Тесен воздух в стенах замшелых, Мир, как яблоко — круглый, маленький, Сивой лапою огрубелой Я ласкаю цветочек аленький. Ненаглядный, неугасимый, Огонек в черноте тоски, Не сдавайся, живи, родимый, Не роняй свои лепестки. Влажный мир заметает белым, Не видать ни следа, ни проталинки. Страшным когтем заледенелым Ты ласкаешь цветочек аленький. И с сизифовым упорством Мы лелеем, таясь, сокровище — Каждый в сердце своем чёрством, Я — чудовище, ты — чудовище.
Zoe Monrose poetry
***
Из колонок звучит голос Миши — бубнит неизданную «рыбу» на своём этом ужасном «англо-саксонском». Надо будет спросить, не вызывал ли он какого-нибудь демона, проговаривая эти несуществующие слова. А то мало ли. На столе стоит почти полная кружка красного сухого, а я сижу на стуле и пытаюсь сплести кожаный браслет из кусочков своей силы. Сегодня я выпиваю на работе. У меня важный повод, а выходных почти не бывает, так что придётся радовать клиентов не только профессионализмом, но и ярким блеском в глазах. Ну, а пары́ алкоголя в дыхании сдержит моя чёрная маска — есть в ней всё-таки польза.***
Несколько предыдущих глав были настолько положительными, что мне уже начало казаться, что я скатываюсь во «флафф». Нет, хорошее не могло длиться долго, хотя его было предостаточно. Пора разбавить прошлогоднюю «розовую блевотину» суровой реальностью. А реальность такова: в последнее время мы отдалились друг от друга. Поводов предостаточно, в одну главу всего и не уместить, к тому же, я хотела сохранить в повествовании хоть какую-то хронологию, так что, сейчас подробно распинаться не стану. Скажу лишь, что мы очень мало разговариваем, проблем не решаем, только копим претензии и обиды, злимся, немного мстим — да-да, даже Мистер Святые Колючки мстит! — но периодически трахаемся. Говорят, у большинства людей первый год брака самый тяжёлый. Говорят, по его истечению наступает кризис. Смешно, что и мы, видимо, часть этого большинства. Кто бы мог подумать? Поедающая чувства бытовуха ведь нас не касается. Только вот секс от обид не спасает. Не умею я мириться с помощью физической и, в нашем случае ещё и астральной, близости. И Миша, походу, тоже не умеет… но настырно приходит, чтобы урвать хоть клочок сексуальной энергии, предназначенной для него. Это злит. Поговорить о своих — да и моих, чего уж там — тревогах он не хочет. Но секс — ну или что попроще — у него будто по расписанию. Я понимаю, почему он так делает. Таким образом он поддерживает нашу связь в эти времена, и, конечно, питается, укрепляется. Некоторое время у нас и этого не было. Потом же он попытался наладить сексуальную сторону отношений — явился ко мне на работу мрачный, суровый и молчаливый, но со стойким намерением потрахаться. Однако нашёл меня в тугих джинсах, которые я снимать отказалась. Просто села в кресло, скрестила руки на груди и с вызовом уставилась на него, заявив что не собираюсь раздвигать ноги по его первому требованию до тех пор, пока он не наберётся храбрости для разговора о наболевшем. Казалось бы — на нет и суда нет, отстань, обидься, уйди. Но Миша был настроен крайне серьёзно и уходить ни с чем не собирался. Он вальяжно расселся на низенькой стремянке, что стояла напротив меня, расстегнул штаны и просто… подрочил. Конечно же глядя на меня своим коронным пронизывающим взглядом исподлобья. После встал, застегнул ширинку, оправил футболку и молча вышел. Я не знала, как на это реагировать. Зрелище, безусловно, возбуждающее и будоражащее, но само мероприятие-то бессмысленное. Или в нём пробудился эксгибиционист? На другой день, уже дома, улёгшись поспать перед следующей сменой, я почувствовала, как в ногах под весом тела продавливается диван, и повернулась посмотреть. Там сидел по прежнему мрачный Горшок, откинувшись на спинку и согнув ноги в коленях. Он бросил на меня долгий взгляд и вновь расстегнул штаны. «Ага. На близости уже не настаиваем, — отметила я, — но не показать член не можем. Ну ладно, принимаю правила игры», — и потянулась за косметичкой, где лежал крошечный вибратор. Сбросили напряжение, глядя друг на друга, и молча отвернулись. Бессмысленные и беспощадные — в этом месте хочется вставить стикер с изображением кошки, отбивающей фейспалм. На следующий день я всё-таки заставила его говорить со мной. Он сдался, но с условием — его любимым условием — беседовать через Пифу. Шутливо называет её своим «личным психологом», к тому же, знает, что я изо всех сил буду стараться сдерживать разрывающие эмоции и злость, чтобы наши с ним, и без того сталкивающиеся, вулканирующие энергии не причинили подруге вреда, как уже случалось. Очень ему это удобно, ведь тот гнев, который я испытываю, ругаясь с ним напрямую, в этом случае мне приходится подавлять. Но читая его довольно жёсткие сообщения, изобилующие ультиматумами и выражением необоснованных обид, и я не сдержала колкости: «Родной, у нас секса не было чёрт знает сколько времени, и ты знаешь, чем это чревато. То, что ты на меня сурово подрочил — ничего не значит. А с таким поведением у нас и дальше ничего не будет». Это действительно ничего не значит. Расширяя свой резерв Горшок стал довольно