Иные 2

      Сирин знает слишком много. Прежде это меня серьёзно напрягало.       В самом начале нашего общения я очень её опасалась, а расспрашивая о ней Горшка, получала ответ:       «Не знаю я. Я на неё не смотрел ещё по-нормальному».       А когда решил посмотреть — попался сразу.       В тот день Сирин пришла в гости к Рыжей и, помимо насланных кем-то полипов — это такие маленькие синенькие сосущие тварьки — она заметила ещё и некую сущность, не несущую угрозу. Скрывая внешний вид, сущность просто стояла и наблюдала за происходящим.       Рыжая сказала, что сущность эта ей известна, давно к ней ходит и даже помогает.       А потом, обдолбанный в хлам, Горшок нагло, в открытую, вторгся в личное пространство нового человека в нашем окружении. В то время, когда этот человек расслаблялся в горячей ванне. Спасибо, что дверь с ноги не открыл. — У меня просьба, — чеканя слова говорила мне Сирин утром следующего дня. — Скажи своему мужчине, чтоб больше так не делал. Я же его чуть не долбанула! У меня в доме бестелых и призраков не бывает — я их сначала уничтожаю, а уже потом разбираюсь, кто это и зачем. Такая автоматическая реакция, не нарочно…       Привычка Миши заваливаться к девчонкам в ванную должна была когда-нибудь привести к чему-то подобному.       Мне кажется, от мощного выброса силы его спасло только то, что Сирин его узнала. В её плейлисте хватает песен «Король и Шут» да ещё и с картинками к каждой. Вот на одной из них и был запечатлён Горшок во время концерта в клубе «Спартак». Именно такой, словно сошедший с фотки, Миха и заявился к ней в ванную.       Сирин тот редкий человек, который совершенно не удивился тому, кем он мне приходится:       «Ну Горшок, ну хранитель. А чё такого? Это нормальное явление».       Однако первое время я старалась не то чтобы скрыть информацию о наших истинных отношениях с ним, но хотя бы избегать этой темы.       Всего раз я обмолвилась о том, что Миха передаёт мне кайф по-цыгански, и меня чуть не снесло неконтролируемыми волнами гнева со стороны этой девушки. — Даже не говори мне об этом, — жёстко обозначила она, — меня это злит! — Воу-воу, полегче, у меня семья, мне не нужны проблемы, — отшутилась я, и о Мише стала говорить с большой осторожностью.       Однако же, меня душило любопытство.       Почему Сирин так агрессивно настроена? Мы делаем что-то плохое?       Миша не комментировал её эмоции, только лишь ухмылялся, и я никак не могла заставить его говорить.       А тут он вдруг снова начал всеми правдами и неправдами склонять меня к сексу. Он ведь надолго оставил меня в покое с этой темой; довольствовался тем, что есть, тем, что мы делали.       Пользуясь тем, что на работе я остаюсь в одиночестве, он часто заманивал меня в подсобку, чтобы «побаловаться», и вскоре это баловство стало перерастать в нечто большее.       Миша очень хитрый. Он действительно умеет быть ласковым и в действиях, и в энергетическом плане тоже.       Я знаю, что он умеет прикидываться пусей и лапой, чтобы получить своё, и я, в целом, непротив подобных его уловок… Если дело не касается секса. А точнее — секса на рабочем месте. — Да я готова хоть сейчас! — объясняла ему я. — Но где? При Бойце? На работе? Ты как себе это представляешь? — Охуенно я себе это представляю! — говорил он. — Какая разница, где? Хоть пусть и в подсобке твоей! — Блин, да чего ты начинаешь? Молчал столько времени, теперь опять давишь!       Откровенно говоря, я, хотя и ощущала полную готовность, всё равно очень боялась.       Я понимала, что Сирин неспроста так злилась, что по каким-то причинам мне нельзя вступать с Мишей в ещё более близкие отношения. — Ты думаешь я не знаю, чем ты с ним занимаешься? — однажды спросила меня она. — Я вижу, насколько вы близки. И всё время становитесь ближе.       Мне совсем не нравилась такая проницательность.       Она видела то, как сближаются души, и, помятуя о том, насколько агрессивно она отнеслась к простому поцелую по-цыгански, я понимала, что, если ей станет известно об остальном — меня вместе с Горшком снесёт неконтролируемым выбросом силы к чертям собачьим.       