Иные 2

      Мы оба получили трендюлей от Бойца за такие прогулки. Я — за то, что не дала о себе знать. Миша — за то, что не подсказал ему, где меня искать.       Оказывается, Боец поднялся в середине ночи и пошёл искать меня. Ведь мой телефон запаролен и позвонить с него он не мог. Свой он мне дал просто потому, что на моём счёту кончились деньги, чтобы у меня была возможность позвонить. Думаю, не стоило этого делать…       Но кончилось всё хорошо. Я нашлась, Бойца не хватил инфаркт, а Миша даже не психовал из-за его претензий к нему. Он, в общем-то, его мнение об Анне разделяет, и горячо поддержал идею запрета на общение с ней. Да не очень-то и хотелось, знаете ли. Что ни встреча, то какая-то проблема: либо драку спровоцирует, а мне разруливать, либо напьётся и понесёт какой-то бред, чем выбесит… Она даже мёртвых бесить умудряется. Но не буду об этом…       Вспоминая ту ночь, я задумалась об одном моменте. — Слушай, а вот если бы тебя поставили перед выбором… — Аню понесло пофантазировать, — либо Горшок живёт, как жил, творит, выступает и так далее, но никогда тебя не узнает, никогда вы не познакомитесь… Либо он с тобой, но такой, как сейчас. Что бы ты выбрала? То есть, изменила бы ситуацию или оставила бы всё, как есть?       Я не задумалась об ответе. Я задумалась о вменяемости собеседницы. — Серьёзно? — я удивлённо дёрнула бровью. — Ты серьёзно думаешь, что это адекватный вопрос?       Тупее вопросов, касательно Горшка, мне не задавали.       Миша крутился поблизости в то время, когда я вспомнила об этом разговоре. Он шагнул к дивану, на котором я лежала, и спросил: — А почему ты хотела бы первый вариант? Какой смысл, м? Я знаю, что ты любишь плоть. Но какой в ней толк, если… Это… Условие — не быть нам вместе? — А причём тут мы, если речь идёт об огромном количестве людей? — спросила я. — Если речь идёт о… Мире в целом. — Ты шо городишь? — вытаращился Горшок, и замер на месте, хотя примерялся к дивану, как бы поудобнее на него упасть. — Какие люди? Какой мир? — Помимо меня, есть огромное количество людей, кто нуждается в тебе, в твоей музыке, в твоих выступлениях, — пояснила я. — А ещё есть твоя дочка, мама, брат… Друзья в конце концов! — Ой, какие там друзья… — он со вздохом присел на диван и опустил голову. — Обычные друзья, — пожала я плечами. — А мир… Ты же сам знаешь, творчество — сакрально. Ты должен был жить и творить, это очевидно. А я бы подождала… Сколько там? Годков двадцать протянул бы? — Десять, — не задумываясь ответил он, и тут же спохватился: — Стоп, какие десять! Я дольше сорока в теле запертым быть не привык! — Ну да, ты же у меня идиот, — я снова пожала плечами. — Чего это я идиот? — собиравшийся лечь Миша снова передумал. — А тебя бы тигр загрыз, — спокойно ответила я. — Какой, нахер, тигр?! — Запашного тигр, — я напомнила о его последнем нереализованном проекте. — Ты ж с большими кисями «поиграть» собирался, циркач недоделанный. Дрессировщик, блин, нашёлся! — А-а-а… — он наконец понял, о чём я, — а с чего это кисе меня грызть? С чего ты это взяла? Ты вроде не Пифя, откуда тебе знать! — А тут не надо быть Пифией, чтобы знать, что тебе бы очень скоро пришёл кирдык, — я потянулась под пледом и устроила ноги на Мишиных коленях. — Хищники не переносят запах алкоголя, пупсик. А ты в то время дольше пары месяцев без бухла не мог продержаться… — А вот это нам наверняка никак не узнать, — заявил он. — И вообще, мы не о том говорим. Я не могу понять, почему у тебя, такой по сути эгоистки… — Чего?! — Да, ты эгоистка, и не спорь! — припечатал Миха, и наконец улёгся поперёк дивана. — Почему у такой эгоистки, как ты, такое нихуя не эгоистичное отношение ко мне? О людях там всяких думаешь, о творчестве и все дела…       Действительно, почему? Он прав, я эгоистка. Я без него не могу… Дышать больно!       Последнее время он появляется у меня редко. Приходит чаще всего перед сном, и то — если позову его. А если вдруг заглянет среди дня, я буквально прыгаю на месте с воплями: «Мишка, Мишка, мой Мишка пришёл! Урааа!!!». Он радуется такой реакции, как ребёнок, иногда кажется, что он тоже запрыгает и закричит: «Кошка, Кошка, моя Кошка мне так сильно рада! Ура!!!»       