прожорливым в плане сексуальных энергий, так что, то, что он получил во время наших игр — как слону дробина, и я не понимала смысла этих странных действий; но позднее он признался, что это был такой своеобразный акт протеста. Я перестала отталкивать его, лишь когда осознала, что переступаю свои личные правила — а они для меня важнее любых других правил. Одно из них, кстати относительно новое правило, гласит: «Никогда не наказывай мужчину сексом». Да, именно такая формулировка. Нельзя наказывать отсутствием секса, жестоким сексом, плохим сексом. Хотя часто очень хочется… Собственно, это нельзя назвать наказанием. Обида была так сильна, что мне просто не хотелось его. А это хуже любого наказания. Все эти консультации у нашего «семейного психолога» в лице Пифии — их было несколько — ровным счётом ничего не дали. Мы просто предъявляли претензии, спорили, делились болью, но по-честному пытались прийти к консенсусу. Ничерта не вышло. Меня уже почти трясло от злости. «Иди сюда! — ментально орала я, сидя у компа на работе. Я просто не могла заниматься своими делами в состоянии такого гнева. — Не смей меня игнорировать!» Он появлялся с напускным равнодушием на челе, и я злилась ещё сильнее: «Это не может длиться вечно! Поговори со мной! Сам! Хватит тянуть в наши темы других людей!» «Пифе и самой интересно участвовать», — спокойно замечал он, со скучающим видом осматриваясь по сторонам так, будто он в этом помещении впервые, но ничего примечательного в глаза не бросается. «Это интересно только тебе, Миша, — шипела я. — Тебе никто не должен. Никто не обязан решать твои… наши проблемы». «Тебе самой так нравится больше — в интернете. В реале ты боишься ударить меня, я знаю», — он едко хмыкал, будто насмехаясь над этим. Это правда. Я человек вспыльчивый. Искра — и я бесконтрольно пылаю, гнев застилает разум и это действительно может привести к рукоприкладству с моей стороны. Бойцу доставалось. Я знаю, это отвратительно. Стараюсь работать над собой, дала себе слово, что в отношениях с Мишей этого не допущу никогда. Пускай он будет единственным близким мне мужчиной, с которым я не позволю себе так поступать. Это для меня достижение, учитывая то, что я уже знаю, как сделать ему физически больно. Когда-нибудь расскажу об этом подробнее. «Да, боюсь, — отвечала я, вперившись в него взглядом, — и не считаю это поводом для насмешек. И поводом втягивать в наши дела Пифию тоже не считаю». «Пусть она поможет, — спокойно говорил он, игнорируя мои слова, — попроси её. Я приду, и мы поговорим». «Горшок, стань взрослым, я умоляю!» Иронично фыркая он просто уходил. И я вновь чувствовала себя не в своей тарелке, чувствовала себя чем-то вроде обузы и занозы в заднице, когда Пифия, двести раз отложив беседу и триста раз за это извинившись, наконец находила время для удовлетворения этой идиотской прихоти Горшка. В общем, я постоянно находилась в состоянии ожидания. Ждала, когда Миша возьмёт ответственность и выйдет со мной на контакт сам, ждала, когда он сделает шаг мне навстречу, ждала, когда Пифия найдёт для нас время, и каждый раз надеялась, что мы сможем разобраться. Нихуя. В последнее время я часто перечитываю «Иных», смотрю интервью Горшка, его фото и концерты. Почему-то прежде мне это помогало удерживать чувства к нему на поверхности — я боялась, что они уйдут в глубину, такое уже бывало, и в то время он думал, что их нет вовсе. Придурок… По сей день он дёргается и вскидывается, как от удара током, когда я говорю ему эти простые три слова: я люблю тебя. Плохо лишь то, что я научилась отделять Мишу от Михаила. Понимаете, да? Вот фото на моём телефоне. Томный взгляд с прищуром, сигаретная затяжка и безвольно лежащая на грифе гитары рука с татуировкой, изображающей пень со стрёмной башкой. Это Михаил Горшенёв, солист группы «Король и Шут» по прозвищу Горшок, а не мой лохматый придурок-Мишка, прежде бывший моим лучшим другом, по итогу ставший мужем. Астральным, или как это ещё назвать… И теперь у него не получается быть другом. И мужем тоже. К Горшку я испытываю необъятных масштабов уважение и безграничную благодарность за любимую музыку, за талант, за сильнейшую светлую энергию, которую он дарил всем вокруг. Моего же Мишку хочется встряхнуть за плечи и надавать ему по щам за его дебильные выходки. В общем, сделать то, что с Михаилом Горшенёвым сделать и в голову не придёт. Как склеить этих двоих в одно целое? А надо ли?.. А может быть мне поможет то, что я пишу новую главу? Это помогало раньше. А теперь я даже не уверена, что мне это вообще нужно…***
