. Такова будет цена за знания, что он хранит, за путь, который может указать к желанному тобой Камню души. Подняв голову, Всеотец взглянул на своего несломленного, но объятого досадой и гневом противника, и его губ коснулась холодная улыбка. — В таком случае твой сын мне очень пригодится.Тёнсберг, Норвегия, 1942 год.
Эта ночь несла беду. Робкий дождь начался ещё с приходом сумерек, но, стоило солнцу окончательно скрыться за линией горизонта, как на землю обрушился ливень. Стихия бушевала во всем своем ужасающем великолепии, расцвечивая налитое свинцом иссиня-черное небо вспышками ярких молний, сотрясая камни и травы громовыми раскатами. Скрываясь за шумом, тихой поступью зло приближалось к древним стенам, и настоятель храма чувствовал, как сгущается тьма вокруг их обители, но ничего не мог сделать. Он всегда знал, что однажды этот день настанет и, принимая свой пост из рук угасающего брата, мог лишь надеяться, что милостивым Богам будет угодно отсрочить этот час, но сегодня срок вышел. Неторопливо спускаясь по крутой каменной лестнице под крики своего послушника, принесшего с собой аромат дождя, мужчина не чувствовал страха. Его душу терзали скорбь и боль неизбежной утраты. Бросив на юнца тяжелый взгляд из-под нахмуренных кустистых бровей, он замер напротив дубовой двери, запертой на вековой засов, а затем круто обернулся и указал рукой на дальнюю стену с потайным входом. — Они здесь, мастер, — дрожащим от волнения голосом пробормотал юноша и низко склонился, испытывая горькое чувство стыда за свой страх. — Они пришли за ним. — Подобные им заявлялись и раньше, — бесстрастно произнес настоятель и раздраженно ткнул узловатым пальцем в прежнюю сторону. — Ты можешь спрятаться там. Я сам разберусь с этим. Вскинувшись в ответ на его слова, послушник бросился в ноги своего учителя и схватил его за край мантии, прижавшись щекой к грубой ткани. — Они убьют вас, мастер, — заливаясь слезами, прошептал юноша. — Прошу вас, идемте со мной. На мгновение в сердце мужчины шевельнулась жалость к мальчишке. Он прибыл сюда шесть лет назад, но проявлял терпение и усердие, каких прежде не демонстрировал ни один из его предшественников, а их было немало. Приняв трудное для себя решение, мастер все же надумал посвятить его в тайны, которые хранили в стенах храма, чтобы однажды, возможно, если он сможет завершить обучение, передать ему заботу об этой обители, но теперь уже его мечтам не суждено было сбыться. Впрочем, как оказалось, к лучшему. Осознание, что ученик оказался слаб разумом и душой, уступчив перед лицом угрозы, отрезвило мужчину. Протянув к нему руку, чтобы приласкать дитя в час смятения и страха, он вместо этого оттолкнул его от себя и брезгливо поджал губы, кутаясь в полы своей старой, поношенной мантии. — Им никогда не найти его и не узнать секретов, хранящихся в нем, — уверенно произнес настоятель. — Как, впрочем, и тебе. Предатель. Юноша крупно вздрогнул, и его покатые плечи опустились окончательно. Пристыженный, он не решался теперь поднять взгляд на своего учителя, но его сгорбленная фигура и молчание сказали ему даже больше. Тихо хмыкнув, мужчина на мгновение прикрыл глаза и вдохнул полной грудью. Покуда Богам так угодно, это должно было свершиться, а значит, его доля принять происходящее со смирением, как предписано. Однако ни в одном из писаний ему не запрещалось сражаться, а потому, собравшись с силами, мужчина повернулся лицом к двери и вооружился тяжелыми вилами, стоящими в углу, за широкой каменной аркой. Своих гостей он примет, как надлежит истинному норду. Однако ученик не солгал, сказав о том, что эти визитеры значительно отличались ото всех прочих, кто прежде рисковал заглянуть в храм в поисках ответов на свои вопросы. Толстые стены обители содрогнулись под вероломным натиском боевых машин и древняя кладка не выдержала. Закрыв лицо от кирпичной пыли и мелких осколков, настоятель вынужденно отступил в сторону и отвернулся, чувствуя, как затряслась земля под ногами, будто готовая разверзнуться в ту же самую минуту. Едва придя в себя, он повернулся, чтобы взглянуть на происходящее вокруг, как внезапно ученик оттолкнул его в сторону, а сам в то же мгновение оказался погребен под крупными обломками полуобвалившейся арки. Его тело упало к ногам мастера, а на бледном лице, ещё влажном от слез, застыло выражение