Иные 2

      Задумалась о глазах людских. Пытаюсь понять, как они демонстрируют эмоции? Сама техника сего процесса мне крайне любопытна.       Выражение глаз наверняка зависит от микромимики: все эти короткие, незаметные реакции, как лёгкий прищур, расширение — это всё мимика; она нам и даёт понять эмоцию человека.       Но не может всё держаться на одной лишь мимике. Зрачок… Сужение, расширение — часто это реакция на «раздражитель».       Увеличение зрачков происходит в случае эмоционального возбуждения, напряжения, интереса, удивления, боли, страха. В следующей части я напишу, зачем выдала эту информацию; а пока, хочу подумать о «Иной» стороне моего вопроса.       Перед тем, как начать эту главу, я добрую половину утра смотрела то в глаза Горшка, то в глаза Бойца.       Как же именно мы признаём в людях Иных? Мыслеформами? Интуицией? Телепатией? Как?       В детстве я всегда смотрела людям прямо в глаза, не стесняясь. Это длилось до тех пор, пока я не заметила, что людей это напрягает, пугает.       «Одним взглядом убьёт», «Ух, какой тяжёлый взгляд», «Не смотри прямо, я в смятении, меня это пугает» — примерно так говорили мне; и я стала смотреть мимо, перестала снимать очки с затемнёнными стеклами при беседе с кем-либо. Не люблю напрягать людей, но так люблю рассматривать их глаза! В них же все черты человеческой души отражены, эмоции от жизненных событий будто навсегда застряли в них.       Потому я очень радуюсь, что Боец и Горшок не имеют ничего против моих прямых взглядов. — Можно я посмотрю? — спросила я сегодня Мишу. — Да пожалуйста, — ответил он, приближая своё лицо к моему.       Глаза у этих двоих очень похожи. Большие, тёмные, томные, лукавые и глубокие, добрые и жёсткие. Придать бы Бойцовским бровям форму Горшковских — можно было бы и спутать.       Сколько там всего необычного… Там миры рассмотреть можно! И самое удивительное, что миры эти… Одинаковые.       Рассматривая глаза лежащего на диване Бойца, я склонилась над ним, пытаясь проникнуть взглядом в глубину, в самую сердцевину его «Иной» сути; и увидела то, что уже наблюдала в глазах Горшка.       Тёмные скалы, пески, лава, текущая у засыпающих вулканов. — Стоп! — я резко поднялась и оглянулась на Мишу. — Ты мне мыслеобраз сунул? Своего мира?       Они оба рассмеялись. — Нет, — сквозь смех произнёс Горшок. — Ты всё правильно видишь… — Вы! — я вскочила. — Вы из одного мира! Так вот почему вы так похожи! Энергетически! И по виду вашего духа!       И они снова рассмеялись. Теперь я зову их «двое из ларца одинаковых с лица».       Но это мы такие. Иные. А те, что не из «наших»? Как с ними быть? От чего именно глаза являются зеркалами души?       Недавно я видела очень необычное зеркало души, которое странно, неожиданно на меня отреагировало.       Это был концерт «Король и Шут» в нашем городе, который Горшок очень ждал. На этот вечер он возлагал большие надежды, полагая, что я так расчувствуюсь, что моментально прощу его проступок и перестану ждать от него хоть каких-то объяснений.       Да, к вечеру того дня, мы с Мишей всё ещё находились в напряжении из-за последних событий, и он продолжал избегать разговора о произошедшем: он говорил через меня с Бойцом и Знающей, чудил у меня на работе, но о проблеме упорно молчал.       «Одуванчик, придётся каяться. Прости уж, но придётся», — попыталась его подтолкнуть на верный путь Знающая.       «А что сказать? Я не знаю… — он присел на подлокотник дивана и стал смотреть в сторону, чтобы не встретиться со мной взглядом. — Что я ублюдок? Это и без слов понятно».       «Скажи как чувствуешь. Лучше всего», — посоветовала девушка.       Михаил вздохнул и опустил голову:       «Виноват. Ненавижу себя за это. Что делать не знаю».       «Виноватиться толку мало… надо исправлять…»       «Это за день не сделать, на это время надо. Шо ж мне, столько времени ходить, как долбоёбу какому-то…»       «Так ты начни хотя б. С главного начни…»       «Начал уж. Вон он жрать уже попросил».       