Quell'estate

Я со всей дури швырнул телефон на диван, будто вся вина за мое горе лежала только на нем. Слезы стекали по моим щекам и я сотрясался от беззвучного плача, переполненный своей грустью. В эти дни я плакал так много, что кожа на лице стала грубой, а глаза постоянно были красными и опухшими, даже с Клаудией я не рыдал так много. Мне было плохо, конечно. Но это было другое горе, более молчаливое, наполнившее мой взгляд грустью и опустошившее сердце. Может быть, тогда было больше горечи. Может, я уже какое-то время больше не любил ее и заблуждался, что совместная жизнь сможет спасти наши отношения. С Эрмалем все было иначе. Его потеря потрясла меня настолько же сильно, как первый раз, когда наши взгляды встретились и я понял, что теперь моя жизнь полностью изменится. Я был разрушен, измотан, измучен. В тот момент, когда он сказал, что мы больше не вместе, я почувствовал, как мое сердце разлетелось на тысячи осколков. Мне нужно было найти способ собрать их воедино, чтобы выжить. Да, выжить. Потому что моя жизнь перестала идти своим чередом. Она остановилась именно в ту секунду, когда мое сердце перестало биться, также как и Земля перестала вращаться. Но малость моей боли не могла повлиять на судьбу человечества. С момента, когда я вернулся из Фьюмичино, я понял, что продолжать жить нормальной жизнью с теми чувствами, которые тяжелым камнем висели на моем сердце, буквально невозможно. Этот мир был слишком тяжелым для меня, эмоционально абсолютно раздавленного. Поэтому я заперся дома, позвонил Флавио, чтобы сказать, что ужасно заболел и не смогу какое-то время выйти на работу. И больше ничего, никакого контакта с обществом, за исключением нескольких коротких звонков Маттиа, который еще не вернулся из Вероны. Я был похоронен дома вместе со своей тоской и болью, надеясь, что это одиночество немного притупит мои драмы и хоть немного залечит раны. Но нет, становилось только хуже. День и ночь слились в одно целое и только некоторые часы становились мимолетными моментами, когда я мог сомкнуть глаза. Потом отсутствие компании, возможности отвлечься, невозможность думать о чем-то кроме Эрмаля, все это усиливалось и становилось абсолютно невыносимым. Хватало одного случайного воспоминания в неподходящий момент и я снова рушился, будто не прошло ни одного дня. В то время, как на самом деле прошла уже почти неделя. И я в этот момент должен был быть в Бари, делить с ним свою любовь, ощущать его тело на своем, объединять наши ароматы в одно целое. Вместо этого я бы у себя дома, тонул в одиночестве, уставший от многочисленных бессонных ночей, разрушенный постоянными слезами, которые стали для меня уже делом привычным. Да и зеркало демонстрировало мне далеко не самую радужную картинку: красные опухшие глаза, постоянно на мокром месте, огромные фиолетовые синяки под ними, и лицо, которое приобрело серый оттенок, напрочь потеряв прежний румянец и загар. Я стал тенью самого себя. Я взял телефон с дивана и снова набрал номер Эрмаля, но он продолжал наотрез отказываться общаться со мной. После этого проклятого звонка он больше не отвечал мне, несмотря на десятки вызовов, несмотря на то, что его автоответчик был переполнен моими мольбами, извинениями, оправданиями, уговорами. Он полностью прекратил общение со мной. Разорвал все связи. Но я продолжал верить, что рано или поздно, увидев все эти звонки и сообщения, он изменит свое решение и ответит мне. Что он простит меня и мы снова будем вместе, с той же легкостью, которая была в нашей любви до этого момента. Я верил в это, как верил и в наши отношения, в нашу историю, в наше новое будущее, потому что не мог поддаться мысли, что все кончилось, что наше время истекло. Мы были родственными душами. Мы заслуживали только бесконечности. И теперь