Но я уже не могла остановиться, не могла прекратить то, что началось довольно давно.       А Миша всё давил и давил на меня, продолжая убеждать и словом, и делом, в том, что мне не избежать близости с ним.       Но каково же было моё удивление, когда Сирин вдруг сама завела со мной разговор на эту тему: — А почему ты столько времени тянешь? Давно пора завершить начатое. — Что?! — я даже подпрыгнула от шока и возмущения. — Ты же в самом начале нашего общения ругала меня даже за передачу дымкá изо рта в рот! А теперь подбиваешь на секс с ним! — Ой, ну я же думала, что это просто твой хранитель, — усмехнулась подруга, — а хранителям нельзя вступать в такие отношения с подопечными. Потом я посмотрела получше, и знаю, кто вы друг другу.       Ощущая бегущий по спине холодок, я тихо спросила: — Кто?       Но она не захотела отвечать. Долго не хотела, всё отмахивалась и меняла темы разговоров, только всё настаивала на том, что мне пора сдаться Михаилу, как говорится, со всеми потрохами. — Соглашайся, тебе понравится, — интонациями искусителя говорила Сирин. — Чего ждать? Вам уже просто необходимо это сделать. — Почему? — всё никак не могла понять я. — Это что, типа, какой-то ритуал? — Можно и так сказать, — вздыхала она. — Свершится обмен силой. Это очень важно для тебя. Ты станешь сильнее. — Да? А почему Миша мне про это ни разу не сказал? — Потому что ему надо, чтоб ты хотела его, а не стать сильнее.       Логично.       Я понимала его позицию, но и так просто сказать «да» не могла.       Эта, блин, подсобка… Ну как, как можно заниматься с мужчиной сексом в первый раз в таком помещении?! На шатком столе? На выстроенных в ряд стульях? На крошечном диване, где мне одной не уместиться?       Я, конечно, панк, но не до такой степени.       Это Горшку плевать, где и как меня взять: будь то драный матрац, табуретка или голый пол. А мне — нет. Мне хотелось удобный диван и чистую постель. Да хоть бы и ванную!       Но сделать это дома совсем не представлялась возможность. Так у меня выпадали смены, что если дома я, то там же и Боец. — Давай тут, — настаивал Миха, в миллионный раз осматривая крошечную подсобку у меня на работе. — Мы выключим свет. И я качну тебя кайфом. Ты и не заметишь обстановку! — Подо мной рухнет стол, — из последних сил пыталась возражать я. — Поставим стулья в ряд! — давил Горшок. — Они рухнут уже из-за тебя! — А давай проверим?       Никак его было не переубедить. И тогда я фыркала: — А та тварь будет стоять над нами и дышать тебе в спину?       Место моей работы находится в старинном здании нашего города. А в старинных зданиях дофига всяческой энергетики, которая скапливается, сгущается, обращаясь во что-то стрёмное и очень похожее на живое.       Вот и у меня в офисе такое вот нечто обитает. Громко шагает, скрипит дверями, вздыхает, что-то шепчет, и самое ужасное — нагоняет лютый страх.       Тот самый, необъяснимый, липкий, отвратительный панический страх, от которого буквально перехватывает дыхание, доводит меня до ручки.       Первое время Миха всё пытался поймать эту гадость, но, видимо, насколько сильно я боюсь её, настолько же сильно она боится Горшка. Стоит ему появиться рядом со мной — эта сволочь исчезает. Да так, что даже следов не оставляет.       Чего только Миша ни делал: и маячки ставил, и ловушки, и просто тупо выслеживал — эта дрянь оказывалась проворнее.       Дошло до абсурда.       Частенько я очень настойчиво зову Мишу, а когда он является, смущённо сообщаю: — Мишенька, я писать очень хочу… — Пойдём, — вздыхает он; и сопровождает меня в уборную.       Стоит там, словно надзиратель, скрестив руки на груди, и ждёт, когда я закончу и выйду через страшный коридор.       И ничего со мной не поделать.       Как бы Сирин и Горшок ни пытались мне объяснить, что это всего-навсего остатки энергетики, которых бояться не надо — всё равно наступает момент, когда я вновь зову Мишу, и ему приходится до конца моей смены сидеть рядом и держать меня в объятиях, да таких крепких, чтобы аж кожу жгло.       