боги не прощают [редактируется]

Атрей вернулся домой в удивительно хорошем расположении духа: его губы цвели в мягкой, едва заметной усмешке, а глаза цвета моря сияли необыкновенно ярко — точно одинокие звезды с отливом серебра усеяли ночное небо и нашли свое отражение в безмятежной морской глади. Тихая дрожь, все это время удобно кутавшаяся меж жилистых пальцев, наконец прекратилась, а сердце — сердце гордое, изрезанное долгими полосами шрамов и хитро спрятанное в ледяных рукавицах коварной Хель — вдруг начало биться с новой силой. И даже чужие голоса, уже столько зим безвылазно обитающие в его разуме, теперь как-то странно молчали. Атрей не мог понять, что случилось, но впервые за столько лет дышать ему стало легче: его грудь равномерно вздымалась и опускалась, а уже привычно бунтующее дыхание неожиданно вернулось в норму — более сдержанный ритм пришелся мальчику по душе, и он совсем не желал вновь расставаться с ним на долгие-долгие годы. Снег тихо хрустел под его шагами, уже совсем не раздражая, а солнце, казалось, светило даже ярче, чем всегда, беззаботно играя лучиками на юном лице. Уже очень скоро знакомая хижина показалась на опушке. Она стояла на том же самом месте, где всегда, нисколько не отличающаяся от той, что они покинули при их первом совместном путешествии. Возможно, и отец, и сын просто боялись необходимых перемен, и потому все оставалось ровно так же, как и было при Фэй: они старательно пытались не нарушать установленного ею порядка, но Атрею постоянно казалось, что без любимой мамы даже самый уютный дом становился чужим и холодным. Отец очень старался, правда, он делал все, что было в его силах и, наверное, даже больше, но одних его усилий оказалось слишком мало, чтобы полноценно заменить парню обоих родителей. А позже и эти усилия постепенно зашли за черту. И так шаг за шагом, ссора за ссорой, год за годом, Атрей с отцом все больше и больше отдалялись друг от друга. И однажды все окончательно сломалось. Им обоим не хватало Фэй. Казалось, она была тем маленьким связующим звеном, тем мостиком в громадной чернеющей пропасти, что так по-хозяйски раскинулась между ними двумя. Они не говорили об этом вслух, но холодными зимними вечерами, когда их дом наполнялся тихим потрескиванием огня, пряным ароматом долгожданного ужина и хриплым голосом засыпающего на ходу Мимира, в который раз о чем-то повествующего, мужчины понимали, как сильно скучают по ней. Когда-то давно, еще в самом начале их путешествия, Атрею казалось, что он скучает куда больше отца, и в какой-то момент Кратос даже перестал с этим спорить. Тогда мальчик принял это за свою маленькую победу, но лишь позже сумел осознать, что на самом деле сам спартанец позволил ему получить ее, а нерушимая истина осталась именно за ним. Теперь Атрей мог понять его чуть лучше, чем раньше. Он стал старше, многие вещи открылись ему в совершенно новом свете, и в то же время тяжелая ноша пережитого в их нескончаемых битвах и сражениях заставила его прежний мир пошатнуться и безвозвратно потерять все свои краски. То путешествие поменяло их обоих. Благодаря сыну, Кратос стал намного мягче и теплее, пусть и во многом все еще оставался суров. Так или иначе его грозный облик начинал медленно приобретать человеческие черты, благодаря чему понимание между ним и сыном стало чуть более возможным, чем в самом начале. Благодаря отцу, Атрей стал сильнее, терпеливее и выносливее. Контроль все еще не был его достоинством, он по-прежнему был вспыльчив и импульсивен, часто весьма эгоистичен, но с годами он предпочитал оставлять это глубоко внутри. Не позволять никому лезть в свою душу — вот, к чему он стремился. Он начинал понимать, почему отец никогда не любил задушевных разговоров. Атрей и сам их уже не любил. Так они и ушли друг от друга: отец остался нянчиться с двенадцатилетним мальчишкой, отчаянно пытаясь наверстать упущенное ранее время, а Атрей ушел далеко вперед — наверное даже слишком далеко, ведь, вероятно, было ужасно неправильным то, что восемнадцатилетний парень каждый раз при прогулке по лесу присматривался к иссохшим деревьям, размышляя о том, подошли бы они под поминальный костер или стоило поискать чего покрепче.        — Где ты был? — строгий голос отца заставил мальчика немедленно оставить все мысли и почти сразу же обернуться на звук. — Снова в лесу? В последнее время Атрей действительно довольно часто уходил из дома. Пропадал где-то часа на два, не более, и бессмысленно бродил по заснеженному лесу, пытаясь привести взбунтовавшийся рассудок в более-менее нормальное состояние. Ему не хотелось, чтобы кто-то из близких людей становился свидетелем его очередного приступа и, возможно, при виде всех этих жалких мучений начинал бы корить себя за беспомощность. Атрею нельзя уже было помочь, и все, что он сам мог сделать для себя и своей семьи — отстраниться достаточно, чтобы прощание не было столь болезненным. Но Кратос… Он вряд ли смог бы понять его благие мотивы. Да и к тому же, сегодня юноша значительно задержался. Ноябрьский день уже давно близился к вечеру, и блеклый осенний закат разливался по безрадостному небу самыми разными оттенками серого. И даже тусклое солнце уже едва заметно выглядывало из-за полосы горизонта. Как странно. Атрей и не заметил. Отец был очень-очень зол. Юноша вглядывался в его знакомые золотые глаза, немного выцветшие с годами, и с уже привычным равнодушием ожидал конца этой утомительной беседы. Конечно, в глубине души он понимал, что отец волнуется за него и старается проявить заботу, но этот извечный контроль с его стороны делал лишь только хуже.       