раскаяния. Только теперь учитель заметил, как молод был его ученик, но такова воля Богов. Железный исполин, вторгшийся на священную землю, замер. От него исходил жар, точно от зверя, вырвавшегося из самого Муспельхейма. Около десятка людей, выбравшись из нутра этой машины, бросились к настоятелю и схватили его под руки, лишив всякой возможности двигаться. Вооруженные и одетые на один манер, они выглядели, как солдаты, но в их глазах не было ни огня мужества, ни света убеждений. Почувствовав на себе их пустые взгляды, мужчина испытал лишь отвращение и безотчетно поежился, тут же получив болезненный удар прикладом между лопаток. Лишенные смысла жизни люди способны лишь на жестокость. Эту истину настоятель хорошо усвоил ещё в юности и вновь убедился в её справедливости на закате своей жизни. Они явно кого-то ждали, потому что ещё несколько минут ничего не происходило, но затем пришел тот, кто явно превосходил всех их в силе. Его холодный взгляд обжег настоятеля ещё издалека, а, подойдя ближе и заметив на лице мужчины презрительную усмешку, незнакомец лишь самодовольно ухмыльнулся в ответ и с наигранным интересом принялся осматриваться, будто бы даже любуясь разрушениями. Закусив язык, мастер молчал, хотя сказать хотелось многое, не сдерживая себя напоследок и не подбирая слов. Тяжело и надсадно дыша, он следил за каждым шагом иноземца, пока тот не остановился прямо перед ним. Бесстрашно вскинув седую голову, мужчина заглянул в его глаза и лишь тогда по-настоящему ужаснулся тому, что увидел в них. У мастера перехватило дыхание и, по-видимому, незнакомец тоже это заметил, потому как его губы растянулись в довольной улыбке. — Я позволю тебе увидеть его перед смертью, старик, — с сильным немецким акцентом произнес мужчина и повелевающим жестом приказал сопровождавшим его солдатам взломать боковую стену, за которой скрывался тайник, замаскированный под обычную усыпальницу. — Ты пожалеешь об этом, — как бы мастер ни старался говорить ровно, его голос все же прозвучал обреченно. — Никому из смертных не дано прикоснуться к нему, ибо цена за те тайны, что он хранит, слишком велика. Скажи мне, ты готов заплатить? Отдать все, что тебе дорого. Звук сдвигающейся многотонной плиты надорвал в душе настоятеля ещё одну ниточку надежды на благоразумие неизвестных. Теперь уже он окончательно убедился в том, что они ни перед чем не остановятся. Обреченный смириться с происходящим, мужчина мог лишь принимать происходящее, сохраняя достоинство, как того требовали его Боги, и уповать на благоразумие всевышних, на милость их и снисхождение. — Один пожелал оставить тессеракт в Мидгарде, чтобы однажды сын этого мира нашел его и овладел им, — уверенно произнес мужчина, наклонившись к старцу. — Сами Боги определили мой путь. Им было угодно, чтобы я нашел этот артефакт и отныне перо, которым пишут историю, в моих руках. Эта власть стоит всего. — Назови же себя, — потребовал настоятель. — Перед лицом смерти я хочу узнать имя того, кто изменит этот мир! — Иоганн Шмидт, — гордо произнес мужчина и отступил назад, глядя на мастера с усмешкой. — Однако ты, старец, можешь звать меня Красный череп. О том, что в ту минуту, открывшись упрямому мастеру, произнеся своё имя, он совершил роковую ошибку, действующий глава ГИДРы, конечно, не знал. Часть древнего проклятия канула в небытие, не переданная из уст в уста его хранителями. Озвучив свое имя, Красный Череп как будто вписал ещё одну строчку в древнее пророчество и навсегда связал себя с ним. Отсутствие последствий в последовавшие за этим несколько недель усыпили его бдительность, избавили ото всех подозрений, ещё сохранявшихся в душе Шмидта после изучениях всех доступных ему данных о кубе. Однако именно в этом и заключалось все коварство проклятого камня. Осознание пришло к нему лишь тогда, когда уже ничего нельзя было исправить. В разгар боя с Роджерсом на корабле, почувствовав непреодолимую тягу, похожую на зов, Шмидт схватил куб и заглянул вглубь него, приманенный клубящейся в нем синевой. На долю мгновения он пожелал воспользоваться его силой, чтобы она помогла ему достичь его великой цели, но у камня уже были другие планы на принадлежавшую ему душу. Исчезнув перед взором ничего не понимающего Капитана, Иоганн оказался в совершенно незнакомом ему мире наедине со множеством вопросов и целой вечностью, чтобы