Слушая мои доводы о том, почему нельзя «завершить ритуал» на работе, Миха вспыхнул: — Я ему, блять, подышу в спину! Оно и появиться не посмеет!       В общем, давили теперь на меня сразу двое. А Знающая и Пифа вообще давно ждали, когда же свершится сей «обряд».       В один хороший тёплый вечер, который застал меня на работе в ночную смену, Сирин и Горшок объединили силы и снова взялись за своё. — Хочешь, я открою ему канал и он полностью очеловечится? — предложила девушка.       Эта беседа состоялась незадолго до описанных в прошлой главе событий, и потому я безмерно удивилась: — Это как? Совсем-совсем? Он сможет быть полностью… Живым? Со всеми этими… Жидкостями человеческими? — Дааа, — соблазнительно протянула подруга, — но только до пяти утра, дольше не продержится. — А ещё сделай мне «секс-джем», — попросил её Горшок. — Я качну Кошу, чтоб совсем в кайф. — О, а что это такое? — заинтересовалась девушка. — Какие свойства? Ты скажи, а я попробую сделать! — Это смесь такая, наркотическая, — объяснил Михаил, и принялся расхаживать по площадке, перечисляя «ингредиенты»: — Так. Эйфория. Сексуальное возбуждение. Чувствительность… Знаешь, прям острая! Расслабление… Но при этом энергетический подъём, понимаешь, да? — Нет, — честно ответила Сирин. — Как это: и расслабление, и подъём? — А вот так! Не знаю, как! Главное, запомни, что и то, и то надо смешать!

***

      Тут, видимо, надо сделать небольшое отступление и объяснить, почему Горшок требует у Сирин «наркоту».       Да, именно это я имела ввиду, написав в предыдущей главе о том, что Миха помогает Сирин небесплатно.       Стоило ему узнать, что она умеет генерировать такие «плюшки», как он сразу решил сделать её своим личным дилером.       Причем получилось это совершенно случайно. А дело было так.       На самом деле, это довольно трагичная история, вряд ли стоит писать её полностью. Думаю, что лучше пройтись лишь поверхностно.       У нашей с Мишей общей подруги случилась беда. Её близкий человек выпал из окна. И это падение обернулось глубокой комой.       Узнав об этом, Миха — он услышал, как девушка делилась со мной переживаниями — рванул туда, на подмогу. Он вновь собирался лечить человека, отдавая себя всего до донышка, и я как-то интуитивно дёрнула его назад, к себе. И держала изо всех сил, пытаясь объяснить, что это плохая идея и нужно найти альтернативу. — Почему? Почему нет?! — носился по комнате, лишь обликом «спокойный», взбудораженный Горшок, взлохматив волосы и тараща глазища. — Я должен сделать всё, что в моих силах! — Слушай, лекарь, таким способом ты ничего никому не должен. — Жёстко проговорила я. — Ты опять будешь ходить тупой, облезлый и уязвимый, а я опять буду нервничать и параноить, волнуясь о тебе всегда, когда ты не будешь рядом. А ты постоянно не будешь рядом! Нам надо придумать другой способ… — Какой, блять, «другой»?! — психовал Миха. — Не знаю никаких других способов, кроме как жертву принести! У кого мне эту жертву брать? У неё?! — воскликнул он, имея ввиду нашу подругу. — Так у неё нет нихрена, чтоб, этой, как его… малой кровью отделаться! — Никаких жертв! — рявкнула я, резко дёрнув его к себе силой, да так, что он плюхнулся на диван, от чего сам обалдел, и я сочла нужным успокоиться и попросить прощения: — Извини… Никаких жертв не надо, ты сам это знаешь.       За жертвы наказывают. Нельзя отнимать смерть у одного, отдавая её другому.       О том, чтобы проигнорировать эту ситуацию и речи не шло. Даже не так… не было в мыслях. Помощь в этом случае — сама собой разумеющаяся необходимость. Но не такая помощь, какую хотел оказать Горшок. Не в ущерб ему.       Миша выдохнул и заговорил спокойнее: — Мы с тобой такие люди. Мы же говорили об этом. Да, мы не смогли вытащить того, над кем работали в том году…       Мы одновременно тяжело вздохнули, вспомнив то, как старались спасти человека, делая всё возможное. Тщетно. Узнав о его кончине мы долго рыдали в обнимку, как по родному.       