В общем, напряжённые отношения… Но это ни в коем случае не отменит праздник. Сегодня седьмое августа. День рождения моего пупсика. Скоро он придёт, а я до сих пор без подарка. Впервые я пытаюсь создать кожу. Потоков с таким материалом я совершенно не чувствую — есть ли они вообще? — а мне хочется сделать именно кожаный браслет, и потому я написала Сирин. «Он тебе трубкой не хвастался ещё?» — между делом поинтересовалась она, когда я обратилась к ней с просьбой о подсказках по изготовлению подарков для именинника. «Я его не видела сегодня, — ответила я, и закусила губу. Стало чудовищно стыдно — Сирин уже вручила ему свой подарок, а я до сих пор даже не доделала, и, откровенно говоря, только к вечеру выбрала, что именно стоит создать. Причём не без помощи Знающей. — А где кожу то взять?» — спросила я, отбрасывая неподходящие мне потоки. «Создай из кусочков силы», — был ответ. «Пиздец», — ёмко прокомментировала я этот добрый, не в меру простой, совет. «Учись :)» Ну, а что мне ещё остаётся? На самом деле, я думала, это так незначительно — создавать такие подарки: нет особенного труда в этом, а значит не так они и ценны; а мне очень хотелось сделать для Миши что-то действительно важное. Самое интересное, что он так, как я, не считает, и всегда очень радуется подаркам. В первый раз я сделала это, можно сказать, случайно, Горшок и вовсе не ожидал ничего подобного. Утром 23 февраля прошлого года я носилась по торговому центру в поисках какой-нибудь красивой зажигалки для Бойца, и, когда её уже упаковывали в симпатичную коробку, я вдруг подумала о Мише. А как же он? Меня не волнует то, что они оба оказались непригодны к службе в армии. Они мои защитники. Оба. И оба заслуживают внимания в этот день. Припрятав дома подарок для Бойца, я упала в кресло с чашкой кофе, и задумалась, что же я могу сделать для Горшка. Будь он при теле, мне было бы куда проще. Вручила бы ему белую майку со сквозным принтом, например, логотипа «Misfits», и дело с концом. Вспомнив про эту майку, я расстроилась. Это действительно был мой для него подарок. Настоящий, а не какой-то астральный, такой эфемерный, искусственный. Осенью 2013 года «Король и Шут» должны были приехать в наш город с концертом, и конечно, мы с Бойцом очень ждали этого дня. В то время я работала в магазине рок-атрибутики. В начале лета пришёл наш заказ — новые футболки просто офигительного качества в единственном экземпляре. Принимая товар, я обнаружила вещь как раз нужного размера. Она была точно как та известная горшковская чёрная футболка с логотипом «Misfits», только ослепляюще белого цвета, и решив, что совсем не помешает такая вещь в его гардеробе, я аккуратно отложила её и объявила коллегам, что это теперь моя футболка и ни в коем случае её нельзя выставлять на продажу. Ближе к сентябрю я собиралась унести её домой, но через месяц оказалось, что больше Мише никакие футболки не нужны… Она так и лежала в прикассовой зоне: рука не поднималась надеть её на манекен и выставить в зале. Когда ничего не подозревающие коллеги напомнили мне о том, что я собиралась забрать её — я вдруг расплакалась. Резко, неожиданно даже для самой себя. Помню, как сидела в кабинете, скрывшись от всех этих напуганных, недоумевающих взглядов, и рыдала, прижимая к груди эту несчастную футболку. Я уволилась так и не найдя в себе сил выставить эту вещь в зал. А теперь что делать? «Он так любил свой наруч Тодда. Вот бы подарить ему такой… — я вздохнула. — Мечты, мечты…» И тут меня накрыл флэшбэк.***
Это произошло на следующий день после его появления во плоти. Того самого, которое я подробно описывала в главе под номером 28. Раз уж я вспомнила эту историю, думаю имеет смысл рассказать её поподробнее. Валясь с ног от усталости, я устраивалась на ночлег в рабочем кабинете. Накрывшись своим джинсовым бомбером, прилегла на бок, подтянув колени к груди, и, прикрыв глаза, моментально провалилась в жалкое подобие сна. Вдруг луч искусственного света разрезал темноту. В приоткрывшейся двери показался знакомый силуэт. Он сделал шаг к дивану и протянул мне руку: «Пойдёшь со мной?» И я пошла. Мы проникли сквозь дверь и, как-то странно быстро Миша привёл меня в незнакомое место. Мы просто внезапно оказались в заросшем кустами и деревьями дворе деревянного двухэтажного П-образного дома, и моментально намокли — с серого утреннего неба лил дождь, как из ведра. В буквальном смысле. Вода накрыла первую ступеньку дощатого крыльца. Щурясь от дождя, я взглянула на своего спутника. Он недовольно посмотрел на небо и выругался. — Давай в дом, скорее! Мутная вода быстро подступала к нижней части оконной рамы. Хоть плыви! Михаилу она уже была почти по бляшку ремня, а мне до талии, и мы с трудом добрались до спасительной двери. Переступив порог дома, я остановилась в тусклом свете металлического бра и принялась осматриваться, а вода струями стекала на пол с моей одежды. Миша, что-то ворча под нос, прошёл чуть вперёд, оставляя за собой грязные мокрые следы, и открыл дверцу старенького шкафа. Я всё глядела вокруг и мне казалось, что в это странное жилище просто стащили всю старую мебель, какую смогли найти. Из недр шкафа Миха достал полосатое полотенце «привет, девяностые» в бумажной упаковке. Такое, знаете, жёсткое, которым, когда вытираешься — кровь идёт. Оно было ни разу не использовано, словно тридцать лет лежало на полке и ждало меня. — На, держи, — сказал Михаил, протягивая полотенце, — и тоже раздевайся давай, — с последними словами он сам стащил с себя мокрую насквозь майку. Я заметила в дальней части коридора движение и поглядела через Мишино плечо. Из комнаты в комнату ходили какие-то люди, в основном парни и девушки до