***
— Я никогда не видел, чтобы Чонгук так долго открывался кому-нибудь, — сказал Сокджин через несколько дней в пустой гостиной. Чонгук ещё не успел вернуться с практики. — Я беспокоюсь. Он, к примеру, враждебно к тебе настроен? Намджун покачал головой. — Он игнорирует меня или нет. Несколько дней назад он разговаривал со мной в музыкальном корпусе. Просто кажется застенчивым. Чонгук в свою очередь сидел с проклятым леденцом между зубами и смотрел на Намджуна с другого конца комнаты, когда заканчивал. Он носил рваную одежду, рукава рубашек становились всё короче и короче, по мере того как раскочегаривалась погода. Он лежал на подоконнике, будто ленивый кот, следы штанг пропечатывались из-под его рубашки и были достаточно близко, чтобы Намджун мог протянуть руку и коснуться, пока работал, однако тот так этого и не сделал. Чонгук выходил из своей комнаты по утрам, едва ли одевшись, и делал утренний кофе Намджуну. Он задерживался допоздна в гостиной, когда Намджун в паре письменных столов заканчивал заниматься собственной работой или засыпал рядом вместе с ещё одним из тех вездесущих леденцов, которые должно быть заставляли гнить его зубы. — Я беспокоюсь, что ты ему не нравишься, и я не могу понять. — Нет, — сказал Намджун, покачав головой, — не в этом причина. Дело больше в собственной неопределённости. Застенчивость Чонгука не давала ему почувствовать, что он был волен предпринимать что-то для сближения, поскольку начатая беседа создавала Чонгуку дискомфорт. Он надеялся, что этого достаточно, чтобы писать для Чонгука любовную лирику, которую тот пел; хвалить его голос и становиться всё ближе и отзывчивее во время их всё возрастающих необычных занятий по репетиторству; позволять Чонгуку падать себе на колени, когда тот был пьян, и гладить спину, когда тот сидел рядом. Чонгук принимал всё это со вздохом, вытапливая из своей жёсткой, мускулинной бравады приятные манеры того, кто любил чрезмерную опеку, но никогда не открывался, никогда не приближал Намджуна. У них всё ещё было время. Он не хотел давить. То были другие, кто подталкивал, — Юнги с его брюзжащими двусмысленными намёками и многозначительно бросаемыми на них обоих взглядами; Чимин с его с каждым разом всё более бедно завуалированными вопросами об их половых отношениях; Хосок с его организацией пространства таким образом, чтобы Чонгук и Намджун при каждой возможности находились близко друг к другу. Тэхён, казалось, пребывал в таком же неведении, как и Сокджин. Когда в тот вечер в гостиной собрались все из «Швейцарских Рулетиков в 4 утра», Намджун разложил на столе наиболее законченный вариант черновика своего последнего произведения. Как всегда Хосок потеснил Намджуна к Чонгуку, который лениво откинулся на краю дивана с высоко задравшимися на гладких ногах шортах. У него был леденец во рту, медленно двигающийся между его коренных зубов, пока парень следил за разговором. — Я скорректировал мелодию, — сообщил Намджун, — сделал проигрыш с трубным соло и переместил базовую линию на клавиши, в то время как вторая гитара создаёт такт, а первая — контр-мелодию. Перку́ссия¹ была сведена к чему-то прямо-таки основному в этой части. — Ох, мужик, — произнёс Чимин тогда, как Юнги пробормотал, — о, мне это нравится. — Итак, давайте поговорим о припеве. Я не уверен в этой последовательности аккордов. Я попытался сотворить нечто странное из этого, но не знаю, звучит ли оно достаточно хорошо в оправдание экспериментов, и поскольку это ваше звучание, я хотел бы оставить его на вас. У Юнги было небольшое портативное цифровое пианино, которое он мог поднять на стол и сыграть дохлое звучание нот лишь на паре октав, пока они колебались вокруг отметки. Намджун был вполне уверен, что то было игрушкой для детей. Юнги опробовал последовательность аккордов. — Да, это странно. Попробуем что-нибудь другое. Начались разногласия. Чимину нравился кусок Намджуна. Хосоку понравился первый альтернативный вариант Юнги. Юнги предпочёл свой второй. Сокджин хотел, чтобы они попробовали что-то ещё. Тэхён очень хотел, чтобы они выслушали детали разового концерта, на которое он получил для них согласие за четыре недели до, но никто не хотел его слушать. Чонгук сидел в конце дивана, жуя леденец, который, казалось, ничуть не уменьшался, голова опиралась сзади на подушки. Намджун обратился к Чонгуку, чтобы спросить, какую аккордовую последовательность тот предпочитает, и полностью потерял нить того, к чему шёл. — Откуда ты достаёшь все эти леденцы на палочке, почему они не становятся меньше, и почему твои зубы ещё не высыпались, сгнив, из твоей черепушки? Юнги громко фыркнул. Чимин начал было что-то говорить, но Хосок шикнул на него. Они все затихли, и замеревшее дыхание насытило своей осязаемостью комнату. Чонгук робко огляделся, будто хотел, чтобы кто-то ещё ответил, а затем вытащил изо рта леденец, мокрый, блестящий и в изначальном состоянии. — У меня нет никаких леденцов. У меня просто есть эта штука, — тихо сказал он, и впервые Намджун заметил, что тот был слишком однородным по цвету, чтобы быть сделанным из сахара, слишком матовым, лишь слегка небольшим на своей пластиковой палочке. — Это силикон. Я грызу, не замечая, всё, если только я не в полудрёме, поэтому у меня есть он, чтобы помешать мне уничтожить всё моё имущество. Юнги всунулся. — У него чрезмерная