Я хотела подробнее написать об этом здесь сразу после случившегося, но… Это слишком тяжело для меня лично, а ещё тяжелее для читателя, который является близким родственником тому человеку. Бередить и без того кровоточащие душевные раны я не могу и не хочу, так что, я оставила эту затею…       Миша немного помолчал, рассматривая мыски своих кедов, ещё раз вздохнул, и вновь вскинулся: — Но мы же поступили правильно! Ты же сама так думаешь! Да, отдались, перепсиховали, не можем восстановиться, но блять!.. Так ведь правильно! Так и надо делать!.. Меня до сих пор парит, что мне не дали ещё над ним поработать…       Миша считает, что ему не стоило слушаться, когда его попросили отстраниться и дать возможность действовать другому человеку. По сей день его грызёт совесть, хотя он и понимает, что спасти бы не смог, но уверен, что облегчить уход было в его силах; и потому, новая беда так взволновала его.       Я судорожно соображала, искала варианты, как ещё можно помочь парню, и предложила то, что первым пришло в голову: — Давай я, а? Давай я попробую лечить? То есть, буду тем фильтром, каким ты был в прошлый раз! — я с надеждой глядела на Горшка, понимая, что он откажет, но попыток не оставляла. — Я не пострадаю, если буду просто передатчиком. Соберёмся вместе, сплетём потоки и отправим туда! — Нет, тебе нельзя. Ты для этого не годишься, — обсёк Миша, и добавил для пущего устрашения: — Сиря тебя убьёт, чтоб не мучилась. А я препятствовать не буду, потому что правильно и сделает!       О, да, это очень удобно! В любой непонятной ситуации пугай Кошку «Сирей»!       Не на ту напал.       Я вскочила на ноги и широко улыбнулась: — Здорово, что ты о ней сказал! С ней и стоит посоветоваться. — Я принялась дозваниваться подруге, продолжая хищно улыбаться: — Она ведь и тебя убьёт, за такие фокусы. Чтоб не мучился!       Я быстро и подробно рассказывала всё подруге, периодически переспрашивая, слышит ли она меня.       Я очень долго привыкала к её странной манере молчать во время моего повествования. Ни слова, ни вздоха, ни единого междометия! Она молча выслушивает — даже если я говорю целый час, даже если я рассказываю что-то, за что ей хочется срочно надрать мне задницу — и только потом высказывается и даёт совет или трендюлей. И хотя обычно это дельные советы, в тот момент она ошарашила меня своим видением ситуации. — Не мучайте парня, оставьте его, — сказала она. — Он не жилец, вы только продлите ему агонию… мне очень жаль…       Горшок спокойно сидел на диване всё время нашей беседы. Лишь руки слегка подрагивали, и сигаретой он затягивался чаще обычного. Но услышав этот вердикт он опять вскочил и принялся наворачивать круги по комнате. — Так нельзя! Нельзя сидеть сложа руки, надо, понимаешь, надо что-то, хоть что-то, что возможно, а возможности есть, понимаешь, да? — сбивчиво говорил он. — Человек там умирает, надо сделать что-то, понимаешь, да, чтоб успокоиться, чтоб знать, что мы всё сделали!       Я сформулировала его речи во что-то чуть более внятное и передала Сирин. — Он думает, что обязательно надо выложиться и сделать всё возможное, чтобы, даже если всё кончится плохо и усилия окажутся тщетными, не корить себя, не волноваться о том, что если бы мы чуть постарались, исход был бы иным. В целом, я его в этом полностью поддерживаю, только не хочу, чтобы эта помощь была ему в ущерб.       Сирин, как и бывает чаще всего, согласилась. Её позиция проста: «Хотите? Получите. Даже если это беспонтовая затея. Я помогу, чем смогу».       