Quell'estate

Я проснулся от солнца, ярко светившего мне в лицо и шума волн, разбивающихся о берег, будто сон вовсе не прекращался и я не на самом деле находился сейчас на берегу моря. Это было очень медленное пробуждение, почти нереальное, глаза не хотели открываться из-за слишком яркого света, а на сердце будто висел камень. Временами тяжело было даже дышать. Понемногу мои глаза привыкли к яркому солнцу августовского утра, а окружающие меня предметы начали обретать форму. Море, пляж, миллиарды цветастых зонтиков и такое же количество людей, пришедших искупаться и позагорать, дети, играющие на мелководье и родители, издали наблюдающие за ними. Все это могло бы показаться обычным явлением для любого приморского городка, если бы на песке вокруг меня не были беспорядочно раскиданы мои ботинки, телефон и ключи от машины. И потом, я все еще пытался понять, почему я нахожусь на пляже, названия которого я даже не знаю, почему у меня такая тяжесть на сердце и глаза, мокрые от слез. Но прежде всего, почему этим утром мир вокруг меня был слишком шумным, слишком громко кричали люди, слишком ярко светило солнце, слишком насыщенными были цвета, а жара была слишком удушающей. Все было слишком. Слишком для меня, чувствовавшего себя в этот день таким хрупким, ощущавшего необходимость сбежать от того, чего я не помнил, что терзало мою душу, но не имело даже имени. Кроме того, обычно я любил хаос, неразбериху, ощущение, когда попадаешь в ситуацию, которая может встряхнуть твою душу. Обычно. Но этот день не был обычным. Я быстро поднялся, ощущая боль в теле и песок, прилипший к коже и одежде, застрявший в волосах настолько, что вымоется оттуда еще очень не скоро. У меня было потерянное состояние человека, который не знает, где находится и как его сюда вообще занесло, но прежде всего нуждается в том, чтобы как-то адаптироваться в окружающей среде и сделать ее менее разрушительной для себя. Я осмотрелся, мой взгляд привлекла одна парочка вдалеке от меня, они играли, убегая друг от друга, но каждый раз встречались вновь, разрушая всяческое расстояние. И тогда они целовались, обнимались и в этом объятии становились одним целым, чтобы снова разбежаться и быть счастливыми только когда они опять будут вместе. Но их любовь нет, она никуда не девалась даже когда они были на расстоянии друг от друга. Когда я увидел их, в одну секунду все взорвалось, все то спокойствие, с которым я проснулся, превратилось в бурю эмоций, которые неожиданно заставили меня вспомнить все. Эрмаль. Я был во Фьюмичино, чтобы сбежать из Рима от тяжести своих воспоминаний. Я был во Фьюмичино, потому что Эрмаль бросил меня и я нуждался в месте, которое сможет заглушить мою боль. Только вот не существовало в мире ни одного такого места, за исключением его объятий. Но они решили больше не защищать меня. Эмоционально я был разрушен. Я сбежал с этого пляжа, который заставил меня вспомнить самое ужасное горе, которое, как мне на минуту показалось, я смог навсегда забыть. Или этого никогда не происходило и я все выдумал. Я бежал, уворачиваясь от зонтиков и полотенец, среди прогуливающихся людей и детских игрушек, надеясь, что мне удастся сбежать от того монстра, который, впрочем, сидел внутри меня. Я бежал, сколько хватало дыхания, пока море не растворилось у меня за плечами, уступая место дорогам этого светлого города, казавшимся мне сейчас путями в ад. Я бежал, надеясь, что физическая усталость сможет ослабить, сделать более терпимой боль от потери Эрмаля. Но это так не работает. Она все еще была со мной, словно клеем приклеилась к моей душе, будто кислота разъедала мою кожу. Недостаточно было просто поспать, чтобы смягчить мои страдания, недостаточно было просто проснуться в месте, не пропитанном нашими воспоминаниями. Все напоминало мне о нем. Все было им. Я видел его в прохожих, в направленных на меня взглядах, в наполнявших воздух запахах. Он был в улыбке незнакомца, в песне, играющей на радио, в детском смехе. Он был во всем и ни в чем одновременно, потому что на самом деле его здесь не было. Никто не дополнял меня так, как он. Никто не мог любить меня так же сильно, как это делал он. Я должен был сполна заплатить за те три недели счастья, без всяких скидок и поблажек, без того, что могло бы сделать мою боль хоть чуточку слабее. Потому что жизнь такова, она ничего никогда не дарит, а то, что дает, она всегда забирает обратно. От этой бури эмоций мое дыхание участилось даже сильнее, чем