найти ответы хотя бы на часть из них. Проклятие тессеракта, наложенное Лафеем, свершилось, и угодившему в ловушку надлежало лишиться всего, чем тот дорожил. Однако в пустой и, как оказалось, абсолютно бессмысленной жизни Красного черепа не было ни людей, которых бы он по-настоящему любил, ни вещей, которые считал бы особо ценными, а потому он отдал единственное, что составляло для него хоть какую-то важность: собственную жизнь. Однако смерть стала бы слишком легкой карой для такого человека, а потому, дабы проклятие и впрямь коснулось его, как надлежало, Шмидт получил все то, чего желал: силу, знания, и власть. Отныне он стал одним из немногих, кто доподлинно знал о том, какую тайну хранил в себе тессеракт, но никак не мог этим воспользоваться. Его уделом стало ожидание того самого дня, когда придет истинный наследник тайной силы йотунов, чтобы передать ему оберегаемый им Камень души. Впрочем, приходили и многие другие, кому он также указывал путь, но никому из них не суждено было получить желаемое.Квадрат двенадцать, Северный Ледовитый океан. Несколько лет спустя.
Поиски Роджерса не давали результатов. Ни одна из экспедиций за последние несколько лет не принесла ожидаемого результата и, возможно, пора было остановиться, признать, что это невозможно, но что-то глубоко внутри отказывалось верить в то, что эта история закончится именно так. Потому, несмотря на явные попытки будущей жены отговорить его от этой затеи за полгода до свадьбы, проспонсировав очередную кампанию, Говард решил лично возглавить её. Вот, если уж и она не увенчается успехом, то после этого он и впрямь был готов сдаться. Точнее, найти в себе силы пойти дальше и наконец заняться чем-то новым, перспективным. Команду пришлось сменить, потому как половина прежде оказывающих ему услуги людей ушла, отказавшись даже от солидной прибавки к жалованию, а оставшиеся запросили неоправданно много, аргументируя свои требования тяжелыми условиями труда. Впрочем, их тоже можно было понять: вот уже полтора года они практически без перерыва мерзли в холодных водах пытаясь найти условно иголку в стоге сена, словно застрявшие между Северной Америкой и Евразией мореплаватели, вообразившие себя новыми Колумбами. Оценив все риски, связанные с потерей специалистов и предстоящие сложности в поиске новых авантюристов, Старк все же распорядился нанять новую команду. Организация финальной экспедиции на каждом шаге была сопряжена с неожиданными трудностями, а потому, восприняв это как испытание самой судьбы, он решил не экономить. В итоге это привело к тому, что себестоимость запланированного рейса выросла почти втрое по сравнению с предыдущим, но даже это не остановило Говарда. Одержимый идеей найти хотя бы что-то, он игнорировал все доводы рассудка, слушая лишь внутренний голос, упрямо твердивший ему, что нужно попытаться ещё раз. В назначенный день, взойдя на борт зафрахтованного заново корабля — у используемого им прежде возникли какие-то проблемы с двигателем, потому пришлось в ускоренном порядке искать подходящее судно для выхода в море и, так как на оформление бумаг и получение всех разрешений после покупки ушло бы слишком много времени, пришлось согласиться на аренду, — Говард даже не обернулся, чтобы взглянуть на провожавшую его с пирса невесту. Мария пришла вопреки его жесткому требованию не делать этого, и взгляд её влажных от слез глаз, устремленный ему в спину, вызывал в душе мужчины лишь приступ гнева. Одним своим видом она почти заставила его сомневаться в своих намерениях, а этого никак нельзя было допустить. Их совместным будущим, которое по её заверениям он ставил под угрозу, идя на поводу у своих страстей, они тоже были обязаны Стиву, потому мужчина твердо верил, что обязан рискнуть ещё раз перед тем, как окончательно начать новую жизнь. Лишь когда корабль отошел на приличное расстояние от берега, Говард все же позволил себе посмотреть на хрупкую фигуру будущей жены. Холодный ветер трепал её светлые волосы, пытался стащить шелковый платок с тонкой шеи. Прижимая одной рукой шляпку к голове, второй она робко махала ему вслед, наверняка желая удачи. Несмотря ни на что Мария верила в него и при мысли о том, что она будет его ждать, мужчине стало немного спокойнее. Теплее. Спустившись в каюту, Говард устроился за широким письменным столом и, разбирая