Сейчас он всё время «кайфовый», очень плохо выглядит и страшно ослаб. Но так нужно. Он помогает одному хорошему человеку, тратит все свои силы и энергию, оставляя в резерве немного для себя, просто чтобы не исчезнуть, не вырубиться, и всё, что я пытаюсь дать ему, он сублимирует и пускает дальше, тому человеку, работая, как фильтр-передатчик.       Он ходит в потёртой косухе на голое тело, лохматый, тощий и обдолбанный до такой степени, что, падая на стул или диван, просто тупит в потолок, и иногда мне кажется, что из его приоткрытого рта вот-вот потянется нитка слюны.       Я долго не могла понять, что мне сделать, чтобы ему помочь? Он не такой «кайфовый», как я люблю. Он именно болезненно выглядит, как бродяга-торчок, и мне хотелось это исправить.       Один человек сказал, что можно дать энергию любви, но как? Я не знаю, я могу отделить энергию секса, энергию жизни, но… Любви? Каким образом её вычленить и что сделать, чтобы ему её дать?       Об этом мы задумались со Знающей.       «Как именно я отдаю энергию любви, я понятия не имею. Вот вообще…» — В мелочах, — коротко сказал Миша.       В тот день мне посчастливилось провести с ним целых три часа, и он снова вернулся вечером. Ну и, конечно, вмешался в нашу беседу со Знающей.       Он походил по комнате, осматриваясь, подошёл к книжному шкафу, встав спиной ко мне, и стал вот уже в миллионный раз рассматривать корешки книг.       Окинув его фигуру взглядом, я отметила: «Попка такая маленькая, крепкая, симпатичная», и он коротко обернулся: — О. Вот так оно делается.       Но разве это не ближе к сексу, чем к любви?       «Похоть — часть твоего влечения к нему, одна из очень сильных составляющих любви», — объяснила Знающая.       В энергии любви она соображает лучше, чем мы с Горшком вместе взятые.       Устроившись на диване у меня в ногах, он положил руки под голову, устремил взгляд в потолок и стал вдруг рассуждать о пространстве и времени.       «Я тут. Сейчас. В настоящем. Хотя мне вообще-то сложно за временем следить. За вашим. Я реально всё время часы ищу. Потому что у меня нет ни времени, ни расстояния, — медленно говорил он короткими фразами, и, подумав, повернулся и добавил: — А странно это, кстати. Знаешь?»       Понесло порассуждать о чём-то, о чём он обычно не думает, значит он удолбан в дымину. Да и пускай! Я так скучала по нему, по его голосу… Он мог бы даже рассказывать мне о своей любимой анархии, вот как я по нему соскучилась…       «Я в вашем измерении. А всё чувствую по-другому… — продолжил он, снова повернувшись к потолку лицом, — время, расстояния, всё вот это… Мне наш мир такой же, как другие… Параллельные… А всё равно…»       И замолчал, хмуря брови и взволнованно облизывая сухие губы.       «Что-то задумался», — написала я Знающей.       Это очень удобно, успевать куда-то записать его речи, его размышления. Буквально, дословно, когда он пребывает в таком состоянии, потому что говорит он медленно. И иногда несвязно, но это ничего… Чувствую себя приставленным к нему журналистом.       «Пусть, — написала Знающая. — Ему важно что-то понять:)»       «А шо понять? — сразу отреагировал Миха, и скосил на меня затуманенный взгляд, с трудом сфокусировав его. — Ничего не понимаю. Застрял тут. А время, как не тут. Не, было у меня такое раньше. В астрал когда выходил. И когда «ставился»… Я везде тут был… Ну в мирах этих. Хотя думал, это приход…       И время так же, как сейчас, чувствовал, и расстояние. Это, наверное, от потери тела, — он снова облизнулся, подкусил нижнюю губу, чуть помолчал и продолжил задумчиво: — Хотя, тогда ж оно было у меня. И я ж не всегда его покидал. Бывало, сидишь, воткнешься во что-то, тупишь типа. И вроде глазами-то своими видишь… Но! Помимо этого, видишь и другое. Космос, кометы, звёзды, Землю… И всё это одновременно. Как я с ума не сошёл? Или сошёл?»       «Офигеть. Никуда ты не сошел, одуванчик. Ты просто — ты».       