«Конечно, справишься… А я?»
Она боролась с таким восхищающим упорством. Но вот легче ему почему-то не стало; лишь наоборот — сердце снова и снова разрывалось на куски, и он все скорее задыхался от переполняющих душу чувств. Иногда он ненавидел ее упрямство. Ее бессмысленное геройство и важную цель, во имя которой она была готова угробить собственную жизнь. Если Элин и могла пожертвовать собой ради спасения девяти миров, Атрей не мог. Не мог променять ее жизнь на сотни других человеческих душ, не мог так глупо потерять ее. И плевать, что он вроде как добрый и честный, и что йотуны — благородная нация…она, черт побери, такая одна, и он землю перевернет лишь ради того, чтобы сделать ее хоть чуточку счастливее. — Ты веришь в меня?.. — девушка уткнулась носом в его грудь и жадно вдохнула. — Ведь…ведь это так ужасно глупо, верно — сдаваться в самом начале пути?.. И все внутри, что когда-то звалось душой, мгновенно взорвалось тысячами бурных, жадных огней. Они беспощадно сжигали все до тла, и ничего…ничего не оставляли после себя, кроме гулкой боли и съедающего изнутри отчаяния. И пусть эта фраза обладала удивительным заживляющим свойством и неизменно приводила к успеху, сейчас Атрей просто не мог с ней согласится. Потому что подвергать ее жизнь опасности снова он больше не мог. — Впереди чисто, — всегда звонкий голос Мимира теперь казался ужасно тихим, и молодые люди мгновенно обернулись, встречая растерянным взглядам грозную фигуру спартанца и короткие очертания старика, мерно болтающегося у него на поясе. — Мы…мы можем идти дальше. — Вы вернулись… — Элин выпуталась из чужих объятий и отступила от мальчишки, встречая радостным взглядом возвратившихся мужчин. После произошедшего Кратос ушел почти сразу. Скинул все на глупое «нужно проверить дорогу» и бессовестно сбежал, чтобы не видеть пропитанного болью взгляда и дрожащих от страха девичьих рук. Он уверял, что «абсолютно спокоен», но Атрей слишком хорошо запомнил выражение его лица, чтобы не понять, что грек просто не смог выдержать этого. Не смог наблюдать за тем, как наивный, детский мир осыпается на нее миллионами острых обломков, а реальность придирчиво вонзает в нежную кожу заточенное лезвие ножа. Он не смог видеть, как это новое, незнакомое чувство стремительно убивает ее, еще совсем маленькую девочку. — Кратос, — Элин жалобно улыбнулась, надеясь уверить каждого в собственном спокойствии, и внимательно вгляделась в янтарные глаза, показывая пальчиком на искусный лук за спиной мужчины. Спартанец опустил голову, стараясь не встречаться с ее пронзительным взглядом. — Пожалуйста. Он стянул со своего плеча оружие и неуверенно протянул его стоящей напротив девушке. Элин приняла его несмело, и, осмотрев, поместила за своей спиной. Ее взгляд, украшенный заплаканными, опухшими глазами, скоро пробежался по присутствующим. — Идем? — она вскинула голову, почти по-спартански решаясь следовать дальше. Никто не решился ей ответить. А Атрей с надеждой вгляделся в ее потерянные карие глаза и одними лишь губами прошептал до боли наивное «не надо, пожалуйста». Хотя и знал наверняка, что она, упрямая до мозга костей, уже никогда не повернет назад. Он научил ее не сдаваться, и теперь этот урок обращался против него. Лучница слабо кивнула в ответ на их растерянное молчание; вдохнув поглубже, она обогнула их и уверенно последовала куда-то вперед, к открывшемуся за одной из колонн узкому проходу. Атрей чертыхнулся про себя. Он посмотрел на свою руку, до этого крепко сжатую в кулаку, и окинул неуверенным взглядом цветущий васильками знак и кровоточащие следы от собственных ногтей. Его ладонь жгло так сильно, что он едва ли не сошел с ума от боли, но вытренированное годами спартанское терпение не позволило ему открыть и рта. Юноша бросил скорый взгляд на отца, все не решающегося что-то сказать, и с сомнением покачал головой. Теперь все они точно знали. Обратного пути для них уже нет.***