бумаги, наткнулся на ещё нераспечатанное письмо, выпавшее из его дневника. Поначалу он сдвинул его к дальнему углу, чтобы не отвлекаться, но затем не удержался и схватил за острый уголок и тут же принялся распечатывать. Тонкий, изящный почерк на лицевой стороне, где, как всегда, не было обратного адреса, сообщал лишь о том, кому именно принадлежало послание, но, стоило его раскрыть, как тонкий аромат хорошо знакомых ему духов тут же изобличал личность отправителя. Прикрыв глаза, Говард поднес тонкую бумагу к носу и вдохнул полной грудью. Множество самых разных воспоминаний были связаны у него с этим запахом и сейчас он вновь как будто окунулся в прошлое. По-своему именно этого ему не хватало в эту самую минуту, когда мужчина снова отправился в неизвестность, пытаясь исправить давнишние ошибки. Однако содержание самого письма было посвящено отнюдь не ностальгии. Оно требовало его пристального внимания и призывало сосредоточиться на том, что происходило здесь и сейчас. Скользя взглядом по ровным строкам, Говард против воли ощутил совестливый укол и безотчетно для себя коснулся груди. Та, что написала ему это послание, весьма справедливо и с присущей ей прямолинейностью обвиняла его в попытке убежать от ответственности. В его безудержном стремлении найти корабль Стива она без труда изобличала страх мужчины и не стыдилась упрекнуть его в проявляемом им малодушии. Однако, несмотря на это, девушка ничего не требовала и не просила. Основной целью её сообщения было лишь желание поддерживать их деловое общение, поскольку они все еще были участниками одной организации, дела которой, между прочим, требовали его участия, а заодно рассказать о некоторых успехах — корпоративных и немного личных. Последние касались их общего ребенка. Последние строки, посвященные их сыну, Говард перечитал несколько раз и с тяжелым сердцем отложил письмо. Им уже давно нужно было встретиться, чтобы все обсудить. Все затраты он, конечно, собирался взять на себя, нанять подходящих людей, чтобы провели подготовку к похоронам без лишней шумихи, но, кажется, этого было недостаточно. Им самим предстояло подготовиться к этому, поддержать друг друга. То, что само по себе это было неизбежно, нисколько не умаляло трагичности всей ситуации. Пусть сам он, говоря честно, не ощущал это так остро, но она переживала словно за двоих и бросать её наедине с бедой, ставшей их общей карой, было неоправданно грубо. Между тем, завершая свое послание, девушка нашла в себе силы поздравить его с предстоящей свадьбой и в этом Говард тоже усмотрел легкий укор. Он заключал блестящую партию, пытался жить дальше, делая вид, что способен идти вперед, не оборачиваясь, но, играя на публику, обмануть близкое окружение ему было не под силу. На то, чтобы все обдумать, у Говарда было семнадцать дней, однако драгоценное время ускользало от него, словно песок сквозь пальцы. Почти незаметно пролетела вся первая неделя, а за ней неумолимо стала таять и вторая. С плавно поднимающимся по утру над белоснежными льдами туманом, исчезающим при появлении первых лучей солнца, иссякали и его надежды. Наконец настал последний день, когда им надлежало на закате повернуть назад и начать возвращаться. Этот путь они должны были проделать уже лишь с одной остановкой для дозаправки, а потому, ввиду отсутствия успехов на прежнем маршруте, было принято решение совершить разворот возле архипелага Шпицберген и отправиться домой. Настал момент поставить точку в поисках. Стоя в послеполуденный час на палубе, Говард мыслями был далеко от пустоши, посреди которой шел корабль. Потому он не сразу услышал окрик капитана, но тот с упорством продолжал его звать и наконец ему все же удалось выдернуть мужчину из плена тяжких размышлений. Годы спустя, вспоминая тот день, он не мог ответить на вопрос о том, что же все-таки это было: насмешка судьбы или подарок провидения. Впрочем, тогда мужчине показалось, что ему впервые за долгое время улыбнулась удача. Охваченные лихорадочным возбуждением, все члены команды бросились на подготовку спуска исследовательской машины на дно океана. Поднялась волна, и удерживать корабль на одном месте становилось все труднее, но даже это не могло их остановить. Поднимая над поверхностью темной воды капсулу с сияющим кубом внутри, Говард ещё не знал, что эта находка навсегда изменит не только его