Я улыбнулась. Да, Горшок такой Горшок.       «Е-ба-ну-тый», — по слогам проговорил он.       «Ге-ни-аль-ный», — ответила Знающая, и Миша улыбнулся. Медленно, лениво, но с удовольствием.       Мне было вообще всё равно, что он говорит, что он делает. Я так сильно соскучилась, что старалась молчать, ни о чём не думать, чтобы, как говорится, не спугнуть его. Хотелось, чтобы он хоть на час забыл, что ему надо идти и что-то делать, побыл ещё немного со мной. — А знакомое чувство, да? — он снова улыбнулся. — Такое прямо, знаешь, привычное, да? — Есть такое… — Любоооовники же, — с особенным удовольствием протянул он. — Тебе, наверное, пора…       Всё же не могу я его удерживать, когда он действительно где-то очень нужен. Он чмокнул меня в коленку, поднялся и вышел. И я снова осталась одна…       Все эти дни мне его очень не хватает. Я постоянно его чувствую и анализирую его состояние на расстоянии: «Он в порядке, всё хорошо. Балдеет от сильной отдачи. Состояние не критичное».       Я его не дёргаю, но ужасно по нему скучаю. Я действительно уже просто не могу без него обойтись.       «Считай, что я упиздовал на гастроли, малыш, а тебя с собой не взял!» — недавно сказал мне он, и заржал.       Окей, гастроли, так гастроли. Но я знаю, что этот «гастрольный тур» рано или поздно кончится, что он наладит состояние того человека и снова будет будить меня поцелуями, ходить со мной по улице, слушать, как я читаю книги, обнимать и говорить, говорить, говорить…       Но вернусь к тому, о чём я писала в начале главы.       Думая о том, что я, при появлении такой возможности, готова отказаться от него, только бы он вернул тело и смог жить, как прежде — я, мягко говоря, удивляюсь. Мы оба знаем, что альтруист из меня препаршивый.       Я встала с дивана и отправилась на кухню за кофе, продолжая размышлять об этом. Только что устроившийся на диване поудобнее Миша со вздохом поднялся и пошёл за мной.       Может глупости это всё? Чувства эти… Может я люблю в нём артиста всё-таки больше, чем человека? Иначе я бы не сделала ставку на его творчество и физическую жизнь. Иначе я бы захотела сохранить любовь любым способом…       Я села на стул с ногами и поставила чашку на колено.       Интересно, как бы мы вели себя при встрече? Настоящей, живой. Не зная, кто мы друг для друга на самом деле. — Я бы тебя увёл в номер к себе, — подсказал Миша.       Он расселся на своём стуле, откинув голову назад и раскинув ноги. Вот же длинный мужик, полкухни занимает! — Не увёл бы, — поспорила я. — Ты не из таких. — Из таких, из таких, — он посмотрел на меня, опустив голову. — Но, ё-моё, я же не говорил, что мы сразу стали бы трахаться! Общались бы… Разговаривали. Поцеловались может. — Я бы не пошла, я себя знаю, — уверенно сказала я. — И уж точно не стала бы с тобой целоваться. Были у меня подобные случаи с любимыми артистами… Ни с кем не пошла! — А со мной бы пошла, — ухмыльнулся Миша. — И поцеловала бы, как милая! — Нет, — я передразнила его ухмылку. — Если ты для меня артист, и только; если я не чувствовала бы к тебе того, что чувствую сейчас, то точно никаких поцелуев, уверяю тебя.       Миша поднялся со стула: — Так ты б почувствовала же. Сразу.       Я расхохоталась: — Любовь с первого взгляда? Ты серьёзно? — Или поцелуя, — он пожал плечами. — Я ж говорил, что через поцелуй чувства выливаю. — Ерунда, — фыркнула я. — Я не верю в эти розовые слюни. — А это мы сегодня и проверим, — хмыкнул Горшок, и вышел.       К ночи я совершенно забыла об этой беседе. Читала книгу, писала главу, смотрела какую-то передачу, занималась домашними делами, а потом, уставшая, легла спать и…       Первое, что мне приснилось в ту ночь — это странная прогулка с Горшком… Он будто сошёл со своего популярного фото, знаете, то, на котором он в белой рубашке, внимательно смотрит в объектив и держит руку на шее? Вот такой он был. Скажу сразу — не самый любимый мной образ, и, видимо, потому он его и выбрал.       Ранняя осень. Пасмурное, начинающее темнеть небо, жёлто-зелёные деревья и шуршащая листва под ногами. Мы медленно шли по аллее какого-то пустынного парка.       