Мрачное, насквозь пропахшее гнилью и плесенью, подземное помещение сменилось новым местом. Величественный зал с длинным, стремящимся к крыше пластом яркого, белоснежного света встретил путников тишиной и спокойствием. Пряталось в этих мраморных стенах что-то обманчивое, странное и даже фальшивое, но гости Альвхейма, вымотанные схваткой с безумными каннибалами, не решились озвучивать вслух свои тревожные предположения. Пред сияющей дверью в приветливое «никуда» оказался небольшой каменный монумент, к которому и подошел Атрей, чтобы зачитать выгравированную на нем надпись. Несколько знакомых ему рун сошлись в слова, а те, сверкая голубым светом, сплелись в целые предложения. — Что здесь написано? — суровый голос Кратоса послышался из-за спины, и мальчишка провел пальцем по надписи, будто выписывая сказанное в собственную память. — «Преодоление — путь к исправлению», — он пожал плечами и сделал несколько уверенных шагов навстречу отцу, все еще пристально осматривая новое помещение. — И… как это понимать? — Мимир, прищурившись, ввязался в беседу. — Думаю, мы должны освободить этот свет, — ответил лучник, указывая на ярко сияющую арку, растущую до самого потолка. — Как тогда, в Храме Света, когда мы заряжали биврест. Элин сложила руки на груди и непонимающе нахмурилась, а Кратос кратко хмыкнул. «Как тогда, в Храме Света». Как много лет тому назад, когда они впервые ступили на солнечную землю Альвхейма, чтобы заполнить светом биврест и отправиться на самую величайшую вершину всех миров. — А там внутри?.. — Видимо, испытание, — предположила девушка, и сразу несколько пар глаз обратились к ее кукольному образу. Она поспешила объясниться. — Ну…то, о котором говорил оракул. Если мы пройдем его — заберем один из камней. — Я пойду один, — спартанец гордо расправил плечи и, смерив грозным взглядом молодых людей, сделал несколько шагов навстречу свету. Но уйти слишком далеко ему просто не дали: перед самым носом вдруг возникла чья-то маленькая фигурка, а откуда-то снизу послышались тихие, недовольные возражения. — Нет, никуда вы не пойдете! — она подняла голову, чтобы с упреком всмотреться в золотистые глаза, и неосторожно тыкнула пальчиком в спартанский пресс. Кратос даже не дернулся, но его суровое лицо исказилось в растерянной гримасе. — Мы не знаем, что там внутри и чего стоит ждать. Вдруг вы пойдете туда один и наткнетесь на какую-нибудь ловушку? Мы же не сможем вас вытащить! — ее густые брови спустились к самому носу, а тонкие руки разместились на груди; Элин всем своим грозным видом пыталась уверить спартанца в собственной правоте, но он видел в ее злости лишь детское ребячество. Казалось, эта девчушка вот-вот надует губки и обиженно топнет ногой. — И мы…мы же команда! И если это испытание приведет нас к цели, то мы должны…мы просто обязаны пройти его вместе! Вместе, Кратос! Не поодиночке. — Нет. Вы оба останетесь здесь. Он попытался обойти лучницу, но та снова и снова возникала перед ним и укоризненно качала головой. И идея просто взять и переставить ее на другое место, пришедшая спартанцу в голову с самого начала, уже не казалась такой глупой. — Мы же команда! — Элин повторила вновь, уже увереннее и смелее, и стоящий позади нее Атрей приглушенно усмехнулся. Даже когда боль разъедала ее на куски, даже когда ее детская наивность разлеталась об острые скалы реальности, а солнце переставало освещать путь, эта девушка не переставала быть собой. Улыбаться даже в самые худшие дни и быть для них, потерянных в море кораблей, единственно ярким маяком. Да, возможно, теперь он понимал, почему так сильно в нее влюбился. — Он тоже согласен со мной! — она указала на хихикающего старика, и тот мгновенно замолчал, встречая золотистыми глазами грозный взгляд Кратоса. — Да, Мимир? — старик поджал губы и исподлобья взглянул на девчонку, стараясь не испепелиться под напором спартанских глаз. Он будто одним лишь видом показал Элин «извиняй, милая, но он просто физически сильнее, тут без шансов», и девушка, заметив это, возмущенно всплеснула руками. — Мимир! — Пойти вместе — неплохая идея, — во избежании лишних жертв Атрей решил вмешаться в этой бессмысленный и глупый спор. Он знал, что эти двое — непримиримые упрямцы — и они никогда не смогут найти компромисс. — Особенно, если учесть, что никто отсюда живым не ушел. — Может, никто просто не находил это