Хрип отголосков

Что это такое – нужда в деньгах, Тянь не знает. Не знает, каково это – не получать все по щелчку пальцев и велению сиюминутного порыва. Разгромить чью-то машину – именно такой порыв. Бездумный. Эмоциональный. Забавно. Еще сутки назад Тянь сказал бы, что порыв и эмоция – это Рыжий. Сказал бы, что если от кого из них и стоит ждать раздолбанную арматурой чужую тачку – так это от Рыжего. Еще сутки назад Тянь был в этом уверен. Тянь – идиот. И это, кажется, клиническое. Потому что в своей уверенности он упустил одну важную деталь – Рыжий-то как раз все о нужде в деньгах знает. Знает цену деньгам – как бы абсурдно эта фраза ни звучала. Знает – он ведь за каждый юань сражается. И его порывы, эмоциональные, огненные – они направлены только во вред самому себе, будь этот вред физический или ментальный. Но когда дело касается денег? Когда дело касается денег, это Тянь – тот, кто бездумно швыряется кредитками, кто пафосно бьет себя кулаками в грудь, обещая мир у ног, кто, как оказалось, громит чужие тачки. А вот Рыжий… Вдруг вспоминаются случайно выхваченные взглядом просроченные квитанции на столе в гостиной. Тогда они еще были слишком мало знакомы. Тогда еще казалось, что Рыжий – это так, поиграться и выбросить. Тогда еще казалось, что отпустит и переболит. Это было тогда. А сейчас Тянь не знает, как именно упустил эту деталь, почему не срастил раньше. Себя Рыжий – на износ, ментальный и физический; в кровавую кашу, даже если на кону всего-то полуживая рыбка в сраном целлофановом пакете. Но прежде, чем разгромить чужую машину, он, знающий цену ебаным деньгам, свой огненный пыл придержит и тысячу раз подумает, потому что последствия – это долги. Потому что последствия – на голову его тянущей их семью матери, о которой Рыжий явно думает куда больше, чем о себе. О чем Рыжий не думает – так это о том, как его собственные побои, и ментальные, и физические, отражаются на его матери. О чем Рыжий не думает – так это о том, что он сам может быть куда важнее каких-то гребаных денег. Блядь. Блядь. Тянь в душе не ебет, как именно не подумал, не срастил раньше. Впрочем, ответ, кажется, очень прост – и заключается он в том, что Тянь никогда в своей жизни о деньгах не думал. Они были такой же данностью, как долбанное небо над головой. Но вот Тянь, привыкший разбрасываться кредитками и обещаниями, протягивает телефон – и платеж не проходит. Хочется рассмеяться. И чтобы приступ этого удушающего, ломанного смеха заглушить – Тянь утыкается носом Рыжему в плечо, стоит им оказаться на улице; несет какую-то бессмысленную чушь ему в шею, пытаясь скрыть то, как горечью застилает нутро. Как болезненно накрывает этим гнилостным осознанием – он бесполезен. Абсолютно бесполезен для Рыжего без своих кредиток, которыми расшвыривается направо и налево; без денег, к которым привык, как к абсолютной данности своей жизни. Тянь ни черта не стоит, он жалок и совершенно ничтожен в отрыве от своей уродливой семьи. Потому что он сам – часть этого уродства. Оно пустило корни, проросло в нем так глубоко, что не вырвать и не вытравить. И Тянь вжимается лицом Рыжему в шею сильнее. И перехватывает его руками поперек живота крепче. И ждет. Все ждет, когда Рыжий начнет брыкаться и вырываться. Ждет, когда он посмотрит с презрением, с омерзением – и отвернется от Тяня, чтобы уйти. Чтобы никогда больше не вернуться. Ведь, если Тянь не нужен был ему даже с деньгами. То зачем Тянь Рыжему теперь, когда он – никто и ничто? И все-таки, вопреки ожиданиям, вырваться Рыжий и не пытается – только ворчит что-то совершенно беззлобное и пальцами тычет Тяню в щеку, как будто пытаясь оттолкнуть. Но делает это так осторожно, что кажется – почти мягко. Но делает это так осторожно, что кажется – боится Тяня разбить. Только тогда Тянь осознает, что и правда же – мог бы. Что он сам перед Рыжим сейчас – не сталь и не сила, сплошь хрусталь, который разлетится стеклянным крошевом, если Рыжий отвернется. Если остается лишь смотреть в его удаляющуюся спину. А ведь Тянь так старательно пытался делать вид, что все в порядке. Что он сам – в порядке. Что его не ломает и не разбивает. Что разъебанная тачка какого-то мудака, этот всплеск позабытого самим Тянем огня – ни о чем особенном не говорит. Что оплеуха от брата, который когда-то был иконой, был ориентиром – это ничто. И ни о чем. Что это ничего. Не. Значит. Ведь они с братом давным-давно – чужие друг другу. Ведь Тянь давным-давно отрекся от того ребенка, который своему старшему брату едва не поклонялся, который на старшего брата мечтал стать похожим. Ведь… …ведь так просто годами было делать вид, что плевать. И сейчас бы тоже вид сделать, но Рыжий – он откуда-то знает. Откуда-то понимает. Каким-то образом видит. Может быть, бессознательно, может быть, сам того не желая – но… Но Рыжий все еще в руках Тяня – и Тянь на секунду чувствует вспышку вины. Может быть, Рыжий и сражается за каждый юань, может быть, он