Михаил был в мягком свитере и джинсах, такой милый, и такой… строгий. Он держался со мной отстранённо и деловито.       Я — тоже.       Частое явление в подобных моих сновидениях: моя память искажается. Я не перестаю быть собой, но события моей жизни в памяти изменяются, и соответственно моё отношение к происходящему во сне становится иным.       В этом сновидении он был мне не «пупсиком» и «солнышком», а я ему не «Кошей» и «малышкой». Там он был Михаилом Юрьевичем, а я… Судя по всему, журналистом, потому что он подробно отвечал на бесконечный ряд моих вопросов, а я пыталась успеть записать его ответы.       Я обращалась к нему на «Вы» и полным именем, задавая те вопросы, которые действительно задала бы лет семь назад при встрече.       К сожалению вопросов этих, да и ответов на них, я не запомнила, но судя по тому, как охотно, как подробно и серьёзно он отвечал на них, интервью пришлось ему по душе.       Всю дорогу мы постоянно смотрели друг другу в глаза.       Я помню то, как он сказал: — А ты не боишься, да? — и странно улыбнулся. — Вас? Нет, не боюсь, Михаил Юрьевич, — я сдержанно улыбнулась. — А у меня есть повод? — Мне редко люди во время интервью смотрят прямо в глаза. Боятся чего-то наверное, — и он рассмеялся, предположив: — Что я им голову откушу или что-то типа того. Ты спрашивай, спрашивай…       Мы остановились возле странного водоёма в форме полумесяца. Вода в нём почему-то светилась. Сияние шло из глубин и поднималось над водой, как дымок.       Мы то сидели у воды, то поднимались и снова принимались ходить, но от этого водоёма так и не ушли. Завораживающая красота не отпускала.       Михаил говорил так много, что я не успевала записывать.       Мелькнуло в голове: «Может диктофон включить?»       Не успела. Без всяких предупреждений и предпосылок, он резко шагнул ко мне, схватил за плечи и поцеловал в губы.       Я вообще ничего не поняла. Там, во сне, у нас было отношение артист-журналист; мы говорили о музыке, об искусстве, и вдруг этот самый артист меня целует взасос. Уверенно и нагло приблизился; и нежно, первые пару секунд даже без языка, поцеловал.       Я впала в ступор и просто ошарашенно таращилась перед собой несколько секунд, а потом…       Не ожидала от себя такой реакции. Я всегда была «той-самой-сучкой-которая-такого-никому-не-позволяет». Никому — значит вообще никому. Артист ты или не очень — не переступай грань!       До сей поры я была уверена, что несколько лет назад я бы оттолкнула его и попросила взять себя в руки; так какого же чёрта случилось теперь?! Ведь в этом сновидении моё отношение к нему было ровно таким, как тогда!       Выйдя из странного ступора, я просто буквально обмякла в его руках, уронила ручку и блокнот, обхватила за шею и повисла на ней, отвечая на его поцелуй.       Невесть откуда взявшаяся страсть заставила меня положить руку на его затылок и прижать его губы плотнее к своим. Его ладони с силой проскользили по моим плечам и легли на спину, поцелуй из нежного превратился в страстный, неконтролируемый, безумный, головокружительный. Его мягкие губы стали настойчивыми и жадными. Я тихо застонала.       «Ммм… Мммихаил Юрьевич…» — и я проснулась от собственных стонов.       Все эти «ммм» прозвучали в реале и разбудили меня, но… ощущение поцелуя никуда не пропало.       Открыв глаза я увидела горшковский силуэт в максимальной близости от меня. Да, он целовал меня в реале, кусая губы.       Что за манера совать язык в рот спящему человеку?! К тому же, когда рядом спит муж этого самого человека! — Хватит, блин, мычать… — сердито пробубнил сквозь сон Боец. — Успокойся.       Я чуть не рассмеялась Мише в рот. Его даже не взволновало, чего это жена стонет вообще! Может мне кошмар снится! Вот так меня и трахнут, пока он спать будет! Не удивлюсь, если скажет ещё: «Э, люди, тише там, я тут вообще-то сплю!»       «Мммихаил Юрьевич, — подумала я, улыбаясь во время поцелуя, — сновидение в формате 9D удалось». — Я охуенный режиссёр, — прошептал он, посмеиваясь. — Пошли покурим.       «Не-не-не, пупсик, я спать», — подумала я, лениво потягиваясь.       Много позже, вспомнив ту беседу с Мишей, я сообразила, что этот сон и был своеобразной проверкой.       «Это не считается, — решила я. — Симпатичный, интересный мужчина, любимый артист, вкусно целуется… Вот я и сдалась! О его внутренних демонах я в том сне знала лишь понаслышке!»       И тогда Миша решил пойти дальше. Через несколько дней он создал более странный сон.       На правах поклонницы творчества я находилась в его гостиничном номере. По сей день для меня остаётся загадкой, как именно я туда попала — уснув, я сразу оказалась там.       В «мрачном» облике, Михаил бродил по номеру нетвёрдой походкой и, размахивая руками, нагружал меня информацией о своей драгоценной анархии, периодически опрокидывая в себя коньяк стаканами.       Я сидела в кресле, подобрав под себя ноги, пила винишко и следила взглядом за прибуханным мужиком с жуткими глазами.       «Когнитивный диссонанс», — в очередной раз отметила я, рассматривая тоненькую косичку, весело подпрыгивающую от резких движений в копне его длинных полуседых волос. — Ты читала Кропоткина? — Михаил остановился напротив и впился в меня страшным взглядом.       «Если скажу правду, то он меня испепелит, сметёт труху в совочек и поставит в уголок, — подумала я, пытаясь казаться спокойной. — Хотя нет. Он и не подумает избавляться от следов преступления таким образом. Где Горшок и где веник? Дунет на кресло, и всё, нет меня…»       Но он не стал ждать моего ответа, он ему и не нужен был вовсе, для того, чтобы продолжить свою лекцию.       Вот и слушала я его длинные, сложные, несвязные речи, периодически кивая и восклицая что-то типа: «О!», «Серьёзно?», «Ну надо же!»       Его монолог плавно перетёк в тему религии, оттуда — к литературе, от литературы к музыке, а от неё — вот уж удивил — к психологии.       «А вот это интересно», — подумала я ещё тогда, когда он распинался про магометян; и завалила его миллионом вопросов.       А он и рад стараться. Я слушала его буквально раскрыв рот, и этот восторг работал, как средство для розжига огня его желания выдать побольше информации.       Мы говорили до тех пор, пока за окном не забрезжил рассвет.       Михаил заметно устал. Устал ходить, сидеть, стоять, говорить, но всё не останавливался, всё двигался по номеру, сшибая предметы интерьера и каждый раз бормоча: «от блять, шо оно тут всё валится, собака», поднимал упавшее, ставил неровно, снова ронял, опять подхватывал…       Ему давно пора спать. Он устал после концерта, а ведь скоро снова в путь. Надо поиметь немного совести и слинять отсюда, хотя и очень не хочется… Слушала бы его, и слушала, говорила бы и говорила… Но это было бы эгоистично по отношению к нему.       Я дождалась паузы — на этот раз он смахнул со стола бутылку с остатками алкоголя, но я успела её поймать — и поднялась. — Благодарю за приятный вечер… — начала я.       Михаил резко оглянулся на окно, за которым розовело небо, и, удивившись утреннему свету, с трудом удержался на ногах и прохрипел: — И ночь. — Да-да, и ночь… — я смутилась. — Мне давно пора уходить, Михаил Юрьевич. — Чего это?! — он пошатнулся, и я поддержала его, обхватив широкий торс обеими руками.       Не хватало ещё, чтобы этот верзила, грохнувшись, сломал какую-нибудь мебель номеру и пару рёбер себе. — Тихо… Стоим… Не падаем… — прошептала я, с трудом удерживая пьяное тело. — Это… — он нервно облизнулся и поджал губы, — не надо уходить. — Вам давно пора отдыхать, Михаил Ю… — Так а я что по-твоему делаю?! — взмахнув руками, он чуть было не упал на пол, потащив меня за собой.       «Чёрт. Тяжёлый какой, — подумала я, пытаясь не дать ему упасть. — Надо его как-то уложить, он же тут всё разгромит к чёртовой матери… — я окинула взглядом помещение; кругом стояли какие-то рамочки, вазочки и прочая стеклянная дребедень, — порежется ещё…» — Пару шагов вперёд, — как можно более нежным голосом попросила я, пытаясь сдвинуть его с места. — Я вас уложу в кровать и…       «И свалюсь в неё нахрен вместе с вами», — споткнувшись о какую-то фигню, валявшуюся на полу, Михаил полетел на кровать, подмяв меня под себя. — Да ё-моё, шо всё падает, собака… — проворчал он, и я осторожно перекатила его в сторону, приложив немало усилий.       