Это он про Бойца. После той жестокой ночи его рвало каждый день по несколько раз, кусок в горло не лез и постоянно трясло. И конечно же Миша понимал причины этой реакции, знал, как я волнуюсь о Бойце, слышал, как я говорила Знающей о том, что первым делом Горшок обязан исправить то, что натворил, что я бы так не злилась, если бы этот его поступок не коснулся моего мужа. Слышал, понимал, но никак не комментировал: ходил за мной тенью, держась на расстоянии, понуро опустив голову и бросая виноватые взгляды.       «И поговори с ней…», — добавила Знающая.       «Я не могу! — вскинулся Миша, но, наткнувшись на мой взгляд, тут же опустил голову. — Она только стебётся, даже не сильно злится, она так на меня смотрит, так насмешливо, лучше б убила нахуй».       Тут я не сдержалась и фыркнула:       «Какие мы нежные».       «Ну потому что насмешка ему хуже всего… лучше бы побесилась и простила… а так он растерялся…» — объяснила Знающая.       Я расхохоталась. Да, ему было бы куда проще получить гроздь пульсаров в грудь и поток отборного мата, чем слушать, как я тихонько посмеиваюсь над ним, трусливым зайчиком. Да, трусливым. Ему действительно было страшно говорить со мной, я отлично чувствовала этот страх.       «О да, я удивляю! Какая личность неординарная, даже вон «великийиужасный» охуел!» — написала я.       «Ну ты же справедливый, одуванчик, — продолжила попытки достучаться до Горшка моя собеседница. — Парню-то ни за что досталось, ты же понимаешь… сорвался, да, щепки, как грится, полетели, но теперь надо исправлять».       «Я стараюсь, мне его самому жалко, — тихо ответил Миша, и повысил вдруг тон: — Но, а чё он!»       Снова рассмеявшись, я покосилась на Горшка: — Чё? — хмыкнула, желая узнать, что именно не так сделал Боец. — А чё он, урод, решил с женой заняться любовью? Охуевший же, да?       Миша опустил взгляд и поджал губы, а Знающая продолжала:       «Ты же сам говорил, что любовь по-другому тебе видится, но взревновал ты ну совершенно по- плотскому…»       Он тяжело вздохнул:       «Я всё помню ещё. Мало времени прошло. Ну, земные эти… Понятия при мне ещё. Хотя неземные тоже появились».       «Я по сей день ржу с того, что он бегал к Пифии послушать мои голосовые», — я улыбнулась, сдерживая смех.       «Ну плюс до этого он за тебя испугался, это выбило из колеи, и понеслась… — напомнила Знающая, и вновь обратилась к Михаилу: — Одуванчик, ты когда за неё пугаешься, потом такие закидоны выдаёшь, что все несколько дней в ахуе) Это тенденция. В прошлый раз тоже так было…»       «С проверкой? — уточнил Горшок. — Так привыкнуть пора тогда… Что я еблан».       «Угу. Ребят, вы вместе подумайте — может, кто его спецом «шугает», чтобы «понесло»?» — выдвинула очередное предположение Знающая, и я взглянула на Горшка.       Он поднял на меня виноватый взгляд:       «Не. Это я ублюдок».       «Да что вы, блин, самоедством занялись, вот поражаюсь похожести прямо!) Один — «ублюдок», вторая — «блядь», причём в тексте так и написала, а дебилы радостно ухватились! — напомнила она об этом фанфике и моих переживаниях о нём. — Хорош уже, ребята, а?»       Миша кинул на телефон полный печали взгляд, и прохрипел:       «Скажешь, что не ублюдок?»       «Нет! Срываешься, поступаешь херово — да. Бывает, не считаешься с другими — да. Но ты понимаешь ошибки и стремишься исправить и казнишь себя за них. Ублюдки так не поступают, как же ты не понимаешь?       Ты человек со своими недостатками, просто они у тебя ярче и сильнее выявлены — точно так же, насколько ярче и сильнее твой талант, твой свет…»       Прочитав это, я неопределённо качнула головой: вроде и верно всё. Но где гарантия, что это не повторится?       «То есть, ты хочешь сказать, что если человек кого-то избил, а потом раскаялся, то он резко перестаёт быть ублюдком?» — иронично, но горько улыбнулся Михаил.       «Я хочу сказать, что если раскаялся и старается не допустить такого впредь, то он не ублюдок в принципе…       И да, прекратите уже говорить в свой адрес всякую херню, оба. Не желаю это слушать…       Я тебе красоту писала для того, чтоб ты так себя называл? — тут Миша улыбнулся. Потому что Знающая ему писала действительно настоящую красоту, красивые стихи, которые он очень ждал и радовался им; а тем временем она высказалась и обо мне: — А ты, хорошо, что выплеснула негатив, но убери из фанфа подобный контекст в отношении себя — ни один дебил не напишет такое больше».       Возможно она права. Но, а толку-то убирать этот контекст, если выкладывать продолжение на всеобщее обозрение я больше не планирую?       «И да, похожие вы — трындец, — продолжила Знающая, — в запале сотворю херню, знаю, что творю херню, но «дотворю» до конца, чтоб потом, когда запал пройдет, казниться — уж по полной, самобичеваться и убиваться — так от души, не щадя, как грится, живота своего! Миритесь там уже».       «Да мы просто ебанутые», — ответила я на это, и Миша многозначительно кивнул, согласившись со мной.       Вот так складывалось наше с ним общение: через Знающую. Оставаться со мной наедине он опасался: отходил подальше и наблюдал исподтишка. Девчонки просили меня начать разговор первой, «быть хитрее и умнее», но… Серьёзно? Мне ещё его уговаривать надо? Ну нет уж, я лучше останусь тупой и простодушной, но на такое не пойду. Это было насилие и жестокость. Он обязан сам сделать первый шаг к примирению. Но нет, ему было стрёмно.       И в тот день, в день концерта, было тоже самое.       Днём он ходил по коридорам из одного офиса в другой, открывал и закрывал двери, мигал лампами, периодически куда-то отбегая; а вечером и вовсе пропал.       Я бежала к месту проведения концерта и, заслышав знакомую музыку и голос, на мгновение остановилась в ошеломлении, а потом помчалась с утроенной скоростью.       «Господи, неужели я перепутала время! — запаниковала я. — Пропустила начало! Как же так!» — Это саундчек, дурило, — рассмеялся за моей спиной Миша, и я обернулась.       Чёрные штаны, заправленные в высокие ботинки, футболка в тон с какими-то красными и белыми буквами, и поверх накинут чёрный же кожаный плащ, слегка потёртый на рукавах.       «Везёт, что жару не чувствует, — отметила я, рассматривая всклокоченные тёмные волосы и подведённые карандашом глаза. — Ишь, нарядный какой. Наверное и правда на сцену выйдет». — Я же обещал, — напомнил он, и пропал.       Времени оставалось достаточно, и первое, что я решила сделать, это познакомиться с пришедшими на шоу единомышленниками.       Одна из самых чудесных сторон группы «Король и Шут» — это дружелюбие их самих, и поклонников их творчества.       Достаточно было просто подойти к незнакомой девчонке и сказать: — Привет! Классная у тебя футболка! Как тебя зовут? — и беседа пошла, как по маслу.       К нам подходили вновь прибывшие ребята и резко вступали в разговор, будто мы давно знакомы. — Извините, — кто-то тронул меня за плечо, и я обернулась. — Скажите пожалуйста, а откуда эта музыка?       Предо мной стояла милая девушка в симпатичном платье и на каблуках. Рядом с ней переминался с ноги на ногу её мужчина.       Я загадочно улыбнулась и указала пальцем вверх: — Оттуда.       Это было забавно: они оба вскинули головы и поглядели на небо. — Чуть левее, — рассмеялась я. — Это на крыше… Саундчек.       Они расхохотались и спросили, есть ли возможность сейчас раздобыть билеты; после чего были отправлены мною к кассе — билеты были, их оставалось ничтожно мало, но, надеюсь, они всё-таки попали на концерт.       Позже я вошла внутрь здания и взбежала по лестнице на второй этаж. — Привет, — сходу улыбнулась я молодому панку с длинными волосами. — Знаешь, как на крышу пройти?       Парень по-хозяйски обнял меня за плечи, и я обняла его в ответ: — Знаю. Вместе и пойдём, — сказал он, и повёл меня к лифту. — Тебя как зовут, панкушка? — А так и зови, — рассмеялась я. — Откуда красивая такая? — допытывался панк. — Парень, полегче, — предупредила я. — Я замужем. А вот эти обнимашки ничего не значат — это от переизбытка чувств. Договорились? — Договорились, — улыбнулся он, подводя меня к выходу на крышу. — Самый забавный фанат, — улыбнулась мне девушка, проверяющая билеты. — М? — держа в зубах свой билет, я рассмеялась.       