и знает цену деньгам – но, может быть, в том и суть. Рыжий знает, что такое нужда в деньгах – потому знает и то, как не позволить себе в этой нужде утонуть. Как не стать от денег зависимым. Хотя для большинства на его месте вся жизнь лишь вокруг денег уже давно и стала бы зациклена. Но Рыжий… Рыжий – не большинство. Никогда не был. И, может быть, для него дело не в том, что Тянь без денег и влияния своей семьи – ничто. Может быть, для него достаточно того, что Тянь – это просто Тянь, даже если просто-Тянь, это всего лишь раздражающий мудак. Но, сейчас у Тяня ничего нет – а Рыжий все еще здесь. И Рыжий все еще дает себя держать. Внутри что-то сжимается, сдавливает – больно, страшно и восхитительно, – и Тянь дает себе несколько секунд на то, чтобы вдохнуть Рыжего глубоко-глубоко в легкие. А потом вспоминает, что в мире все еще существует такая штука, как наличка. Которой в кармане – по минимуму. Комната – крохотная, едва ли тянущая на звание «сносной», с какой стороны ни глянь. Минимум пространства и мебели. Две койки, стоящие под стенами. Но Тянь вспоминает бессмысленность бесконечного пространства собственной огромной квартиры, где каждый дюйм изъеден одиночеством и пустотой – а потом вспоминает маленькую квартиру семьи Мо, где каждый дюйм пропитан теплом и уютом. И понимает, что ему все равно. Рыжему же явно плевать в еще большей степени, он и бровью не ведет, когда они заходят в комнату. Кажется, Тянь всего на секунду отворачивается, – ну, может, секунда длилась чуть дольше, пока он был в душе, – а когда поворачивается вновь, выясняется, что вымотанный Рыжий уже почти отрубился, завалившись на одну из кроватей. Внутри опять – сжимается и сдавливает. Болью, виной и нежностью. Где-то на задворках мелькает мысль о том, что Тянь не только сам в пропасть валится – но и Рыжего за собой тащит. Очень настойчиво тащит. Вот только… Может быть, это на самом деле Рыжий его держит, не давая в пропасть провалиться окончательно? И Тянь хотел бы подарить ему целый мир – но дело в том, что Рыжий никогда мир и не просил. Ничего не просил, на самом деле. И ничего не ждал. Единственный в жизни Тяня, пожалуй, кто от него ничего не ждал. Рыжему достаточно крохотного номера в две жесткие койки. Рыжему достаточно твердой почвы под ногами – ему не нужны воздушные замки и пафосно разбросанные кредитки. Глядя на его долговязую, все еще по-подростковому угловатую фигуру, съежившуюся на матрасе, Тянь ощущает, как нежности и боли в грудной клетке становится тесно. Подхватив одеяло, он подходит ближе. Осторожно набрасывает его на Рыжего, стараясь не разбудить. Взгляд прикипает к морщинке между его бровей – даже во сне хмурится. Взгляд скользит по ссадинам, по пластырям и бинтам на его лице. Собственные пальцы едва-едва к его скуле прикасаются – так эфемерно, что и сам Тянь этого касания почти не ощущает. Лишь бы Рыжему больно не было. Лишь бы. Но собственные боль и вина – вот они. Снова на ребра давят. Рыжему ничего не нужно от Тяня. Он ни о чем не просит. Ничего не ждет. Но… Тянь вдруг осознает это особенно отчетливо, остро. Осознает, понимая – больше никогда от этого осознания сбежать не получится. Да и не хочется. И не нужно. Единственное, чего Тянь хочет в своей жизни – это Рыжего защитить. Хочет сделать все, чтобы на Рыжем больше никогда не было ссадин, бинтов и пластыря. Чтобы ему больше не приходилось бороться за каждый юань, подписываясь на любые дерьмовые подработки. Единственное, чего Тянь хочет – это Рыжего сберечь. Но Тянь – ничто без своей семьи. Без их денег. Без их влияния. Без их уродства, пустившего в нем самом корни так глубоко – не выкорчевать. Не вытравить. И яркой несбыточной мечтой вспыхивает понимание – он остался бы в этом крохотном номере с двумя жестким койками, с Рыжим рядом на всю свою гребаную жизнь. Но – здесь, в этом номере, защитить Рыжего он не может. Не может. Значит, ему нужно стать сильнее. Значит, ему самому нужно стать кем-то. Значит, ему самому нужно начать чего-то стоить. Значит… Но где-то глубоко внутри просыпается въедливое и насмешливое. А можешь ли кем-то стать? Можешь ли ты начать чего-то стоить без своей уродливой семьи? Что ж… «Значит», – будет завтра. Завтра будут мысли о том, что дальше. Завтра, возможно, будет расплата за абсолютную глупость. За недозволительный огонь. За призрачную свободу. За сегодня. Но это – завтра. А сегодня, оно ведь все еще – здесь и сейчас. И сегодня – это крошечный номер и одна жесткая койка, потому что существование второй Тянь собирается проигнорировать. Сегодня – это Рыжий, вокруг которого он оборачивается вторым одеялом, ткнувшись носом ему в огненный затылок. Сегодня – это Рыжий, который все еще не отталкивает, только сквозь сон бурчит ворчливо и совершенно беззлобно. Сегодня – это попытки застыть навеки в этих секундах. Попытки надышаться на всю свою жизнь. Попытки не думать о том, что оно ведь все равно однажды наступит. Это гребаное «завтра».