И она стала предлагать подходящие нам обоим варианты. — Давай так, Мишутка, — обратилась она к нему. — Мы заключим с тобой договор. Идёт? — Смотря какой, — Горшок задумчиво потёр подбородок и снова присел рядом со мной. — Тебе нельзя делать то, что ты собираешься, — словно ребёнку объяснила подруга, — потому что ты становишься слишком уязвим. Тебя могут рассеять, и всё, конец тебе. Понимаешь? — Понимаю, — вздохнул Горшок. — А чё делать? Не рисковать? И как жить без риска? — Для этого я и предлагаю заключить договор со мной. Чтобы и ты, и Кошка остались довольны. Предлагаю вот что: ты сходишь туда только на одну ночь. Одну! И сделаешь всё возможное за один раз! Но ты обещаешь мне больше никогда не помогать людям таким образом. — Нет, — ни секунды не раздумывая отказался Миха. — Я не могу обещать, зная, что точно нарушу договор. Слишком много людей, которых я люблю. Я по-любому когда-нибудь нарушу этот договор… — Ладно, — быстро согласилась Сирин. — Тогда давай так. Я сделаю капсулу, вложив в неё всё необходимое, а ты отнесёшь парню. Там будет всё, что нужно для восстановления, и дальнейшая судьба будет зависеть только от него. Примет, захочет бороться — у него будут для этого силы. Не захочет — его выбор, его решение. — Это мне подходит, — заулыбался Миша. — Давай, делай. — Но помни, что ты можешь лишь раз туда сходить, только чтобы отнести «лекарство»! — обозначила девушка. — И всё, после тебе появляться там нельзя. Договорились? — По рукам.       Сирин попыталась объяснить мне технику создания капсулы.       Это что-то вроде «таблетки от всего», в которой содержатся элементы различных энергий и стихий, дающие и обезболивание, и жизненные силы, и желание бороться, и усиленную регенерацию, и много ещё всякого.       Я подумала, что мне тоже надо будет такому научиться.       Ну, а теперь к главному — к тому, из-за чего я вообще рассказала об этой ситуации. — Капсула готова, Мишутка, — спустя немного времени сообщила Сирин. — Неси её осторожно, она хрупкая! И сломай её ровно на сердце человека, которому нужна помощь… Делай это очень осторожно! — ещё раз повторила она, — ни в коем случае не хапни то, что в ней находится.       И Горшок отправился выполнять функцию почтальона-лекаря. А когда вернулся, я просто упала в кресло, офигев от увиденного.       Его аура была вся испещрена дырами и прорехами. Каждое повреждение ярко светилось изнутри, однако же энергия почему-то не вытекала, а находилась внутри буквально переполненного ею Горшка.       Он встал в сторонке, уставился на меня абсолютно невменяемым взглядом и блаженно улыбнулся. — Нет, ну ты посмотри на него! Ты только посмотри, что он натворил! — возмущалась на том конце провода, уже откуда-то пронюхавшая о его состоянии, Сирин. — Сказано же было: не хапни! Какого хрена, Миша?! — Я же чутка, слегонца, — ещё шире улыбнулся Горшок, и дурашливой походкой прошёлся по комнате, что-то напевая себе под нос. — Он весь в светящихся дырках, — не отрывая от него удивлённого взгляда сообщила я Сирин, думая о том, как долго мне придется залечивать эти раны и сращивать прорехи. — Что это с ним? И что с ним теперь будет? — Да нихрена с ним не будет! — продолжала сердиться, но уже, кажется, шутливо, подруга. — Переполненный он и обгашенный! Дней пять теперь кайфовать будет, готовься… Такой концентрат принял! Сумасшедший! Светится, как ёлка новогодняя!       Он действительно светился так, словно запутался в гирлянде, пытаясь нарядить рождественское дерево, но забил болт и пошёл в этом виде гулять. — Сирин, там что, были наркотические эффекты что ли? — сообразила наконец я. — Ну ты чем думала, Господи? Ты ж дала наркоману наркотик, сказав, чтоб он его отдал другому и ни капельки не попробовал! Это ещё хорошо, что он весь не всосал! — Я ж не урюк какой-то, — подал голос Горшок. — Я слегонца… Чисто на понюшку! — Миша, ты придурок, — вздохнула я. — Да чё сразу-то придурок? Чё придурок-то? Это ж охуенно, Кот! — воскликнул он. — Я теперь могу кайфовать не теряя энергию и силу, а наоборот — наполняясь ею!       И следующие несколько дней я наблюдала в дрова удолбанного, но невозможно красивого Горшка, светящегося позитивом и свежей энергией.       Было весело. В те дни Миха обнаружил новое умение — генерировать ароматы парфюма по памяти. Не знаю, как именно он это делает, но получается у него очень хорошо.       К примеру, однажды ночью я проснулась от того, что чую аромат мужского парфюма.       