тридцати. — Ну? — Горшок развешивал свою мокрую одежду прямо на приоткрытой межкомнатной двери. — Раздевайся, простудишься же! Я выжала воду с волос прямо на пол: — Там люди какие-то… — Все свои, — обозначил он, и, заметив, что меня это не успокоило, вздохнул с тихим рыком, шагнул ко мне, прикрывая собой, стащил с меня тунику и повесил на другую дверь. — Джинсы сама снимай. Он грубовато обтёр меня полотенцем и, из того же шкафа достал белую футболку с каким-то невзрачным принтом. В ней я узнала его вещь. Он часто приходит в ней ко мне. — Простудиться можно… — по-отечески бубнил он, натягивая на меня свою футболку, — ну не совсем простудиться, но заболеть, да, можно, на самом деле… Давай, суши волосы и укутайся, погрейся, — и на мои плечи лёг старенький клетчатый плед со смешной, замызганной бахромой. Снова скрывшись за приоткрытой дверцей шкафа, Миша продолжил рыться в неаккуратно сложенных стопках вещей. Наконец он достал полуспортивные штаны и ту самую фиолетовую тёмную футболку с лого «Ramones». Одевшись, вновь подошёл ко мне. В этот момент мимо прошёл черноволосый парень, зацепив плечом Михаила: — Извини, братан. Миша кивнул ему вслед и, взяв меня за руку, отправился по коридору в глубину дома — в крошечную кухоньку, и я шла, на полшага отставая и озираясь по сторонам. «Живёт он здесь, что ли?» — думала я, глядя, как Миха по-хозяйски ставит на плиту потемневший от копоти чайник со свистком на носике и вынимает из шкафчика две кружки с отбитыми ручками. Я обнимала себя за плечи, плотнее укутываясь в плед, наблюдала, как мужчина добавляет в слегка надтреснутую кружку сахар и кусок лимона, и думала — спросить его, что это за место, или не нужно? Зачем он вообще меня сюда привёл? Чай попить? Миша протянул мне исходящую паром кружку. — Не могу кипяток… — пробормотала я. — Знаю. Чутка разбавил. Пей давай, — и улыбнувшись, сам сделал глоток. — Что, испугалась меня вчера? — вдруг спросил он, наблюдая, как я осторожно проверяю температуру чая губами. — Чего так волновалась? Даже на ритуал вызвала. Думала, что это не я был? — он облокотился задом на край подоконника и тихо рассмеялся: — К тебе, Котик, ни одна мразь не полезет. Только я так прийти могу. Сделав несколько глотков, я ощутила теплоту в груди. — А ты? — спросил Миша, вскинув внимательный взгляд. — Ты же меня не спутаешь с другим? Ты же не будешь так целоваться с другим, да? — так нежно и вкрадчиво, словно с ребенком, он говорил, что я даже смутилась. Опустила взгляд и подумала, пытаясь прикрыть мысли от Горшка: «Что сказать? Я не знаю! Вдруг перепутаю, и буду? Вдруг не почувствую его?» Я глядела, как подрагивают мои руки, обхватывающие горячую кружку, и молчала, судорожно соображая, что же ответить. Услышала тяжёлый вздох, а затем бодрое: — Давай покажу, как внешний вид менять. Хочешь? — Хочу! И, оставив на столе посуду, мы двинулись в ванную. — Тут можно всё, понимаешь, да? — тихо сказал Миша, сворачивая в левое крыло дома. — Вообще всё. Умений много не надо — что придумаешь, вообразишь, то и получится. Главное уметь чётко воображать, детально, понимаешь да? Я уверенно кивнула, вошла в открытую Мишей дверь и осмотрелась. Стены там были выложены тёмно-синим кафелем, пол — коричневым. Чугунная ванна, потерявшая былую белизну вместе с эмалью, кое-где проржавевшие трубы, треснутая раковина и довольно большое, мутноватое, покрытое следами от брызг воды, зеркало. — Смотри, — Миха развернул меня лицом к зеркалу, встал рядом, и я обнаружила, что его отражение отсутствует. Я подозрительно покосилась на него, убедилась, что он действительно стоит рядом, но спрашивать ничего не стала. — Помнишь себя, например, в пятнадцать лет? — спросил Горшок. — Как ты выглядела? — Смутно помню, — честно ответила я. — Смотри. И я повернулась к нему. Привычным, знакомым жестом, Миша провёл по своим волосам сначала правой, затем левой рукой, так, как обычно убирает падающие на лицо пряди — из-под ладоней показалась редкая проседь. Руки прихватили кончики волос на уровне шеи, и, вновь опустившись, скрестились на груди. А я с удивлением рассматривала появившиеся изменения — прежняя слегка удлинённая каштановая шевелюра обратилась полгода нестриженными волосами с проседью, почти достигающими ключиц. Удовлетворившись гаммой эмоций на моём лице, Миша закрыл лицо ладонями всего на несколько секунд, и сделался старше. — Привет, Горшок-две-тысячи-двенадцать, — ошеломлённо прошептала я, и он рассмеялся. — Повтори, что я сделал. Я снова повернулась к зеркалу, всмотрелась в отражение. Я не слишком изменилась за эти годы. Разве что, пропала юношеская припухлость лица, восторженная наивность в глазах, а эти следы усталости в виде теней под глазами проходят, когда появляется возможность выспаться. Я решила вспомнить какой-нибудь значимый момент тех лет, надеясь, что это поможет детально визуализировать свой юношеский образ. Закрыла глаза. Середина 2000х. По нелепой случайности я направляюсь туда, куда идти никогда и в голову не приходило — концерт «Король и Шут». Длинные волнистые волосы — такие густые, что ломаются заколки. Розовый блеск для губ. Белая