Госпиталь

Есть такие девушки, на которых смотришь и думаешь: «Красивая, всё при ней — королева! С такой и жизнь прожить не грех». Подумал, а на следующий день забыл. Есть такие девушки, которых слушаешь и думаешь: «Вот умная какая, образованная, такая детей сможет воспитать по-хорошему, и дом вести сможет, и на людях не стыдно показаться — хороша жёнушка!». Подумаешь два дня, а потом перестаёшь. А есть такие девушки, про которых вроде и мыслей нет никаких, а в голове они остаются. И думаешь про них, и мечтаешь, а потом — оп! — и влюбился. А потом, когда уже проживёшь с такой пару лет, начинаешь замечать, какая она умная и красивая, и вообще лучше всех. Женя Григорьев таких рассуждений, конечно, не вёл, но то, что Екатерина Викторовна осталась у него в голове, отрицать не стал. Он уже две недели тут лежит, ежедневно позволяет себя перевязывать, а через день доверяет живот, исчерченный заживающими швами, бережным рукам Кати. Женя про себя давно стал её так звать, наверное, со второго дня их знакомства. Он бы на следующий же день встал к пулемёту, но Катя запрещает даже стоять долго, а он не в силах ослушаться. Но, как Евгений понял из обрывочных разговоров, его должны выписать на днях. Радостно, конечно, но ведь его больше некому будет перевязывать, и вообще… — Евгений, ты чего такой унылый? Болит может что? Оклик соседа по импровизированной «палате» вернул артиллериста с небес на землю. Нет, ничего давно не болит. Это она вылечила. — Что вы, Сергей Михайлович, всё хорошо. Задумался просто, — к пожилому ефрейтору, хоть тот и был младше по званию, Женя не мог обращаться иначе, как по имени-отчеству, и просил, чтобы мужчина звал его на «ты». Заводной пенсионер сначала отнекивался, а потом сдался, согласившись на официальное «Евгений». Услышав слова лейтенанта, Сергей усмехнулся: — Задумался? Это хорошо… Ты, видать, не просто так думаешь, а в конкретную сторону, — поглаживая седые усы, кивнул в сторону выхода, напротив которого находился кабинет заведующей. Евгений смутился. — Да что ж я, совсем что ли? У неё и человек молодой имеется, наверное, и не до меня ей. Нет, Сергей Михайлович, нельзя мне о таком думать. — Имеется молодой человек, говоришь? Спрашивал уже, небось? — в разговор вступил второй сосед, Александр. Тому было на вид не больше тридцати пяти, и к этим годам уроженец Иркутска имел в родном городе жену и пятилетнего сына. — Не спрашивал, да и незачем. Обязательно есть, не одна же она. А я только смущать буду. — Ну, Евгений, тебе решать. А всё-таки, она тоже узнать хочет, есть у тебя кто или нет, — ефрейтор встретил непонимающий взгляд Жени, и только повернулся на другой бок. — То-то же, поживёшь с моё — поймёшь. Такой разговор вёлся в единственной палате, а Катенька, ходившая стерилизовать инструменты, случайно подслушала его через брезент, и сердце у неё забилось часто-часто.

***

В час дня, сразу после невольно подслушанного разговора, в кабинет зашла Люба и протянула Кате тонкий конвертик из жёлтой бумаги. — Вам письмо, Екатерина Викторовна. По адресу — из минестерства. Поблагодарив санитарку, Катя дождалась её ухода и только тогда вскрыла конверт. Она учень любила открывать письма, и на столе у неё лежал специальный ножичек, которым и в этот раз девушка перерезала кромку конверта. Вытянула сложенное пополам послание, напечатанное на машинке, раскрыла и принялась читать. Сначала бегло, потом ещё два раза вдумчиво. И как-то сразу эйфория от услышанного пропала, перебитая прочитанным. — Как это — переводят… — в растерянности прошептала Катя. Командование решило, что молодой девушке не место практически на линии огня, и решило перевести её в более спокойное место — центральный новгородский госпиталь. Завтра за Катей придёт машина, и на её место встанет какой-то Виктор Степанович Ларин. Все мысли Катеньки разом смешались, и ясной осталась лишь одна: его выпишу не я. А после осознания стало плохо и нервно, и какая-то обида неизвестно на кого появилась неизвестно откуда. Потом вспомнилось услышанное пару минут назад, и горечь разочарования поглотила девушку. Катя долго думала и решила, что лучшим выходом будет попрощаться. С глазу на глаз, чтобы никто не видел. И, возможно, она признается, что он нравится. Или не признается. Посмотрим.

