Под мрачной сенью Древа мертвых

      Наверное, правду говорят: холодная погода хороша только если ты внутри дома. Четверо суток прошло, а Сонная лощина не менялась: холода и дожди не уходили, жители пореже стали высовывать носы из домов, греясь в одеялах и у каминов, в стойлах или загонах ржали лошади, требуя пастьбы. Другое дело, что мало кто отваживался выгонять скот на улицу в такой ветер. Горожане предпочитали сидеть за окнами, пить горячие напитки и всячески прятаться от непогоды, создавая в маленьких домиках уют и тепло.       Ночью разыгралось аж две бури — одна происходила за окном и выражалась воющим ветром, ломавшим ветви деревьев, а вторая была в доме ван Тассел и представляла собой метание по кровати одного разгоряченного заболевшего кавалериста и его невнятный бред.       Всадник болел уже четвертые сутки, если не шестые, и на поправку решительно не шел. Мази и отвары делали ему лучше, но не надолго. Он по-прежнему принимал ванны из горячей воды и спал в ней, после чего, проснувшись, самостоятельно возвращался в комнату. К ночи температура у него снова подымалась, причем дошло до того, что у него, похоже, начались галлюцинации: он мотал головой, отпихивался руками, отнекивался и сопротивлялся невидимому давлению. Катерине приходилось оставаться с ним на ночь, поскольку однажды он уже свалил на себя стопку книг, заехав рукой по столу, и едва не остался кривым на один глаз. В другой раз он чуть не гробанулся с кровати, полу-яростно, полу-вяло отбиваясь от кого-то. Она сидела у постели Всадника с некоторой тоской, ибо тот по большей части бредил или спал, а посему хорошим собеседником не являлся. Но чем-то он манил ее, невидимой нитью привязал к себе и заставлял оставаться с ним как можно дольше. Однако больше ничем, кроме мазей и лекарств, Катерина помочь не могла, поэтому сшила для Гэна подушку, похожую на кошку, набила ее гусиным пухом, и ей было приятно от того, что он эту подушку во сне обнимал и сразу успокаивался, если бредил и метался. Рыжая подушка в черную полоску с глазками подсовывалась всякий раз, если Всадник сползал с причитающейся ему подушки нормальной, большой, или если он начинал буйствовать, что-то бормоча или размахивая руками. И в те минуты Катерина совершенно забывала, кто он такой, по крайней мере, кем он был: ее волновало только, что сейчас он человек, которому нужно ее внимание, и ей больше всего на свете хотелось ему внимание это дать. Она была готова не отходить от него совсем, но не отходить получалось только ночью — днем же у нее были другие дела, что требовали ее вмешательства, поэтому она могла лишь мельком его навещать.       Сегодняшней ночью она тоже не стала изменять сложившейся традиции, только в этом случае присела на край кровати и носом стала клевать намного быстрее, чем обычно. Ее убаюкивал дождь, мерное сопение и мурчание спавшего рядом Всадника — тот вел себя на удивление спокойно, и лишь пару раз услышала она: «Die Schwerter!» — слово «мечи». Это слово повторялось каждую ночь, и говорилось и на немецком, и на английском, причем всегда встревоженным тоном. В эту ночь он не очень-то метался и кричал про мечи, поэтому совесть у Катерины была спокойнее, а если быть честным, то дремала вместе с самой девушкой. Та забылась сном, и слышала только чужое дыхание мощных легких рядом.       Урывками ее глубокий сон переходил в легкую дремоту, и тогда Катерина начинала ощущать еще и жар чьего-то тела рядом, горячее дыхание у себя над ухом. Она переворачивалась и прижималась к мужчине, бормоча что-то вроде «Икабод, подвинься». Солнечные лучи после глубокого забытья снова вернули девушку в подобное состояние легкой дремоты: она еще не в реальности, но уже начинает просыпаться, и, возможно, уснет опять, не понимая, что происходит вокруг. Катерина чувствует, как ее обнимают сильные мужские руки, и ей приятно, совсем не хочется отворачиваться.       Руки сжали ее сильнее, притиснули к горячей груди.       — Икабод, перестань, от тебя жарко, — бормочет Катерина и вдруг, слыша над ухом ласковое мурканье, понимает, что руки мощнее и сильнее, голос грубее… Вдруг, вспугнутая этим внезапным ощущением, Катерина широко открыла глаза и, увидев рядом обнаженного Каена, забилась в его сильных ручищах.       — Ты!..       Но тот только засмеялся и обнял покрепче.       — Это ты пришла, — сказал он вдруг по-английски.       — Что?! — Катерина возмущенно забилась, но тем не менее, по-настоящему зла на Гэна за эту выходку не держала — скорее, просто смутилась тем, что он был так близко. — Да как ты смеешь?       Она рывком встала с постели, но Всадник этому уже не мешал — разлегся только, как древний грек, прикрывшись одеялом и хитро щурился. Стушевавшись, девушка выбежала из комнаты и пошла к себе — переодеваться к завтраку.       К ее удивлению, кушать спустился и Всадник.       — Я смотрю, у тебя сразу отлегло, — сварливо сказала Катерина, увидев его довольную физиономию. Тот фыркнул и стал помогать расставлять тарелки. Девушка изловчилась и потрогала ему лоб.       — Еще теплый, но уже намного лучше.       Далее никаких реплик не было: зазвенели кружки, стукаясь дном об стол, и вилки об тарелки. Обитатели дома ван Тассел мирно завтракали, жуя приготовленный омлет.       — Я смотрю, тебе легче?       — Ja, das ist besser.       Он сначала сидел, довольный, потом помрачнел. Сложил посуду в тазик, пробормотал что-то, видимо, благодаря по-немецки, и вышел на улицу.       — Куда это он?       — Может, охотиться?       — Он недавно уже поохотился, до сих пор болеет… — задумчиво пробормотал Икабод, протирая чашку. — Кстати, надо с ним поговорить по поводу поездки в Нью-Йорк.       — Ты что-то решил?       — В том-то и дело, что нет. Я не знаю, стоит ли брать его с собой. Ладно, посмотрим, что хочет он сам. Просто… — он на миг замер с полотенцем и кружкой, а потом заговорил после недолгой паузы: — Это очень двоякая ситуация. Я бы даже сказал, сверхъестественная ситуация. Я не думаю, что кто-то нам поверит, что он бегал и убивал людей, будучи сам с отрубленной головой. Просто выдать Мэри? Он может быть полезен, как свидетель. Но я боюсь, что его могут и самого кинуть за решетку.       — Я не хочу терять Гэна, — замявшись, пролепетала Катерина.       — А какое тебе до него дело? — Икабод вдруг, неожиданно для себя, рассердился. — Кто он тебе? Он всего лишь… всего лишь… он не заслуживает того, чтобы ты о нем так пеклась!       Разозлившись, он кинул полотенце, поставил кружку и бросился к себе в комнату. Девушка, немного погодя, отправилась на улицу — искать Каена.       Тот обнаружился возле речки, полуголый и мокрый — плескался. Катерина отчего-то смутилась и решила его не беспокоить, а стала наблюдать. Плескания Всадника в воде почему-то вызвали в ней бурю эмоций внутри: он фыркал и отряхивался, стоя по пояс в воде, а она почувствовала вдруг смущение и тянущее ощущение внутри, что заставило ее внутренности сжаться. Тем временем гессенец, накупавшись, повернулся, вышел из воды и вдруг уперся в нее взглядом. Девушка смутилась и хотела убежать, но что-то словно сковало ее, лишая возможности шевелиться.       Затем Гэн вдруг поманил её неловким движением. Катерина смущенно подошла. Они стояли где-то с минуту, глядели друг на друга, а потом девушка, сама не зная, что делает, положила ладонь на его мощную горячую грудь, все ещё влажную от воды. Всадник вздрогнул, словно собака от брошенного в неё камня, но не отстранился, а лишь опустил голову, будто стыдясь чего-то. Взгляд у него сделался такой задумчивый и печальный, что Катерина стала невольно поглаживать его, сочувствуя — она буквально ощущала ту же тяжесть на душе, что и он. Незаметно для неё, её рука переползла на всадниковое плечо, погладила и нежно пожала. Гэн поморщился и коснулся носом и губами её руки, повернув голову.       