Атрей ведь сильный.       Он обязательно справится.       Справится сам!        — У меня были дела, — так же безразлично отозвался парень. На его лице не дернулся ни единый мускул: он остался таким же и невозмутимым, как и прежде, и его голос — звонкий, со стальными нотками пренебрежения — должен был зазвучать достаточно уверенно, чтобы отец смог беспрекословно поверить на слова.        — Ты обещал вернуться к полудню, — грубый тембр Кратоса стал чуть мягче, но лучника это лишь разозлило. — Уже почти восемь.       — И что? Мне уже не два года, — тут же фыркнул юноша, складывая руки на груди и бросая на отца недовольный взгляд. Он терпеть не мог, когда Кратос нянчился с ним, как с поломанной куклой, и все ждал, что отец наконец поймет: он достаточно взрослый, чтобы решать все самостоятельно. — И я не заблужусь.        — Атрей.        — Что?        — Немедленно прекрати мне дерзить.        — О, да я даже не начинал!        — Атрей! Всего пять букв в дурацком имени — и поставленный голос мужчины сорвался ко всем чертям. Он не хотел кричать на сына, не хотел этих нелепых драм и истерик, что так сильно ему не подходили, но своим манерным поведением мальчик сам вынуждал перейти к более действенным мерам. А Кратос, честно, того не хотел. Он просто пытался понять, что происходит. Он не желал Атрею зла, лишь пытался помочь — пусть неправильно, пусть очень неуклюже, как только мог! — но сын все воспринимал в штыки. И его идиотское упрямство просто… Убивало.        — Опасно уходить от дома так далеко и так надолго. Ты ведь болен, и …        — Что «и»?! — полубог не выдержал. Седьмая ссора по глупейшему поводу, и это всего за неделю. Просто уйти у него явно уже не получится. Даже не дав отцу закончить, лучник возмущенно всплеснул руками и яро поддался вперед. Его серо-голубые глаза сразу же зажглись ярким пламенем: беспощадное, разрушительное, неукротимое — такое Кратос видел едва ли не в собственном отражении. — Разве это значит, что нужно носиться со мной, как с маленьким ребенком? Что нужно смотреть на меня, как на живого мертвеца? — он сделал еще три уверенных шага вперед. Его лицо исказилось в негодующей гримасе, и густые брови свелись едва ли не к самому носу. — Не надо играть в заботливого папочку. Если ты не забыл, то мне восемнадцать. Не три, не пять, даже не десять. Мне восемнадцать лет! Я в состоянии сам о себе позаботиться! Я НЕ нуждаюсь в твоей помощи, в твоей поддержке, а уж тем более — в твоей глупой жалости! — тонкие жилистые руки уперлись в крепкую грудь спартанца и с нечеловеческой силой оттолкнули его на несколько метров назад. Кратос едва устоял на ногах, спрятал удивленный и даже растерянный взгляд золотистых глаз в пепельных ресницах, но все же решил попытать удачу. Будто все еще наивно верил, что это имело хоть какой-то смысл.        — Атрей… Ты не можешь держать свою ярость под контролем, а с ней тебе становится лишь только хуже. Я же говорил тебе много раз.        — А я говорил — оставь меня в покое! Его руки вспыхнули ярким, кроваво-алым пламенем. Окольцовывая тонкие запястья, словно коварная змея, огонь проник прямо под кожу, миллиметр за миллиметром выжигая все оставшееся здесь живое [настоящее, человеческое], а затем дорожки узловатых вен привели его к самому сердцу — и оно тут же сгорело заживо. Связки не выдержали: Атрей отчаянно закричал и мгновенно зашелся в болезненном, надрывном кашле. Дышать уже было нельзя, говорить — невозможно, и он мог лишь хватать ртом воздух в бессмысленной попытке ухватиться за жизнь. На его старой одежде остались отчетливые следы черной крови. Охотник утер свои губы резким и грубым движением и громко чертыхнулся. От одного взгляда на собственные окровавленные ладони в глазах начало двоиться; пальцы снова задрожали, и мальчик крепко сжал их в кулак — почти до белеющих костяшек — и попытался дышать глубоко. Раз. Два. Три. И в эту безудержную сонату удачи тут же вступили и забытые им голоса. Они загомонили даже громче обычного, сводя юношу с ума количеством своих идиотских просьб, и парень мгновенно упал на землю, уже по инерции закрывая уши руками. Носом тоже пошла кровь. Последнее, что Атрей увидел, прежде чем надолго провалиться в сон — это полные страха и боли глаза отца, тут же сорвавшегося ему навстречу. А после — лишь темнота. Спасибо, что повстречалась мне именно в этот день, Элин. Я этого не забуду.