пребывали в одиночестве своих двух жизней, отделенных друг от друга. И пока я сидел на полу под гнетом моих личных драм, свернувшись калачиком, словно испуганный ребенок, попавший в мир, в котором еще не научился жить, я чувствовал себя еще более одиноким в этом доме, слишком большом, чтобы жить здесь одному. Слишком большом с этими бескрайними комнатами, двумя ванными, двумя спальнями с огромными двуспальными кроватями. Именно он был пропитан теми меланхоличными воспоминаниями, которые когда-то радовали меня, но теперь словно не принадлежали мне вовсе. Иногда, в этом одиночестве я ловил себя на мысли, что оборачиваюсь, чтобы увидеть Эрмаля, сидящим на диване с сигаретой в руке, мне казалось, что я слышу его голос, эхом отдающийся в комнатах, чувствую его прикосновения к своему телу, а его аромат щекочет мои ноздри. Часто воспоминания возвращали меня к реальности, делая драматичным момент осознания, что это всего лишь плод моего воображения, заставляя меня верить в мое сумасшествие. Может, это действительно было так. Боль лишила меня психического здоровья. Другой человек на моем месте надеялся бы, что со временем ситуация улучшится, что с каждым днем, проведенным без него, воспоминания будут причинять все меньше страданий, а его лицо все реже будет всплывать в памяти. Но это был не мой случай. По крайней мере, какая-то мазохистская часть меня заставляла искать те немногие Фотографии Эрмаля, которые у меня были, ногтями и зубами цепляясь за каждое счастливое воспоминание, чтобы в моей памяти не стерлись черты его лица, красота его тела. Все, что мне осталось, это воспоминания, самые прекрасные, самые чистые, самые счастливые. Те, которые я показал бы миру, если бы мне надо было продемонстрировать, что такое настоящая любовь и которые я хотел сохранить навсегда. Но которые проистекают из того, что прошло, оставив неизлечимую боль, а единственный человек, который мог бы это исправить, тоже больше не со мной. Даже в этот момент, подняв голову, которой до этого я упирался в колени, я увидел его, сидящим на диване, с зажатой в руках гитарой, напевающим мне одну из своих песен о любви. Одну из тех, которые трогают до глубины души и навсегда остаются в сердце. Инстинктивно я поднялся, чтобы пойти сесть рядом с ним и нежно погладить его волосы, так, чтобы не потревожить его. Но чем ближе я подходил, тем более расплывчатой становилась его фигура, пока не исчезла вовсе. Неожиданный звонок в дверь разбудил меня, вернув к реальности. Я не ждал посетителей, ни у кого не было причин приходить, чтобы навестить меня; здесь должны были быть только я и моя боль. Ни больше, ни меньше. Только мы двое. Я подошел к домофону, ошеломленный после стольких дней, проведенных взаперти в одиночестве и вытер слезы рукавами рубашки, для меня они стали уже привычным делом, но постороннему человеку объяснить это было бы непросто. — Кто там? — тихо прошептал я, боясь услышать ответ. Потому что во мне все еще теплилась надежда услышать голос Эрмаля, надежда, что он вернулся, чтобы собрать воедино те осколки, которые когда-то были нашей историей любви. Что, возможно, он пришел, чтобы остаться навсегда до конца моих его наших дней. И мое сердце замерло, ожидая ответа, пока я не услышал знакомый голос, который попросил меня открыть ему. Не ЕГО голос. Глупые надежды, это не мог быть он. Но это был голос Маттиа. Это Маттиа взбегал по ступенькам, чтобы не потерять больше ни минуты, потому что было потеряно и так уже слишком много дней. Как только он сжал меня в тех объятиях, которые мог дать мне только он, я почувствовал себя как дома. Они не могли спасти меня, но могли остановить от дальнейшего погружения в глубины моего горя. — Прости, что приехал только сегодня… Я мудак, Фабри, я бросил тебя в самые худшие дни, но я