место? — темноволосая взглянула на него из-за плеча, и юноша отрицательно покачал головой. — Его слишком легко отыскать, — пояснил он, — Рядом огромное пристанище людоедов, а в этом зале все идеально чисто и аккуратно. Ни трупов, ни крови, ничего. Будто кто-то хочет, чтобы мы поверили в то, что здесь и вправду никого не было! — Но там в углу чья-то сумка! — Элин указала на брошенный кем-то тканевый узелок в другой стороне зала. — А хозяина рядом с ней нет. — Может, людоеды постарались? — На этой сумке почти нет пыли, значит она лежит тут не так давно. А наши каннибалы явно не ели больше недели. — Ты…ты хочешь сказать, что те, кто когда-либо заходил в этот свет…оттуда не вернулись? — Именно. — Атрей согласился. — И кто-то старательно заметает следы, чтобы этого не заметили. Это, — он кратко кивнул в сторону возвышающегося портала, — чистой воды ловушка. — Но как же нам быть? Ведь мы не можем уйти, не пройдя испытания! — Мы пойдем туда. Но кто-то должен остаться здесь на случай, если что-то пойдет не так. Кто-то, кто сможет вытащить нас из этого света. Взгляд Атрея скользнул по присутствующим и задержался на Кратосе, придирчиво осматривающем каждый миллиметр огромной комнаты. Выбор был очевиден. Из них троих лишь спартанец мог обеспечить надежную защиту и, если понадобится, мог вытащить их из опасной ловушки. Отец не нуждался в словах или глупых объяснениях; он понял все без слов и в ответ на внимательный взгляд мальчишки лишь кратко кивнул. — Элин, — лучник окликнул девушку, витающую где-то в облаках, и смело протянул ей свою руку. Не ту, на которой все скорее расцветал рунами знак единства, а другую; ведь сейчас, когда она буквально балансировала на краю, люба, даже самая незначительная новость, могла иметь колоссальный эффект. Могла сделать ей еще больнее, могла убить ее, и чувства робкие бессовестно втоптать в холодную землю. Хати нетерпеливо заворошился у ее ног, желая идти следом, и Элин мягко улыбнулась в ответ. Она мгновенно опустилась на колени и, обвив руками косматую шею, приняла волчонка в крепкие, отчаянные объятья. Ее исцарапанные ладони осторожно обхватили его растерянную мордочку, и девушка, прильнув лбом к его макушке, тихо о чем-то сказала. Атрей не слышал, что именно. Элин улыбнулась лишь уголками губ и поднялась, распрямляя плечи, когда Хати вдруг жалобно заскулил и крепко вцепился зубами в подол ее короткого, белого платья. Он не желал отпускать. Не желал оставаться здесь, в полнейшей безопасности, и терпеливо ждать, не зная наверняка, вернется ли девушка назад. Коротая минуты, тонуть в неизвестности и молча, почти до скрежета, стискивать острые клыки. Она вновь оставляла его. Волчонок видел себя обиженным и даже оскорбленным, а Элин чувствовала себя чертовски виноватой. Им, сплетенным судьбой навеки красными нитями, было неимоверно трудно расставаться, но никто…никто из них просто не видел другого выхода. И эта отчаянная попытка удержать ее здесь, рядом с собою, конечно, не имела никакого результата. Волчонок терял ее так стремительно — не только сейчас, отпуская в гулкую пустоту, но и совсем. Она ни о чем не подозревала и даже подумать не могла, что знак единства, сверкающий яркими звездами, все скорее стирался с его серебряной лапки, а прочная нить, что когда-то связала его с Элин, теперь обвязывала совсем другие запястья. И пока девушка заботливо трепала за ушком, волк, отпустивший подол платья, прожигал взглядом чужую, статную фигуру. Все упрямо искал в голубых глазах ответ на самый главный свой вопрос. Почему…почему именно ты? Прежде чем по собственной воле шагнуть в чарующую неизвестность, она ненароком обратилась к спартанцу и тихо, почти неслышно, прошептала: — Будьте осторожны. Он понимающе кивнул в ответ, и это, пусть и совсем немного, ее успокоило. Элин смело подала юноше свою маленькую ручку и вместе с ним подошла к сверкающей белой арке. Ее сердце колотилось так скоро, что вот-вот норовило выскочить из груди: да, она ужасно боялась. Она боялась и совсем не знала, чего стоит ждать от искрящего света, и Атрей [она, черт побери, не знала, как] чувствовал это. Он крепче сжал в своей ее ладонь и мягко