То, во что ты веришь, становится твоим миром. «Куда приводят мечты». Ричард Матесон.
***
— Коша… Кошенька, Коша! Открой глаза… пожалуйста, открой… Голос казался таким тихим и глухим, как если бы человек говорил в подушку, к тому же, его перекрывал неприятный звук громкого клацанья. Нет, я не открыла глаза. Я просто не могла это сделать. Я вновь стала погружаться в мрачное, тёмное, ледяное ничто, только бы больше не чувствовать боль. А болело у меня абсолютно всё. Удивительно. Такого никогда не бывало прежде. Как это так: болит просто весь организм! Кожа, кости, мышцы, кажется, каждый чёртов сосуд, нерв, каждая хренова клетка моего тела разрывалась от неизменно резкой, но при этом омерзительно ноющей, ледяной боли. От холода мне было не спастись, но эта боль ушла на второй план, когда я вновь смогла позволить себе бредить, как делала это, судя по всему, последние пару часов. — Коша! — настырный голос снова вырвал меня из жути, в которой я уже довольно удобно устроилась. — Вернись, Коша. Надо встать, надо… «Кажется, это Миша зовёт», — мимолëтно пронеслось по краю сознания, и я снова у́хнула вниз, так резко, что дух захватило. — Коша! — топором врезалось в голову. — Открой глаза! Я попыталась мысленно сформулировать простое «не могу» и, видимо, потратив на это последние силы, отключилась. «Сейчас я умру, — со странным спокойствием осознала я, вновь вынырнув из черноты, на этот раз из-за того, что моё тело кто-то сильно тряс, — а обе входные двери закрыты. Их будут ломать… Как жаль, что коллегам придётся обнаружить моё тело. Они, наверное, испугаются». — Коша, поднимайся, ну! Какой упрямый. Я не могу пошевелиться, неужели он не понимает? Источник голоса переместился, теперь он находился не за моей спиной, а напротив меня. Моё тело всё ещё колотилось крупной дрожью. — Кошенька… Коша, открой глазки, прошу тебя… Неимоверным усилием воли я заставила себя поглядеть сквозь ресницы. Да, напротив меня на корточках сидел Горшок и с ужасом смотрел мне в лицо. Его образ расплывался и подрагивал. Вроде взъерошен и темноволос. Или нет? «Почему-то нестабильный, как привидение, — подумала я, ещё не понимая, что это меня зрение подводит, и попросила: — Не тряси меня, пожалуйста», — не зная ещё, как он это делает без физического воздействия. — Это уже не я! — вдруг закричал он и, заметив, что мои глаза снова закрываются, а сознание ускользает, похлопал меня по щеке: — Эй, эй! Нет, нет, нет, не отключайся! Смотри на меня, слышь? «Мне больно смотреть, Мишенька, — отрешённо подумала я, — больно лежать, больно существовать, понимаешь?» — Понимаю. Тебя лихорадит, Коша. Надо встать и вызвать «скоряк». «Я не могу встать. Совсем не могу. Оставь меня, пожалуйста, я так устала…» — и тьма снова потянула меня, окутывая сознание анестезирующей пеленой. — Зачем я такой?.. — долетало до меня сквозь эту глухую пелену. — Бесполезный!.. Я так хотела успокоить его, но мысли снова стали путаться, и я никак не могла сделать то, что делаю постоянно на автомате: сформулировать послание для бестелого. Пытаясь проигнорировать отвлекающие образы, что сменяли друг друга в моей голове, я силилась собрать в одно предложение обрывки мыслей: «Больно. И холодно… Сон, знаешь, говорят, лучшее лекарство. Я посплю, а ты согрей меня… Мне так холодно…» — Сейчас нельзя спать! — снова перешёл на крик Миша, и я отдалённо почувствовала, как его ладони обхватывают мою голову. — Я не могу больше, не могу!.. Кошенька, милая… Он был близок истерике, и я с усилием приоткрыла глаза. Миша стоял на коленях, лицо его было отчего-то влажным и в крайней степени обеспокоенным. — Малыш, прошу, умоляю… — быстро-быстро шептал он, обжигая чувствительную кожу моего лица жаром дыхания, — умоляю, поднимись, пожалуйста! Ты и правда можешь умереть, ты сгоришь! «Ну нет. Я не умру из-за просто высокой