был на встрече с инвесторами проекта, который я ожидал долгие месяцы и я не мог вернуться раньше. — извинялся он, отстраняясь от меня. Но я снова рухнул в его объятия, потому что мне просто необходимо было физически ощущать единственного человека, оставшегося рядом со мной среди всех этих событий, продолжавшего быть со мной даже когда все вокруг рушилось. Потому что это лето дало и отняло у меня все. Моих друзей, мою новую любовь, мое счастье, уверенность, спокойствие. Это лето стало одновременно самым лучшим и самым худшим в моей жизни. Ему не было логического объяснения, оно существовало только для того, чтобы перевернуть мою жизнь с ног на голову. — Не беспокойся, как видишь, я выжил. — сказал я, смеясь, пытаясь минимизировать мою боль, но это было бесполезно. Мои глаза говорили за меня, и в них не было ни грамма счастья. — Я даже не заехал домой. — продолжал Маттиа. — все еще в офисном костюме, видишь. Такой Элегантный, что сам на себя не похож. Он неожиданно прервал свою речь и заглянул мне в глаза, заставляя меня почувствовать себя голым под его внимательным взглядом. Был страх, что он может увидеть даже мои самые личные секреты, которые я не рассказывал никогда и никому. Те, которые даже я сам еще не знал. — Ты плакал…- осторожно, почти по-матерински прошептал он. — Нет, нет. Просто что-то в глаз попало. — Не неси чушь, Фабри. Я знаю тебя лучше всех, я видел тебя в самые худшие моменты и могу понять, когда ты плачешь. Я не знал, что ответить. Маттиа способен был заглянуть внутрь меня, открыть самые интимные стороны моей личности. Я не мог соврать ему, он бы обнаружил это. И теперь я молчал, безразлично стоя перед ним, не зная, как ему сопротивляться. — Я не думал, что это продлится так долго. — Я мертв внутри, Маттиа. — Почему ты не сказал мне об этом, когда мы созванивались? — Боль всегда нелегко объяснить. Он подошел ко мне, преодолевая всяческое личное пространство, и вытер мои слезы подушечками пальцев. Это легкое прикосновение только больше пробудило во мне желание вновь заплакать, потому что обычно только Эрмаль дотрагивался до меня так. Как долго мне придется носить с собой память о его прикосновениях к моей коже? — Ты все эти дни был один? — Да. Я не хотел никого видеть. — Ты ел? — Иногда, когда хотелось. — Ты спал? — Не знаю, скажем так, я постоянно путешествовал между кроватью и диваном. — Ты выходил из дома? — Нет. — Тогда пойдем. Выйдем, поедим что-нибудь, посмотрим на людей, а потом вернемся домой и ляжем спать, ладно? — Маттиа, я не хочу. Оставь как есть. Мне слишком плохо, я сломаюсь с минуты на минуту и, очевидно, даже начну плакать. — Эй, я здесь, с тобой. Я отошел от него, приблизившись к столу, на котором оставил сигареты и зажигалку. Зажег одну. Вдохнул. Выдохнул. Нет, я не чувствовал себя готовым выйти. В этом я был уверен. Окружающий мир был слишком тяжелым для меня, я бы почувствовал, что тону в счастье других людей, испугался, что они могут увидеть раны, сформировавшиеся на моем сердце. Потому что есть люди, которые залечивают твои раны, а есть те, кто нападает, лишь почувствовав запах крови. — Правда, Маттиа. Сейчас неподходящий случай, может через несколько дней, когда мне станет лучше, хорошо? — Фаб, я не могу видеть тебя таким. Мне от этого плохо, меня это разрушает. Я хочу, чтобы боль сделала тебя сильнее, а не сломала окончательно. Я энергично потряс головой. Я был непреклонен. — Нет, мои страдания слишком сильны. — Но смотри, у тебя закончились сигареты. — Ладно, куда ты меня поведешь? — Сначала в одно место, где ты почувствуешь себя намного лучше, а потом в магазин. — Давай сначала за сигаретами, иначе я никуда не иду. Но если мне будет слишком плохо, ты отвезешь меня обратно домой. — Договорились. — пробормотал он, взъерошив мне волосы.