Иные 2

      Иду я как-то, значит, по дороге возле своего дома, направляясь в магазин. В тот день, вернее ближе к ночи, ко мне должна была приехать Рыжая Ведьма. Всего на пару часов, проездом, но я её очень ждала, и потому отправилась в магазин, чтобы выбрать винишка для нас и кофейка для себя.       Иду, никого не трогаю, записываю голосовое для Пифии и вдруг краем глаза вижу, как вышедшая из крайнего подъезда женщина резко остановилась, раскинув руки.       «Прикольные у неё джинсы, — отметила я, скользнув взглядом по ногам, облачённым в изодранные голубые джинсы. — У меня такие же были…»       Но почувствовав на себе пронзительный взгляд, я остановилась и посмотрела выше.       Чёрт. Придётся подойти…       Это была девушка из четвёртой главы первой части. Да-да, та самая любительница бесед с холодильниками. Она смотрела на меня и улыбалась, ожидая, что я подойду к ней.       Вообще-то мы встретились уже второй раз в этом году. Прошлый её визит случился в марте. Тогда-то я и подарила ей эти самые джинсы…       В тот раз она увязалась за идущим из магазина Бойцом и он не смог ей отказать. Ситуация у неё оказалась сложной — не буду вдаваться в подробности, но ей, впрочем, как и всегда, требовалась помощь. Нет денег, нет возможности забрать из дома свою одежду, родственники отвернулись…       Я её покормила, отдала ей крутые джинсы, в которых сама тонула — слишком большой размер для моей маленькой задницы, а Боец налил ей пива.       Ближе к вечеру дверь в кухню приоткрылась, в помещение просочился уже заранее удивлённый «спокойный» Горшок, прикрыл за собой дверь и устроился на своём стуле, заметно качнув и скрипнув им. — Это что? — мадам явно испугалась, а я не смогла сдержать ехидной улыбки. — А что такое? Ты его больше не видишь?       Ну надо же! Дверь сама собой открылась, закрылась, качнулся стул. С каких пор такие вещи пугают человека, которому целовал шею сам Великий и Ужасный? — А-а-а, — протянула она, — это Горшок всё ещё здесь? — А куда он отсюда денется? — я подмигнула Мише, и он улыбнулся.       Он с большим интересом за нами наблюдал. Всё ждал, скажу я ей, что знаю о её «спектаклях», устраиваемых для меня, или нет.       Не сказала. Есть во мне черта идиотская — я очень не люблю ставить людей в неудобное положение. Конечно же она бы как-то выкрутилась, стань я припоминать ей беседы с холодильником и выдуманные поцелуи, сказала бы, например, что не помнит такого, но я решила этого не делать… В тот раз.       Но это, новое её появление, закончилось иначе.       По дороге в магазин и обратно она рассказывала мне, как жила несколько месяцев в станице у родителей, как она устала от сестры и матери, как шла оттуда пешком до нашего района, а когда мы вернулись к дому, попросила с ней остаться.       Я тяжело вздохнула. Горшку и Бойцу это не понравится. Они всегда говорят, что от неё одни проблемы и мне не стоит с ней общаться. Господи! А как бомбанёт Пифию! Она же её буквально ненавидит!       Старая знакомая ждала моего ответа. Я снова вздохнула: — Хорошо. Только зайду домой, кофе себе сделаю…       Я наливала себе поллитровый стакан карамельного кофе, когда меня и поймал Боец. Он окинул взглядом мой джинсовый костюм, босоножки, и спросил: — Ты куда это собралась?       Уже убегая в подъезд, я крикнула: — Я Аню встретила, я возле дома с ней побуду! — Чегооо?! — понеслось мне вслед, но я уже бежала по лестнице.       Мы сидели на невысоком заборчике, ограждающем палисадник около дома, и я молча слушала «жуткие» истории о старом доме, в котором ей пришлось жить в станице, о приведениях и тёмных сущностях, о том, что она их видит, что они её пугают и чего-то от неё хотят.       