улыбнулся — так, как умел улыбаться только он один — и взгляд его лазурных глаз, всегда теплый и понимающий, согрел ее душу. Раны глубокие мгновенно залатал, а от царапин долгих, что целыми дорогами стремились по ее рукам, не оставил ни единого следа. Что-то внутри нее щелкнуло. Салютами яркими разрывая девичье сердце, это глубокое чувство устремилось по венам и приятным теплом разнеслось по всему телу. Ладонь, украшенная синим знаком, засияла ярче обычного, а карие глаза, окрапленные грустью, зажглись новыми звездами. Она внимательно прислушалась. Из света доносилась до боли знакомая ей, звучная песня. — Он…поет? Атрей не успел ответить «неужели ты тоже это слышишь?», как девушка коснулась своей рукой сверкающей арки и больно обожглась, мгновенно отдергивая ладонь. Что-то внутри будто почувствовало пробуждение живого и с силой потащило новых жертв навстречу сгущающейся тьме: чужие руки обхватили тонкие запястья и потянули девушку в свет, а следом забрали и Атрея, отчаянно пытающегося ее удержать. Кратос покрепче сжал свой топор, делая несколько уверенных шагов навстречу арке, когда стены величественного зала вдруг сильно задрожали, а яркий свет, озаряющий его, сменился густым, серым туманом. Позади послышалось жужжание крыльев, а в тревожной тьме мелькнуло очертание золотистого жезла. Хати грозно зарычал, а Мимир, болтающийся на поясе, закричал «сзади!», когда на крепкую спину спартанца вдруг обрушился мощный удар.***
Элин
Девушка испуганно распахнула глаза и судорожно вздохнула, оглядываясь вокруг. Она стояла на том же самом месте, где и минуту назад, не сдвинутая ни на миллиметр, но ее теплая ладонь уже сжимала гулкую пустоту. Атрея не было. И ее сердце, бьющееся лишь в ритме его звучного имени, тревожно пропустило один удар. Мир потерял все краски: вокруг не было ни громадных стен, расписанных множеством рун, ни вплетенных в землю ярких астр — лишь бескрайняя, жуткая пустота, от которой ее тонкие руки все скорее заходились в болезненной дрожи. Грудную клетку стянуло от неприятного чувства; она была одна посреди вязкого, черного тумана и совсем не знала куда идти. Сквозь свинцовые небеса, укрытые тучами, просачивался лишь маленький лучик тусклого света, освещающий ей дорогу, а меж великанов-деревьев гулял чей-то до боли знакомый, мерзкий шепот. Она глубоко вздохнула, сжимая дрожащие руки в крепкие кулаки, и сделала несколько неуверенных шагов вперед. Чей-то бессвязный, глухой шепот прозвучал уже совсем рядом — отчетливее и звонче — а с каждым новым ее движением он все больше походил на отчаянные крики. — Ты! Порожденье дьявола! — из темноты на нее вдруг набросилась чья-то безликая фигура; хриплый, старческий голос, до этого живший лишь в ее памяти, теперь раздался прямо над самым ухом, а чужие руки с силой оттолкнули ее назад. Элин испуганно отпрянула, озираясь вокруг. Тьма закружилась вокруг неугомонным торнадо, и каждый новый шаг давался все труднее. — Посмотрите на эти мерзкие кудри! — новый образ, противно смеясь, появился за спиной и грубо схватил девушку за волосы. Средь темноты сверкнул яркий металл — острые ножницы мгновенно оказались в чужих руках, и несколько длинных шоколадных прядей, стянутых ладонями, упали в гулкую бесконечность. Лучница громко вскрикнула и помчалась куда-то вперед, навстречу тусклому свету, когда очередной силуэт выпрыгнул прямо перед носом и вцепился острыми когтями в покатые плечи. — А как же твои родинки, милая? — призрак, хохоча, размахнулся рукой и оставил на ее щеке, украшенной пятнышками, длинный, кровавый путь. — Хватит! Прекратите! Отпустите меня! — Элин с трудом вырвалась из крепкой хватки и побежала дальше, когда горькие слезы вдруг застелили глаза, а жгучая боль пронзила все ее хрупкое тело. Она бежала все быстрее, разгоняя руками густые туманы, а мерзкий хохот не отставал ни на мгновение, и хор чужих голосов неустанно следовал за нею. Они нагоняли ее, грубо толкали в спину и, хватая за запястье, все тянули куда-то назад, в зияющую, бездонную, черную пропасть, где смерть ждала ее с распростертыми объятьями. — Вы вообще видели ее руки?! Эта слабачка ни на что не годится!— Она ведьма!