Девушка сама не заметила, как обвила Всадника рукой и оказалась сама в его объятиях. Он был совсем близко, и такой теплый, невозможно приятный и желанный. Катерина сжала его сильнее, не желая с ним расставаться и вдыхая его запах. Кожа Гэна имела странный, ни на что не похожий аромат — в нем присутствовало что-то дикое, напоминающее лесные травы, что-то металлическое и почему-то запах типографской краски. Катерина вжалась сильнее. Она пока не осознавала, насколько ее тянет к нему, как хочется, чтобы между ними исчезли преграды…       Всадник стоял, ощущая, как она исступленно поглаживает его спину и плечи, сам крепко прижимал ее в ответ и даже удивился, как он мог забыть, каково это, когда тебя ласкает женщина. Он отвык чувствовать себя любимым, нужным, и хуже всего, он не знал и теперь, что он значит. Ему было стыдно и тоскливо от своего прошлого, но ничего изменить было нельзя — он был и навсегда останется если не изгоем, то во всяком случае вечным пугалом. Он всю жизнь клял и ненавидел судьбу, хотел быть кем-то другим, но не имел возможности. Да, у него были люди, коих он любил и которые сами в ответ дарили ему тепло и участие, но всех их ему было суждено похоронить. Он устал от этого. У него больше нет сил.       Но он был готов стоять так вечно, одновременно радуясь, что ему снова перепало тепло и стыдясь самого себя.       Внезапно Каена отвлек шорох, и ему с неохотой пришлось разжать объятия. Он сжался, навострил уши и, как кошка, стал подкрадываться к источнику шума. Замер, потом прыгнул в кусты, прошуршал там и затих. Катерина напряженно вслушивалась в странные звуки, пытаясь понять, что происходит, но все еще оставалась на месте. Когда раздался отвратительный хруст и треск — не выдержала, бросилась к источнику шума.       В густой траве, под раскидистым деревом сидел гессенец и уплетал только что пойманного кролика сырым.       — Зайтсы! — радостно сообщил он с набитым ртом. Вдруг с очередным оглушительным треском оторвал от кролика ножку и предложил девушке. — Ффкуффные ффефые зайтсы!       — Боже! — Катерина едва сдержала рвотный позыв. — Тебя что, еду не учили готовить?       Пришлось еще битый час потратить на то, чтобы растолковать Каену, что она хочет есть приготовленных кроликов, а не сырых. Для этого она прибегла к помощи рисунков на земле, и это здорово облегчило задачу. Они быстро обустроили костер, Всадник поймал еще несколько кроликов (или зайцев?), после чего зверушки были приготовлены на огне и с наслаждением съедены.       После этого Всадник и Катерина весь оставшийся день загадочно переглядывались втихаря от Икабода так, словно не ели кроликов, а кувыркались в постели. Дошло до того, что Гэн за ужином не выдержал: рассмеялся, и кисель, что он пил, брызнул фонтаном, заливая и орошая все. Катерина прыснула следом.       — Да чего вы ржете весь день? — Икабод воззрился на них с неподдельным изумлением.       Катерина пыталась рассказать про кроликов, но смех одолевал ее, и Икабод махнул рукой. Эх, зря он так… Не знал, к чему все идет, недоглядел.       Впрочем, что его за это винить?..       Даже Гэн и Катерина пока еще не до конца понимали, что между ними творится. Пока это была всего лишь капля воды, что постепенно набирала силу, становясь бурной рекой, готовой вот-вот выплеснуться со всем неистовством стихии.       Кап-кап, потихоньку падают брызги воды. По крайней мере, с берега Катерины, ибо ночью она не могла уснуть: вертелась, вертелась, а потом не выдержала — отправилась в комнату Гэна. Тот во сне опять бормотал про свои мечи.       Катерина стояла над ним, нависнув, наблюдала, как он ворочается и бурчит, а потом не выдержала и потрогала за плечо, чтобы разбудить.       — Можно мне к тебе? — похлопала ладонью по кровати, чтобы он понял. Он согласно кивнул. — Икабод ночью сильно храпит, — пожаловалась девушка, и показала, как именно. Гэн негромко рассмеялся и лег на бок, подперев рукой голову.       — Ich schnarche wahrscheinlich auch, — фыркнул он. Когда он старался говорить тише, но еще не шепотом, голос у него делался ниже и грубее.       — Я не поняла ни слова, — призналась Катерина. Всадник опять негромко рассмеялся и повернулся к ней спиной.       — Lass uns schlafen, — пробормотал он.       — Эй! — она с некоторой долей опаски потрогала его ребристый бок. Одно из его ребер явно было сломано когда-то, и криво торчало. Катерине вдруг стало как-то грустно: сколько же увечий на теле этого человека? И можно ли назвать его человеком, ведь он столько вынес?.. Но все равно, несмотря на его изуродованное тело, было во Всаднике что-то дикое, притягательное, вроде животного магнетизма. К нему чувствовалось уважение и восхищение, как к опасному хищнику. И ощущение это множилось полученными в боях шрамами и покалеченными частями тела — вот он, бывалый вояка, с таким лучше не спорить. Но помимо этого Катерина ощущала непреодолимую тягу к нему и сострадание; более того, ей хотелось понять загадочное существо, что лежало перед ней. Порой казалось, что они даже дышат разным воздухом.       Он будоражил ее сознание, лишал покоя, просто потому, что при всем своем желании Катерина не могла понять, кто он такой. В нем черно-белым клубком змей свились жестокость и какая-то звериная привязанность, нежности вроде кошачьего бодания головой. Даже если Гэн и умел проявлять чувства словами, он, по всей видимости, этого не делал.       Как бы то ни было, суровый воин будоражил одним своим присутствием юную леди, и именно он, как ни парадоксально, умиротворял ее. Только обняв Каена, она смогла заснуть.       Что ее разбудило, она сама толком не поняла. Но, проснувшись среди ночи, обнаружила, что обнимает теперь ту самую кошачью подушку, а вовсе не Гэна, который в комнате вовсе отсутствовал. Испуганно сев в постели, Катерина с дикими глазами стала озираться в поисках Всадника. Взволновавшись, она завернулась в одеяло и подскочила к окну. Стала до боли в глазах всматриваться в темноту — не мелькнет ли где знакомая фигура?       Ждать ей пришлось около часа. Внезапно от лесной массы отделилась бледно-черный силуэт и стал стремительно приближаться к дому ван Тассел. Всадник сначала как-то странно бежал, судорожно и урывками, как паук, а затем тихо пошел, согнувшись и свесив руки, как питекантроп, а босые ноги еле слышно ступали по земле на цыпочках. Создавалось ощущение, что это просто хищник встал на задние лапы и крадется к жертве. Вдруг он снова перешел на бег, и Катерина поняла, что сейчас будет. Боже, он прыгнет! Она поскорее затушила свечу, молясь, чтобы Гэн не догадался, что она за ним наблюдала, потому как боялась навлечь его гнев. Катерина прыгнула в постель и прикрылась одеялом, будто все это время безмятежно спала. Она легла так, что могла видеть, как Всадник с ловкостью кошки вскарабкался на подоконник и одним прыжком оказался в комнате. Ее посетило чувство липкого страха, когда льдистые глаза огоньками фонарей обвели комнату: черная тень с белыми лампами. Катерина замерла от страха, когда его мощная фигура медленно улеглась рядом с ней. Всадник фыркал и вытирал губы, становясь постепенно из дикого и свирепого привычно мирным.       Девушка с опаской прислушивалась к его дыханию. Противоречивость Всадника и пугала, и влекла ее. Он своим существованием задавал ей слишком много вопросов, а ответов не давал совсем. Что он делал сейчас в лесу? Почему он то сильный и злой, а то такой вроде безобидный и даже… ласковый? Катерина вздрогнула, когда мощная рука обвила ее талию. Но вместе с этим на нее нашло облегчение, ощущение, что она в безопасности.       Так они проспали до того момента, когда Всадник опять начал беспокоиться во сне и бредить про мечи. Он уже успел перегреться от тепла Катерины и лежал теперь, разметавшись, на животе. Девушка стала поглаживать его, чтобы он затих, разминать ему плечи и шею, а потом легонько царапать и почесывать. Бормотание постепенно стихло, а после и вовсе сменилось на довольное низкое «у-у-у-у!» и помуркивание. Устав гладить, Катерина легла рядом и стала механически еле-еле проводить рукой по мощной, изуродованной спине.       Как она опять оказалась у него в объятиях после того, как оба поворочались, она уже не помнила. Только слышала иногда сквозь сон: «Мечи…»