Под мрачной сенью Древа мертвых

      Неожиданно наступившее тепло, мягко греющее солнышко как никогда контрастировало с общим настроением, царившем в доме ван Тассел. В отличие от них, вся Сонная лощина радовалась теплому и более-менее ясному деньку, а посему горожане поспешили побросать сюртуки и выбраться на улицу в рубашках и без накидок. Теплая погодка стала наградой соннолощинцам за предыдущий дождь и очередную ночную грозу с молниями.       Единственными, кого легкий ветерок и долгожданное потепление не прельщали, были члены уже знакомой нам троицы — Катрина, Икабод и Гэн. Словно подчиняясь прогнозам первой и вопреки ее желанию, последний все-таки заболел.       Утро в доме ван Тассел началось с того, что Катерина и Икабод, спустившись вниз, обнаружили опять полный чайник кипяченой воды, вынутое из погреба молоко и свежезаваренный кофе. За окном их ожидала аккуратно нарубленная кучка щепок и дров для растопки, и, что самое удивительное — на бельевой веревке висела, покачиваясь, освежеванная оленья туша.       Икабод вздрогнул и шарахнулся от окна, когда увидел бело-розовое нечто. Ему едва не стало дурно, и он. зажав нос, поспешил отойти, чтобы не упасть в обморок от вида сырого мяса, больше похожего сейчас на жертву маньяка-извращенца.       — Что там? — его место заняла Катерина. — Боже! — взгляд ее тоже зацепился за разделанного оленя, однако заметил еще и свернутую в трубочку бумажку, привязанную к ее ноге. Катерина, закутавшись в покрывало (в самую рань еще было прохладно для пробежки в ночнушке после дождя), вышла на улицу и сорвала записку.       «Хранить в холоде. 18-21.»       Почерк был уверенным, среднего размера, почти без наклона, длинные хвостики у букв сильно выпирали. Катерина никогда не видела, как пишет Всадник, но сомнений по поводу автора записки не было. Перечитывая на ходу странное письмо и вглядываясь в резкие, угловатые буквы, юная леди ван Тассел вернулась в дом.       — Он всю ночь охотился под дождем, вот где он был, — пояснила Катерина, предлагая другу записку. — Как думаешь, позвать его завтракать или пускай спит?       — Спроси у него сама.       Катерина буркнула что-то в ответ и пошла наверх. Она с некоторой долей тревоги вспоминала вчераший день: Всадник выходил из дома пару раз, чтобы помочь принести воды, поухаживать за лошадьми или сделать еще что-то в этом роде. Все остальное время он сидел, забившись в угол у себя в комнате, и на контакт не шел. Иногда он приходил и молча сидел в гостиной, но если Икабод и Катерина начинали долго о чем-то беседовать, уходил: видимо, не хотел мешать, быть третьим лишним. Точно также, как Всадник уважал пространство своих компаньонов, они не вмешивались в его. Даже в его комнату никто старался лишний раз не заходить.       Вот только Катерине очень хотелось. Поэтому она отчасти была рада заглянуть: загадочный мир Всадника, мир его души манил ее, и она не хотела и не желала сопротивляться.       — Гэн, ты как?       Вместо ответа тот улыбнулся и медленно моргнул, давая понять, что все хорошо. Но Катерина видела, что это совсем не так. Недовольно фыркнув, девушка подсела к Каену и потрогала гессенский лоб. Кожа Всадника обожгла ее; он словно бы раскалился в кузнечной печи.       — Весь пылает, — доложила Катерина, спустившись вниз. — У него температура.       — Надо бы за врачом послать… Ах, черт! Доктор же погиб!       — Только не надо обвинять во всем Гэна, — Катерина предупреждающе уперла руки в боки.       — Да при чем здесь этот урод, — Крейн поморщился. — Я просто…       — Не называй его уродом! — Катерина всерьез начала сердиться.       — А кто он? Нормальный человек не простужается ночью, пока все спят! Пойди и пойми, где он шлялся, небось кого-нибудь убил…       — Помнишь, о чем мы договорились? Мы ни в чем не обвиняем Гэна, пока он не докажет свою вину. Ты же так ратуешь за логику и здравый смысл… Так почему ты стремишься обругать ни в чем неповинного человека?       — Сделаешь ему отвар? — Икабод вздохнул и упал в кресло. Катерина хотела было настоять на ответе на предыдущий вопрос, но потом сдалась и решила не продолжать спор. Сейчас важнее было сварить снадобье, чтобы Всаднику стало лучше. К счастью, мазь, которая снизила бы жар, у нее еще осталась на донышке банки и не придется делать новую, а ведь она довольно сложная в приготовлении.       