Он пополз по кровати к подушкам, упал в них лицом и так остался лежать. — Михайлоюрич… — занервничав, я подползла к нему и осторожно потрясла его за плечо. — Михайлоюрич, вы так задохнётесь…       Тишина. И дыхания не видно.       Твою мать! Я этого не переживу!       Я резко перевернула его на спину, готовая делать искусственное дыхание, массаж сердца, всё, что угодно… — Миша! — заорала я, с силой труханув его за плечи. — Испугалась! — рявкнул он, и изобразил маниакальный смех, в конце которого закашлялся. — Хорошая шутка, очень-очень смешно, — с непроницаемым выражением лица сказала я, и, окинув взглядом его шорты и футболку, решила, что спать в одежде ему привычно, а вот обувь надо снять.       Пока я развязывала шнурки у него на кедах, он, старательно фокусируя расползающиеся зрачки, пытался на меня внимательно посмотреть. — Поспите немного, — я сбросила на пол кеды, укрыла его одеялом, слезла с кровати и подумала, что это последняя возможность сказать ему то, что хотела. — Спасибо вам за всё. Вы замечательный… — Да? — строго сдвинув брови, перебил меня он, и икнул, дёрнув плечами. — Что? — Я замечательный? — он прожёг меня взглядом пьяных глаз. — Да… — чего он так странно смотрит, я робею! — Тогда не уходи, — попросил он, и снова икнул. — Мне давно пора, я не хочу мешать, — тихо пробубнила я, осторожно шагнув назад, но он резко схватил меня за руку. — Останься со мной. Пожалуйста, — сказал он. — Тут полно места… — Не думаю, что ваша жена бы одобрила подобные сцены… — тихо сказала я, не пытаясь высвободить руку из его большой ладони — приятное тепло, исходящее от неё, не позволяло.       Моё отношение к Ольге в этом сновидении тоже было прежним, как тогда… Давно. Интересно, как Горшок искажает мне память? — Какая, в пизду, жена?! — рявкнул Михаил, он даже икать перестал. — Я почти полгода с ней не живу! Тебе что, сложно, да? Просто рядом полежать? Просто побыть со мной? Сложно, да? Я устал один, ё-моё! Всё время один!!!       Вот это крик души. Совсем мужик с ума сходит от одиночества…       Мне совсем не хотелось уходить, но я понимала — так будет правильно… не ложиться же мне с ним в одну постель! Но и оставлять его в таком состоянии никак нельзя… Совсем ему хреново одному, раз он на первую встречную бросается с такими просьбами.       Я осторожно присела на край кровати: — Я тут посижу, хорошо?       Дождусь, пока он уснёт, и слиняю… — Ага, я засну, а ты и секанёшь отсюда, да? — прищурился Михаил, и, притянув меня к себе, схватил в охапку. — Нет, вот так вот хочу… Я ж ничего такого… Просто хочу вот… Так…       И он шумно выдохнул мне в макушку. А я, сжавшись в комок, лежала прямо на нём, обхватываемая большими руками, как какая-то маленькая плюшевая игрушка.       Да… Из такого положения слинять будет проблематично.       Михаил перевалился набок, не разжимая рук. Я лежала рядом, прильнув в этом положении к его груди… И как-то передумала уходить.       Было стойкое ощущение защиты, будто меня поместили в мягкий кокон. В ухо стучит его сердце, бок греет тёплый живот, руки крепко обхватывают меня, а над головой раздаётся тихое посапывание.       «Спит уже что ли?» — я подняла голову, чтобы проверить, и получила поцелуй в нос. — Спасибо, что осталась. — Да не за что, Михайлоюрич… — поцелуй, хоть и просто в нос, меня смутил, и я попыталась придать тону побольше беспечности. — Давай без официоза, — он перешёл на хрипловатый шёпот, и моя кожа резко покрылась мурашками.       Это плохо. Такая реакция у меня обычно на тех мужчин, которые… — Поцелуй меня, — и не дожидаясь какой-либо реакции, он сам приступил к поцелую, приподняв мою голову за подбородок.       