температуры, — мои мысли текли так медленно, будто я произношу их вслух, растягивая гласные. — Вряд ли она достигла критической отметки…» — Достигла! — снова закричал Миша. — Сердце может остановиться, неужели ты не понимаешь?! Надо срочно сбивать! В этот момент я вдруг осознала, что так сильно колотит меня именно из-за жара, а противный клацающий звук издают мои стучащие зубы. Стиснув челюсти, я резко вскочила на ноги, рывком — иначе я бы не поднялась, — и сразу же схватилась за стену обеими руками. Голова закружилась. Постояла несколько секунд и, поборов желание вновь повалиться на подушки, шатаясь, двинулась к полкам в соседнем зале. В «Скорую», как советовал Миша, я, конечно, звонить не стала. Мне показалось это неправильным — вызывать врачей из-за какой-то температуры. Присев на корточки, я перекладывала папки с документами, пытаясь не рассыпать их на пол, и наконец добралась до небольшой коробки с лекарствами. «Наркоманка ищет дозу», — пронеслось в голове. Очень на то были похожи мои движения — тело всё ещё колотило, руки крупно тряслись. Блистеры и коробочки всё-таки посыпались на пол, пришлось сгребать всё обратно. К моему сожалению, нашлась лишь одна таблетка жаропонижающего, однако, когда она подействовала, я почувствовала себя почти здоровой. «Странно. 40 и 1», — удивлённо глядела я на градусник спустя полчаса. — Представь, сколько было до того, как ты выпила таблетку! — прозвучало за спиной. — В больничку бы тебе, Кот… Надо же, я совершенно спокойно думала о смерти. Это так на меня непохоже! Это смирение и обречённость! Я подумала о неизбежных посмертных изменениях и содрогнулась. Это то явление, которое буквально выводит меня из себя. Зачем нужно это разложение, чёрт возьми? Чтобы питать почву? Почему не что-то другое, Господи? — Ты ж хотела кремацию, — Горшок встал передо мной и опёрся руками на стойку. «Других вариантов и быть не может. Но до кремации ещё полежать надо… В МОРГе! Это ужасно. Эти жуткие швы от шеи до паха! Нагое, беззащитное, жалкое тело, скотское обращение, словно это и не человек больше, словно он не жил никогда, не думал, не гулял, не строил планы…» — Отпишись от тех пабликов, Кот, — хмыкнул Миша. — Нахрена тебе этот мрачняк? Он о закрытых сообществах, где выкладывают подборки различных происшествий. Вплоть до мозгов на асфальте и намотанных на станки рабочих. И он прав, безусловно — надо оттуда валить. Зачем я вообще туда полезла? Теперь боюсь умереть ещё сильнее, чем прежде. Думаю об этом часто. И самое страшное, что это неизбежно. — Да не страшно это, малыш. Тебе не впервой, — он было начал посмеиваться, но столкнувшись с моим серьёзным, хотя и всё ещё мутным взглядом, перестал и просто вздохнул. — Это же ужасно, Миша, — прошептала я почти неслышно. — Я слежу за своей кожей, за состоянием своего тела, за гигиеной, пытаюсь быть красивой и ухоженной… для чего? Чтобы потом это симпатичное тело, вполне себе красивое лицо… жрали черви? Чтоб оно гнило? — Так устроен этот мир, — заметил Миха с таким видом, будто открыл мне тайну мироздания. Мне кажется, его мало беспокоят мои волнения. Он не понимает меня. Для него тело — это просто сосуд, временное пристанище и переживать о нём нет для него смысла. — Я знаю! — ответила я на его реплику. — Но почему? Почему устроен он именно так?! — Круг жизни такой, пищевая цепочка, понимаешь, да? Мы умираем, наши тела питают почву… — Не «включай» Муфасу, Горшок, — буркнула я, и направилась обратно в комнатку с диваном. — Кого? — прозвучало за спиной, но мне было лень напоминать про Короля Льва. Я лежала на боку, прикрыв глаза, и продолжала думать о смерти. После того, как температура моего тела немного понизилась, отпала надобность кутаться в куртку и плед, туман в голове отчасти рассеялся и я могла размышлять почти трезво. Миша молча сидел рядом. Я чувствовала его