майка-корсет, светлые, лёгкие, облегающие брюки с низкой талией, стразы, босоножки на тракторной подошве… Справа от меня вдруг возник такой мощный всплеск, такой толчок энергофона, что я отшатнулась в сторону. Мощная реакция Горшка на мои мысли заставила меня быстро передумать: «Нет, нет, нет. Забыли. Раньше. На пару часов раньше…» Вернулась со школьного двора. Французские косы, короткий розовый джинсовый сарафан… Рост пониже, сантиметров на десять. Вес тоже килограммов на десять меньше. Да. Так! Я открыла глаза и медленно повторила жест Михаила — провела обеими руками по волосам. Из-под ладоней показались две французские косички с выгоревшими на солнце прядями, легли кисточками в ключичные впадины, слегка свернувшись дугой. Прикрыла ладонями лицо, и поймала себя на мысли, что наверняка выгляжу ужасно глупо. Однако, опустив руки, просто обалдела — из зеркала на меня смотрела та самая я. Загорелая кожа контрастировала со светло-зелёными глазами, прежняя, чуть более тонкая, форма бровей. Я широко улыбнулась. Все зубы свои, белые, крепкие… Опустила взгляд вниз, на своё тело и выдохнула: — Воу… та самая одежда… Этот нежно-розовый сарафан есть у меня и сейчас. Не совсем прикрывает попу и вовсе не застёгивается на груди. Но тогда, там, он сидел идеально на едва сформировавшейся фигуре. Маленькая, подростковая, островатая грудь не мешала поднять бегунок молнии выше солнечного сплетения, а благодаря невысокому росту, подол, хоть и оставался коротким, но задницу не оголял. Я подняла восторженный взгляд на Мишу, он притянул меня к себе, обняв за вот-вот обозначившуюся талию, и я обнаружила, что моя макушка теперь не достаёт и до его плеча. Вновь оглядев его и себя с ног до головы, я расхохоталась: — В таком виде, рядом с тобой, я похожа на нимфетку, а ты — на извращенца. — Скажи, кто твой папочка, детка! — просипел Горшок, и тоже рассмеялся. Однако руки убрал. — Внешность можно менять как угодно, — сказал он, и повторил: — Здесь можно всё. Парой движений рук я изменила свою причёску. Длинные прямые волосы рассыпались по плечам до самой поясницы. Я крутанулась перед зеркалом и улыбнулась своему отражению. — Нравится меняться? — заулыбался Миша. — Вот и мне нравится. Я теперь какой хочу, такой и прихожу. Пойдём. — И «кайфовый» образ ты тоже сам делаешь? — Вот нет. Кайфовый я становлюсь, потому что кайфую, — рассмеялся он. И повёл меня обратно, в реальный мир.***
«Так, так, так, — я бодро зашагала по кухне, — если там можно всё, то тут можно почти всё. Мы же делали мне нож!» Тогда я ещё не знала, как передавать такие предметы в реале, и я вновь присела в кресло и задумалась. Нож мы сделали быстро и легко. Вообразили форму и материал, что-то захватили из потоков. Значит, я могу так же визуализировать наруч Тодда. Но смогу ли я его отдать Мише? Стоп. Там, в параллели, можно всё. Значит там я точно могу подарить его Горшку. Я внимательно изучила фотографии Михаила в образе Суини Тодда, затем включила концерт «На краю», и, прямо на своей руке, постоянно поглядывая на экран, принялась создавать наруч. Я выхватывала из окружающего пространства самые разные потоки, сплетая их в один, и при этом невольно, совершенно неосознанно, наделила эту вещь массой защитных свойств. Ночью я нашла Мишу по канату на крыше высокого дома, что находился в каком-то, на первый взгляд незнакомом мне, городе. Мужчина сидел, свесив с края ноги, и смотрел вниз на яркие огни фонарей и неоновый свет реклам, на снующие по дороге автомобили и редких прохожих. Я узнала бы его, даже если бы не ощущала канат. Всё дело в его сутулой широкой спине с немного заметным сколиозом и лохматой макушке. Не знаю, что в них особенного. Но что-то есть. Не отводя взгляда от его спины, я подкралась сзади, но почувствовав меня, Миша обернулся и с удивлением уставился: — А ты чё тут делаешь? Садись, — он чуть подвинулся, хотя свободного места и так было предостаточно. — Тебя искала, защитник, — ответив, я осторожно устроилась рядом и протянула ему наруч. — С праздником, Суини. Его удивление и детская радость в глазах были лучшей благодарностью. Он мигом закатал правый рукав широкого чёрного худи на молнии и, нацепив мой подарок, с минуту рассматривал его. — Тут вот бритвы, смотри, — я показала отделение с торчащими рукоятками, — а вот ремень для правки, ты его повесь, куда там тебе удобно… только я не смогла сделать точильный камень. — Камень сам сделаю, — не отводя взгляда от наруча, с улыбкой сказал Горшок. Потом он быстро чмокнул меня в губы, грубо притянув к себе за шею, и продолжил изучать свою правую руку. Он потянул носом, облизнулся и снова широко улыбнулся. — В нём есть немного тебя. Работая над этой вещью, я невольно использовала свою силу и энергию. Наверняка она пахнет мной, а вкус моей энергии налётом оседает на губах. Конечно Миша это чувствует. И хорошо, что ему нравится. — У огромного костра до краев она им нальёт вина, зачарованы… — я тихо напела почему-то вдруг возникшую в голове песню, устремив взгляд строго вперёд, на огни небоскрёбов, расположенных напротив. — А когда придёт любовь, то спалит дотла… — словно на автомате продолжил