Через некоторое время из моего подъезда вышел Боец, а за ним и «кайфовый» Горшок. Они подошли к нам, оба поздоровались с Анной, причём Миша для этого наклонился к её лицу и одарил её до невозможности ехидной беззубой улыбкой, которую она, конечно же, не заметила, как и всего остального.       Мы десять минут слушали о её великолепных суперспособностях, и позволил себе хохотать в голос один лишь Горшок. Мы с Бойцом старательно сдерживались. — Скажи, что у нас крылья, пускай охуеет, — сквозь смех посоветовал Миша. — Ну раз ты такая видящая… — начал Боец и, подавился смехом, — посмотри на нас, ничего не замечаешь?       Он, весь в чёрном, сидел на корточках и в этом положении очень походил на горгулью. Симпатичную такую горгулью. На кого была похожа я, в драной джинсовой юбке и рубашке, распустив свои небольшие крылышки, я не знаю. Да и не важно это — крыльев наших она не увидела, но узнав о том, что они есть, стала спрашивать, какие они у неё и какого цвета.       Я удивилась: — А у тебя же их нет, мать, ты чего? — Да, — она театрально потупила взор, — больше нет. Остались одни шрамы.       Горшок просто согнулся пополам в приступе смеха. — И шрамов у тебя нет, — заверила её я, внимательно поглядев на её лопатки. — Их у тебя и не было никогда…       Вот только сейчас, когда я это пишу, осознаю, какие детские бывают игры у взрослых людей. Это же надо! Три взрослых человека опустились до хвастовства перед той, кто всего-навсего хочет показаться круче, чем есть… Но я ничего не могла поделать. Слишком долго я страдала от того, как она смеялась над тем, что я не могла услышать, почувствовать Горшка. А я человек мстительный, вы уже знаете.       Чуть позже мы всё-таки привели её домой. Жаль стало. Голодная же всё-таки. — Видишь красную подушку на подоконнике? Садись, там я курю, — объяснила я, включая плейлист в случайном порядке. — Сейчас чего-нибудь поесть принесу.       За ужином выяснилось, что ей не хочется идти домой к дочери, так как там её бывший муж. Боец сразу смекнул, к чему она клонит: — Ты извини, конечно, но у нас гости сегодня. Девочка приедет издалека, так что остаться у нас вообще не вариант.       Анна лишь понуро опустила голову: — Я тогда у вас сумку оставлю, ладно? — Как скажешь, — пожали мы плечами.       Из колонок понеслась «Посошок» в исполнении «Король и Шут», и Миша заглянул в комнату, встав на пороге. — О, прямо раритет, — кивнул он.       Боец протянул к нему руку и, почуяв знакомую энергию, улыбнулся: — Наш товарищ пришёл. — Миша сюда приходит потому, что ты часто слушаешь его песни, — уверенно, со знанием дела, сказала Аня, — на их звук идёт. — А не затрахается ли он по всем фанатам бегать из-за этого? — спросила я. — Не разорвётся? — А что, по-твоему, тогда его сюда приводит? — надменно поглядела на меня она. — Он — мой Хоанитель, — с вызовом сказала я. — Знаешь, кто они такие, или рассказать? — Знаю, — то ли и правда знает, то ли просто сделала вид, что знает.       Понимаю, глупо это всё с моей стороны. Как Горшок с Бойцом меряются крыльями да членами, так я мерялась способностями и Силой с Анной. И да, я признаю, что ощущала чувство удовлетворения, когда говорила с ней об этом. И злорадство меня стороной не обошло.       Да сколько можно быть хорошенькой?! Мало я слушала выдуманные ею диалоги с Горшком? Мало я расстраивалась, слушая её: «Как ты можешь его не видеть? Не слышать? Как можно быть такой слабой?!»       А как она постоянно говорила, что Пифия хочет принести мне вред! А Боец вообще — бог лжи и артистизма во плоти!       Хватит. Оставить человека уставшим и голодным я не могу; но и продолжать слушать ложь и наблюдать этот фарс — тоже.       