беспокойство, но убедить в том, что я уже в порядке не могла. — Это очень больно, да? — решилась спросить я. Мы всегда обходили эту тему, касаясь вскользь — я жалела Мишу, не хотела напоминать ему этот ужасный момент. Но не глупо ли, имея под боком бестелого, не расспросить? Почему не сейчас? Он же знает, что когда-нибудь я неизбежно наплевала бы на такт и задала ряд вопросов… — Ты знаешь, — спокойно ответил он, но я почувствовала холодок. Ему не хотелось об этом говорить. — Ты прочувствовала почти все мои ощущения, когда в том году подключилась восемнадцатого ночью… Помнишь? — Помню. Кстати об этой дате. С того момента я нахожусь в эти дни под постоянным контролем. В середине дня восемнадцатого июля на меня неизменно кидают блок на эмоции, а чуть позднее одурманивают каким-нибудь расслабляющим воздействием. В общем, плакать и тосковать не дают. Так и хожу три дня то с каменным выражением лица, то глуповато улыбаясь. — И сейчас ты была на грани, — продолжил Миша. — Это правда. Больно было? — Очень. Хотелось уснуть и не просыпаться, лишь бы этого не чувствовать. Но я ведь не впервые в жизни топталась на грани, Мишенька. В юности тоже… В тот раз это случилось на операционном столе. Мне было совсем не больно — я была в отключке, потому ничего не могу сказать о своём состоянии, мыслях, эмоциях. Я могла просто не проснуться, и всё. — Ты давай, это, спи, — забубнил Миша, опустив взгляд. Конечно, он просто сворачивает неудобную тему. Как всегда. — Теперь можно спать. Я посижу тут, с тобой, понаблюдаю. «Посижу? Понаблюдаю? Неожиданно! Когда такое было в последний раз? — я так удивилась, что даже приподнялась. — Он же занят чем угодно, только не мной. Неужели эта лихорадка его так напугала…» — Хочешь что-то мне сказать? — вдруг спросил он. Я снова прилегла. Я понятия не имела, что хотела ему сказать, но что-то сказать было надо. — Как твои дела? — произнесла я первое, что пришло в голову. — Что новенького? Так странно мне было задавать ему эти вопросы. Прежде ведь я всегда была в курсе его дел и новостей, а теперь… Будто то ли знакомого встретила, то ли любовник из длительной командировки вернулся, где связи не было. — Хуёво, — коротко ответил Горшок. Поджал губы и сурово сдвинул брови. — У меня жена заболела. Переживаю теперь. — М-м… Понятно, — в тон ему ответила я и отвернулась к стене. Я даже засомневалась, что он имел ввиду меня, но уточнять у меня не было ни сил, ни желания. Утром я искала себе замену на оставшуюся смену. По закону подлости, конечно же, не нашла, и, отработав следующую ночь под аспирином и парацетамолом, поехала домой. Миша, как и планировал, отправился за мной. Он был и в автобусе, когда я потеряла сознание, и на работе, когда я бредила от таблетки до таблетки. Он постоянно ворчал, требовал вызвать врачей, но я отмахивалась. — Не «корона», бро, — улыбалась, нюхая флакон любимого парфюма «Narcotique». Вдыхала глубже и улыбалась шире, — точно не «корона». — А Миша в ответ хмурился, поджимал губы и прикусывал щёки. Я не видела смысла обращаться к врачам. Если у человека не ковид, то и насрать на него всем — это я хорошо усвоила, наблюдая за знакомыми и коллегами. Потому решила справляться своими силами. Приехав домой, я просто лежала, укутавшись в плед. То ныряла в забытьë, то включалась ненадолго, тупо листала новостные ленты. Я осознала, что такое одиночество. Всего на пару минут мне стало невыносимо горько, так жаль себя. Сил добраться до аптеки у меня попросту не было, а таблетки закончились. «Вот так умирают люди», — подумала я, прежде чем отключиться. Потом меня разбудили Мишины руки, которые он держал в области моей поясницы и лопаток. Из центров ладоней, коротко вырываясь, расползались по позвоночнику импульсы, так похожие на электрические. Возникшую мысль «Зачем это?» снесла следующая: «Наверное надо, раз