— Элин убила его! Убила!— Да она просто сумасшедшая!
— Вы только послушайте, ха-ха-ха! Она слышит голоса!— Кто вообще дал тебе это уродливое имя?
— Отродье!— Тебе место только в Хельхейме!
А она все бежала, сбивая ноги в кровь, и закрывала руками уши, чтобы не слушать отголосков далеких лет. Чтобы просто не чувствовать, как призраки прошлого с упорством затягивают ее в огненную бездну. Ведь это…это, черт возьми, не просто голоса; то, что она так старательно прятала в глубинах собственной души — эти глубокие, заштопанные ею, шрамы, что теперь так стремительно расходились, эти болезненные воспоминания, разъедающие память, и эта жуткая, горькая правда, о которой ей так сильно хотелось забыть. Незнакомые руки повалили ее на влажную землю, пропахшую плесенью, и грубо зажали рот, чтобы отчаянные крики, все больше напоминающие бессвязные хрипы, не разрезали густых туманов. Ее тонкие запястья оказались прижаты к полу, а волосы, как старые ленты, намотаны на чей-то кулак. Элин попыталась поднять голову и отыскать выход, но глаза, застеленные пеленою горьких слез, не видели дальше метра. Однако, тканевую обувь, измазанную кровью, шершавые руки, изрезанные глубокими шрамами, и этот отвратительный запах гниющей человеческой плоти она уж точно узнает из тысячи. Он. Тот самый каннибал, что встретился в подземелье, теперь снова уцепился за ее волосы и поволок куда-то в густеющую тьму, противно усмехаясь и приказывая своим товарищам отведать «сладкий десерт». Она шипела от боли, отчаянно хваталась руками за рассыпающиеся комки мокрой земли в попытках удержаться, но чужие крепкие руки лишь с большей силой тянули ее в неизвестность. Элин буквально вгрызлась зубами в ладони, пропахшие человеческим мясом, и мужчина вскрикнул, отталкивая ее на пол и злостно матерясь. — Ах ты неблагодарная дрянь! — незнакомец схватил ее за ворот белоснежного платья и, нависая всем телом, откинул к стволу старого дерева. — В прошлый раз мы с тобой не закончили! — Нет! Не надо! — она со всей силы ударила в его непробиваемую грудь, но он лишь противно засмеялся в ответ и с еще большим рвением впился своими липкими губами в ее шею. Его иссохшие руки свирепо превращали в клочья ее одежду и срывали с шеи подаренный мамой медальон, а она ничего не могла сделать. Лишь жалко, протяжно хрипеть и все скорее скатываться к промерзлой, мокрой земле. — Пожалуйста…не надо… Здесь у нее ничего не было: ни искусного лука за спиной, ни заточенного остро ножа, ни даже тупого камня — ничего, что могло бы сгодиться за оружие и спасти ей жизнь, в этом месте просто не существовало. Здесь не было и Атрея. Ведь единственный, кто мог протянуть ей руку помощи, потерялся средь густых туманов давно потерянного мира. Элин крепко-крепко зажмурила глаза, надеясь поскорее окончить этот безумный кошмар, и прикрыла лицо дрожащими ладонями, чтобы чужие губы ее не касались. Но каннибал все не мог успокоится: ее бессмысленное сопротивление только злило, и он беспощадно бил ногами в живот, чтобы она перестала. Но девушка просто не могла; она и так держалась из последних сил, чтобы не разрушить этот выдуманный мир собственным отчаянным криком. — Это все нереально… — лучница попыталась успокоить себя, но каждый новый, еще более сильный, удар заставлял ее завыть от боли. — Это все нереально… Нереально… Я проснусь, я точно сейчас проснусь… — она вцепилась пальцами в обрезанные кудри и глухо застонала; собственными ладонями хлестая по щекам, она хотела просто прекратить этот нескончаемый ужас. — Прекрати плакать! Прекрати плакать, черт возьми! В ладони, усыпанной десятками гематом, вдруг появился острый кинжал. Элин до скрежета стиснула зубы и обхватила его покрепче, прежде чем вновь пронзить шею незнакомца точным ударом. Осторожно поднимаясь с земли и шатаясь на ватных ногах, она несмело побрела куда-то в пустоту. Каждый новый шаг, каждое движение отдавалось в висках непереносимой болью, но девушка сжимала в руках свой кинжал и упрямо следовала вперед. Раз за разом