Украшенные мастера рукой

      Церковь похожа на Чистилище, потому что если это вдруг не оно, то Нил просто не в курсе, где он оказался.       Сектанты поют, свечи горят золотым дождем, который застыл повсюду - даже на нем (потому что Джон капал воском на кожу, ведь это приятно, чувствовать дождь - так он сказал). Он чувствует себя лучше, потому что впервые за дни? недели? месяцы? он снаружи, он где-то в мире, откуда возможно сбежать, он верит. Здесь, если вырваться, можно потеряться, попасться тому же волку и попробовать выиграть, потому что шансы все равно будут выше - там, в лесу, за пределами рая (как окрестил это место Джон). Все, о чем думает Нил, это в лес. Это нужно бежать до ближайших деревьев, нарваться на диких кошек и змей, но не на них. Не сейчас. Я не готов ни к чему, кроме открытого места. Откуда его могут забрать Мэри, Дэл, кто-то еще, кто-то, кто помнит, я все еще жив. Я все еще тут, и где ваш спасательный отряд, где же, блять, гвардия? Он все еще в сознании - борется с Богом, потому что тот оказался слишком живуч. Нил бы сказал, потрошитель. Нил бы много что сказал, но у него завязан рот. Руки в цепях, а с двух сторон два великана - охраняют. Джон исчез не понятно, куда, а воск на коже уже охладился, застыл.       Колокол бьет неожиданно, и Нил вздрагивает. Сектанты затягивают громче, глубже, этот хор, словно прощание с кем-то, либо приветствие. Нилу, если честно, похрен. Он не понимает, почему он здесь. Почему смерть его еще не забрала, он тоже не в курсе. Быть особенным оказалось паршивей, чем он мог себе представить. И Джон в голове кажется очередной галлюцинацией после картинок с домом, с Фолз Эндом, с Мэри, Ким, Дэл.       Оазис в голове заставляет очнуться. Ник вдруг восстает из мертвых и гуляет прямо здесь, в церкви между свечей, между сектантов, он подходит к распятию, где раскинут медный Иисус и обкладывает его сиренью. Достает цветы прямо из себя и кладет их. Он улыбается и смотрит на Нила, говорит, что все в порядке, что такими темпами уже и поверить можно, ведь какая разница - тебя уже клеймили, тебе уже и самому их дарили - эти цветы, эту сирень, и Джон тобой владеет. Ты - особенный. Ник хлопает, и кровь из него бьет фонтаном. Нилу кажется, что если он не умер, то ад встречает его прямо здесь, в божьей обители, в образе друга.       Или врага.       Потому что, когда главные двери открываются, он снова видит Джона. Он видит Джона и то, от чего мгновенно трезвеет, от чего вдруг вновь обретает рассудок и заставляет бедного Ника провалиться обратно в могилу. Нилу стянуло руки, ноги, язык, но не глаза. Ему разрешили смотреть, и он смотрит в глаза злу, в два золотых стекла, в которых нет никакого дождя, обещания, которое он дает своим детям каждый день. Нет там совершенно ничего, и Нил вдруг работает челюстью, работает желваками, языком, шеей - всем, чем может, чтобы освободиться, чтобы говорить, чтобы ты, Папочка, наконец заткнулся, с тобой ведь должны общаться не эти чокнутые, чтобы ты, наконец, оклимался. Потому что кто они, если не твоя жрущая гордость? У тебя, кажется, грех, о котором ты умолчал. Вынырнул из своей дерьмо-блажи-реки и охренел. Они слишком долго тебя слушали, правда? Мир не собирается взрываться. Если ты ему, конечно, не поможешь.       Нил напрягает слух, потому что Джозеф Сид говорит:       - Джейкоба убили, Джон.       Потому что Джон молчит в ответ на:       - Мы до сих пор его не поймали, но пытаемся. Кара и очищение настигает неразумных. Он ответит, как должен.       И Нилу хочется заржать в ответ на это, хочется заорать громче поющих сектантов, что я, блять, уже достаточно видел. И дело не во мне, дело в твоем брате, который позволил мне это сделать, который смотрел, как Джейкоб Сид умирает, и который не сказал тебе, что я - тот самый.       Нил, наконец, скидывает повязку.       Я - тот самый, эй, Джозеф! Я особенный, а Джон не сказал!       - Эй, гребанное небо, земля вызывает. Как там наверху? Дышится? - Нил вдруг кричит так, что горло болит, что легкие горят, а грудные мышцы ноют от напряжения. Что Джон пугается - но лишь глазами, оборачивается, а Джозеф останавливается. Он вдруг замечает Нила, оборачивается, смотрит. И вот все замирает, а в следующую секунду - поет. Бьет. Боль оглушает, приходит вместе с церковными песнями. И это не Джон, это Джозеф. Это не то отношение, к которому он привык... Это не тот Сид.       - Тебе нужно быть повежливее и потише, - произносит зло где-то совсем рядом, близко, Нил не знает, потому что удара он не ждал, как и шепота, - кто это у нас тут? - он перед глазами видит леса, реки, Фолз Энд - все, куда он бежит отсюда мысленно, на деле же - застревает сильнее. Чувствует чужую руку на подбородке - его голову поднимают, рассматривают - наверняка. Он закрыл глаза, потому что это не Джон.       Ему кажется, что сегодня его не обратят, а убьют. Потому что грешникам проще поверить через Чистилище, когда от их тела почти ничего не останется. Нилу уже давно кажется, что вместо тела у него одно и сплошное сосредоточение боли. Сосредоточение Джона - он постарался. У него все горло в цветах.       - Еще один неверующий, - бормочет Джон, и Нил по голосу понимает, что тот боится. Это просто удивительно. Что в нем такого? Я всего лишь убил твоего брата, а ты меня охраняешь, пытаешься спасти. Но и не пускаешь, держишь. Показываешь церковь и говоришь: все не так уж и плохо, узнай же меня, посмотри. Так я живу. Хранит, чтоб его, от собственного Отца, от Создателя, от всех вокруг. Почему?       Говорят, в аду громко, потому что грешники кричат. Но Нил думает, что они не кричат, а поют. Они воют...       - Он не готов, - бормочет Отец где-то совсем рядом, ближе, чем Нил помнит, - к реке его. Ты его еще окрестишь, - а затем ему снова затыкают рот. Горло болит, горло дерет, как будто он наглотался камней. Как будто Ник запихал сирень и в него, Нил клянется, что чувствует это.       Джон лишь кивает, смотрит на Нила все также испуганно, пока Джозеф не поворачивается к нему и не кладет руку на затылок. Нил смотрит во все глаза, ему казалось, что он уже видел зло, что он повидал все, что мог, в этом их округе, однако... Один Сид тянет другого ближе, касается его лба губами, что-то долго шепчет, а затем смотрит в глаза, говорит - туда же. У Джона внутри - разорвавшееся небо, разбросанные звезды, и он - очевидно влюблен в то, что видит. В нем дождь омывает каждую его часть расплавленным воском, а иначе и не объяснишь, что ты не испуган. Ты в ужасе. У него зрачки разорваны на части, и в этих частях - в каждой - отражается он.       Наверное, если бы Джон мог, то сказал бы помощнику отвернуться. И побыть за пределами рая, его собственного, потому что у зла есть имя.       Нил бы хотел, но не может.       Если это не полное погружение, тогда он ослеп.       Церковь похожа на Чистилище, потому что это оно.