Снова ступор. Да что ж такое?! Ответить я просто не смогла, и этот поцелуй стал похож на те, что бывают каждый день — мой слегка приоткрытый рот подвергается воздействию его тёплых губ и языка. Думаю, что если бы он пустил в ход руки, то я бы наверняка пришла в себя, отстранила, вскочила, убежала, но… Он, видимо, знал, что делать. Этот поцелуй показался просто недостававшим звеном в нашем положении.       «Когнитивный диссонанс», — заладило моё сознание, пытаясь склеить в одно целое сурового, брутального, пьяного в дымину мужика, с той нежностью, которую я чувствовала от него во время поцелуя.       Утром я обдумывала сновидение.       Хорошо… Он хотел доказать мне… Что? Что я бы осталась с ним в номере? А кто бы не остался, когда он так просил?       Что мы всё-таки поцеловались бы? Ладно, хорошо, сдаюсь, тут он победил. Мне не хотелось ломать тот уют, что он создал своими объятиями и поцелуями, вот и…       Но это ничего не значит. Он прекрасно знает, что поцелуй для меня, как он выражается, «просто прикольно, язычки да слюнки».       Но и на этом Горшок не остановился. Он прямо-таки решил основательно задолбать меня своими странными сюжетами.       Интересно, как он создаёт такую вакханалию в моём мире снов?       От следующего сновидения я отходила сутки. Это был какой-то кошмар…       Вся группа завалилась в мой дом.       Почему? Зачем? Понятия не имею, но я была в восторге. Но ровно до того, момента, пока пьяного и упоротого Михаила не попыталась забрать жена.       Что за дичь я смотрела, господи?!       Он был в таком ужасном состоянии, что реально едва стоял на ногах, нёс какой-то бред, невпопад смеялся… Но мне тоже было весело.       А потом явилась госпожа Горшенёва. Почему-то вела себя надменно и… На мой взгляд, глупо.       Она при мне отчитала мужа за недостойное поведение и увела его почти со скандалом.       В принципе, ничего нового — она и в реале семейных проблем особо не скрывала, так почему должна поменять своё отношение в сновидении, созданном Горшком?       Наблюдая эту сцену, я поймала себя на мысли: «Если он для неё такой херовый, может оставить его себе?»       Очень странно, что меня не напрягло то, что Миша пребывал в наркотическом кайфе. Привыкла что ли… За пятьсот-то лет.       Только я заперла за ними дверь и принялась за уборку — а после такой тусовки работы было до хрена и больше — Горшок ворвался обратно: что-то забыл! Какой-то фанатский подарок. Видимо, дорогой его сердцу подарок…       Я присоединилась к поискам, и когда мы изрядно утомились носиться по дому, двигая мебель и поднимая всё, что можно было поднять, спросила: — Это что-то очень важное? — Да ебать, ты чё! — воскликнул Миша. — Я существовать, жить без этого не могу!       И мы бросились искать с утроенной силой.       Я невольно задумалась, а не «фитюлю» ли он где-то обронил? Но нет. Мы нашли это в кресле между подлокотником и сиденьем. Какая-то дудка… — Ты реально без этого жить не можешь? — спросила я, стараясь не показаться сердитой. — Ну дыа, — серьёзно ответил он. — Это ж… Дудка!       Видимо на моём лице отразилась целая гамма эмоций, потому что он не выдержал и залился хохотом, упав спиной на сиденье кресла.       Не знаю, что на меня нашло… Я не хотела его отпускать от себя. Те минуты, что он отсутствовал, погрузили меня в глубокую печаль, будто из моего дома увели солнце и свет. Очень пьяное солнце и в драбадан упоротый свет, но это мой свет. И вот, он вернулся и сияет, как начищенный самовар.       Поглядев на то, как Горшок разрывается в припадках дикого хохота, я решила — или сейчас, или никогда… И поцеловала его.       Нет, я не думала, что поцелуй сможет оставить мой свет у меня, удержит его надолго. Мне просто хотелось проявить по отношению к этому ужасно смешному человеку немного нежности.       Он сразу ответил на мой поцелуй, словно этого и ждал.       Пьяный поцелуй — это жесть… Мы стукнулись зубами, он меня случайно укусил, снова зацепил зубами… Но поцелуй оказался… Чувственным. Миша громко сопел, мурчал и как-то даже сексуально постанывал…       И вдруг прекратил. Нет, он не оборвал меня, он просто перестал реагировать. Вообще.       Я отстранилась и поглядела на него.       