Хрип отголосков

Тянь не понимает. Рыжий лихорадочно зарывается мокрым лицом ему в плечо – а Тянь прижимает его к себе ближе. Ближе. Ближе. Всем нутром жаждет его от ебучего мира спрятать. Но дело в том, что Рыжий на самом деле никогда не прячется, от ответственности не бежит, и теперь так болезненно ясно, почему. Ясно. Дело в том, что Рыжий сейчас – оголенный нерв, натянутая струна под чувствительными пальцами. Полотно чистого откровения, которое Тяню наконец позволено читать. И он читает. Он захлебывается каждым словом, каждой искрящей эмоцией задыхается, но продолжает ловить их пальцами и хватающими воздух губами. Обонянием и осязанием. Каждым из органов чувств, работающих сейчас на пределе. Далеко за любыми пределами. Тянь падает за грань и летит в пустоту, в темноту, но Рыжий – он летит следом. И Тянь ловит его. Тянь прижимает его к себе ближе. Ближе. Ближе. Тянь летит спиной вперед, так, чтобы, когда приземление – позвоночник расхерачило только ему самому. А Рыжий – он в целости. Рыжий – он поднимется, он сплюнет кровь, он отряхнет пыль с колен и пойдет дальше. Тянь верит. Потому что, если у Рыжего находились силы подниматься-и-идти-блядь-дальше после всего, то и сейчас – тоже найдутся. Проблема в другом. Проблема в том, что Рыжий не должен больше идти один. Рыжий заслуживает не идти больше один, не держать все происходящее с ним дерьмо в себе, не бороться с этим дерьмом в одиночку. Тянь судорожно сглатывает и прижимает Рыжего ближе-ближе-ближе, ища способ затолкать собственное отчаяние поглубже в себя. Посадить его на поводок и не дать вырваться на свободу. То, что сейчас нужно Рыжему – это уверенность. Это твердая почва под ногами. Ему не нужно знание того, что в эту самую гребаную секунду они вместе летят вникуда, в пустоту, в темноту. Ему не нужно лететь, блядь, в это ебучее никуда из-за того, что Тянь не в состоянии их обоих удержать. И Тянь продолжает искать способ вернуться назад, за грань. К твердой почве. К граниту. К стали и монолиту. Вот только Тянь все еще не понимает. Ему казалось, он готов ко всему, что Рыжий может ему рассказать – ему вообще каждый раз так кажется, нихрена он не умеет на собственных ошибках учиться. Каждый раз, когда Тянь уверен, что Рыжий уже не способен его удивить, что Рыжий, этот хамоватый пацан, такой простой на первый взгляд, элементарно разлетающийся на составляющие, не может быть еще сложнее, светлее, лучше – Рыжий в очередной раз делает что-то. Говорит что-то. И Тянь разбивается. Срывается за грань, в ебучую пропасть – и летит. Ладно, если он летит один. Хреново, если при этом в руках его – единственное, что нужно беречь. Что беречь хочется. Но Рыжий открывается, опускает свои колючие заборы, бетонные стены – а Тянь слушает с жадным, маниакальным вниманием, и представляет его же. Мелкого еще. Совсем щуплого. Рыжего пацана, который живет с мамой, у которого отец в тюрьме, за которым по пятам следует презрение, подозрение окружающих. Такого хрупкого, которого наверняка в то время можно было переломить надвое, как тонкую трость – но уже такого неебически сильного. Пацана, отчаянно нуждающегося в деньгах. И эти деньги, бережно скопленные, отдающего первому встречному уроду, который в благодарность за это чуть не душит к чертям. А Рыжий вместо вполне логичных, закономерных злости и ненависти, которые остались бы в сердцах большинства – сраными годами копит в себе вину. Даже после того, как узнал правду. Тянь. Не. Понимает. Но есть то, что он понимает – и от этого тошно. Слова Шэ Ли. «Неужели не лучше, если его не станет?» Лучше, – ловит себя на мысли Тянь, и тошнота усиливается, смешивается с ненавистью к безликому уроду, к Шэ Ли, и давит на стенки гортани липкой пульсацией. Хватка Тяня на Рыжем усиливается следом. Становится страшно, до внутренностей в узлы, до ледяных, колючих осколков по венам страшно при мысли о том, что в тот далекий день могло произойти. И хочется убедиться, что Рыжий здесь. Что, может быть, он не в порядке сейчас – но он жив. Он существует. Он здесь. Здесь. Здесь. Если бы урод уже не был мертв. Существует вероятность процентов где-то в сто один, что Тянь нашел бы его и закончил все сейчас. Что однажды он закончит все с Шэ Ли за каждую секунду, когда Рыжий чувствовал вину, когда его использовали, когда ему лгали. И не выходит отыскать в себе даже отголосков сомнений, сожалений. Ему сложно, практически невозможно представить себе размеры сердца Рыжего. Ни черта не удается вообразить, как оно вообще вмещается в его грудной клетке. Тянь не понимает. Он бы никогда не подошел к тому мужику. Он бы не отдал ему свои последние деньги. Он… Он почему-то вспоминает золотистую шерсть щенка. И его черные глаза-бусины. И свой собственный смех, когда щенок задорно лизал в щеку. И слезы. Слезы свои он тоже, блядь, вспоминает. Но это было давно. Так пиздецки давно, с тех пор прошло слишком много времени, тот поступок был пороком, слабостью, которую он из себя вытравил. (которую из него вытравили) Но Рыжий… Рыжий другой. Рыжий как-то смог остаться светом, когда весь мир вокруг него – грязь, и все, что нужно было сделать, это суметь приблизиться, игнорируя выпущенные когти, оскаленные клыки. Игнорируя боль в собственных расцарапанных в мясо руках. Приблизиться – и смахнуть эту налипшую грязь с рыжей шерсти. И провалиться в оглушительно чистый свет. Рыжий сейчас в его руках – оголенный провод, натянутая струна, откровение. И Тянь чувствует, как пустота под его ногами обретает очертания, как зыбучие пески твердеют. Темнота рассеивается, светлеет тем отчетливее, чем сильнее Рыжий к нему прижимается. Чем мокрее становится рубашка Тяня в районе плеча. Тянь не понимает Рыжего. Тянь – не свет. Тянь убил бы за Рыжего, перегрыз бы глотку любому, кто к нему сунется – и перегрызет, черт возьми, перегрызет. Снова. Опять. И еще раз. Он хуже, чем жалкая шавка вроде Шэ Ли. Но он никогда и ничего не потребует от Рыжего взамен. Рыжий сейчас здесь, в его руках – абсолютное откровение. Сокровище, которое стоит того, чтобы его беречь. И это больше, чем Тянь заслуживает. Больше, чем Тянь когда-либо рассчитывал получить. Но Рыжий здесь. А у Тяня под ногами – твердая почва. Ради Рыжего. Для Рыжего. Благодаря Рыжему. Чтобы быть рядом и удержать, если понадобится. Потому что сам Рыжий удерживал его гораздо чаще, чем мог бы себе представить. Тянь не понимает Рыжего. Но, возможно, это и не нужно. Возможно, Рыжий не только лучшее, что случалось с Тянем. Возможно, Рыжий лучшее, что случалось с миром – и этот мир тоже его нихуя не заслуживает. Но, в отличие от мира, Тянь сделает все. Буквально все. Чтобы сокровище в своих руках сберечь. Если понадобится, Тянь будет его тьмой, лишь бы Рыжий мог оставаться светом.