Конечно я напряглась: было очень странно услышать аромат мужчины на работе, в пустом помещении.       Мысль о том, что некто проник в закрытое помещение, а теперь стоит надо мной, спящей, привела меня в ужас. Аромат парфюма был настолько явный, что у меня не возникло и предположения, что я всё ещё одна.       Я резко села и увидела радостно улыбающегося Миху, что расположился на пуфике, и, сцепив пальцы, с любопытством наблюдал за мной. — Как ты это сделал, парфюмер херов? — с удивлением спросила я, но он лишь молча продолжил улыбаться.       А спустя пару дней он как-то выцепил из моей головы воспоминание о моих любимых духах, и тоже сгенерировал их аромат.       Мы стояли на веранде, совсем одни, даже на улице не было ни одного человека в тот поздний час, и я, окутанная ароматом духов «Morgan», принюхивалась до головокружения, записывая голосовые для девчонок: — Здесь пахнет «Морганом»! Господи, откуда? Я лет семь не чувствовала этот аромат! Тут никого нет! Откуда «Морган»?! — Морган? — Миха одарил меня пьяной улыбкой и покачнулся. — Прикольно, у меня так собаку звали, — шепеляво добавил он, и я расхохоталась.       Слово «собака», произнесённое беззубым Михой всегда смешит меня до колик, а тут ещё и духи с названием клички его пса. — Собака пахла так же приятно? — хохотнула я. — Собака пахла собакой, — рассмеялся Горшок. — Но лучше бы пахла духами.       Так и повелось. Теперь почти любая просьба Сирин подкрепляется обещанием угостить Мишу «плюшкой» с каким-нибудь интересным эффектом. И ходит он потом сильный, довольный, вдохновлённый и обдолбанный.

***

      Пожалуй пора вернуться к прежней теме.       Я ходила по веранде из стороны в сторону до тех пор, пока Сирин не объявила: — Мишутка, плюшка готова!       Горшок сразу рванул забирать свою «закладку», а я тяжело вздохнула: — Он меня сожжёт. Понимаешь? Просто сожжёт. Он такой горячий! Он руками обжигает, он не умеет контролировать температуру своих энергий. — Ну да, сожжёт, — согласилась Сирин так спокойно, словно это нормальное явление. — Так а нахрена мне его раскалённый хер внутри?! — вспыхнула я и, оперевшись на перила предплечьями, снова закурила. — Пускай научится обращаться с температурами, а потом… — Он всё умеет, — перебила меня подруга, — но момент сожжения будет обязательно. Мгновение! Потерпи одно лишь мгновение. А потом будет заебись! — То есть, это обязательно? — я нервно хохотнула, — типа девственности лишаться? Опять?! Мне раза хватило! — Не умрёшь, — отчеканила Сирин.       В этот момент вернулся переполненный кайфами Горшок. Я почувствовала, как он прижимается ко мне сзади, привычно обнимая за грудь. — Готова? — он широко улыбнулся, наклонившись через моё левое плечо. — Нет, — тихо ответила я, и заёрзала на месте, почувствовав чуть ниже поясницы его крепкий стояк. — Ничего, — замурлыкал он, начиная целовать мою шею, — щас будешь готова…       Нервно смеясь, я резко выскользнула из его объятий. — Давайте потом? — заискивающе улыбаясь, предложила я им обоим — Сирин всё висела на телефоне. — Я зря плюшку делала?! — возмутилась подруга. — Я зря бегал за «фитюлей»?! — одновременно с ней возмутился Горшок. — Да, пупсик, ты сильнее всех пострадал в этом мероприятии, — рассмеялась я, присев на скамью, и нервно закачала ногой.       Я глядела на него, такого комично-сердитого, и пыталась разобраться в своих эмоциях.       В тот вечер он был особенно привлекательный. Стоял посреди веранды, яркий, как новогодняя ёлочка: голубые летние джинсы обтягивали стройные бёдра, красная майка без рукавов подчеркивала крепкую грудь; а после того, как он принял созданную Сирин «плюшку», засиял ярко и безудержно мягким светом сексуальной энергии.       Красивый и любимый до чёртиков мужик всё глядел на меня непонимающе и в какой-то степени возмущённо, в то время как я осознавала простую вещь: я не столько боюсь боли, сколько банально волнуюсь, словно мне действительно предстоит впервые провести ночь с мужчиной.       