падая на колени, она неизменно поднималась и, терпеливо поджимая губы, продолжала свой нелегкий путь. Последние миллиметры оказались непреодолимым препятствием: дикая боль прошлась по ее хрупкому телу миллионами электрических разрядов, и Элин, судорожно глотая ртом остатки кислорода, безвольно рухнула на пол. В нос ударил тяжелый запах гнили, а кожу, и без того окаймленную шрамами, оцарапали острые камни. Но она уже ничего не чувствовала. Впиваясь ногтями в мокрую землю и сжимая ладони в дрожащие кулаки, девушка глухо завыла и смиренно понурила голову. — Не могу… — ее возбужденный шепот потерялся средь рыхлой почвы. — Не могу… Она готова была сдаться. Готова была отступиться от заданной и цели и покорно бросить оружие, пусть и до заветного света оставалось меньше пары сантиметров. Но что-то внутри ее души, по-прежнему живое, цветущее и чувствующее, не давало даже пропустить подобной мысли: перед ее глазами яркими картинками, страницами старых книг, пронеслись очертания давно знакомых образов — вечно суровый Кратос, стягивающий в своих массивных руках изящный топор, до ужаса говорливый Мимир, знающий наизусть все истории девяти миров, озорной Хати и сложный, потерянный в оковах собственного разума, Атрей… Все они, кроме волчонка, были для нее едва знакомыми людьми, но юная Элин любила их каждой клеточкой своего истерзанного тела и была готова бороться до конца, до сбитых в кровь ладоней, лишь ради того, чтобы сделать каждого из них хоть немного счастливее. В глубине души все они прятали свои грязные и опасные секреты, что все скорее сжигали их до тла, но девушка была готова помочь. Хотели они этого или нет, она протягивала им свою маленькую, тоненькую ладошку лишь для того, чтобы навеки вытянуть из безбрежного моря отчаяния. Соберись. Вдохни поглубже. Стяни всю свою волю в крепкий кулак и просто дойди до конца.«— Знаешь, — его мягкий, серебряный баритон забрался в ее усталую память, — Ты замечательная. И…очень-очень смелая. Чтобы не случилось, чтобы не произошло, ты всегда, всегда будешь идти до конца».
И она пошла. А если точнее — вжалась зубами в губы, чтобы не закричать от отчаяния, и рывками поползла вперед, протягивая руку к тускло сверкающей арке. И когда новые кошмары сменились старыми, а вместо незнакомого дикого леса перед девушкой предстал ее собственный дом, окруженный алым пламенем, она поняла, как сильно поторопилась с «последним шагом к свободе». Женщина в оборванном белом сарафане укрыла за своей спиной девочку-подростка и испуганно огляделась вокруг. Она будто пыталась отыскать в языках огня очертания озверевших асгардцев, вновь разворотивших деревню в поисках новых жертв, но вокруг как назло поселилась удушающая, звонкая тишина. Фрида повернулась к ребенку и скоро осела пред ним на колени, нежно обхватывая ладонями детские щеки. В ее выцветше-серых глаза разлились океаны нестерпимой боли, что вот-вот грозились вырваться наружу водопадами горьких слез, тонкие руки нещадно дрожали, но женщина держалась и вместо рыданий лишь жалобно улыбалась. — Тебе нужно идти, солнышко… — мать оставила несколько влажных поцелуев на детских щеках и сжала дочь в крепких, прощальных объятьях. На ее белом платье, в районе живота, показалось огромное кровавое пятно, и Фрида стянула его собственной рукой в глупой попытке остановить кровотечение. — Без меня, хорошо? — Нет!.. — маленькая девочка поджала дрожащие губы и вцепилась покрепче в родные, теплые плечи. — Я никуда не пойду без тебя!.. Женщина вымученно улыбнулась в ответ на заплаканные девичьи глазки и вдохнула как можно спокойнее, чтобы не закричать от разрывающей боли. — Мама не может пойти с тобой, — она огладила кудряшки, струящиеся по детским плечам, и заглянула в глубину карих глаз. — Ты…ты должна сама. Ты же смелая, помнишь? И ты обязательно…обязательно справишься! — Нет, нет, я не справлюсь! — ребенок упрямо замотал головой и скоро утер струящиеся по щекам предательские слезы. — И ты…ты же обещала! Ты обещала, что не бросишь