Отужинав и выпив всё наше пиво, она куда-то ушла; а я переоделась к приезду Рыжей.       Я даже не знаю, кто больше ждал её визита: я, Горшок или Боец.       Рыжая, наверное, единственный человек, который может бесконечно няшиться с Горшком, называя его «таким сладеньким медвежоночком, божечки-кошечки, какая прелесть, котёночек, лапочка, пушистый зайка», и получать от него в ответ не хмурый взгляд и даже не смущение, а обаятельнейшую улыбку. Он буквально лужей растекается от таких её эмоций.       К сожалению, по жизненным обстоятельствам ей пришлось отойти от наших дел. Да, Миша заходил к ней, контролировал и наблюдал, а я периодически интересовалась, как у неё дела; но с «нашей» темой не трогала — там других проблем хватало.       А тут такая удача! Отправившись с другом в маленькое путешествие на машине, Рыжая попросила его заехать и к нам. Да, им придётся сделать большой крюк, но наконец-то мы сможем встретиться впервые за столько лет!       В полночь — это прям по-нашему — мне пришло сообщение от неё:       «Готова?»       «Всегда готова!» — ответила я, и принялась застёгивать ремень на шортах.       Следующим сообщением девушка прислала фото моей подъездной двери, и я, схватив пакет с вином и стаканами, помчалась вниз по лестнице. Боец спокойно пошёл следом.       Я выскочила из подъезда и замерла на крыльце, оглядывая пустынную улицу. Мой взгляд остановился на рыжей девушке, стоящей через дорогу, и, взвизжав на страшно высоких нотах, я понеслась к ней. — Щас она меня убьёт собой, — последнее, что произнесла она перед столкновением с моей тощей, но сильной тушкой.       Я висела на её шее, радостно визжа, когда Боец спокойно подошёл к нам, поздоровался с другом Рыжей и стал ждать, когда же я отлипну от подруги. — Когда ты спускалась, я сразу поняла, что это ты несёшься, — смеялась девушка, с деловым видом вынимая из багажника две бутылки вина. — А у меня тоже вино, — улыбнулась я, — обе подготовились!       Но до моего вина дело так и не дошло. Мы сидели на приподъездной лавке, как подростки, и хлестали ведьмино винище из огромных стаканов, а Боец, выждав полчаса, отправился в магазин за шампанским, и, за время его отсутствия, я успела научить Рыжую паре финтов, которые мне было тяжело внятно объяснить на расстоянии.       И это было потрясающе. — Давай научу тебя открываться и закрываться буквально по щелчку! — энергия из меня била ключом и мне сложно было усидеть на месте, — смотри…       Я рассказала про астрал и каналы на ладонях, о том, что лучше всего работать с выходом энергии на выдохе, а всасывать лучше всего через вдох… — Теперь открой хуйню на ладонях и хуярь через правую руку, поняла? Так меня учил Горшок… — сказала я. Стоящий за спиной у Рыжей Горшок расхохотался, а я подумала, что его методы учения, наверное, способна понять только я.       Я ошибалась.       Я — шокированно, а Миша с ухмылкой, наблюдали за тем, как легко Рыжая управляется с энергиями. Астрал засиял, «лепестки» в ладонях открылись и из них заструилась густая, молочного цвета, энергия. — Ого! — восхищённо воскликнула я. — Ну ты даёшь стране угля! — А что? — она подняла на меня свои непонимающие зелёные глаза. — Я, блин, не вижу нихрена… Аж бесит. Но чувствую хорошо! Слушай…       Оказывается, что за эти полгода Ведьма научилась чувствовать энергии природы так хорошо, как… Ну, наверное, как человеческие прикосновения. Вода, воздух, деревья, всё, что её окружает, она чувствует энергетически. — А я знал, — заулыбался Миша, присаживаясь на лавку за её спиной, раскинув ноги по обе стороны.       Рыжая дёрнулась и нахмурилась. — Что чувствуешь? — спросила я. — Да, блин, спину печёт… Мишаня там что ли?       