То ли Миша почувствовал мои волнения, то ли просто решил, что пора, а может и то, и другое вместе; но он выдохнул на меня густой светлый дым, который мгновенно окутал мою голову, и куполом повис вокруг меня, затуманивая зрение.       Я нервно захихикала.       «Чёрт! Как же я работать буду? — запаниковала я, ощущая, как меня медленно накрывает странный «трип». — Проклятье, я буду ржать над клиентами. Меня уволят». — И я засмеялась ещё громче. — Да не уволят. Нормально всё будет! — Миха присел рядом, раскинув ноги, и грубо, по-хозяйски, обнял меня за плечи. — Сегодня не придёт никто. — Ага! Попался! — воскликнула я, продолжая смеяться. — А говорил, что будущее не видишь! Наврал, значит! — Да не вижу я будущее, не вижу. Просто я маяка повесил тут. Никто не захочет сюда прийти, вот и всё, — пожал плечами Горшок. — Пошли в подсобку. — Иди, не бойся, — добавила Сирин. — Тебе понравится. Я дала ему доступ к каналу. Утром всё расскажешь.       На ватных ногах я двинулась вглубь помещения, чуть не уронив по пути манекен.       Дверь, ведущую в офисы и подсобки, Миша галантно открыл для меня, и я, брякнув «благодарствую, сударь», сделала шутливый книксен, прошла внутрь и взорвалась хохотом, представив лица руководителей, если им вздумается отсмотреть записи камер.       «Вот они офигеют, ты прикинь, Михася! — не в силах говорить от смеха, думала я. — Они давно на меня косятся из-за твоих фокусов с разбрасыванием вещей и включением музыки, а теперь двери сами открываются, да ещё и я с благодарностями расшаркиваюсь, как будто всё нормально, каждый день так делаю!»       «Каждый день и делаешь, — заметил Горшок. — Быстро привыкла к хорошему!»       Не знаю, что за компонент так подействовал на меня, но моё волнение только нарастало, и в смех добавились истерические нотки.       Трясущимися руками, я расставляла стулья в ряд, как делаю всегда, когда у меня нет ключа от офиса с диваном. Собственно, мне и одной там тесно. А Мише этот диван вообще сойдёт за табуретку, потому я логично предположила, что если взять стулья покрепче и с широкими сиденьями одного уровня, то вполне можно будет устроиться с комфортом…       «Блять, да какой, к чертям, комфорт! — вспыхнула мысль на краю сознания. — На стульях! Трахаться! Да это абсурд!» — Почему тебе не похуй, где этим заниматься со мной? — спросил Миха, интонационно выделив последнее слово, и устроился верхóм на последнем стуле. — В первую очередь я женщина, а уже потом панк, — со всей возможной серьёзностью ответила я, присаживаясь напротив в такую же позу. Поймав его взгляд, я опустила руки на сиденье между ног, чтобы прикрыть нижнее бельё. Я ведь пыталась казаться серьёзной. — Не путай меня со своими курами, готовыми отдаться тебе хоть посреди концерта на сцене, хоть на Красной площади средь бела дня. — И не думал путать, — заверил меня Миша. — Ты слишком сильно паришься, Кот. Ты не заметишь обстановку.       Он оказался прав. Я действительно не заметила обстановку. Да я вообще нихрена не заметила!       Вскочив по будильнику в 7 утра, я обнаружила себя в полном одиночестве и с пустой, но тяжёлой головой; и сразу позвала Миху.       Он явился в том же образе, в котором был накануне. Добавились только солнцезащитные спортивные очки.       Не люблю на нём очки. Мне нужно видеть глаза. — Чё, не помнишь нихуя, да? — захехекал Миша, лениво пожёвывая жвачку, и меня окатило жаром от того, как совестно стало.       Заварив кофе я двинулась на веранду, и Миша пошел за мной.       Он совершенно не выглядел расстроенным. Шёл себе спокойно, держа руки в карманах, жевал жвачку и иронично улыбался. А я ждала его эмоционального взрыва.       Он присел на скамью, приспустил очки и вскинул испытующий взгляд в мои глаза, всё ещё ожидая ответа. — Я правда почти ничего не помню, — понуро опустив голову, ответила я, и присела рядом с ним. — Прости… Мне так жаль! Поверь, этот момент я очень хотела запомнить! Слишком долго мы к этому шли… — А чё помнишь? — поинтересовался Горшок, проигнорировав мои извинения.       Да ничего. Ровным счетом ничего я не помнила. Но то, что мы пытались, я знала точно.