Миша, и вдруг, будто спохватившись, спросил, протягивая мне небольшую коробку: — Кстати про вино! Будешь? Я посмотрела на белый картонный пакет и поморщилась: — Когда есть возможность пить хорошее вино, ты всё равно где-то находишь эту дешёвку. Такое нельзя пить! Им только унитаз можно чистить! — И ты туда же! Надоели! Там мне все мозги ебали, теперь и ты начала. А мне вкусно вот это вино! — Эта мерзость губы разъедает, — тихо заметила я, но коробку взяла и сделала пару глотков, чтобы Миша не пил, как одинокий алкоголик. — Не разъест, — успокоил он. — Ещё дури можно покурить. Будешь? — Дурь — буду! — радостно согласилась я. Мы курили, запивали затяжки отвратительным вином и почти молча рассматривали улицы. — Давай «пáрика»… Ага… и мне тоже сделай… — иногда тихо говорил Горшок, — и по-цыгански, — выдыхал в меня дым, заканчивая поцелуем. Так мы сидели, по нашим, земным, меркам, несколько часов. А потом вернулись в реал.***
Таким образом было положено начало традиции дарить друг другу подарки на всякие праздники. Любой подарок от Горшка дорогого стоит. Очень уж ему тяжело удерживать в голове даты и следить за ними — хотя, я думаю, он просто читает мои мысли, так и ориентируется, — и сложно решать, что именно стоит подарить. Куда проще впихнуть в меня само свойство, нежели наделять им предмет, который ещё придумать и создать надо. Однако на 8 марта мне достался какой-то странный браслет. Упругий, как резинка, по виду, как верёвочка, и при этом золотой. Я попыталась разобрать, какими свойствами Миша его начинил, и из всего, что в нём было, распознала только крепкую защиту от чужих воздействий. В день его рождения, в прошлом году, я полдня возилась, пытаясь создать перстень с львиной головой. Сначала лев скалился, приоткрыв зубастую пасть, но, приложив море усилий, я заставила его морду стать спокойной, а вместо глаз у него торчали какие-то неведомые блестящие камушки. Получались красные, светлые, зелёные и цвета виски. Я злилась — хотела чёрные. Чего я только ни делала: хватала частицы грома, молний и прочие природные элементы — но то, что я хотела, так и не вышло. Лев до сих пор блестит глазами- «вискариками». Помню, Михаил тогда пришёл только вечером, когда уже стемнело. Он нашёл меня сидящей на подоконнике. Свесив из окна руку, я всё перебирала потоки, пытаясь найти что-то подходящее. — Чё там? — он подошёл вплотную и с любопытством поглядел на меня. — Ничего, — быстро ответила я и сжала в кулаке перстень так, что он наполовину вошёл внутрь. Я надеялась всё-таки успеть совершить задуманное. — А чё ты такая загадочная тут сидишь? Что ты прячешь? — Миха заулыбался, — щас найдём… — и потянул ко мне руки. — Ну всё, всё, — я сдалась и показала ему свой подарок, лежащий на ладони. — Я просто по-другому немного хотела… С днём рождения. И он, протянув мне левую руку, подставил безымянный палец: — Одевай сама. — «Надевай» надо говорить, — автоматом поправила я, уже коснувшись его пальца, но резко остановилась. — Почему на этот палец? Это странно, хоть и не та рука. Ты что опять задумал? А? Свадьба на этот раз? Завершение ритуала венчания? Какое-то второе венчание? Что? — Да ничего я не задумал! Просто так хочу! Я подозрительно прищурилась, внимательно глядя на него — Миша возмущённо смотрел на меня своими огромными честными глазами — чуть помедлила, но всё-таки надела кольцо на безымянный палец левой руки. — Но свадьбу всё равно надо будет сделать, — как бы между прочим заметил Горшок, рассматривая львиную голову. — Сверху требуют. — Чего?! — я чуть не вывалилась из окна. — Потом, — Миша инстинктивно придержал меня за талию, будто это могло уберечь меня от падения. — Не порти мне праздник! — предупредил он, и осмотрелся: — Что тут есть выпить? И я молча налила ему водку. Потом наступил день моего рождения. В полудрёме я видела, как Миха крался ко мне, как аккуратно забирался на кровать, явно стараясь не разбудить, и, склонившись надо мной, укладывал что-то в постель рядом с моим животом. — М? — я чуть повернулась и посмотрела сквозь ресницы. «Спи, спи, — ответил он, и чмокнул меня в висок. — С днём рождения, малыш». Это был медведь. Да, мягкая игрушка. Было бы совсем неожиданно, если бы не его забавный хохолок по типу ирокез, и маленькая чёрная футболочка со знаком анархии на толстом пузе. Смешной медведь. Но с ним пришлось повозиться, чтобы разобрать его составляющие. Пифа нашла в нём что-то похожее на клубок красных ниток — какой-то оберег. Я обнаружила небольшой ловец снов из бархатистого материала и с фиолетовыми пёрышками. Он вообще был весь напичкан всевозможными оберегами. В то время я начала спать напротив зеркала, чего делать категорически нельзя. Очень меня это изматывало. И я, и Горшок, и Боец, и Сирин накидали на зеркало Печатей и защиты, но, видимо, Михаилу показалось этого мало, и он подсунул мне этого медведя. До сих пор он болтается в правом кармане. Вытаскиваю, когда страшно спать. Стоит ли говорить, что у меня есть обручальное кольцо? Я даже не знаю, когда именно оно появилось. Заметила я его только через пару месяцев после той самой ночи… Ночи, когда свершилось венчание. Своё настоящее кольцо я давно потеряла. Три раза… И в какой-то момент я обратила внимание, что уже забытым, но всё ещё привычным движением большого пальца я поправляю то, что давно утеряно. На безымянном пальце блестело классическое обручальное кольцо средней ширины с гравировкой внутри.***