от бега, мне потребовалось прислониться к стене какого-то дома, чтобы выдохнуть и не продолжать и дальше поддаваться нахлынувшим чувствам. Неожиданно мне показалось, что я снова вернулся в первые годы средней школы, когда меня всего охватывала и подавляла тревога, а единственное, что я мог сделать — пытаться не дать этому внутреннему монстру окончательно убить меня. Возможно, этот монстр никогда меня и не покидал. Возможно, его никогда и не было. Возможно, этим монстром был я сам. Постепенно дыхание выровнялось, боль стала более терпимой, а тревога уступила место абсолютной слабости. Но грусть не ушла, она оставалась здесь, как самая верная из моих подруг. И пробудет со мной еще очень долго. Только в этот момент я вспомнил, что было уже время обеда, а я до сих пор ничего не ел, потому что эта катастрофа напрочь заглушила чувство голода. Со мной всегда так случалось: когда что-то меня тревожило, я полностью погружался в свое горе, забывая об окружающем мире, о моих потребностях, о людях, которые были рядом со мной. Я делал это не из вредности, не строил из себя жертву, просто боль действительно была способна разрушить меня. Я был хрупким, непоправимо хрупким. Я с трудом оторвался от этой стены и зашел в первый попавшийся бар, мне абсолютно необходима была чашка кофе, чтобы зарядиться энергией. А может, мне просто нужно было сделать что-нибудь, чтобы отвлечься, чтобы мои мысли не блуждали без дела, думая об Эрмале и его отсутствии, которое буквально прожигало дыру в моем сердце. Только вот не существовало такой вещи, которая могла бы удалить эту боль из моей головы. Он был со мной даже тогда, когда его больше не было рядом. — Что тебе сделать? — почти рассеянно спросил бармен, стоявший за стойкой и протиравший чашки. — Кофе, спасибо. — пробормотал я. Он обернулся и неожиданно заинтересовался моим присутствием, оглядел меня с ног до головы, задержавшись, в частности, на моем лице. Это был молодой парень, немного младше меня и немного старше Эрмаля, которого, которого, если верить бейджу, прикрепленному к футболке, звали Эдуардо. У него были спутанные волосы, переходящие в двухдневную щетину и синяки под глазами, будто он давненько не видел кровати. Было в нем что-то, будто несмотря на свои двадцать лет он все еще не научился жить в этом мире и это мгновенно вызвало у меня необъяснимую симпатию. — А лучше два. — произнес он, несколько секунд посмотрев на меня. Понадобилось бы намного больше, чем просто кофе, чтобы заставить меня чувствовать себя лучше. — Одного более чем достаточно. — Да ты себя видел? Давай, второй возьмешь с собой. Я рассмеялся, это был неожиданный смех и скорее нервный. Потому что боль по-прежнему была здесь, засела под моей кожей. Не давала мне передышки. — Ну спасибо. — Не за что. Парень отвернулся, чтобы приготовить мне два кофе и я наконец смог осмотреть окружающую обстановку. Я оказался в маленьком баре в пастельных тонах, на стенах поэтичные фразы, маленькие свечки в центре каждого столика. На первый взгляд могло показаться, что это место, для самых обычных людей, но присмотревшись внимательнее увидел, что среди посетителей одни снобы. Кажется, я был здесь не к месту, но меня утешило то, что бармен был таким же простым парнем как и я. — Тусовщик? — спросил он, ставя передо мной две чашки кофе, прерывая мои размышления по поводу этого места. — А? — Я говорю, у тебя такое лицо, будто ты провел здесь всю ночь. — Возможно. — улыбнулся я. — Но нет. — Жаль, значит показалось. Ладно тебе, все снова будет нормально. — Не думаю. На моем лице мелькнула горькая улыбка человека, который несмотря на внешнее спокойствие в душе имел тяжесть от утраты. От утраты человека, которого любил больше всех. — Почему ты так говоришь? — спросил он, уже заинтересованный моей жизнью. «Потому что меня бросили» — хотел ответить я этому бармену, скорее странному, чем приятному. Но мои слова застыли в воздухе, потому что были прерваны звонком телефона. На несколько мгновений мир вокруг меня замер и появилась надежда увидеть на экране телефона ЕГО имя. Но это был Маттиа. Несомненно, это был Маттиа. Я понимал, что Эрмаль никогда бы мне не перезвонил, что он не хотел слушать мои оправдания, мой, полный раскаяния, голос. Злость и разочарование, которые он испытал от моего поступка, были слишком сильны, чтобы позволить ему простить меня. И как бы ни было сильно мое желание услышать его, я не мог винить его за это. Возможно, на его месте, я бы