***

Атрей проспал три дня, не просыпаясь. Спал как убитый, даже несмотря на то, что так внезапно умудрился потерять сознание. И снов, на удивление, ему совсем не снилось. Все еще лежа в постели, он едва приподнялся и тут же рухнул обратно, ощущая в себе эту критически острую необходимость как можно дольше оттягивать момент подъема. Он чувствовал себя вполне неплохо, особенно по сравнению с обычным своим состоянием, но вставать ему по-прежнему очень не хотелось. Заботливо укрытый двумя шкурами — своей и отцовской — он лишь улегся поудобнее и носом зарылся в подушку. Кажется, отец, как всегда прихватив с собой дружка Мимира, отправился в лес на охоту, а значит Атрей мог наслаждаться сладким одиночеством без жалости и глупых вопросов еще как минимум несколько часов. Вчерашняя ссора, как и предыдущие шесть, оставила на мальчишке свой неизгладимый отпечаток. У него были смешанные чувства на этот счет: стыд и вина сплелись в нем с раздражением и злостью. Он уставал от споров так же, как и отец, они бесконечно выматывали его, но в то же время он никогда не хотел оставаться в них проигравшим. Победа должна была быть одержана любой ценой. Пусть даже и смысла она иметь не будет. Атрей перевернулся на спину и разочарованно вздохнул, не в силах снова провалиться в сон. Поток новых мыслей с охотой захлестнул его сознание. Он все думал о том, что же все-таки сумело так осчастливить его в тот день. Сам факт встречи с совершенно новым человеком или то, что по какой-то неясной причине его сумасшествие вдруг решило взять перерыв? За последние пару лет ему и вправду не так часто удавалось знакомиться с новыми людьми, да и вообще общаться: большую часть своего времени и он, и Кратос проводили на охоте, по отдельности, а то, что оставалось — уходило на привычный всем быт. Они давно уже не навещали Брока и Синдри, ведь жизнь обычных людей не требовала постоянных покупок и улучшений для брони и оружия, и хватало того, что уже было в их арсенале. И потому и Храм Тюра, и бескрайнее Озеро Девяти, и неприветливый, обезумевший от чудовищного холода Мидгард остались где-то далеко-далеко позади — лишь на обрывках тех потрепанных временем карт, что Атрей когда-то так старательно складывал треугольниками под обложкой маминых дневников. В их распоряжении остался лишь девственно тихий лес с его почти вымершими обитателями, старая хижина с провисшей крышей и едва живой источник, пробивающийся наружу сквозь промерзлую землю. А тут — на тебе! — человек. Настоящий, дышащий человек, какого, может и не сыскать уже на просторах всего Диколесья. Еще и девчонка. Красивая. И откуда она только здесь взялась?

«Ох, точно, прости. Меня зовут Элин»

Интересно, как она сейчас поживает? Едва представив ее, он растекся в совершенно идиотской улыбке. Снова. И тут же звонко хлопнул себя по лбу, краснея до ушей как проказник-мальчишка, пойманный с поличным на какой-то глупой шалости. Дурак! Дурак! Дурак! Его руки по-прежнему бережно хранили тепло чужих ладоней, а разум снова и снова, будто нарочно, возвращался к ее тихому голосу. Он старался о ней не думать, но стоило воображению лишь начать этот небрежный эскиз, и в голове охотника протяжными, чувственными линиями тут же нарисовались ее выразительные глаза: такие внимательные, волшебно карие, от которых захватывало дух и мгновенно терялись все слова. Юноша и представить себе не мог, когда сумел запомнить столько деталей, но каждая новая мысль о ней почему-то заставляла его лишь больше углубляться, лишь сильнее дробить по частям ее почти незнакомый образ. Он вспоминал ее обжигающий взгляд, и сердце заводилось с новой силой — точно быстрее, громче, сильнее — и в отчаянном желании выскочить наружу оно едва не ломало к чертям его крепкие ребра. А когда в памяти вдруг всплывал очаровательный румянец на чужих щеках — такой легкий, воздушный, с проблесками нежного-розового — Атрей, наверное, просто переставал дышать. Он не мог найти причины, но почему-то странница в мантии смогла пробудить в его душе целый вихрь человеческих эмоций: страх, сожаление, вина, сострадание, радость — он пробыл с ней всего несколько жалких часов, но за это время успел пройти через огромный спектр чувств, чего не удавалось сделать уже более шести лет. Тот образ, что он так старательно строил… Камешек за камешком, снежинка за снежинка, этот замок изо льда и металла, возведенный на собственном сердце. Кажется, он не имел для нее абсолютно никакого значения. Она будто видела его насквозь. Вот такого, как есть, настоящего. С душой нараспашку. И это так раздражало. Он не был уверен, как стоит правильно относиться к этому новому чувству, потому что в одно мгновение оно умудрялось и безмерно радовать его, и до чертиков пугать, но то, что оно делало с ним и его телом, определенно сложно было назвать чем-то плохим. Нет, напротив, то, что он испытывал, было очень и очень приятным. Как же все это странно. На вид эта девушка была с ним одного возраста, может лишь немного младше. Найти здесь ровесника и не попробовать с ним подружиться, особенно, когда ты так нескончаемо одинок, казалось преступлением против человечества. Но как же обещание, данное самому себе? Ни к кому не привязываться, ни к кому не прикипать душой, а молчаливо и послушно ожидать собственной смерти? Разве не этого ты хотел? Разве не потому ты отвергаешь близких? Атрей перекладывался то на один бок, то на другой, то скатывался к самому краю кровати, надеясь избавиться от навязчивых мыслей и образов. Не получалось. Он осел на кровати, откинув подальше шкуры, и резво взъерошил волосы руками, похлопал себя по щекам. Еще раз. Не помогло. Он поднял взгляд на входную дверь и тут же отчаянно замахал головой, словно испытывая неодолимое отвращение к тому, о чем он вдруг так крепко задумался. «Нет, я не стану искать ее. Это чистое безумие». — сказал он самому себе. И через мгновение все-таки поднялся с постели.