он так делает», и я снова упала в глубокий сон. О том, насколько мне плохо, рассказала близкой подруге и маме. Нет, мне не нужно было, чтобы кто-то бежал ко мне с пакетом препаратов. То ощущение одиночества оказалось минутной слабостью, лихорадочным бредом. На самом деле я боялась, что умру и мои голодные питомцы съедят мне лицо… — Ты серьёзно? — заржал Миша, услышав мои мысли. — Конечно. Это частое явление: домашние звери едят лица мëртвых хозяев. Не хочу превратиться в дерьмо кого бы то ни было! — Поэтому акул боишься? Да, я боюсь акул. Мало того, что они довольно уродливые рыбы, так ещё и людей жрут почём зря. О моей фобии Миша знал как о факте, а вот в причинах её возникновения не разобрался. — Да… Я вообще рыб не люблю. А акул — особенно сильно. Несмотря на то, как я мучилась в это тяжëлое для меня время, принимая вместо пищи лекарства — и не потому что не было средств, мне просто не хотелось есть, — я была рада, что это случилось. Миша снова был со мной. Был ровно так, как мне нужно. Именно моя болезнь сблизила нас. До того, как это случилось, Горшок продолжал вести себя так, как я описывала в предыдущей главе. Как же мне было хорошо чувствовать его переживания обо мне, слышать ласковое «Коша», уже позабытое «малыш» и совсем неожиданное «милая», ощущать волны любви, а не похоти. Почему обязательно надо попытаться сдохнуть, чтоб мужчина взялся за ум?! Он старался быть со мной постоянно. Скорее всего от безысходности слушал мои мысли, когда я читала «Немного солнца в холодной воде», хмурился и посмеивался, наблюдая, как возмущаюсь, прочитав всё до конца. Но когда он пришёл и увидел в моих руках книжицу в жёлто-оранжевых тонах с Робином Уильямсом на обложке, искренне заинтересовался. Он немного постоял, рассматривая картинку, после чего забрался ко мне в постель и устроился в ногах. Ругаться на его высокие ботинки и замызганный свитер не было сил. Да, я знаю, что его одежда и обувь не могут быть грязными, но ничего не могу с собой поделать. «Куда проводят мечты». Мой любимый фильм. Довольно-таки сопливый и не в меру романтичный, что приводит моих знакомых в шок, когда узнают о том, что мне он нравится. Обычно я добавляю, что так же люблю «Привидение» с Патриком Суэйзи и «Город Ангелов» с Николасом Кейджем. Всё дело в актёрах. Слишком хороши они в этих ролях. В общем, для меня стало сюрпризом то, что фильм «Куда приводят мечты» снят по книге и, увидев её на полке в любимом книжном я не смогла пройти мимо, не купив её. «…этот роман, как мне кажется, требует некоего введения. Поскольку его темой является жизнь после смерти, очень важно, чтобы перед прочтением читатель осознал следующее: лишь один аспект этой истории вымышленный — персонажи и их взаимоотношения. За редким исключением, все детали взяты из научных исследований», — прочитала я часть «от автора», после чего вскинула удивлëнный взгляд на Мишу. Он так же ошарашенно смотрел на меня. — Не, я её не читал раньше, — сразу обозначил он. — Давай, читай. Интересно, чё там… И я открыла предисловие. Мы дружно посмеялись над тем, как главный герой доставал женщину-медиума, чтобы передать послание брату. — Ты так же Пифу достаëшь, когда тебе надо что-то мне через неё передать? — Нет, я назойливее, а Пифа упрямее, — улыбнулся он. — Часто не обращает на меня внимания, чего бы я ни делал. — А мне ничего никому передавать не надо, я надеюсь? — уточнила я. — Можешь сказать Лëшке, что я твой муж, — заржал Горшок. — Пусть знает, какие у него фанатки ëбнутые. — Так он же знает. И не фанатки, — многозначительно погрозила я пальцем, — а единомышленники. — Там — знает. В реале — сомневается. Ты скажи ему, так и проверим по реакции. — Не буду я твоего брата напрягать. Ему и так досталось — детство и юность с тобой, таким невыносимым, жить пришлось. И сейчас не даёшь покоя… — Читай