Я радостно кивнула: — Он уже час там ходит и пьянь твою отбирает. — Я, блин, не вижу ни черта, — снова пожаловалась подруга, — давно уже. Когда-никогда чего-то мелькнёт… — Раз ты так быстро учишься, давай расскажу, как подключать внутреннее зрение, не закрывая глаза. Только дай-ка я кое-что проверю…       А проверяла я наличие у неё крыльев. — Слушай, ты когда так смотришь, я пугаюсь… — проговорила Рыжая. — А ты не пугайся, — хлопнула её по плечу я. — Ты и сама так же смотреть сейчас будешь учиться. Короче, мать, тока не упади… У тебя тоже крылья есть. — Да? Какие?       Я внимательно смотрела в большие зелёные глаза подруги, явно продолжая напрягать её своим пронизывающим взглядом, и рассказывала, что крылышки у неё светлые, небольшие и очень пушистые. — Скоро мои увидишь, — заверила я. — Сейчас на примере Бойца научу.       Он как раз вернулся с шампанским и тихо открыв бутылку, принялся разливать по стаканам. — Зайка, ну-ка, погляди, на неё, — попросила его я. — Крылья видишь? — Светлые и пушистые, — спокойно ответил Боец. — Так, — Ведьма упёрла руки в бока. — Как вы это делаете?       То ли она такая умница, то ли я умею хорошо объяснять, как только прибухну, но у нас всё здорово получилось.       Для того, чтобы видеть больше, чем простой человек, необходимо смотреть не по поверхности, а глубже. Не на глаза, а в глаза, пытаться через них поглядеть на внутреннюю заднюю стенку черепа собеседника, как бы страшно это ни звучало. Именно так, можно увидеть мир, откуда прибыл Иной, именно так, легко рассмотреть его крылья, Хранителя, тварь у него на подсосе… — Ты похож на горгулью, — вдруг сказала Ведьма Бойцу. — Знаешь, как эти каменные изваяния с крыльями…       Боец заулыбался.       Миша говорит, что у неё такое зрение до нашей встречи включалось автоматически, случайно. Теперь она сможет это контролировать.       «Я ж говорил, что ты её учить должна, — Миша пьяно улыбнулся и нагло положил голову на макушку Рыжей. — Видишь, как всё замечательно выходит!»       Да, он это говорил ещё в феврале через Пифию. Мы тогда пытались разобраться, кто мы, что мы, чего от нас надо и где раздобыть информацию. Мы хватались за каждого попадавшегося Иного без разбору, и буквально выжимали из него информацию. И как нас всех только в психушку не упекли?       Миша в то время отказывался от меня, как от ученицы. Не хотел ничего рассказывать, злился, ругался, что я «тугая», а на мои справедливые вопросы: «Чего ты тогда за мной ходишь и умничаешь, если я такая тупая?!», гневно кричал: «Потому что люблю тебя, дурочка!». А в итоге он просто спихнул меня на Евгения.       «Считает тебя центром Вселенной?! Вот пускай он с тобой и возится теперь!»       И хорошо. Евгений очень хорошо со мной «возится», он знает больше, чем сам Горшок. Потому что Горшок — просто Универсал. А вот Евгений самый настоящий Координатор.       Те Иные, у которых мы пытались узнать крохи информации не всегда всё говорили верно. К примеру, один многие путаются в моем возрасте. Кто-то утверждал, что мне уже семь веков. Кто-то, что лет двести, кто-то говорил, что чуть больше пятиста.       «Ты чутка младше меня, — с улыбкой говорил мне Миша. — Отправили нас сюда вместе, да. Но мне на данный момент пятьсот семьдесят три года… А тебе только пятьсот сорок восемь».       «Всего-то двадцать пять лет разницы? — удивилась тогда я, — а в воплощениях ты всегда был намного старше меня?»       «Точных цифр не скажу, но всегда не меньше, чем на семь лет. Десять-пятнадцать чаще всего. Но это нормально. Сама знаешь, какой у меня дух. Это, в нашем, понимаешь, случае, несущественная разница. И я ни разу не дожил до сорока, прикинь?»       «Ты так радостно об этом говоришь, как будто это классно», — с мрачным видом заметила я.       Но, говоря о наших прошлых воплощениях, должна признать, что многое из сказанного Иными оказалось истиной. Хоть и не всегда приятной.       С Ведьмой мы контачили постоянно, и в двадцатых годах прошлого века этот контакт не оказался для нас положительным.       Есть подозрение, что именно от неё мы с Александром — кто не помнит, так звали Михаила в том воплощении — и бежали во Францию. Возможно, та самая Ведьма, что привела меня в организацию Тёмных — моя маленькая рыжая подружка. — Уверена, что клеймо ставили вот сюда, — с улыбкой сказала мне она, показав свою татуировку на руке. — Ну ты сучка, конечно, — заявила я, закуривая сигарету. — Мы ж с Горшком из-за тебя и сдохли тогда!!! — Так ты тоже так просто это не оставила, — заметила Ведьма.       Ну да. Говорят, незадолго до смерти, я разозлилась и, умело использовав духов, с которыми в то время работала, просто заблокировала её к чёртовой бабушке на несколько воплощений вперёд. Получилось не очень хорошо: через какое-то время, устав шататься бестелым духом, она пробилась, но родилась мёртвой. А теперь вот выжила. Сидела со мной на лавке и мило беседовала о прошлом.       Подумать только! Я учу работать с энергиями своего врага!       Более того, у этого самого «врага» я минут пятнадцать ревела на груди, не желая отпускать.       «Ну вы ж не всегда врагами-то были, — подал голос Горшок, — ну оступилась разок, а так-то она ж нормальная такая. Мы ж её любим всё равно».       Любим. В ту ночь я легла спать в расстроенных чувствах, но вырубилась быстро — пьяные была в дымину.       Перед тем, как уснуть, я вспомнила о Рыжей один забавный факт. Ну, как сказать «забавный»… Чёрный юморок.       В одном из воплощений — так уж вышло — пронюхали люди о наших способностях да и отправили на костёр. И если я — я точно знаю — отбивалась, кусалась, драла волосы, изрыгала проклятия и насовала обидчикам в дома полтергейста… То Рыжая с гордым видом сама взошла на кострище. Звучит это, конечно, круто: я, сумасшедшая баба, наверняка была похожа на того колдуна из песни Шутов, что кричал: «Я буду жить вечно!», наводя ужас на толпу горожан; а она с гордым видом приняла смерть, как положено мудрому…       Ха-ха, нет-нет, это просто лишний повод постебаться над ней.       «Я ж гордая!» — говорила Ведьма.       «Гордая дура, — смеясь уточняла я, и дразнила: — «О! Я с удовольствием подпеку свои булочки!» — кричала ты, помогая собирать дровишки».       «О, костёр? Дайте два!» — хохотала Рыжая.       Наверное, в масштабах Вселенной, то, что между нами произошло сто лет назад — ничтожная мелочь; раз мы так здорово общаемся сейчас. Хотя, Миша считает, что такое отношение к прошлому у нас из-за того, что мы Иные. Говорит, что простой человек резко изменит мнение о друге, узнав, что в прошлом он его подставил. Не знаю, прав ли он…

***

      Вечером следующего дня — как глупо звучит эта фраза — объявилась Аня.       Было около одиннадцати вечера, я валялась в трусах на диване и совершенно не планировала куда-то идти; но отмазаться не получилось: в трубке раздавались рыдания. — Чёрт, — ругалась я, застёгивая рубашку. — Fuck! Fuckin' fuck! — Пиздец, — рычал лишь обликом «спокойный» Миша, расхаживая по комнате, — она ж, блить, не отстанет теперь! — А не пойти я не могу, — вздохнула я. — Конечно! Воет же сидит, дура! — Возьми мой телефон, — сказал засыпающий Боец. — И будь поблизости… Миша с тобой? — Не переживай, я её ночью одну бы не пустил, — успокоил его Горшок, и снова стал ругаться: — Я так и знал, что эта ваша ебанутая нас в покое не оставит!       