поступил также. — Алло. Я отошел от барной стойки, понимая, о чем в итоге пойдет наш разговор. Я не хотел унижать себя в глазах еще больше, чем это уже сделало за меня мое помятое лицо. — Эй Фабри, что с голосом? Я мысленно поблагодарил его за то, что он знает меня настолько хорошо, что всегда замечает малейшие перемены и неполадки во мне и мне не надо вдаваться в долгие объяснения. Потому что иногда объяснения убивают еще больше, даже если ты и так уже мертв. — Маттиа…тут кое-что случилось, я в дерьме. Мне очень плохо, ты нужен мне. — выговорил я на одном дыхании, ощутив прекрасное чувство освобождения. — Черт, что стряслось? Фабри, не заставляй меня нервничать. — Я не знаю, как тебе объяснить. Не знаю, с чего начать, но могу сказать тебе только, что это полная неразбериха, я не могу больше держать это под контролем. — Начинай откуда считаешь нужным, главное начинай. Я готов тебя слушать. — Он бросил меня… — прошептал я, сам не веря своим словам. Будто я недостаточно плакал прошлым вечером, слезы снова тихо покатились из моих глаз, оставляя влажные следы на щеках. Это потеря была для меня слишком большим горем, чтобы справиться с ним, я бы чувствовал это даже спустя время, будто рану, которая все продолжает и продолжает кровоточить. — Но кто? Эрмаль? Почему? Я глубоко вздохнул и собрал всю силу, которая была в моем теле, прежде чем объяснил, что случилось, и от чего мне так плохо. Потому что иногда говорить не так просто как кажется и требуется вся смелость, которая только у нас есть. Потому что разговоры приводят к словам, способным убить нас. — Это я заварил эту кашу, Маттиа. — крикнул я сквозь рыдания и слезы, превратившиеся в плач. — В тот вечер я провожал Клаудиу домой и, прежде чем выйти из машины, она поцеловала меня. Я тут же отстранился, но кто-то успел сфотографировать нас, а потом отправил фото Эрмалю. Он буквально взбесился и бросил меня. — Черт, черт, черт. Я не слышал тебя несколько дней, а ты уже встрял в такую ситуацию. Но кто сделал это фото…я сам не знаю, что я с ним сделаю. И где ты сейчас? — Во Фьюмичино… — прошептал я. — Что ты делаешь во Фьюмичино? Почему ты не в Риме? — Мне было очень плохо, я сел в машину и просто ехал, ища то место, которое не напоминает мне об Эрмале. Маттиа, я вижу его всюду. Мне его так не хватает, я чувствую себя мертвым без него. Я сбежал в туалет, когда понял, что плачу все сильнее и это привлекает ко мне изумленные взгляды окружающих. Я закрыл дверь и сел в углу, ища ту эмоциональную стабильность, которой больше не было, немного умиротворенный словами Маттиа. Другой друг мог бы вывалить на меня всю правду, обвинив меня во всем произошедшем. Но не он. Он был другим, особенным. Он залечивал своими словами мои раны, пытаясь скрыть их или хотя бы остановить это кровотечение. Он делал это как мог, несмотря на разделявшее нас расстояние, как это может делать только настоящий друг. Я ценил это, даже если это не могло вернуть мне Эрмаля, даже если мое сердце уже не могло стать таким целым, каким оно было до прошлого вечера. — Фабри, послушай меня внимательно. Сейчас отправляйся домой, отдохни, возможно, не ходи на работу несколько дней. По крайней мере, было бы хорошо, если бы ты не появлялся там какое-то время, чтобы не видеть Клаудию. Я сейчас в Вероне по делам, вернусь через пару дней, но как только я буду в Риме, первым делом приеду к тебе, хорошо? — Хорошо, спасибо. — Но если тебе что-то понадобится, звони мне. — Я люблю тебя, Маттиа. Но зачем ты вообще звонил мне? — Это не важнее, чем твое горе. — Ладно, услышимся позже. — Да, до скорого. Я скинул звонок, опустошенный от слез, с красными глазами и опухшими, как у наркомана. Мне потребовалось несколько минут, чтобы собраться, чтобы перестать плакать и, когда я успокоился, я смог выйти из туалета и вернуться, чтобы допить свои два кофе, впрочем, уже остывшие. — Потому, что, скажем, мне не очень хорошо. — неожиданно сказал я бармену, будто наш разговор вовсе и не прерывался звонком Маттиа, и кладя на стойку деньги за кофе. — Очень жаль. У меня есть аспирин, если хочешь, может поможет. — Не в этом смысле, мне больно из-за любви. — У меня нет спасательного круга Я отпускаю тебя Но если течение вернет тебя обратно Знаешь что я тебе скажу? — Что? — Нет, ничего, это просто песня. — сказал он, улыбаясь и отдавая мне сдачу. Я кинул на него последний взгляд, пробормотал «спасибо» и вышел из бара, а слова этой песни все еще крутились у меня в голове.