давай! И я продолжила читать. И больше мы не смеялись. Это самая удивительная книга, какую мне доводилось открывать для себя. Читали мы быстро. Нам не приходилось спорить, как это обычно бывает. Лишь Мишу периодически прорывало на длинные монологи о том, что услышал и как оно есть на самом деле. Самое удивительное, что… Примерно так оно и есть. «Я начал различать чей-то шёпот. Но слов было не разобрать. На краткий миг я увидел очертания фигуры. Глаза мои были закрыты, но я видел её. Я не мог различить, мужчина это или женщина, но понимал, что человек со мной разговаривает». Я поглядела на Горшка. Широко распахнув глаза и слегка приподняв брови, он тупо глядел вперёд невидящим взглядом, уставившись в стену. «…Боль уменьшилась. Она постепенно утихала. — Читала я максимально внимательно, не отвлекаясь на свои мысли. — Испугавшись, я попытался восстановить боль. Через несколько мгновений она вернулась, ещё более нестерпимая. Агонизируя, я за неё цеплялся. Боль означала, что я ещё жив». — Миш… — тихо позвала я и он медленно повернулся ко мне лицом. — Он хватался за тело, за жизнь… — Да. — А я — нет. Это странно. Мне было так больно, я хотела уйти хоть в ту тьму, куда меня бросало во время лихорадки… Мне так хотелось спросить: «А ты? А ты пытался удержаться или шёл туда, куда тянуло?», но я сдерживала этот порыв, и тогда Миша ответил сам. — И я не хватался. Я прям рвался вон. Заебало хвататься, понимаешь, да? Заебало. Каждый раз цеплялся, держался, просился обратно! А потом… Остопиздело. Сил нет терпеть это и дальше. Но в тот момент я не знал, что умираю. Не знал, что творю, ты понимаешь? Я просто от боли избавиться хотел… — А почему я… — Тебе лучше знать, — перебил он мой вопрос. — Раньше такого не было. Тебя из тела хер выгонишь. Читай дальше, — и он снова повернулся ко мне профилем. «Я чувствовал, как жизнь вытекает из меня, вновь слышал эти звуки, теперь раздававшиеся громче: словно разрывались сотни тонких нитей…» — Да. — Вдруг сказал Горшок, продолжая пялиться вперёд. «Вкус и обоняние пропали». — Да, — тихо повторил Миша. «Ступни, пальцы ног потеряли чувствительность. Онемение стало подниматься по ногам». — Да. «Нити по-прежнему продолжали рваться. Я чувствовал, как скручивается конец каждой оторванной нити». — Да. «Я увидел своё тело в разноцветном мешке с приделанным к нему серебряным шнуром. Потом почувствовал, словно что-то роняю, услышал громкий треск — будто разорвалась гигантская резиновая лента — и ощутил, что начинаю подниматься». — Да… Я не выдержала и опустила книгу. Это же просто издевательство над Мишей! Я же таким образом заставляю его вернуться в тот ужасный момент, момент смерти физического тела. Нет, я так не могу. Потом, без него… — Читай, — снова повернулся ко мне Горшок. — Всё нормально. Так надо. Читай. «…Мне захотелось его остановить, но моя протянутая рука прошла сквозь его плечо. «Не важно, — сказал я себе. — По существу, это мне снится. Во сне могут происходить любые странности». — Да, — снова сказал Горшок и добавил: — Да. Я тоже так думал. — Ты действительно думал, что тебе это снится? — Конечно. Не мог же я умереть, — Миша горько рассмеялся. — Я же неуязвим. Я ведь всегда живой. Да, я был уверен, что это просто очередной кошмар, и пошёл бродить по дому. Послал на хуй Проводника своего. Ну а чего он доебался, да? То, что это сон, подтверждали мои перемещения. Как телепорт, понимаешь, да? Захотел на улицу — и вот я на улице. Захотел к маме — и вот я у себя в комнате. Да и падал я в шортах… А ходил уже в джинсах и футболке… Осознанный сон просто. Такое ведь и прежде случалось. И вот, я думал, случилось снова… Я себе в морду прямо смотрел, понимаешь? — он наклонился ко мне и, удивлëнно приподняв брови, уточнил: — В морду, что в гробу была, представляешь? И не верил, что этот мужик — я. Ну похож немного. Но