Любуюсь на дело рук своих. Не сказать, что это кожа. Скорее что-то близкое к каучуку, но очень симпатичная вещь. Клёпаная, с хромированной застёжкой и глубоким орнаментом. Банальность какая… «1973 — ∞» и колпак шута. Примитив. Это так на меня не похоже! Но как же здорово вышло… В изображении шутовского головного убора даже прослеживается мой стиль. Надо дать этой вещи ещё что-нибудь, и можно будет ждать Михаила. По непонятным мне причинам в голове вспыхивает неприятное воспоминание. Почему? То ли зазвучавшая песня вызвала ассоциации, то ли вино в голову дало. А может это хреновое состояние наших отношений провоцирует вытаскивать из глубины сознания это… В прошлом году Михаил, мягко говоря, совершил ошибку. Кому-то из моих девчонок это показалось фигнёй, кто-то разделил мою боль со мной. Я напишу об этом. Когда-нибудь… Тяжело и немного стрёмно рассказывать ту историю, и я бы вовсе опустила её в повествовании, если бы она не повлекла длинную цепь событий, которая привела нас к тому, что мы сейчас имеем. Опущу звено — потеряю цепь. Но подробности потом. Попозже. Сейчас же я затрону один лишь момент, который почему-то вдруг вспомнился. Миша в очередной раз пристал к Пифии с просьбой о помощи — я игнорировала его, оборвав эти его жалкие попытки что-то исправить, — и она попросила меня почитать его речи в сети. Естественно он ничего исправить не мог. Что сделано — то сделано, и отменить отвратительный поступок нельзя, так что, я просто воспользовалась возможностью сделать больно и ему тоже. Хоть не действиями, но словами. Слабак. Он чуть не сорвался с Каната половин, когда слушал то, что я писала. Непроизвольно, сам того не желая, потянул, обжигая и наматывая на кулак, но что-то его заставило остановиться. В итоге я хладнокровно оборвала диалог, и он ушёл. Следующие пятнадцать минут Пифия подробно объясняла мне его эмоции, чувства, даже описывала его внутренний тёмный, странный мир и то, что в нём творилось. Я не знаю, было ли это попыткой привести меня в более привычное состояние, или напомнить о моих же чувствах к Михаилу, но я вдруг подумала, что возможно он даже не знает, что же я испытываю сейчас. Боль задвинула любовь? Так неудивительно! И всё же я попросила Пифию позвать его ещё раз, всего на минуту. «Миш?» «А?» «Я тебя не прощаю. Не доверяю. Злюсь и не знаю, исправится ли это хуёвое положение. Думаю, не исправится. Но ты просто знай, что я тебя люблю. До жжения в груди. Даже когда ты мудак и сволочь, люблю. Даже когда делаю тебе больно, люблю. И я буду делать тебе больно. Очень долго и сильно. И всё равно буду любить. Теперь пиздуй», — в моей голове это сообщение звучало жёстко, тяжело, каждое слово стучало молотком, но Михаил проникся. Помнится, после этого он ворвался ко мне на кухню и замер в дверях, тяжело дыша и таращась на меня почти круглыми от удивления глазами. Он был в шоке. Он действительно думал, что я больше не чувствую к нему совершенно ничего. Интересно, он так думает и сейчас? Скрип паркета. В помещение входит Миша, я чую его, но, подняв взгляд, начинаю сомневаться в своих ощущениях. Чёрт возьми, это худой пацан лет двадцати с «хвостиком»! — Привет, — он улыбается и, скрипя кожаными штанами, присаживается на ступеньку стремянки. — Привет… Позабыв о том, что подарок всё ещё нацеплен на моё запястье — делала на себе, чтобы подогнать размер, — а другая рука так и замерла над ним, продолжая питать энергией, я удивлённо рассматриваю этого большеглазого парнишку с короткими взъерошенными волосами. — Что? — спрашивает он, причавкивая жвачкой. — Ничего, — медленно переношу украшение на свою ладонь. — Это мне? Дай посмотреть, — и браслет мигом замыкается на его запястье. — Прикольный. — Угу… с праздничком, — бормочу, с сосредоточенным видом зажимая кнопку на устройстве для курения стиков. Его лицо озаряет странная улыбка. Хмельная, довольная и в какой-то мере ехидная. Или это озорство? — Ты меня любишь, — заявляет он и принимается раскуривать светлую трубку необычной формы, помещение заполняется лёгким конопляным ароматом. Не считаю нужным реагировать на его странные выводы. Затянувшись ягодным дымом, открываю диалог с Сирин. «А как ты костяную трубку сделала? Это ж костяная? Или просто похоже?» «Костяная :) — соглашается девушка, — из кусочков силы, материализация. Нормуль?» «Блин, как это делается, не понимаю… Откуда кости?» — я всё ещё желаю узнать, как можно создавать различные штуки из того, чего нет в окружающих энергетических потоках. «Я так хрен объясню, на уровне инстинктов делаю, — приходит ответ. Ожидаемый ответ, я бы сказала. Затем Сирин интересуется итогом моей работы: — Сделала?» «Уже отдала». «Красавчик :) Ребёнок счастлив?» Смотрю, как Миша изучает составляющие браслета, его орнамент, как любуется, отодвинув руку подальше от себя. «Да, сидит