***

Дни тянулись медленно и мучительно. Ничего не происходило. Под размеренными, тяжелыми шагами охотника рыхлый ноябрьский снег как всегда скрипел особенно звонко. И вновь далеко позади остался дом: родная опушка и редкие деревья вокруг, как бы невзначай напоминающие о матери. Едва знакомые тропы снова вели Атрея навстречу безграничной, жизненно необходимой свободе. Он порывался сорваться вперед и бежать без оглядки, все дальше и дальше от проклятого кем-то Диколесья — туда, где не было бы этих встревоженных голосов, не было бы боли и страхов, не было бы кошмаров, что заставляли его так отчаянно выть по ночам. Атрей не знал, существовало ли такое место на самом деле, или его описания больше граничили с бредом, но порою единственное, чего ему так хотелось — это откинуть все сомнения и просто… умчаться вдаль. Но разве коварная судьба терпела тех, кто пытался увильнуть от ее уроков? Скупой ведь всегда платит дважды. И за слабость мальчишка всегда получал положенное ему наказание: еще более сильные приступы, еще более чудовищные кошмары, еще более реальные галлюцинации, обитающие теперь и наяву — судьба готова была превратить жизнь Атрея в нескончаемый круг испытаний, чтобы тот раз и навсегда уяснил, что сбежать от нее у него никогда не получится. Он здесь навсегда. В этой замкнутой клетке из несбывшихся ожиданий. Юноша дернулся от испуга. Какой-то изворотливый зверек смог легко запутаться в его ногах, приласкаться, протяжно скуля — как-то совсем по-доброму, будто встречая знакомого — и охотник растерянно заморгал, пытаясь понять, как стоит на это реагировать. Постойте, а как он вообще умудрился его не услышать? По-волчьи преданные зеленые глаза смотрели на него с ожиданием, косматая шерсть, усыпанная снежинками, отливала серебром, а знакомый символ единства как нарочно ярко сиял на маленькой лапке. Атрей тут же сменил растерянность на удивление и с филигранной легкостью осел перед животным на колени.        — Хей, — он осторожно провел ладонью по волчьей спине и едва заметно улыбнулся, вглядываясь в глаза напротив. — Ты заблудился, Хати? Волчонок лишь невнятно что-то проурчал.        — Где же ты потерял свою хозяйку? — снова поинтересовался Атрей, и на этот раз ответ не заставил ждать себя слишком долго. Хати, словно поняв его с полуслова, мгновенно устремился куда-то вперед, и лучник послушно побрел за ним следом. От нетерпения и ожидания встречи с тем, кого он очень хотел увидеть, у него неистово потели ладони. Далеко они не ушли. Раздвинув руками ветви старых деревьев, обвисшие под толстым покровом снега, парень мгновенно нашел причину своего волнения. Контуры ее маленькой, немного сгорбленной фигуры почти сразу бросились в глаза: девушка сосредоточенно над чем-то работала и, кажется, совершенно не замечала ничего вокруг.       — Соберись же, Элин! Он сказал, что безоружному человеку здесь делать нечего, — она шепотом повторила когда-то им сказанные слова и вновь взглянула на старенький лук, так несуразно выглядящий в ее утонченных, аккуратных пальцах. Разочарованный вдох сорвался с ее губ, и она зашипела, будто ругая саму себя за проявленную оплошность. — И что я вообще тут делаю?.. Идиотская, совершенно идиотская затея! Рядом с ней беспечно лежали и стрелы, но Элин настолько страшно было использовать их в качестве оружия, что она даже к ним не притрагивалась, осторожно отодвигая их все дальше и дальше от себя. Желая стать храбрым воином, она уже на первом этапе умудрилась проиграть все до самой последней нитки, но то, с каким поразительным упорством и рвением она все это делала, одновременно и забавляло, и восхищало Атрея.        — Если хочешь стать хорошей лучницей, то придется немного поработать над твоей реакцией. — его крепкие руки будто сами по себе коснулись ее покатых плеч, и девичье сердце стремительно улетело в пропасть. — А то ты совершенно ничего не слышишь. Девушка почувствовала, как дыхание, что еще секунду назад было абсолютно спокойным, тотчас сбилось с привычного ритма, а прежде бледные щеки немедленно приобрели яркий розовый оттенок. Этот голос она просто не могла не узнать. Медленно вздыхая и с ужасом представляя, с какой наглой усмешкой он сейчас стоял за ее спиной, Элин тотчас обернулась, но совсем не со злобным лицом, как Атрей предполагал, а со светлейшей радостной улыбкой.        — Атрей! Это ты! И все же было приятно осознавать, что после всего, что произошло между ними, девушка была так рада его видеть. Он лишь тихо рассмеялся в ответ.        — Здравствуй, Элин. Можно было подумать, что он совсем не искал с ней встреч. Можно было даже внушить себе эту мысль, если крепко-крепко закрыть глаза на его ежедневные возвращения на ту самую тропинку, где они впервые встретились, и намеренно позабыть о томительных ожиданиях какого-то странного чуда, когда он сидел один посреди огромного леса и все продолжал наивно высматривать среди великанов-деревьев подол ее черной шелковой мантии. «Кто ищет, тот всегда найдет», — гласил постулат, но судьба сводила их только тогда, когда хотела того сама, и не позволяла звездам сойтись ни на минуту раньше. Атрей уверял себя в том, что эта случайность мало его волновала, но сердце выдавало вранье с головой. Конечно, он ждал их новой встречи. Конечно, он искал ее. Но он даже под пытками не признался бы в этом вслух.        — Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась она, и он только рассеяно пожал плечами.        — Просто гуляю. Так и наткнулся на Хати.        — Этот проказник вечно куда-то сбегает, — девушка с укором взглянула на волчонка, но тот лишь весело повилял хвостом. — И что ему только не сидится?       — А ты, видимо… тренируешься? Она отмахнулась, в знак собственного поражения откладывая оружие в сторону.        — Не совсем. Скорее, просто пытаюсь. Но ничего путного пока не выходит.        — Ты знаешь, я мог бы научить тебя, — как бы невзначай бросил он, будто бы совсем не специально, и, почесывая затылок, показательно кивнул в сторону лука, что так мирно покоился в женских руках. В карих глазах напротив мгновенно зажглись огоньки неподдельного интереса: яркие-яркие, точно звездочки, они сразу же показали, насколько сильно девушка стремилась к своему желанию. Но Атрей все же дразняще добавил: — Если ты хочешь, конечно.        — Ты шутишь? Конечно, хочу! Она уверенно закивала головой, поддаваясь вперед и едва ли не подпрыгивая на месте от радости, словно ребенок, наконец получивший обещанную сладость, и ее горящий взгляд не позволил Атрею сопротивляться и дальше. Лишь одна ее просьба — и он безвольно растаял, позабыв совершенно обо всем, что когда-либо его волновало. Обо всех своих сомнениях и глупых обещаниях. Ведь здесь, на этой самой поляне, не осталось и доли от кричащих внутри голосов, от удушающей лихорадки или бессмысленных скандалов с отцом. Здесь просто было спокойно. Свободно. Прямо как раньше, в детстве. И Атрей, наверное, и не смел бы просить о чем-то большем. Ничего ведь не случится, если он все же позволит себе немного общения со сверстницей? Пару недель, может пару месяцев, сколько протянет в этом мире. До смерти у него всего один единственный шаг, и он хотел бы лишь одного — умереть хотя бы с крохой светлых воспоминаний. Все будет очень просто: максимум дистанции, минимум эмоций. Он ни за что не привяжется к этой девчонке. Он ведь не настолько дурак. Правда?.. Атрей осторожно приземлился рядом с Элин и перенял из ее неумелых рук старенький покоцанный лук.        — Ну что же, тогда давай посмотрим.

***

И так, неделя за неделей, дни помчались удивительно быстро. Уже очень скоро весь Мидгард стал похожим на волшебную сказку из вечных легенд старика Мимира: красивый, восторженно прекрасный — о таких пейзажах обычно писали лишь в старых книгах, усеивая сотнями прилагательных чистые бумажные листы. И с этим даже трудно было поспорить, ведь они и вправду были завораживающими: маленькое желтое солнце будто бы возродилось заново на расцветающем небе, и его яркие лучики градом посыпались на замерзшую землю, заставляя таять даже закостенелые сугробы. Из-под земли вдруг пробились зеленые росточки, прорвались сквозь снег и давно забытые стебельки зимних цветов, и мир, кажется, постепенно начинал оживать, будто пробуждаясь от долгого сна. И не скажешь совсем, что наступал декабрь. Не так давно Атрей закончил с теоретической частью обучения, и вот пошли уже седьмые сутки, как девушка безуспешно пыталась совладать с практикой. Элин натянула тетиву до предела и выпустила в безбрежные просторы Диколесья еще одну стрелу. Она, как и предыдущие десять, беспечно пролетела мимо поставленной цели и вонзилась в стоящее рядом дерево, заставляя девушку в очередной раз испустить разочарованный вдох и покорно опустить уже уставшие от стрельбы руки.        — Атрей, у меня никогда не получится, — обреченно заключила она, качая головой в стороны и всем своим видом показывая, что эта смелая и прежде невероятно гениальная идея все же была обречена на провал. — Правда, зря я все это затеяла… Это была далеко не первая ее неудача, не первый промах, и потому сил бороться с собственным бессилием у Элин оставалось все меньше. В который раз она корила себя за это опрометчивое решение, ругала за то, что вообще умудрилась ввязаться в эту совершенно безумную авантюру, да еще и затянула вместе с собой еще и Атрея, которому теперь приходилось торчать здесь едва ли не каждый день и наблюдать за тем, как она жалко пытается хотя бы приблизить стрелу к намеченной мишени. Досада и разочарование стали ее постоянными спутниками, и девушка лишь больше убеждалась в том, что спонтанные решения еще никогда не приводили ее ни к чему хорошему. Прежняя решимость и почти фанатичное рвение покинули ее еще на третий день тренировок, и теперь лишь сила духа и почти стальное терпение могли удерживать ее на плаву; и то — вода явно была ей уже по горло, и Элин лишь жалко барахталась и ударяла ладошками по воде в надежде найти хоть какую-нибудь опору. Она уже сдалась. И вряд ли нашлось бы хоть что-то, что могло бы заставить ее изменить свое решение.        — Если будешь так говорить, то и вправду ничего не выйдет, — голос Атрея, такой неизменно мягкий и бархатный, вновь послышался рядом, и девушка тут же обернулась, обращая к юноше свой взволнованный взор. Она смотрела на него исподлобья, неодолимо стыдясь собственных поражений, и потому лучник просто не мог обойтись без этих дурацких поучительных речей. — Никто и не говорил, что будет легко. Чтобы чему-то научиться, всегда требуется очень много терпения и стараний, Элин. Очень много долгого и упорного труда. Поначалу тебе будет казаться, что ничего не получается, что это вовсе не твое и надо бы поскорее бросить, но чем больше ты будешь тренироваться и испытывать себя, несмотря на все трудности, тем быстрее поймешь, что все навыки и умения приходят только с опытом. Поверь, никто не становится идеально хорош с первой попытки. Так что, давай-ка попробуем еще раз. Она подняла на него свой взгляд — все такой же потерянный, отрешенный, безнадежно расстроенный; на кончике ее языка все еще чувствовался этот омерзительно горький привкус досады, и девушку терзали мучительные сомнения — был ли в ее настойчивом желании хоть какой-то толк? Или все это — лишь пустая бессмыслица, которую стоило бы поскорее бросить?.. В карамельных глазах оказалось столько печали, что лицо Атрея, до сих пор остающееся невозмутимым, вдруг сменилось совершенным смятением.        — Атрей, все это…        — Нет, Элин, — лучник сделал два уверенных шага ей навстречу. Он не знал, что так смело толкало его вперед, но он просто преодолел это ничтожно маленькое расстояние между ними за считанные секунды и оказался прямо напротив девушки. Она одарила его удивленным и даже немного напуганным взглядом, только лишь на мгновение заглядывая в небесные глаза, и тут же скользнула ниже, изучая его напряженные плечи и оплетенные серыми лентами жилистые руки, сжимаемые в кулаки.— Даже не думай об этом. Ты не сдашься в самом начале пути. Она едва открыла рот, чтобы возразить ему, но он тут же продолжил:        — Я понимаю, что это очень сложно. Я знаю. Я тоже проходил через это. Но я искренне верю в то, что ты имеешь достаточно сил, чтобы с этим справиться. И ты должна попробовать еще раз.        — А если не получится?..        — Тогда мы попытаемся снова. И будем пытаться до тех пор, пока ты сама не убедишься в том, что ты гораздо сильнее, чем хочешь себе казаться. «Ты гораздо сильнее, чем хочешь себе казаться», — повторила она про себя.       — Зачем тебе все это, Атрей? Зачем возиться со мной? Отличный вопрос, Элин. Но отвечать он, пожалуй, не станет. Как минимум по тому, что и сам не знает ответа.       — Мне кажется, ты слишком много болтаешь. Лучше стреляй. Что же… Была не была! Элин набрала в легкие побольше воздуха и шумно выдохнула, вслух, обхватывая оружие покрепче и неуверенно подготавливаясь к новому выстрелу. Ее руки все еще нещадно дрожали, взгляд метался в разные стороны, и в глазах таилось это странное беспокойство, этот неукротимый страх, которым она лишь старательнее загоняла себя в ловушку. Но несмотря на весь этот спектр эмоций, девушка все же сумела взять себя в руки. Ее тонкие пальцы ловко натянули тетиву, и стрела, тут же соскользнув с лески, пустилась навстречу установленной метке. Но снова мимо.        — Видишь?..        — Еще раз, Элин, — строго скомандовал Атрей, и она достала из колчана новую стрелу, повторяя еще раз сложные для неумелых рук движения. Новый промах заставил ее с тревогой вглядеться в холодные глаза напротив, но лучник и в этот раз остался непреклонен. Он повторил: — Еще. Неужели, ему действительно так нравилось смотреть, как она снова и снова проигрывает? Неужели, эта игра доставляла ему удовольствие? Но, послушно оставив все пререкания, Элин все же повиновалась его приказам. И еще несколько десятков стрел, подобно предшественницам, пропали в бесконечных туманах тернистых мидгаровских лесов. Она собрала все стрелы обратно в колчан.        — Бесполезно, говорю же. Атрей молча отступил и оказался прямо за ее спиной.        — Что ты дела…        — Сосредоточься. Представь, что твоя рука — это продолжение моей. Вопреки всем указаниям, чужое дыхание прямо над ухом — непривычно взбудораженное, учащенное — жутко мешало девушке сконцентрироваться на указанной мишени. Парень мягко поправил оружие в ее руках, поменял положение рук, поднял лук немного повыше и легким движением ладоней расправил ее сгорбившиеся плечи. Вместе с ней он начал отсчитывать «вдох» и «выдох», и когда их дыхание наконец выровнялось в одном диапазоне, он позволил ей сделать новый выстрел. На этот раз, под его четким руководством, острая стрела уместилась ровно посредине — именно там, где и положено — и лицо Элин мгновенно озарилось улыбкой. Не веря собственным глазам, она пустила следом еще три стрелы, которые точно также, без единого промаха, нашли свою цель. Она поняла механизм.       — Получилось, Атрей! — с каждым повтором этих слов — таких нужный ей, очень правильных — ее голос становился все звонче, а карие глаза, отливающие шоколадом, мгновенно наполнились радостными искрами. Элин повторяла снова и снова, наверное, миллионы раз, по-детски подпрыгивая на месте и весело кружась, и, воодушевленная неожиданной победой над собой, она вдруг бездумно бросилась в чужие объятья и без особо труда обвила руками нескладную мальчишескую фигуру. Мир на мгновение пошатнулся. И Атрей, готовый, кажется, ко всему на свете, даже ко внезапно наступившему Рагнареку, вдруг обнаружил себя абсолютным беспомощным в руках этой странной девушки. Хотелось то ли сбежать подальше, то ли провалиться глубоко под землю, то ли прижаться покрепче, но юноша просто застыл как истукан, как ледяная статуя, медленно тающая в ее теплых ладонях. Не имеющий ни единой возможности пошевелиться или предпринять хоть что-то, он продолжал просто безмолвно стоять, как дурак, и часто-часто моргать, хватаясь в поисках опоры отчего-то дрожащими пальцами за края своих штанов. Бессметное множество маминых уроков тут же целым каламбуром закружились в его голове, мозг заработал на пределе возможностей, и Атрей судорожно попытался отыскать хоть какой-нибудь выход из этой неожиданной западни. Фэй, без всякого сомнения, учила его многому: как стрелять, как читать, как правильно охотиться — но вот как поступать теперь, когда тебя ни с того ни с сего кто-то так обнимает, он не мог даже представить. Что-то внутри него вдруг взволнованно сжалось, и приятное тепло — такое волнующее, трепетное, удивительно приятное — медленно разлилось по уставшему телу. Какое-то незнакомое чувство обрушилось на него ливнем из тысячи электрических разрядов, и без того лихорадочный пульс тут же ускорился, а дыхание стало невыносимо тяжелым, словно мальчик только что смог уйти от бешеной погони. Душа вспыхнула от одной лишь искры и разгорелась так ярко, что весь мир вокруг вмиг перестал существовать под дымкой этого разрушительного пожара. И сразу же возникло мимолетное желание нырнуть в эти каштановые волосы, зарыться в них с головой и пропасть навсегда, небрежно перебирая пальцами кудрявые пряди и безрассудно вдыхая полной грудь тот знакомый пряный аромат, что тянулся ленточкой за этой нерадивой лучницей. Атрей поднял руки, чтобы неумело приобнять ее в ответ, но тут же остановился на полпути, медленно сжимая пальцы в кулаки и опуская их. Нельзя. Ты не должен.        — У нас получилось! — в последний раз воскликнула девушка, освещая его своей счастливой улыбкой и вытягивая перед его лицом свою маленькую ладошку для нелепого жеста «пять». Атрей иступлено пялился на нее несколько долгих секунд, так и не вытянув свою ладонь в ответ. Она отступила.        — Да, у нас получилось… — растерянно пробормотал юноша, но Элин, вновь взявшаяся за лук, уже его не услышала. Атрей проводил удивленным взглядом ее медленно отходящую фигуру и только сейчас обнаружил, что на самом деле задержал дыхание. Кареглазая особа собрала выпущенные стрелы и с еще большим воодушевлением стала обратно в стойку, намереваясь все же закончить тренировку, а он так и продолжал смотреть на нее, словно завороженный, не в состоянии отвести взгляд. Он не мог даже сдвинуться с места, связать слова в нормальное предложение, мог лишь только беззвучно шевелить губами, пытаясь о чем-то ей сказать. Элин обернулась всего на мгновение, и он ответил ей смущенной, совершенно глупой и несуразной улыбкой, которая почему-то сама по себе появилась на его лице.        — Ты там идешь? — девушка, ерзая на месте от нетерпения, в ожидании поджала губы, призывая Атрея немедленно вернуться на место наставника.        — Угу, — он отстранено кивнул ей в ответ и лишь спустя пару долгих секунд все же соизволил последовать просьбе. И дальше их день поплыл по уже привычному расписанию, больше не сбиваясь с курса и не сворачивая с пути, однако мальчик еще долго чувствовал в себе эту странную взбудораженность, это опьянение без единого повода и даже крохотной капли вина, при котором мысли лихорадочно путались, словно изощренная паутина, и напрочь потерялись все его слова. Атрей оказался совершенно рассеян и слеп: вся его хваленая концентрация и хладнокровие пустились в далекое «тартарары», и он не мог больше мыслить логически, не мог и думать ни о чем другом, кроме как о чужих глазах с отливом жгучей карамели или о нежных и мягких руках, что так крепко цеплялись за его собственные плечи. Все явно шло совсем не по плану.