Икабод прикрыл глаза, слушая, как мерно стучит ножик об разделочную доску и стараясь не думать, что Катерина кладет в свои зелья. Он размышлял о ее словах: справедлив ли он к этому Каену? Ну, как минимум, он ревнует. Ему завидно, что Катерина уделяет внимание заболевшему Всаднику, и Крейну хватало ума и совести это признать. Но есть что-то еще… что-то еще его мучает. Во-первых, он не знал, считать ли Каена за убийцу: тот ведь не по своей воле это все творил. Во-вторых, дальнейшая судьба кавалериста оставляет много вопросов: брать его с собой в Нью-Йорк или оставить тут одного, пока они поедут отвозить плененную Мэри на суд как преступницу. Уж она-то это заслужила. А вот Всадник… Сдать ли его в оковы? Справедливо ли?       Икабод здраво рассудил, что Каена сдать успеется всегда. Тот ведь не особо и куда-то убегает, в отличие от той же Мэри, которую пока приходилось держать то в подвале, то в сарае, и все время связанной. Желательно под надзором. Оставлять ее одну даже в веревках было опасно, и лишний день тянуть перед сдачей ее в лапы властей — дополнительный риск, что негодяйка перережет или перетрет веревки и удерет, натворив бед. Заболевший Всадник осложнял дело: Икабод хотел выехать в ближайшие пару дней, обязательно с Катериной, но еще не решив, оставит Гэна в доме ван Тассел или возьмет с собой. Это стало третьей причиной, по которой он выругался на бедного Всадника (за что ему становилось стыднее и стыднее — тот ведь не специально заболел): с гессенской лихорадкой они точно не уедут никуда, не оставлять же его больного одного. Икабод чуть ли не молился, чтобы тот поскорее поправился.       Но к обеду, когда Катерина закончила с зельями, Всаднику стало хуже. Он не вставал, не шевелился и не разговаривал.       — Привет, — девушка неуверенно заговорила с ним, чувствуя себя крайне растерянно. — Термометр, видишь?       Всадник согласно моргнул синющими глазами, то ли в знак того, что он ее понял, то ли показывая, что термометр видит. Катерина подсела ближе и стала просовывать градусник ему подмышку. Гэн морщился, сопротивлялся, прижимая руку к телу сильнее, но потом сдался и позволил померить температуру.       — Сто два и два, — Катерина помрачнела. (прим. автора — здесь упоминается шкала по Фаренгейту). Всадник вместо реплики вяло улыбнулся.       — На, выпей, — девушка предложила Каену стакан. Тот неловко приподнялся, чуть было не упал, и в попытках задержать падение обхватил Катерину мощной рукой. Она пошатнулась и едва не рухнула на кровать вместе с ним, но в последний момент оба поймали равновесие. Всадник принял стакан с отваром из ее рук и начал медленно пить, так и не убирая с хрупких девичьих плеч львиную лапу. Когда лекарство кончилось, он безвольно повис, опустив руку с пустым уже стаканом.       Боже, какой теплый! Рука у него на удивление мягкая и приятная. Всадник, наконец, еле сполз с нее, словно держаться сидя требовало от него больших усилий.       — Перевернись, — попросила Катерина, помогая себе, да и Гэну тоже, жестами. Он медленно, со вздохом улегся на живот и подставил белую, изуродованную шрамами спину. Девушка зачерпнула мазь пальцами и осторожно, бережно стала наносить. Ее не покидало ощущение, что старые раны еще болят, и она подсознательно боялась забредить их, хотя и понимала, что это загрубевшие уже рубцы. Их не вылечить, ни убрать, ни замазать пудрой. Бедный Всадник с какого-то момента и на всю жизнь так и остался изуродованным. Вся кожа на спине у него была исполосована, будто бы по нему прошелся когтями гигантский кот. Катерина стала наносить мазь по шрамам, трогая пальцами так, будто бы она рисовала ими точечки. Гэн глухо застонал, и сначала она замерла, подумав, что стонет он от боли, но чуть позже поняла, что ошиблась — гессенцу приятно. Он удовлетворенно мычал от ее прикосновений, и тогда девушка осмелела и стала втирать мазь сильнее, увереннее, массируя ему спину. Всадник замурчал и стал издавать стоны, демонстрирующие, что он на самом верху блаженства.       — Высохнет, укройся и спи. И не вздумай окно открыть, — предупредила Катерина, не задумываясь, понял он ее или нет.       — Ну, что? — первым делом осведомился Икабод, когда девушка навестила его спальню. Тот тем временем сосредоточенно рисовал пером что-то в своем журнале.       — Дала ему лекарства, пусть спит.       — Может, в горячей воде его прогреем?       — Да, ему не помешало бы. Только вот куда его засунуть? Он такой здоровый еще…       — Н-да, задал нам, негодный, задачку. Ничего, придумаем. На худой конец, корыто у кого-нибудь попросим — хоть согнув ноги влезет… Вот засранец, и как же он простудиться умудрился?       — Сама голову ломаю. Вряд ли он бы от простого дождя так заболел…       — А он не ранен? Этот олень мог ему здорово проткнуть желудок, оттого и температура.       — Вроде нет. Я не заметила, когда растирала.       — Странно. Не мог он ни с того ни с сего так слечь! Ничего, отогреем, встанет на ноги. Вот умора, никогда бы не подумал, что придется с безголовым возиться.       — У него очень даже симпатичная голова оказалась, — Катерина не смогла сдержать смеха.       — Это только когда рот закрыт, — Икабод ухмыльнулся, переставляя свои инструменты на полке.       — Чего ты вообще к нему так агрессивно относишься?       — А ты к нему чего так добра?       — Он болеет. Я и за тобой ухаживала, когда тебе было плохо, так почему должна бросать его?       — Ну, хотя бы потому, что он убил твоего отца, — сварливо сказал Крейн, протирая колбочку от пыли.       — А он ли это был? Я уже не уверена. Посмотри на него — он и мухи не обидит.       — Это пока он болеет.       — Откуда ты знаешь? Ты что, прожил с ним сотню лет под одной крышей?       — А ты? Меня пугает твоя уверенность в его безопасности.       — Этот человек делает нам кофе и принес мясо.       — Может, он в доверие втирается.       — Пускай он лучше в мазь втирается, — Катерина фыркнула. — Ты поможешь нагреть ему воду?       — А куда я денусь, — Икабод вздохнул и все же улыбнулся. — Ему лучше?       — Должно полегчать.       Нагревание воды, а вместе с ней и всадниковое, все же произошло. Каен, лопоча по-немецки, (видимо, убеждал, что может идти сам), спускался в конюшню, шатаясь и дрожа. Он с трудом улегся в ёмкость, похожую на корыто, но все равно его грудь и колени торчали из горячей воды. Было видно, что Гэну залезать больно — он не сдержался, поморщился и зашипел, когда пришлось убирать из-под себя ноги, выпрямляя их.       Всаднику велели сидеть в воде не меньше двадцати минут, для наглядности показали даже на часах, на каком месте должна быть стрелка циферблата. И то, Икабод с Катериной все же не были до конца уверены, что он их понял.       Как бы то ни было, сидение в воде началось. Катерина испытывала почти непреодолимое желание остаться с Гэном, чтобы бдеть, не станет ли ему плохо, но то было несколько неприличным и посягало на всадниковое достоинство, лишая его возможности греться в воде наедине с собой. Но все равно покою Катерине уже не было, она не могла сосредоточиться ни на чем, отвлекалась, и мысли её возвращались то и дело к отмокавшему в воде Гэну.       Наконец она не выдержала и решила проведать, уж больно долго его не было. Спустилась вниз, осторожно при открыла дверь и заглянула.       Каен лежал, похожий на скалу, что острыми камнями торчит, угрожая кораблям, из морской пучины. Преодолев смущение и страх, Катерина, осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, прокралась в помещение.       Всадник, как оказалось, спал. Голова его лежала на плече, грудь мерно вздымалась и опускалась. Надо бы его разбудить, пока он не перегрелся и не начал кашлять. Но будить не хотелось. Всадник во сне сладко зевнул, показав нежно-розовое нёбо и острые зубы, после чего медленно перевернулся на бок. Девушка долго боролась с собой, но потом все же положила прохладную ладонь на мощное плечо и потрясла.       Всадник заморгал, просыпаясь и облизнул губы.       — Все, вставай, иди наверх, — девушка изо всех сил надеялась, что ее широкие жесты помогут кавалеристу понять, что ей от него надо. Но Гэн, если и понял, вставать не собирался — блаженно вытянул ножки, прикрыл глаза и улыбнулся.       — Гэн, пойдем.       Он полежал еще какое-то время, а потом медленно поднялся и послушно побрел наверх, шатаясь. Он лег в постель, укрывшись тонким одеялом, и снова задремал. Проснулся только ближе к вечеру, когда погода вновь испортилась и разыгралась гроза. Катерина мыслями то и дело возвращалась к нему в спальню, наверх, и в конце-концов не выдержала: поставила на поднос немного еды и питья, после чего побрела во всадникову комнату.       