рассматривает, щупает…» Допиваю вино, что оставалось в кружке и доливаю ещё половину. Невольно рассматриваю изображение на кружке — там скалится своим отсутствием зубов молодой Горшок с безумными глазами. Перевожу взгляд на того Мишу, что продолжает сидеть на ступеньке стремянки. Боже, он даже моложе, чем на картинке. Почему он сегодня такой? Почти ребёнок. Но симпатичный, чертяка. Вдыхаю запахи, которые Миха принёс с собой. Часто чую от него запах застоявшегося перегара, но сейчас его нет. От него пахнет хорошим алкоголем, крепким табаком и планом. — Угощайся, если хочешь, — киваю на вино и поднимаюсь, чтобы пройти в уборную. — Чё, тост не скажешь? — смеется Горшок. — Пожелания, может, всякие? Торжественно поднимаю кружку: — Поздравляю, пупсик, с твоим сорокасемилетием, — прыскаю со смеху, глядя на этого мальчишку, — благодарю тебя за то, что ты здесь, и желаю тебе перестать быть мудаком, — это звучит не грубо и не издевательски. Больше похоже на жёсткий юмор. — Твоё здоровье, — делаю несколько глотков и, возвратив кружку на стол, выхожу в коридор. В уборной я рассматриваю своё отражение в зеркале. Сейчас бы поправить внешность, как учил Михаил. Такое количество смен подряд уже спровоцировало у меня нервный срыв. Сегодня я даже плакала от недосыпа и отсутствия возможности отдохнуть — ремонтные работы меня скоро доведут до суицида. Хорошо бы поспать. Но уже не хочется — во мне две банки энергетика и ведро крепкого кофе, и хотя я уже не в том возрасте, чтобы ставить такие эксперименты над своим организмом, всё равно склоняюсь к тому, что в ближайшее время я буду заливать пару ложек растворимого кофе банкой «рэд була», как когда-то во время учёбы в универе. Помню, какое это безумие. Как поднимаются волосы у корней, как буквально вылезают из орбит глаза, потряхивает руки, как долбит в груди сердце, а с лица не сходит лёгкая улыбочка с сумасшедшинкой. Зато не хочется спать. Не имея возможности улучшить внешний вид так, как делаю это в параллели, я открываю косметичку. Замаскированные тёмные круги под глазами, сочетание красной помады с такого же цвета топом, поверх которого накинута шифоновая белая рубашка на распашку — и я начинаю себе нравиться. В коридоре я сталкиваюсь с Михой. Он буквально впечатывает меня спиной в стену, и рядом стоящий стеллаж вздрагивает, гремя какими-то баночками и прочей ерундой, на которую я никогда не обращала внимания. Он утыкается лицом в мою шею, прикусывает и тяжело дышит, до боли сжимая руками задницу. Терпимо. Но странно. — Нет, я не могу, — изо всех сил пытаюсь казаться серьёзной, когда ловлю его непонимающий взгляд. — Ты опять не хочешь?.. — Повзрослей, малыш, — снисходительно улыбаюсь и, потрепав его взъерошенные волосы на макушке, делаю несколько шагов по направлению к кухне. Краем глаза замечаю, как Горшок коротким движением мотает головой из стороны в сторону, будто от чего-то отказываясь. В процессе этого непродолжительного действия у него отрастают волосы, а тело становится немного плотнее. — Так нормально? Оборачиваюсь. Он всё ещё молод, но не настолько, чтобы казаться мне озабоченным подростком. Это почти привычный «кайфовый» вид. — Так — нормально, — улыбаюсь, но продолжаю стоять на месте, и Миша подходит ко мне, чтобы вновь схватить и заскользить ладонями по телу. За моей спиной находится крошечная каморка — метр на метр, — мне некуда деваться, но я невольно делаю шаг назад. Он оглаживает открытые области моей спины под рубашкой, влажно целует шею, а мне невыносимо хочется разрыдаться в его грудь. Нет, я не хочу секса. Я хочу близости. Самой обычной, прежней близости. Хочу просто обняться, полежать вместе, поговорить о чём-нибудь. Хочу послушать про анархию и «Sex Pistols», попить чай из кружки с отколотой ручкой у него на маленькой кухне со старой мебелью. Да, он действительно живёт в том необычном П-образном доме. Но он хочет просто секс. А после — снова уйдёт и забудет обо мне, пока не захочется ещё. Закрываю глаза. Это смирение. У него день рождения, в его день я должна делать то, что он хочет. Здесь слышно музыку, которая так и играет на кухне. Там играет замечательный кавер на одну известную композицию, и Миша вдруг прекращает свои настойчивые ласки. «...И не способный на покой, Я знак подам тебе рукой. Прощаюсь с тобой, Как будто с легендой…» Обхватив руками, он крепко прижимает меня к себе, шумно дышит в ухо и вдруг начинает медленно покачиваться, как в танце, но не вращаясь, как то предусматривает «медляк». Ещё сильнее захотелось расплакаться. Я крепко зажмуриваюсь и задерживаю дыхание, покачиваясь вместе с ним. Закончится песня — прекратятся эти успокаивающие и вместе с тем волнующие объятия. И он снова станет холодным мудаком… «Я знаю, что ты меня любишь. Даже когда я мудак и сволочь». Чёрт. Я впихнула эту свою идиотскую бесконечную любовь в браслет, когда вспомнила тот разговор в Интернете. Чёрт! «И я тебя люблю. Всегда. Даже когда ты сука бессердечная», — думает он, продолжая качать меня в такт музыке. Тихо вздыхаю: «...И с сизифовым упорством мы лелеем, таясь, сокровище — каждый в сердце своём чёрством, я — чудовище, ты — чудовище».