жизнь, но и историю целого мира. Однако он точно догадывался о чем-то подобном, правда был настолько же близок к истине, как и далек от неё, связывая происходящее исключительно с поисками Стива. После этого они потратили ещё несколько бесценных часов на изучение местности в надежде отыскать самого Роджерса или хотя бы обломки корабля, но так ничего больше и не смогли обнаружить. Вернувшись после этой экспедиции в Нью-Йорк, Говард вопреки ожиданиям сопровождавшей его команды не спешил обнародовать свою находку перед общественностью, а позже во всеуслышание признал тщетность всех проведенных им экспедиций и официально завершил поисковую операцию, начатую им сразу после окончания войны. Капитану и его людям он заплатил внушительную сумму, ставшую гарантом молчания. Позже, когда один из моряков попытался поделиться информацией об их находке, ему никто не поверил. Интервью, данное им одному из журналистов, некоторое время тиражировали мелкие газетенки, но сенсации из этого не вышло, и шумиха быстро улеглась, пусть и не без помощи ответственных лиц из некой тайной организации, которая в узких кругах именовала себя как Щ.И.Т. Правду о той кампании знали всего лишь несколько человек и одним из них была Пегги Картер. Говард навестил её спустя ещё несколько месяцев после своего возвращения. Она не знала наверняка, но чутье подсказывало ей, что мужчине все же удалось что-то обнаружить. О мотивах, побудивших его скрыть это, девушка могла лишь догадываться. Тем не менее визит Говарда не стал для неё неожиданностью. Встретив его на пороге своего дома одним заурядным пасмурным днем, Пегги без лишних вопросов пропустила мужчину внутрь и закрыла за ним дверь по привычке на два замка. Она не планировала спрашивать его о той экспедиции, потому как и без этого им предстояло многое обсудить, но совершенно неожиданно он сам поднял эту тему и на мгновение ей показалось, что Говард снова попытается отвлечь её внимание от наиболее важных дел, требовавших их совместного решения, но ошиблась. — Пегги, то, что я обнаружил, может изменить абсолютно все, — серьёзно произнес Старк и протянул к ней руку, но его пальцы бесплодно сомкнулись, когда она решительно одернула ладонь. — Ты должна поверить мне. Возможно, это наш единственный шанс все исправить. — Ты живешь прошлым, Говард, — покачав головой, возразила Картер. — Я так больше не могу, и ты тоже не должен. У тебя теперь семья. Кстати, поздравляю. Слышала, свадьба была пышной. Он неуверенно поморщился и поспешил прикрыть часть лица фарфоровой чашкой с ароматным чаем. Развивать тему его бракосочетания с Марией ему не хотелось, хотя и надеяться на то, что Пегги не упомянет о ней, было глупо с его стороны. О ревности не могло идти и речи. Романа между ними так и не случилось. Маргарет заботилась о нем, помогла справиться с чувством вины, когда он почти дошел до грани, но большим это так и не стало. Единственная ночь, которую они провели вместе, была ничем иным, как утешением, попыткой залечить общие раны. Появление же на свет общего сына в некотором смысле было нежелательным, но Пегги отказалась от радикальных способов решения проблемы. Говард оказался вынужден её поддержать. С самого начала у них не было никаких обязательств друг перед другом, кроме нежных чувств и крепкой дружбы. Однако болезнь сына и его немощность от рождения многое изменили. Теперь Старк время от времени мучился чувством вины за то, что не любил этого мальчика с самого начала и не мог разделить с его матерью ни тревог, ни радостей. Он все ещё слишком часто оглядывался назад, пытаясь выяснить хоть что-то о гибели Стива, и Пегги была права, укоряя его в попытке жить прошлым. Порой Говард думал, что так она пыталась привлечь его внимание к тому, что происходило с ней в настоящем, но тут же понимал, что это не так. Маргарет в нем не нуждалась. В отличие от него она научилась жить в новом времени, смогла оправиться и во многом ей помог в этом их сын, которого совсем скоро ей предстояло лишиться. Возможно, теперь Говард должен был помочь ей, как когда-то она пришла на выручку ему. Впрочем, если он все верно рассчитал и ему удастся совершить задуманное, то горе Пегги будет недолгим. Сына ей он вернуть не сможет, но, возможно, ему удастся привести того, с кем она сможет все начать сначала. Тогда в этом новом рукотворном мире не