***

Атрей снова уходил, но на этот раз — на более долгий срок — и это было тем, что Кратос просто не мог оставить без своего внимания. В последние месяцы их отношения лишь с натяжкой можно было назвать нормальными, ведь мальчик лишь обиженно молчал и словно нарочно игнорировал любые попытки отца хотя бы попытаться поговорить. Каждый раз он только раздраженно отмахивался или закатывал глаза, не желая и слышать о призывах бороться с болезнью или о бесконечных попытках помочь. Любые старания словно заранее были обречены на провал, и спартанец уже просто не знал, как можно было подступиться к упрямому мальчишке. Единственным выходом из их сложной ситуации оказалась простая и добрая слежка. Только так можно было узнать, где и с кем так надолго пропадал нерадивый мальчишка. Но эта идея была настолько критической и неправильной, что Кратос решил даже не оповещать о ней Мимира, подумав, что, если они совсем ничего не найдут, то он просто скинет это на внезапную прогулку по лесу.        — Кратос, куда мы идем? — Умнейший из Умнейших, однако, был не из тех, кого можно было провести такими жалкими уловками, и он почти сразу заподозрил в их спешной прогулке что-то неладное. Но спартанец умудрялся держать лицо даже тогда, когда их гениальный план был в шаге от очевидного провала.        — Гулять.        — Гулять? — удивленно переспросил Мимир, и коварная ухмылка тут же появилась на его губах. Он уже начинал о чем-то догадываться, но эта игра казалась достаточно увлекательной, чтобы невинно продолжать подыгрывать неумелому шпиону.        — Именно.        — Ты ведь никогда не ходил гулять.        — У меня просто не было такой возможности. Мимир чуть не рассмеялся.        — И почему же мы тогда идем «гулять» по тропам, по которым всегда ходит твой сын?        — Это просто совпадение.        — Ох, ну конечно. Спартанец старался ступать осторожно, чтобы не слишком сильно шуметь, но под его тяжелыми и грузными шагами снег проседал почти до самой земли и скрипел довольно громко, и потому он уже не единожды проклял тех, кто вообще его придумал. А Мимир все продолжал ворчать, привычно болтаясь где-то в районе бедер:        — Брат, следить за собственным сыном — это очень плохие воспитательные меры. Так ты не наладишь с ним отношения, а если он еще и застанет тебя за этим занятием, то и вовсе сделаешь только хуже!        — Я за ним не слежу. Просто… Наблюдаю издалека.        — Кратос, — старик выдержал поучительный тон, будто отчитывая бога за проступок. — Это и называется слежкой.        — Но ему может грозить опасность, — тут же возразил грек.        — Ты должен понять, что он уже давно не маленький мальчик. И если что случится — я уверен, он сможет дать отпор. И, черт возьми, шагай потише, иначе нас услышат даже в Альвхейме!        — Тише! Они вдруг остановились. Точнее, остановился лишь только спартанец, а Мимира просто перестало качать в разные стороны. Однако старику было трудно усидеть спокойно на одном месте, и он сразу же начал брыкаться в надежде узнать причину остановки, сразу же запыхтел, заерзал на месте, но Кратос, в обычной ситуации уже давно бы наградивший бы Мимира дружеским шлепком, даже не попытался его утихомирить. Он просто стоял на одном месте, пораженный увиденным, и не мог проронить ни слова.        — Ну же, дай и мне взглянуть! — все еще продолжая дергаться, завопил Мимир, и тогда грек молчаливо подхватил веревочку, на которой держалась голова, стянул ее с крючка и поднял Умнейшего из Умнейших повыше, позволяя и ему увидеть разыгравшуюся сцену. Тот замолчал так же быстро, как и Кратос, и тихо, почти одними губами, добавил: — Не может быть!.. Это же…        — Девчонка, — совершенно рассеяно выпалил мужчина. Он слышал звонкий девичий смех и собственными глазами наблюдал за тем, как его сын пытается обучить незнакомку обращаться с охотничьим луком. Мальчик стоял прямо за ее спиной — как-то подозрительно близко — заботливо поправлял оружие в чужих дрожащих ладонях, направлял и корректировал стойку, менял положение мишени. Украдкой он поглядывал на девушку и порою мягко улыбался, словно думал о чем-то приятном, но сокровенном, потому что как только незнакомка возвращала к нему свой внимательный взгляд, он тут же опускал голову или отворачивался, старательно пряча от нее эти яркие искры в глазах и почти бурый румянец на щеках. Вот почему ты стал пропадать так надолго, Атрей? Это и есть… твоя причина? Кратос не знал, как правильно стоило к этому относится. И единственное, в чем находилось довольно-таки неплохое решение: стоять столбом вместе с Мимиром и ждать, пока осознание увиденного придет к ним само по себе. Но оно не пришло. Даже тогда, когда они в полнейшем молчании медленно последовали обратно в сторону дома.