меня! — Я знаю, Элин, — женщина глухо застонала, хватаясь за живот, и вновь с мольбой обратилась к дочери. — Но сейчас я не могу сдержать своего обещания. — она стянула с собственной шеи серебряный медальон в виде незнакомой руны и осторожно вложила его в маленькую ладошку напротив. — Это твое, это всегда было твое! — Мамочка… — Ты особенная. Не такая, как другие. Никто пока не понимает и не видит этого, но ты покажешь, обязательно покажешь всем, на что способна! Я точно знаю! — Я…я не смогу, — Элин всхлипнула и бросилась в нежные руки матери, не желая отпускать. В своей ладошке, украшенной синим знаком, она крепко сжала кулон. — Пожалуйста, мама, не оставляй меня… — Я люблю тебя, милая, ты же помнишь?.. И… чтобы не случилось в твоей жизни, чтобы не говорили про тебя, я всегда…всегда буду любить и защищать тебя! Когда где-то сзади раздались отчаянные крики, а чьи-то грузные шаги послышались совсем рядом, Фрида отняла от себя детские руки и резко оттолкнула девочку от себя. — А теперь беги, милая… — Но… — Брось меня! Спасайся сама! — Мама! — Уходи отсюда! Сейчас же! Девчушка попыталась подойти к матери, но та отползла назад и, рыдая, начала умолять дочь немедленно убираться с этого гиблого места. Элин слабо кивнула, стараясь не заплакать, и в последний раз взглянула в родные глаза: в сером взгляде, полном боли и любви, искрилось множество слез и ясно читала одна единственная, последняя просьба — «просто выживи». Девочка отступала спиной назад, не решаясь разорвать эту прочную связь, но когда крики женщины стали громче, а глаза наполнились безумием, она собрала все силы в кулак и помчалась в сторону темнеющего леса. Вслед за нею побежал и Хати: они проносились вихрем меж могучих дубов и сбивали ноги в кровь, когда голые стопы вновь и вновь напарывались на острые камни и разломанные ветки. А там, за спиной, послышался оживленный хор мерзких голосов: несколько асгардев, вооруженных золотыми клинками, собрались вокруг сгорбившейся женской фигуры и, зло ухмыляясь, обрушили на обессиленную Фриду град тяжелых ударов. Ее предсмертный крик, преисполненный горечью — последнее, что услышала маленькая девочка, прежде чем скрыться в чарующей тьме мидгарской пущи. А Элин, настоящая Элин, стояла напротив собственного дома, разворованного жалкими преступниками, и с тревогой наблюдала за каждым взмахом массивных рук, возносящих оружие. Она с отчаянием устремилась в толпу разъяренных воинов, надеясь спасти единственного родного человека, но, словно призрак, могла лишь бессмысленного проходить сквозь их фигуры и собственными глазами видеть то, как тело ее матери стремительно превращается в единое кровавое месиво. — Мам? — девушка упала на мокрую землю и попыталась собственным телом закрыть мать от тяжелых ударов. Она обхватила своими руками изрезанные морщинами щеки, но вместо тепла родного лица в своих ладонях она почувствовала лишь гулкую пустоту. Слезы устремились горькими реками, и Элин крепко зажмурилась, надеясь запереть этот нескончаемый кошмар в глубинах собственной памяти. — Мама!.. Нет! Пожалуйста, мамочка!.. Девушка уже ничего не могла исправить. Как бы сильно она не хотела, как бы сильно она не пыталась размахивать острым кинжалом и зацепить хоть одного из асгардцев, ее глупые попытки не имели абсолютно никакого толка. Осколки прошлого ускользали сквозь хрустальные пальцы лепестками розовых лилий. Она лишь зритель. Единственный наблюдатель в огромном, пустеющем зале, который ничего не может сделать с происходящим. И она уже не в силах что-либо исправить. Никто уже не может ничего исправить. Элин обхватила серебряный медальон, безвольно болтающийся на ее шее, и сильно, почти до хруста тонких пальцев, сжала его в собственной ладони. — Конечно, я справлюсь, мамочка, — она гордо вскинула голову и поймала ртом такой нужный вдох, прежде чем прошептать что-то самой себе. — Я обязательно справлюсь! Я обещаю!.. Огоньки тусклого света закружились вокруг ее кукольной фигуры безумным торнадо и собрались в