Такой уж у меня рюкзак — закрыть его получается только обеими руками, вот и пришлось взять тикет в зубы. Так я его ей и протянула, просто наклонившись к ней поближе, и мы обе рассмеялись.       Шагнув на крышу, я попала в другой мир. Не в прямом смысле, конечно, но… Энергия, клубившаяся в этом месте, атмосфера, казалось, были натурально волшебными. Кругом ходили просто сказочные ребята: кто-то идеально повторил Мишину причёску, кто-то — его грим, кто-то придумал что-то своё, изобразив на лице маску самого настоящего шута. И все были такие красивые, такие необычные, такие замечательные… Я попала в свой мир, к своим людям; вот какое у меня было ощущение в этом месте.       Мы довольно легко пробрались почти к самой сцене, где я встретила уже знакомых девчонок и ребят, оказавшись в центре этой компании.       Из огромных колонок звучал лёгкий западный рок-н-ролл, и мы все вертелись на месте, переговариваясь друг с другом, смеясь и привлекая фанатов, что стояли чуть дальше, до тех пор, пока какая-то серьёзная женщина «за сорок», не одёрнула меня: — Сколько можно? Ты уже надоела! Сколько можно крутиться!       От удивления я даже дымом только что прикуренной (хоть курить было и запрещено, но вы сами знаете, какая это ошибка, запретить что-то панкам) сигареты подавилась. — Чегоооо? — протянула я, обернувшись к раздражителю, и расхохоталась, случайно выдохнув дым ей в лицо. — Тётенька, ты дверью не ошиблась? Ты ещё скажи «соблюдай тишину»! Музыкальный театр — вниз по улице, женщина! Верно я говорю? — я обвела взглядом окружающих меня ребят, и меня поддержали смехом. — Женщина, может нам ещё и пого не танцевать? — крикнул кто-то. — Это панк-рок, тётя, не ругайся! — рассмеялись где-то слева. — У нас так заведено! — Будь осторожна, смотри, чтоб тебе в слэме рёбра не переломали, — посоветовала я, и вновь повернулась к сцене.       Это может показаться проявлением неуважения по отношению к старшему поколению, насмешкой над возрастом и, возможно даже, откровенным жёстким стёбом над одним из зрителей. Но это не так.       По правую руку от меня стояла пятидесятилетняя — да, она сама сказала об этом, — женщина с дочерью-подростком, которая активно поддержала меня в этом разговоре. Ибо нехрен таким деловым дамочкам приходить на рок-концерт и пытаться установить там свои сраные правила, понятно? И плевать, двадцать им или сорок пять.       «Где же Миша? — думала я, переминаясь с ноги на ногу. — Там, с парнями что ли?»       Тут-то он и нарисовался. Деловито прошёлся по сцене, посмотрел на гитару, посмотрел на сэт-лист, подошёл к краю сцены и обвёл взглядом огромную толпу поклонников.       Я глядела на него, натурально кайфующего от происходящего, и моя улыбка тянулась всё шире и шире.       Зрители прыгали и кричали: «Гор-шок! Гор-шок! Гор-шок!», а где-то далеко, на другом конце крыши, компания поклонников старательно выводила «Камнем по голове».       Взгляд Миши остановился на мне, и он присел на корточки: — Кот, иди сюда, поближе. Тут место есть, как раз для тебя.       И я сделала несколько шагов вперёд, ловко протиснувшись между зрителями, и положила ладони на край сцены, возле мысков его ботинок.       «Как знакомо», — подумала я.       «Было это уже», — подумал Горшок, положив свои тёплые ладони поверх моих.       «Было», — согласилась я.       «Ты была такой милой малявкой», — он улыбнулся, слегка склонив голову набок.       «А ты был таким, как сейчас», — я тоже улыбнулась.       Было. Давно. Очень много лет назад. Больше я не милая малявка с испуганными глазами. Интересно, как будет теперь? — Охуенно будет, — бросил Горшок. Он поцеловал меня «по-эскимосски», слегка потеревшись кончиком своего носа о мой, поднялся, и убрался за кулисы.