***

— Товарищ Трофимов, пройдите, пожалуйста, в кабинет. Женя оглянулся на уже знакомый голос санитарки. Люба стояла в проходе и ждала мужчину, дабы проводить его к Кате — сказали, что выписывать будет. У Евгения часто забилось сердце. Если в кабинет, значит, к ней. А если к ней, то выписывают? Лейтенант собрал волю в кулак, встал, оправил рубаху и чётким шагом пошёл за Любой. Вот-вот, пару шагов — и она за перегородкой Звук ходьбы заставил её оторваться от пакования вещей. Пожитков было не так много, и всё поместилось в большой тяжёлый чемодан. Катя вскинула голову и встретилась взглядом с Евгением. Судорожный вдох атаковал лёгкие. — Д-добрый день, — начала девушка. Люба, заметившая надвигающийся разговор, поспешила скрыться. — Здравствуйте. Тон — максимально деловой, чтобы её не смущать. Но розовая краска уже начала расползаться по пухлым щекам Катеньки. — Садитесь, пожалуйста, — Катя указала на стул рядом с письменным столом, на котором лежали теперь уже только карточки больных, и вверху стопки — карточка Евгения Трофимова. — Сначала вы. Эта фраза застала в расплох обоих. Гнетущее молчание воцарилось в комнате, пока Катя, что-то быстро подумав, не села на место, уже ей не принадлежащее. — Знаете, — начала Катя, а Женя прямо вперёд подался, — я завтра уезжаю… — Надолго? — перебил её лейтенант. Катя глубоко вдохнула: — Навсегда. Меня переводят в городской госпиталь, — видя, что Евгений, и прежде бывший неспокойным, сейчас вовсе потерял терпение, девушке было очень трудно продолжать. — Руководство считает, что здесь не место для девушки. — И… и правильно. Тут теперь слишком опасно для вас, Екатерина Викторовна, — у Евгения пересохло в горле. Как же так, он больше её не увидит? И всё? — я… я за вас переживаю. Катю как молнией ударило. Переживает? За неё? Казалось, всё вокруг внезапно обвалилось. — Евгений, — девушке вдруг резко понравилось его имя. Такое звучное, складное. Как он сам — высокий, статный. — Мне кажется, мы с вами больше не увидимся. Она сказала это, да? И правда, больше не увидятся. Женя больше не увидит Катю. — Катя, — у неё имя такое красивое. Как она сама. Простое и тёплое. — Катя, я хочу сказать… Даже если мы с вами больше не увидимся… Кате стало плохо. Он, сам Евгений, назвал её по имени. — Даже если мы с вами не увидимся, я хочу, чтоб вы знали, что я вас никогда не забуду. Спасибо, что подняли меня на ноги. Спасибо, — Евгений сказал последние слова и сделал вид, что так и есть. На самом деле, ему было страшно больно и плохо от своей нерешительности. Он должен был, надо было, чтобы она знала… Теперь уже не узнает. — Не за что, Евгений. Я желаю вам счастья. Снаружи раздался гудок автомобиля. Катя взяла чемодан, отодвинув Трофимова под предлогом «швы разойдутся», и в последний раз кинула взгляд на такое красивое лицо. Красивое лицо тоже смотрело вслед уходящей мечте как в замедленной съёмке, и только когда на улице хлопнули дверцей и загрохотал мотор, Евгений опомнился. Побежал стремглав к выходу, едва не сшиб с ног неизвестного мужчину в пенсне, в рубашке выскочил на мороз — только бы успеть. На горизонте, переваливаясь по снежным ухабам, оставался плохо различимый силуэт — вон она, мечта. Он бы не добежал, и выход оставался только один. — КА-А-А-ТЯ-Я-Я! Я ВАС ЛЮБЛЮ-Ю-Ю-Ю! Евгений кричал так, что к выходу мгновенно стеклись все, кто мог, и после тащили его в помещение. Но тогдашние моторы работали слишком громко, и Катя ничего не услышала, только уронила маленькую слезинку на серую шаль.