будет ни ошибок, ни боли, ни страдания. — Как он? — выдержав небольшую паузу, напрямую спросил мужчина, и после нескольких секунд все же решился взглянуть на неё. — Послушай, я не… — Не нужно, — она прервала его и обняла себя одной рукой за плечо, откинувшись на спинку стула и тем самым ещё немного увеличив расстояние между ними. — Врач сказал, что времени почти не осталось. Лекарства помогают снизить боль. Благодаря им он почти не просыпается. Повезет и смерть придет к нему также во сне. На некоторое время на небольшой кухне в уютной квартире на окраине Бруклина воцарилась тишина. Отчетливо было слышно тиканье старых часов на узкой полке над фальш-камином. Сквозь приоткрытое окно с улицы залетали обрывки разговоров и чужого смеха. Постепенно молчание становилось все более непереносимым, но нужные, правильные слова все не приходили. Говард чувствовал, что должен что-то сказать, но не мог подобрать нужные выражения, вероятно, потому, что думал не совсем о том, а точнее совершенно о другом, и как всегда пытался это скрыть. Наконец Пегги устала ждать. Глубоко вздохнув, она отодвинула стул и уже хотела встать, но, охваченный ужасом, Старк её опередил. — Я хочу его увидеть, — вскочив на ноги, твердо произнес Говард и для пущего эффекта уверенно кивнул. — Позволь мне. Я должен. С сомнением глядя на него, Картер не торопилась с решением, и эти минуты показались ему целой вечностью. На долю мгновения он и впрямь был готов поверить, что каким-то невероятным образом она обо всем догадалась, хотя это было абсолютно невозможно. Однако причины, по которым девушка не спешила с решением, происходили из совершенно других истоков, но Старк, захваченный своими идеями, не мог этого понять. Со своей стороны расценив его поведение, как выражение застарелого чувства вины и естественного страха, Пегги сжалилась над ним, указав рукой в сторону небольшой белой двери у него за спиной. — Можешь попрощаться с ним. Только постарайся не разбудить, — дрогнувшим голосом чуть слышно прошептала Картер. — Я обещаю, — замявшись на мгновение, произнес Говард и, преодолев некоторое внутреннее сопротивление, все же развернулся и пошел в комнату к их сыну. Малыш спал в уютной колыбели, накрытый шерстяным одеялом, слабо зажимая в крохотном кулачке его краешек. Склонившись над ним, Старк невольно залюбовался его бледным личиком. Несмотря на болезненную худобу, мальчик все ещё был довольно красив. В нем угадывались черты матери, а кое-что досталось и от отца. Например, форма носа и ушей. Безотчетно протянув к нему руку, Говард коснулся теплой ладошки, а затем погладил впалую щечку, но ребенок даже не среагировал на прикосновение. Нахмурившись, мужчина осторожно поднял его на руки и прижал к груди, тревожно взглянув за окно. То, что он собирался сделать, возможно, иные определили бы, как жестокое преступление, но сам Старк так не считал. То, что тессеракт открыл ему после нескольких недель попыток изучить его, те тайны, что скрывались в ином мире, куда загадочный куб указал ему путь, стоили того, чтобы принести эту жертву. Всего одна несчастная жизнь во имя светлого будущего миллионов, может, даже миллиардов. Шанс заложить основу идеального мира, исправив недостатки прошлого. Этот мальчик мог умереть без цели, просто потому, что ему не повезло родиться больным после многих лет войны, через которую прошли его мать с отцом. Однако теперь Старк точно знал, что его сыну было суждено отдать свою жизнь во имя великой миссии и эта мысль утешала. Позже он собирался рассказать обо всем Пегги, но не сейчас. Она бы просто не смогла понять всю суть и величие замысла, а на убеждения не было времени. Красный череп четко дал понять, что лишь тот, кто пожертвует всем, что ему дорого, получит шанс найти ответы на все мучающие его вопросы, и Говард был готов. Точнее, думал, что готов. — Я назвала его Эдвардом, — тихо произнесла Пегги, стоя у него за спиной. — Хорошее имя. — Верно, — шепотом отозвался Говард и поудобнее перехватил ребенка. — Сильное. В тот момент малыш неожиданно шевельнулся, сладко зевнул, а затем открыл по-детски большие, карие глаза, поразившие его отца своей глубиной. Его сонный взгляд замер на лице Говарда, а затем тяжелые веки вновь опустились, но Старк отчетливо понял, что уже никогда не сможет забыть эти глаза, заглянувшие ему, казалось, в самую душу.