***

      «Я не буду раздеваться», — предупредила я его сразу, как только откинулась на спинку импровизированного ложа.       «Да никто и не просит, — пожав плечами, Миша присел рядом на корточки и повёл ладонью вверх по моему бедру. — Ты очень удобно одета. Трусики в сторону оттяну, и…»       Я всегда очень удобно для Миши одеваюсь летом. Не знаю почему, но так сложилось, что в это время года я хожу в мини-юбках, коротких платьях и сарафанах, и это, безусловно, ему очень нравится.       В ту ночь я была в мини.       Довольно долго мы просто целовались, и я думала, что этого достаточно: что я готова целоваться все эти несколько часов, ощущая его горячие руки, изучающие моё тело вот уже в миллионный раз, не переходя ни к чему более серьёзному.       Горшок так не думал.       Я хорошо помню то цунами эмоций, которое мне пришлось испытать, когда Миша перешёл к активным действиям.       Эта неудержимая страсть, перерастающая в почти животную похоть, когда уже действительно становится всё равно на обстановку вокруг, место, время и комфорт; переплеталась с сильнейшим волнением и страхом перед предстоящей болью.       Его руки, твёрдые и человеческие, не пугали меня своей реалистичностью из-за постоянно поддерживаемого состояния «трипа»; но обжигали так, что я даже не сомневалась в том, что на коже останутся следы, а почти раскалённый язык, ласкающий внизу, просто не давал возможности расслабиться. Я всё время ждала боли и ужаса, и это ожидание, мне кажется, было страшнее, чем то, чего я боялась.       Мысли путались, казалось, что я просто схожу с ума из-за этих противоречивых эмоций:       «Я люблю тебя, Горшеня… А когда же надо давать это самое согласие… Или уже не надо?.. Это божественно, не останавливайся… Чёрт, ну когда, когда уже будет больно?.. Как же страшно гореть. Я уже горела. Мне не нравится! Я не хочу!.. Блять, только не это, я сейчас расплáчусь… Мишка расстроится… Уау, что он вытворяет!»       Я понимаю, что он слышал все мои мысли, но ни тогда, ни позже он никак не прокомментировал это, ничего не сказал; и я до сих пор не знаю, что он думал в ту ночь.       Когда Миша подошёл к изголовью и провёл головкой члена по моим губам, я всосала до половины и ласкала его до того момента, пока он не переместился обратно и не стал поудобнее устраиваться между моих ног.       Это последнее, что я помню.       Устроив ступни по бокам единственного стула без спинки, Миша присел и сжал руками мои бёдра, расположив меня так, чтобы мои ноги обнимали его вокруг таза. В сумраке сверкнули белки его огромных глаз, и я поняла: вот сейчас. Сейчас я скажу это грёбаное «да», он войдет в меня, и я вспыхну так, как когда-то, очень много лет назад, уже горела на костре.

***

— Ну правильно, — чавкнул жвачкой Миха, — ты всё правильно помнишь. — Блин, Горшок, убери очки, задолбал! — без особых на то причин, разозлилась я, но он в ответ агрессию не проявил: ухмыльнулся, фыркнув, и выполнил мою просьбу. — Да не психуй ты, Коша, — одними глазами смеялся Михаил. — Было ровно то, что ты помнишь. И всё. — Почему? — тупо спросила я. — Потому что я не некрофил, — он рассмеялся в голос, — бесчувственные тела не трахаю.       Я не знала, как отнестись к тому, что просто банально вырубилась из-за этой нервотрёпки.       Вроде и хорошо — всё впереди, у меня есть возможность запомнить такое важное для нас событие; а с другой стороны, мне придётся снова нервничать и всю прелюдию ждать этой дикой боли, к которой я, кажется, не готова.       «Лучше бы я не знала об этом, было бы проще! — вздохнула я, но тут же передумала: — Нет. Вдруг, вспыхнув, я испугалась бы так, что всё прервала и сбежала?» — Да не парься ты, Кот, — ворвался в мои размышления смеющийся голос Горшка. — Не готова значит. Подожду ещё, какие проблемы?       Такое спокойное отношение к моему дурацкому страху так обрадовало меня, что мне захотелось просто удавить Миху в объятьях; но солнечное утро выгнало на нашу улицу сонных горожан со стаканами кофе. Обнимашки с воздухом показались бы им немного странными, и мы ограничились лишь взаимными улыбками, с мысленным месседжем:       «Я люблю тебя, малыш».