Вот и шли мы по ночной улице, злые и угрюмые, дружно ругаясь на знакомую, нагруженную проблемами. — Только мы ненадолго, да? Поняла? — сказал Миша. — Ты когда с ней, постоянно какая-то хуйня творится. — Конечно мы ненадолго, пупсик! — заверила его я, и…       Короче, мы вернулись только утром.       Когда мы пришли на аллею, где и договорились встретиться, Аня уже и не думала плакать. Сидела на лавке пьяненькая и довольная; радостно полезла целоваться, увидев меня. — Тихо, тихо, — я остановила её, поморщившись от алкогольного амбре. — Ты водки хряпнула?       Она жестом фокусника достала из сумки стаканчики, водку, сок и даже закуску. — Слушай, я, наверное, не буду, — попыталась отмазаться я, — вчера с подругой вина напилась, до сих пор похмелье.       Я не соврала, мне действительно было хреново, хотя Миша отчасти и снял с меня это состояние. — Да ладно тебе! Не буду же я одна?       Я заметила, что стаканов три и, вздохнув, налила понемногу в каждый. — Мишаня, твоё, — я села на лавку, поместив ноги по обе стороны, и поставила Мишин стакан напротив него.       Он присел на корточки и критическим взглядом окинул свой стаканчик. — Как украла, — вздохнул он. — За тебя! — сказала Аня, глядя на дерево. — Он с другой стороны сидит, — уточнила я, — если, конечно, ты за Мишу выпить решила.       Не сказать, что я прямо насвинячилась — контролировать своё состояние я умею… Но лишка я перебрала явно.       Аня же насела на водку основательно. Когда закончилась первая бутылка, из которой я выпила от силы грамм тридцать-сорок, довольный, как чёрт, Миша сбросил на землю Анину сумку, и заявил: — Там у неё ещё бутылка. Пусть делится, раз уж мы пришли! — У тебя там ещё водка? — осторожно спросила я, наблюдая, как она ругается на Горшка, пытаясь поднять свою сумку. Кто бросается сумками догадаться было несложно даже Ане. — Конечно, — ответила она. — Что такое одна бутылка?! — Согласен! — рявкнул Горшок, и херанул об асфальт свой опустевший пластиковый стакан, сплющив его ударом в гармошку. Аня вздрогнула. — Он слегка пьян, безумно горяч и очень силён, — тихо объяснила я, растянув рот в лёгкой улыбке.       «Ты что творишь, Миша?! Ты её пугаешь!» — мысленно возмутилась я. — Она ж охуенная такая, стока всего может! — парировал Горшок, театрально раскинув руки. — Я ж ей шею, блить, целовал, чего ж меня, сука, бояться?! После того, что между нами было, она меня бояться не должна!!!       Ишь, как его задело! До сих пор злится! — А то тебя это не взбесило! — усмехнулся Миша, услышав мои мысли, — я-то помню, как ты заревновала! — Я не ревновала! — я одёрнула его вслух, и сразу смутилась. Блин, нужно заканчивать с ним общаться на улице даже мысленно! Это может плохо кончиться.       Надо, но потом. Когда-нибудь. Ибо в ту ночь у меня не получилось. Выпив немного, я становлюсь чувствительной и любвеобильной. Ему это нравится, так что он даже не пытался меня притормозить или хотя бы отобрать немного опьянения.       Но чувствительность моя работает не только в сторону нежности и любви. Когда Аня дошла до определённой кондиции и начала стебать Мишу, меня бомбануло.       Он не сделал ничего плохого, просто ходил кругами, рассуждая о её способностях, требовал за ним повторить вслух, так как она его всё-таки не слышит… — Нельзя тебе бухать, — говорил он ей, — как ты не понимаешь?! Есть те, кому можно, а есть те, кому нельзя! Тебе — нельзя! Ты пропила нахуй весь свой дар! Все свои таланты! Ты же рисовала, ты писала стихи и истории! Ты же на басу играла охуенно! А голос? Я ж знаю, какой у тебя был голос… И где это всё?! — воскликнул он, и сразу же ответил: — В пизде! Ты просрала всё, что у тебя было, а ещё мечтаешь вернуть дар Ведьмы! Он был у тебя от природы и ты просто его пробухала.       