оральная фиксация², и ему нужно держать резиновую игрушку во рту как собачке. Намджун почувствовал, как его тело полностью закипало, всё его восприятие того, каким человеком являлся Чонгук, отклонилось от своей оси, когда он осознал, что Чонгуков леденец вообще не являлся поводом для невиновности. Чонгук вспыхнул красным настолько, насколько Намджун чувствовал себя таковым, леденец держался в мягких пальцах в футе от его лица, словно он хотел вернуть его себе в рот, но не думал, что стоило. Намджун сосредоточился на его рте, сильной для трубы амбушю́ре³ и маленьких губах, мышцах его щёк, том, как порхал его язык и скрежетали сомкнутые нервно зубы. — Ты в порядке? — выдавил из себя со смехом Юнги, обращаясь к Намджуну, который не двигался в течение нескольких секунд. Чонгук быстро взглянул на него, а затем вновь на журнальный столик, глаза даже более круглые, чем обычно. — Просто не знал, что такое бывает, — быстро ответил Намджун. — Почему леденец? Почему не резиновый карандаш или, я не знаю, что-то ещё? — Он говорит, что так лучше для его зубов, если он сосёт и не жуёт, — пылко произнёс Чимин, — но в действительности это потому, что он любит дразнить. Чонгук с хмурым выражением лица бросил на стол свой силиконовый леденец. — Дантист предложил это, — сказал он, скрестив руки на груди. — Чего ты хочешь от меня? — Итак, аккорды, — любезно сказал Юнги, уводя русло разговора от оральной фиксации Чонгука. — Я собираюсь вновь их сыграть. — Он сыграл некоторые варианты. Все переформулировали своё мнение. — Чонгук, какой ты хочешь? — Оригинал, пока мы не сможем выйти в гараж и разобраться с этим как команда, — сказал Чонгук, слегка приглушённо. Намджун повернулся к нему и увидел, что у него уже во рту ручка. Тэхён хихикнул. Чонгук бросил на стол её тоже и угрюмо вперился взглядом в окно. — Мне нравится второй вариант Юнги, — высказал мнение Тэхён. — Мне тоже, — обмолвился Сокджин. — Ладно, мы поедем с моим вторым вариантом, — сказал Юнги, и нацарапал это на заметках Намджуна ручкой. Намджун вздохнул. Юнги двинулся дальше. По мере того как медленно продвигался Юнги по ходу процесса, о котором Намджун редко получал комментарии, Чонгук начал взамен жевать пальцы. Они просидели там в течение длительного часа, пока другие участники группы скулили и спорили по поводу произведения, прежде чем Намджун услышал небольшой болезненный вздох и повернулся, чтобы увидеть, как Чонгук с ужасом смотрел на свою теперь кровоточащую кутикулу, прежде чем сунул, спрятав ту между ног, и нахмурился. Не задумываясь, Намджун подобрал леденец Чонгука со стола и стукнул им по губе парня. Тишина воцарилась в комнате. Чонгук медленно, послушно открыл рот и осторожно взял его между зубов и, маленько подкручивая своим красным языком, быстро засасывал тот глубже, в то время как покрывались красным его щёки, и он свернулся клубком сильнее на своём месте. — Не причиняй себе вреда, — вымолвил непреднамеренно низким голосом Намджун, и Чонгук медленно кивнул, очаровательно широко раскрыв глаза. Через комнату Тэхён прыснул и выдохнул: — Техничный ты пидорас.***
После этого Чонгук застолбил Намджуна в качестве своего шестого массажного кресла, потираясь об него носом так же, как он утыкался в Хосока или Чимина ради того, чтобы ему почесали голову. Мужественный, беззаботный молодой человек возвращался на сцену, появлялся в углах квартиры, когда сидел в своём телефоне или встречался со своими друзьями по лакроссу, но, казалось, исчезал из виду при хитрых взглядах и стратегически разваливался рядом с Намджуном. Тот постоянно замечал оральную фиксацию, когда Чонгук не был полусонным: его рот работал вокруг всего, чтобы он туда ни затолкнул, или жевал свои щёки, втягивал губы в рот, осторожно кусал руки. Леденец возымел гораздо больше смысла. Намджун начал видеть метки укусов по всему дому: на съёмной лейке душа, на каждой ручке, на каждом пульте и контроллере PS4. Неудивительно, что он стал таким хорошим трубачом, где его рот был бы так важен. В течение пары недель Намджун выпустился с Юнги. На протяжении всей недели Хосок ныл им, что они оставят его. — Мы оба будем здесь какое-то время, — сказал Юнги, — я нахер живу с тобой в следующем семестре. Угомонись. В ресторане после этого Чонгук молча сидел рядом с Намджуном в своём костюме, а конец его свёрнутой в трубочку программки вручения дипломов был сжёван до мягкой влажной бумажной массы. Встреча с родителями Намджуна погрузила его в полубессознательное, нервное молчание на весь день. В тот вечер, после четырёхчасового джем-се́шена⁴ с напитками и церемонии окончания колледжа в гараже, Намджун провёл свою первую ночь на диване Сокджина. Он проснулся от кофе Чонгука и завтрака Сокджина, Чонгук просыпался на подоконнике, полусонный и без рубашки, в спортивных штанах, низко сидящих на бёдрах. Намджун пил кофе и наслаждался видом. Чонгуку не потребовалось много времени, чтобы поймать его взглядом и отплатить лёгкой счастливой улыбкой. — Хочешь послушать, как я репетирую? — пробормотал он. — Репетируешь на чём? — Не на трубе, — сказал Чонгук, — не так рано. Гитара? У меня получается всё лучше. Сокджин ушёл на работу и передал им гостиную, Чонгук пел Намджунову песню о любви ему же, играл на акустической гитаре Сокджина: лишь роскошные ноты, льющиеся со струн, и мягкий голос Чонгука.