нет, не я. Вот же, — стукнул себя в грудь, — я! Твёрдый, плотный, живой! Рядом с домовиной стою! — Ты знаешь, ты красивый такой… — сама не знаю зачем, сказала я, сделав короткую паузу, — лежал… — Вот зачем? — вздохнул он. — Ну зачем ты смотрела?! — Я же тоже не верила. — Тихо ответила я, прижимая книгу к груди. — Я же одна из первых узнала… И не поверила. И потом тоже, — я шумно сглотнула образовавшийся ком в горле, — я думала, «утка», как обычно. Или злая шутка… — Миша молча глядел на меня, ожидая продолжение моей сбивчивой речи, и я не выдержала: — Ну что ты так смотришь на меня, а? Я должна была тебя увидеть, чтобы поверить! Потому что такие, как ты не умирают, ты понимаешь? Такие, как ты, они вечные. Неубиваемые! Ты всегда ходил по лезвию бритвы и должен был ходить дальше! Не мог ты умереть… Как я могла в это так просто поверить?! — Так я и не умер, — широко улыбнулся Горшок и повалился в постель рядом со мной. — Правильно ты думала, такие не умирают… — он прижался ко мне и я ощутила его шумное дыхание в области макушки. — А сейчас надо спать. Завтра почитаешь. Мне, знаешь… Тяжело, — в своей манере, он чётко произнес звук «я» в этом слове, в отличии от большинства людей, произносящих «и». Я улыбнулась. — Тяжело это слушать. И тебе тяжело это читать. — Тогда, может, не надо? — робко предложила я, уже прикрыв глаза. — Надо. Сама же понимаешь. Мне рано или поздно придётся рассказать это всё. Просто так удобнее, да и интересно, всё ли правильно написано, как есть… Впервые за долгое время я спокойно уснула. Без бреда, без лихорадки, без липкой, мерзкой тьмы, без жутких прогулок в параллели, несмотря на повышенную температуру. Уснула в объятиях Миши. Славного, милого, моего любимого. Последнее, что я подумала, прежде чем погрузиться в глубокий сон: «Это кончится, как только болезнь отступит?..»***
Я проснулась одна. Всё ещё с повышенной температурой и слабостью. Заставила себя сделать горячий чай, после вновь завернулась в одеяло и раскрыла книгу. — На пару минут отошёл, а ты уже читаешь без меня, — Горшок привычно устроился в ногах. — Я слишком привыкла к твоему отсутствию, Миша. — Язвишь, что ли? — Только правду говорю. — Читай. Миша оказался прав: мне действительно оказалось тяжело читать эту книгу. Но не из-за того, что описание жизни после смерти причиняло лëгкую боль в груди, нет. Меня ужасно раздражала любовная линия. Постоянно хотелось пролистать сцены воспоминаний главного героя, его постоянное нытьë о жене, это бесконечное «люблю-люблю-люблю». — Фу. Как же приторно. Аж зубы сводит… А ведь дяденьке сорок семь, как тебе! Ведет себя, как подросток… — Тридцать девять мне! — поджал губы Горшок. «А может… Может, я просто не умею любить? — вдруг подумала я. — Нормальные люди, наверное, любят вот так, как в этой самой книге…». — Умеешь ты всё, — улыбнулся Миша. — Просто не формулируешь чувства в слова, понимаешь? А любишь-то ты так же. Или, думаешь, не спустилась бы за мной в ад, а? — А зачем мне пришлось бы спускаться? В одном котле бы с тобой и варились, Горшеня! Ещё и чертей бы за вискарëм гоняли… Кстати. Ад такой, как в книге? Там-то ни чертей, ни котлов… Миша резко перестал улыбаться. — Этого не могу сказать. Нельзя такие вещи живым говорить… Ты знаешь. Я рассказывал. Тогда, после проверки, я в такое место спускался. Не могу само место описать, нельзя… Но страшно там — пиздец, Кошенька. Могу только сказать, что всё реально на сознании замешано. Сознание — это всё! Если всё так, как в книге, то лучше мне туда не попадать. Слишком слаба ментально. Все эти страдающие души и сущности, что порождают ужасные ощущения и злые мысли, думаю, взяли бы надо мной верх очень быстро. Утащили бы, поглотили, следа бы не оставили… — Ладно… — вздохнула я. — Про рай тоже не расскажешь? Горшок согнул ноги в коленях, прислонился спиной