Миша бывает резок, он сам того не желая, по сей день неосознанно всех воспитывает, как и прежде, и, видимо, не всех это устраивает. — Это кто мне говорит? Наркоман и пьяница? — хмыкнула Аня. — Передознулся в пьяном угаре, помер, а теперь меня жизни учить решил?       Михаил остановился ровно за её спиной и смотрел сверху вниз страшным взглядом, поджав губы и сжав кулаки, и казалось, будто он решает, в какую сторону свернуть ей шею — вправо или влево.       Не переношу его агрессию в этом облике. Не вяжется у меня такой хорошенький плюшевый мишка в мягкой толстовке и с милыми щёчками, с таким жутким состоянием ненависти, с поджатыми от злости губами и блестящими яростью глазами. — А может тебя вообще нет? — продолжала глумиться Аня. — Умер — так умер, Горшок. Нет тебя. Был, и нет. От тебя только песни остались.       Я была в таком шоке, что даже не сразу нашла, что сказать на такие речи; но могу сказать точно — я взбесилась даже сильнее, чем сам Михаил. — Она так не думает, — он злобно ухмыльнулся, — она нарочно это говорит. Зацепить меня хочет.       Я, конечно, повторила это для неё, на что она рассмеялась, сказав, что так оно, собственно, и есть, но спустить такое не смогла. — Я тебе вот что скажу, — серьёзно начала я. — Миша, как мужчина, руку на тебя не поднимет ни физически, ни энергетически, хотя может и так, и так. А вот я, как женщина, тебе хребет вырву, если ты ещё раз попробуешь обидеть моего медвежонка, ты меня поняла?       Только что закуривший Горшок чуть сигарету не проглотил, услышав мои слова. — Даже так? — Аня ухмыльнулась, пытаясь дать понять, что не боится. — Именно так. Мишу не цепляй. Я за него глотку перегрызу. Грызла раньше, перегрызу и теперь… — В смысле «раньше»? — она явно решила поскорее закрыть тему, связанную с её глоткой, и решила поговорить о чужих; но я быстро прикусила язык. Она не из тех, кому можно знать всю правду о нас с Горшком.       «Иди ко мне, малыш», — подумала я, и «малыш», широко улыбаясь, присел рядом на корточки.       Он потёр ладонями мои бёдра и спросил: — Не замёрзла?       «Когда ты так делаешь, мне жарко».       И Миша после этого заметно подобрел. Не знаю, то ли водка так на него подействовала — а он заливался неплохо, в его стакане она испарялась невозможно быстро — то ли пьяненькая я действовала на него таким образом.       Пить чистую водку я не люблю, потому смешала себе коктейль. Под чутким руководством Горшка: — Сначала налей сок. Ага. Чуть побольше… Ага, так, — подсказывал он, наклонившись над моим стаканом, — а теперь добавь водку. Ещё чуть-чуть… Стоп! Вот. Эх, жаль, перемешать нечем!       А потом началась какая-то вакханалия. Я не так много выпила, чтобы мне мерещились такие вещи… Да и… От алкоголя такого не бывает! Такого даже от марихуаны не бывает! Да и моя собеседница это, как ни странно, заметила… И Миша…       В общем, в какой-то момент, неосознанно включив зрение, я увидела карлика слева от себя. Обычного пожилого карлика, сидящего в инвалидной коляске. — Только не пугайся, — тёплые ладони Горшка легли на мои плечи. — Это Наблюдатель. Он посмотрит и уйдёт. Не обращай на него внимания.       Я сидела ровно, как будто кол проглотила, скосив взгляд влево, и смотрела в тёмные глаза странного гостя. Страшно. Неприятно. Жутко. Но Мише я верю всегда. Если он сказал не обращать внимания, значит не буду.       «Как-то неуютно мне под его пристальным взглядом…» — подумала я; и Миша присел сзади, прижавшись ко мне животом, обняв под грудью, и коснулся губами уха. — Так лучше? — Гораздо, — прошептала я, и заметила, как медленно расширяются глаза Анны, сидящей напротив. — Коляска! — крикнула она. — Блять, — прорычал в ухо Миша. — Угомони её. — Ты видишь? Там карлик! — из её глаз потекли слёзы, — мне страшно!       