Тот, вопреки ее ожиданиям, не спал, а слабо улыбался и смотрел прищуренными глазами в потолок.       — Тебе лучше?       Он медленно моргнул и улыбнулся.       — Ich bin aufgewacht, als ich deine Schritte gehört habe.       Катерина непонимающе уставилась на него. Гэн, словно бы раздражаясь, мотнул головой и показал рукой в сторону стола, где лежали бумажки и перья, а также восковые карандаши, краски и пастель. Все еще не понимая, к чему это, девушка протянула Всаднику черный восковой карандаш и бумагу. Он, в свою очередь, взял книгу с тумбочки и подложил под лист. Быстрыми точными движениями кавалерист начал что-то штриховать. Катерина как человек, который тоже в какой-то мере рисует, обратила внимание, что карандаш он держит странно — указательным и средним пальцами, пищущий наконечник подняв вверх. Закончив шуршать по бумаге, гессенец повернул рисунок. На картинке были изображены женские ножки в туфельках на ступеньках, а возле них короткие штришки, как если бы от шагов поднималась бы пыль. На второй половине рисунка гессенец схематично изобразил себя в кровати с удивленным лицом и теми же штришками. Картинки были простыми, но понятными и забавным. Особенно Катерине понравился всадниковый автопортрет: маленькая, нарочито непропорциональная фигурка, словно бы карикатура из детской книжки. Девушка заулыбалась и жестом попросила забрать рисунок себе. Всадник не возражал.       — Нарисуй еще что-нибудь, — Катерина подала Гэну еще бумаги, и тот начал увлеченно чирикать карандашом по листу. В этот раз девушка подсела рядом, и стала наблюдать, как он рисует. Постепенно появлялись лес, фигурка Всадника, олень и река. На первом изображении гессенец показал, что он долго сидел в засаде, наблюдая за оленем: куча травы, за ней два глаза и пышная шевелюра в окружении деревьев. Олень на первом плане. Дальше кавалерист отделил от первый рисунок от второго двумя линиями, а потом стал рисовать второе изображение. Быстрые, умелые штрихи показали, как его фигурка прыгает из засады на оленя. Опять отделил картинку: с оленем завязалась борьба. Следующий квадратик: фигурка Всадника отлетает от удара раненного оленя и падает в воду. Новый рисунок: лежащий олень на берегу и опять фигурка Гэна, вокруг которой короткие штрихи, а в центре — восклицательный знак.       Так вот в чем дело! Катерина взяла рисунки и замерла, точно громом пораженная. Выходит, бедный Гэн пролежал в ледяной воде, в речке, несколько часов, поэтому и простыл! О, Боже! А перед этим он же лежал в засаде и носился по лесу в полуголом виде!       — Как дала бы по башке! Зачем надо было это делать?! — сварливо рявкнула юная ван Тассел, слегка съездив кавалеристу стопкой бумаг по макушке. Тот только засмеялся, но Катерина его уже не слушала.       — Икабод! — кричала она, быстро спускаясь по лестнице. — Икабод!       — Что стряслось?       Катерина молча показала ему картинки.       — Это Гэн нарисовал? — он перелистывал рисунки с недоуменным взглядом.       — Да, но…       — Это шедевры! Потрясающие рисунки!       — Икабод!       — Такие точные, простые… Черт, можно сделать такую книжку…       — Икабод!!!       — А? — тот на миг отвлекся от картинок.       — Это история о том, как Гэн простудился.       — Да, да, да… — констебль потерял интерес и продолжил разглядывать картинки. Все еще пялясь в бумажку, он покинул Катерину, бурча под нос что-то вроде «Надо будет ему альбом подарить, пусть рисует»…       — Прибью, — проворчала Катерина, так и не решив, кого именно.       Ближе к ночи Всаднику снова стало хуже. Температура у него поднялась настолько, что он мог только лежать на животе, вытянув лапки по всей длине и уткнувшись лицом в подушку, и спать. Со стороны было похоже, что он вовсе не спит, а словно бы пытается взлететь в воздух. Особенно это ощущение усиливалось, когда Катерина представляла, что вместо обычной белой простыни — голубая. Это подняло ей настроение.       — Жаль только, опять он разболелся, — с тоской подумала Катерина, но тут же опять повеселела: зато, кажется, способ общения со Всадником был найден.       Окончательно убедилась она в этом на следующее утро, когда после дождливой ночи обнаружила на столе в комнате Гэна рисунок, где его фигурка радостно прыгает под ливнем.