к стене и взглянул в потолок: — Ты же понимаешь, что, как таковых, рая и ада — нет. Есть миры. Кому-то в комфортное место надо идти, кому-то… Одно могу точно сказать: в «адские» места за суицид не отправляют. Пусть люди спорят, пусть доказывают, что это не так. Что грех это и всё такое. Но за суицид хороший человек в «ад» не попадëт. Могут к месту смерти привязать — это да. Могут даже рассеять или сожрать. Но в такое страшное место не отправят… С «райскими» местами всё просто. Наш мир помнишь, от которого ключи? Можешь считать его раем. И всякие другие места, куда я тебя водил… Это тоже чей-то рай. И снова скажу, сознание — всё. Я не просто так учу тебя воображение использовать… Для создания всяких ножей или фигур. Вообрази ты дом у нас в мире! И он там будет! Это так работает… — А тот П-образный дом с толпой каких-то панков ты себе вообразил? — я резко села и чуть не повалилась обратно из-за головокружения. — Это твой рай? Серьёзно? Такой убогий рай? — Ничего не убогий! — обиделся Миша. — И не рай это мне… А дом. Нет у меня рая. Я живой. Вздохнув, я снова погрузилась в чтение. И снова захотела забросить книгу на дальнюю полку. В главы о посмертной жизни я буквально впивалась глазами, но как только речь заходила о любовных страданиях героев, мне хотелось, как бультерьер, разорвать книгу. Это неприятие нежных чувств определённо ненормально… Что ж. Если мысленно выбросить эту розово-сопливую тягомотину, то эту книгу я могу назвать своей настольной. Понятия не имею, откуда автор узнал все эти подробности, где он раздобыл эти научные исследования, но, глядя на то, как Горшок то и дело подскакивал с криками: «Да! Охуеть! Ты прикинь? Откуда он узнал?!», я понимала — Роберт Матесон знал, о чём писал. Он верно подметил такое явление, как «щит воли», которым огораживался от главного героя медиум. Мы называем это просто «защитой». Пару раз я её использовала, скрываясь от Горшка, теперь же постоянно ставлю, чтобы не приставали всякие ненужные сущности. В книге говорилось о «Спутниках». Здесь их зовут «ангелами-хранителями», мы зовëм «хранителями». В общем, тот же хрен, только с другого бока. Миша отметил старания героя, когда тот потратил все силы, пытаясь сдвинуть шкатулку. А этого ещё и не заметил никто. — Это очень бесит, на самом деле. Я долго руками через предметы махал, пока не понял, что надо не механические движения делать, а доставать энергию из себя, — говорил он, активно жестикулируя. — Так злит, когда никто тебя не замечает! Я даже драться пытался… Так меня это выводило из себя. Потом начало получаться, когда сообразил, как это работает, но пропадать начал. Ну, то есть, предмет двинул — провал. Очнулся в другом месте и сколько времени прошло — непонятно. Слабел очень быстро… Потом уже научился энергии набираться и контролировать её расход, потом канал нашёл… Но так не все могут. Я вот, как и этот… Как его? — Крис, — подсказала я. — Вот как он, да… Тоже бродил в тумане. И многие бродят, кто остаётся здесь. Вот его горе жены держало, а меня — поклонников музыки моей. Их у меня больше, связь — крепче. И невозможно уйти, понимаешь? Больно уходить. Понятное дело, если пересилишь себя и уйдешь, возвращаться скорее всего не захочется. Но это ещё надо суметь уйти… — Так ты до сих пор не знаешь, как твой рай выглядит? — Я даже не знаю, рай ли вообще для меня приготовлен, — он тихо рассмеялся и, улëгшись рядом со мной, продолжил: — Проверять не захотел. Порешали там… С судьями теми… Не будь я Иным, знаешь, я бы бродил, как все эти… в том тумане. Но не всё, конечно, сошлось с реальностью. Ну, по мнению Миши. К примеру, там рассказывалось о том, как в момент смерти от тела отделяется эфирный двойник. — Лажа, — заключил Миха. — Эфирное тело не связано жгутом с физическим, про который он там пишет. Такая связь есть с астральным телом, но