Я схватила её за руки и посмотрела в глаза: — Тихо, не ори. Не по твою душу он, успокойся. — Что ему надо?! — Наблюдатель, — рассеянно говорила я, наливая в её стакан водку. — Просто смотрит на меня. Проверяет. Так надо. Ты вообще его видеть не должна была. Выпей… — и протянула ей стакан. — Прогони его, пожалуйста… — бормотала Аня, залпом опустошив стакан, — прогоните его! — Да мы не можем! Это ж Наблюдатель! — я подняла свой стакан и тихо добавила, поднеся его к губам: — Блин, какого чёрта ты его видишь… — Я и Мишу сейчас вижу, — вдруг сказала она. — Да что ты? — я рассмеялась. — Хочешь сказать, не он сейчас тебе ухо целует?       Мы подавились. Оба. Я — коктейлем, он — ухом. Я реально услышала его всхрюк и тихий кашель. — Что за хуйня? — прохрипел он. — Понятия не имею, — ответила я. — В толстовке тёмной и спортивных штанах, — стала его описывать Анна, — лохматый такой… А давно это у вас? — Что?! — хором спросили мы. — Ну вот это вот. Обнимашки, поцелуи… — Так… Пару раз… — я тщетно пыталась прикурить сигарету.       «Вот мы и спалились, пупсик». — Да я знал, что так будет, ё-моё? Какого хрена?.. А! — воскликнул он. — Я понял! Слушай… — он горячо зашептал в моё ухо, — она ж меня если и видела, так только по пьяни. У неё зрение от этого искажается. Ты посмотри, какой взгляд у неё! Это ж от бухлишка. — И как оно? — спросила Анна. — Что? — Ну, целуется как? — Да ничего… — чёрт, я не планировала ей это рассказывать. — Хорошо. Да ты и сама знаешь, он же тебе шею целовал…       Мы оба не удержали дикий хохот, но она не стала заострять на этом внимание. Видать, поняла, что Миша мне всё рассказал; а за этой беседой мы даже не заметили, как маленький колясочник куда-то испарился.       Мы сидели с ней до самого утра, понимая, что идти ей некуда. Оставлять её одну было жаль. Но ушли мы на не очень хорошей ноте.       Прикончив вторую бутылку, Анна завела старую пластинку: — Ты знаешь, я не верю твоему Бойцу, — сказала она, — он ещё тот актёр. — Что ты имеешь ввиду? — я наконец допила свой коктейль и выбросила стакан в урну. — Что он много играет и лжёт, — пожала она плечами. — Нет в нём никакой силы. И Мишу он никогда не видел. Он просто играет, чтобы быть с тобой на одной волне. Просто актёр он хороший! И врёт виртуозно! А ты всему веришь! Он просто пуха на себя накидывает.       Алкоголь забурлил в моей крови вместе со злостью, и я поднялась. — Это говорит мне человек, который полгода лгал мне, перевирая каждое слово Михаила, да? — её глаза удивлённо расширились. — Не ждала, что я его услышу, да? А вот, случилось. Ты говорила с холодильником, выдумывая диалог с Горшком, который сидел рядом со мной в тот момент, ты изображала какие-то мифические поцелуи, говорила о какой-то мифической силе, которой у тебя никогда не было, говорила, что Пифия подлый человек, который только и мечтает меня подставить, и знаешь, что я вижу? То, что лжёшь и играешь тут только ты. Понимаю, очень хочется выпендриться, показаться сильной и особенной. Но делать это за счёт других людей: говорить гадости о моей подруге, о моём муже, о моём… Горшке, — я хохотнула, — перевирая его слова так, что он кажется отмороженным ублюдком… Это гнусно, низко, подло и просто омерзительно. Извини, нам пора.       И мы побрели домой. — Ты её уделала, — рассмеялся Миша, обнимая меня за плечи, и звучно поцеловал в висок, — ты пьяненькая, такая прикольная! — Почему прикольная? — спросила я. — Перестаёшь дохуя заботиться о чувствах тех, кто этого не заслуживает. Понимаешь, да?       После этой ночи она перестала мне звонить.