Он был в отключке. По-настоящему. Кукла. Тело. Губы будто мёртвыми мне показались.       Все мысли мигом исчезли из моей головы, в ней включился какой-то робот. Никакой паники, никакого шока.       Я его даже тормошить не стала, а обхватила под грудью и потащила, как просто большую куклу, на выход. И мне не было тяжело. Я несла его, как огромного плюшевого медведя.       Дотащила до медпункта, что располагался внизу, положила на низенькую кушетку, придерживая ему голову, сама нашла нужную ампулу, набрала в шприц… А вен у него на руках нет… Ушли.       Дежурный доктор отказался иметь дело с наркоманом — какой «хороший» доктор — и возложил эту ответственность на меня. — Если этот нарик «крякнет», то я не причём. Меня тут вообще не было!       Да пошёл ты, сыкло. Чтоб тебе всю жизнь такие же «герои», как ты, всюду попадались.       Нашла вену, стала вводить препарат. — Слишком быстро вводишь, — занервничал док, — так нельзя.       Да захлопни ты свой хавальник, счёт идет на секунды, я медлить никак не могу — у Миши сердцебиения нет, кровь от лица отлила, просто труп.       Игла выскочила. Снова ищу вену… Спокойно, без паники, настоящая машина.       И вдруг вены внезапно проявились! Тёмные, выпуклые, широкие!       Я быстро ввела остаток препарата, что оставался в шприце; врач снова недоволен — слишком резко. А Миша глаза открыл.       Открыл глаза, удивлённо поглядел на меня, затем оглядел руку, снова меня, шприц, и удивился ещё сильнее. Слабо улыбнулся и ничего говорить не стал. Только: — Не поеду я никуда. Сама видишь — не в состоянии. Плохо мне. Я останусь, да?       Притянул меня за шею свободной рукой и поцеловал, снова стукнувшись зубами.       Я вскочила с кровати и понеслась на кухню. У меня вдруг начался тремор. Трясущимися руками я пыталась прикурить, сигарета, зажатая в губах, тоже подпрыгивала. Со мной случилось что-то похожее на истерику, но без слёз.       Скурив две сигареты, я вернулась в постель и завернулась в одеяло, всё ещё вздрагивая.       Это моя обычная реакция. После того, как я выхожу из стрессовой ситуации, в каких люди обычно впадают в панику и ступор, меня вот так колбасит каждый раз. Холодный ум затмевается эмоциями и переживаниями таких масштабов, что прихватывает сердце…       Но я думала, что если стресс случился во сне, то и «отходняк» от стресса должен был быть там же… Но нет, я ошибалась. — Это было жестоко, Миша, — с укором сказала ему я много позже. — Ты поступил со мной жестоко. — Ну прости, — он развёл руками и в глазах его не было ни капли сожаления. — Зато мы теперь можем утверждать наверняка — ты меня любишь не только, как артиста, а как… Как… — Как что? — я усмехнулась. — Как всё, — серьёзно ответил он. — И как ты это понял? Ты какой-то бред мне три ночи устраивал! — Не бред, — он присел на диван рядом со мной, и стал загибать пальцы: — Первый сон. Ты не смогла меня остановить, не захотела, ты ответила на мой поцелуй, почувствовав тот спектр эмоций, который я в него вложил, несмотря на то, что мы были не знакомы до этого момента.       Я закашлялась. Чего? Спектр эмоций? Это точно тот Горшок, которого я знаю? Ишь, как красиво заговорил! Где мой австралопитек, к которому я так привыкла? — Второй, — Миша загнул следующий палец. — Тебе со мной хорошо. Тяжело, да. Я тяжёлый человек. Но тебе со мной хо-ро-шо. Комфортно. Значит ты точно моя, поняла? — Поняла, поняла… Я ещё и лекцию про анархию послушала, а это подвиг!.. Но что ты в третьем сне устроил! — Что? Ты меня спасла, — он пожал плечами. — Тебе даже было не тяжело тащить моё тело. Ты просто не заметила его тяжести. — Я любого человека спасу при возможности, — поспорила я, и уточнила: — Почти любого. — Не забывай, что ты ещё в начале решила, что хочешь оставить меня себе, — он рассмеялся, — наркóта такого. Нахрена я тебе такой нужен? — Люблю я тебя, — проворчала я, — любого… Даже наркота… — и приложила руку ко лбу, — какой кошмар… Я от таких, как ты, всю жизнь убегала… — Эту жизнь, — уточнил Горшок. — И всё равно… Нихуя не убежала, — и рассмеялся. — Моя Коша. Моя.