этот шнур не к макушке тянется, а к пупку. Я вот астральное тело не терял. Только физическое. — Так ты ведь и не умер, — улыбнулась я. И он улыбнулся в ответ. Но больше всего его возмутили речи об отсутствии секса на Небесах. — Я же ходил там, в чужих этих местах по типу рая. По делу, и просто так, с тобой. Я знаю, что это бред! — возмутился он. — Там ведь сказано, что некоторые развоплощëнные люди живут половой жизнью, — напомнила я. — Ага, пока не поймут, что не ловят от этого земной кайф и в этом всём нет смысла, — фыркнул Горшок и, перевернувшись на спину, заложил руки за голову. — Бред. Да, земного кайфа нет. Но этот, другой кайф, гораздо лучше ведь! И как это может быть бессмысленно-то? А обмен сил? Обмен сексуальной энергией? Как они ею меняются, если не трахачом? Может, они ею друг в друга кидаются? Через ладошки передают? — Ты меня спрашиваешь? — я рассмеялась. — Так, просто. Рассуждаю, — пожал он плечами. — Тот, кто об этом писал, понятия не имеет, как хорош «небесный трахач». Если бы он знал, пошёл бы и вскрылся, лишь бы попробовать! — Это то же самое, что мы делаем или, чтобы это узнать, мне надо умереть? — поинтересовалась я, поворачиваясь к Мише лицом. — Похоже, но не то же самое, — пришлось ему признаться. — У тебя тут, на земле, не хватает ресурсов, чтобы познать, как оно… Но умирать ты пока не будешь, поняла меня? Лекарства, кстати, свои выпей, — кивнул он в сторону стола. — У тебя опять температура поднялась высоко, я чувствую. — А почему? Почему не даёшь умирать? — я потянулась к коробочке с жаропонижающим и напомнила: — Прежде тебе было пофигу на моё физическое тело, даже утащить меня пытался. Так что изменилось? Почему так нервничаешь из-за моей болезни? Не нужна я тебе там больше или что? Миша тихо зарычал. — Типичная женщина. Хотел унести — «скотина, чуть не убил». Не дал умереть — «скотина, я тебе не нужна». — Просто ты непоследовательный в своих действиях, — отметила я, запила две таблетки и, снова устроившись в постели, зевнула. — Я живой и ты должна быть живая, — проворчал Миша. — Я тебя тогда уносил, потому что по-другому с тобой быть не мог… — А теперь можешь… Но не хочешь? Очень на то похоже, учитывая то, какие у нас теперь отношения… — Какие? Ну какие у нас отношения? — он резко сел и, склонившись надо мной, уставился мне в глаза. — Мне больно из-за того, что было, ты понимаешь, больно! Мне легче было видеть тебя реже. Я пыталась сосредоточиться на его чертах, но в глазах снова поплыло. — Ты сам виноват в том, что тебе больно, — тихо ответила я. — Знаю! Но мне реально легче было приходить пореже, чем быть рядом после всего этого. И что, мне из-за этого надо дать тебе умереть? Надо забить на то, что тебе так хуëво, да? — Я думала, что забьëшь. Тебе же больно. Это ведь главное… Вдруг Миша обхватил ладонями моё лицо: — А я что, тебя любить перестал?! «Не кричи мне в лицо, — перешла на безмолвное общение, надеясь, что он поступит так же. — Я думала, что перестал». — А я тебе про это говорил?! — продолжал орать Горшок. — Я тебе давно сказал, что люблю тебя! И слов своих не забирал! — С этими словами, он грубо впился в мои припухшие, чувствительные губы. Мне вдруг захотелось расплакаться. Сильно так, с рыданиями, до боли мышц лица. Словно с меня резко схлынуло накопившееся за несколько месяцев напряжение, а моё физическое состояние, эта боль в теле и слабость, только усиливали это желание. Миша сидел на мне верхóм, пригвоздив своим весом к дивану, и, силой, словно я пыталась вырваться, удерживая мою голову руками, жадно, на грани с жестокостью, впивался и вгрызался в губы. А я почему-то ощущала себя маленьким, хрупким цветочком, которому наконец разрешили им быть. — Люблю, поняла? — тяжело дыша, хрипло произнес он. — Всё. Теперь — спать. И больше никаких попыток сдохнуть. У тебя слишком много дел!