единую арку, открывающую для девушки новое, такое же болезненное, воспоминание. — Это не наша дочь, Фрида! — голос отца, как обычно подвыпившего и раздраженного одним лишь существованием маленькой девочки, донесся до лучницы сквозь миллионы долгих километров. Лишь каким-то отдаленным, гулким эхом. Элин только немного отняла руки от собственного лица: вокруг все также гулял этот густой, свинцовый туман, но вместо безликих фигур, желающих утянуть в пропасть, безжалостного насильника и злостных асгардцев теперь были ее родители. Вечно ругающиеся, спорящие и недовольные жизнью, здесь, в этом месте без выхода и надежды, перед ней действительно стояли ее умершие родители. И она не была собой в этом покореженном временем воспоминании. Здесь ей, кажется, не было даже семи: маленькая Элин с кудрями, собранными в конский хвост, в голубом ситцевом платье, сидела в углу их небольшой, приземистой хижины и глухо хныкала, прижав к груди любимую игрушку. — Это, — он грубо тыкнул в ее сторону и взрычал, стоило матери сделать лишь небольшой шаг навстречу дочери. — Это не наш ребенок! — Не говори так, — взмолилась женщина и вцепилась своими исхудавшими руками в его широкие, толстые плечи. — Она же наша дочь, наша родная кровь… — Это просто паскудная брошенка! — он презрительно взглянул на сжавшуюся в углу девчонку и с отвращением сплюнул. — И никакая она нам не родня! — Нет! — Вспомни, Фрида! — Альрик скинул со своих плеч ее холодные ладони и оттолкнул жену к стене. — Мы потеряли нашу дочь много лет назад! Нашу Элин! А эту девчонку мы нашли у берега, на плоту! — Ты лжешь, — женщина устало схватилась за голову и зажмурила глаза, чтобы не выпустить наружу поток горьких слез. — Ты лжешь мне! — Ты сожгла все, что было с нею, чтобы звать ее именем нашей дочери! — он стукнул кулаком по деревянной стене, и она, оглушенная крепким ударом, безвольно скатилась на холодный пол. — Черт возьми, вспомни! — Нет, это неправда… Это неправда… — Посмотри, посмотри на нее! — девочка, сидящая в углу, подняла свои заплаканные карие глазки и с надеждой взглянула на людей, которых наивно называла семьей. — Она же сумасшедшая! Она слышит голоса! — Это же наша Элин…-- женщина жалобно улыбнулась, но охотник лишь больше разозлился. — Наша малышка… — Прекрати защищать это отродье! — Не смей говорить так про нее… Не смей даже рот открывать на нашу дочь! Альрик сжал ладони в крепкие кулаки и горько усмехнулся, прежде чем поднять руку на любимую женщину. Удар был настолько сильным, что Фрида даже не удержалась на ногах и безвольно, словно поломанная кукла, упала на дощатый пол, больно стукнувшись головой. Но мужчина не жалел на нее своей злости: он бил ее в живот и в грудь, разбивая вдребезги тонкие ребра, и таскал за короткие волосы, не переставая кричать и реветь от разрывающей изнутри ярости. — Мама! — малышка Элин подползла к матери и, тихо всхлипывая, попыталась обвить своими маленькими ручками ее узкие плечи. Человек наконец оставил жену в покое и теперь с безумной улыбкой начал приближаться к ребенку. В его темно-зеленых глазах плясали огоньки неумолимой злости, а сам он буквально разрывался от горькой ненависти и желания порвать на куски маленькую девчонку. Эл испуганно вздрогнула и попыталась отползти назад, но мужчина надвигался на нее грозным, неприступным буруном, и его грузные шаги становились все быстрее. Девочка, сорвавашись на бег, сбрасывала по пути предметы, надеясь остановить обезумевшего отца хоть на одно мгновение, но он и не думал отступать и лишь яростнее двигался за нею. Она забежала в первую попавшуюся комнату и, закрыв дверь на ненадежную щеколду, безвольно съехала вниз и закрыла своими маленькими ладошками заплаканное, опухшее личико. — Открой дверь, дрянь! — мужчина продолжал свирепо ломиться в двери, и каждое его движение лишь приближало Элин к неизбежному концу. — Открой эту чертову дверь! — она плакала все сильнее, и он с той же силой повышал свой тон. — Ты! Порожденье дьявола! Отродье! Ты ошибка! — Папа, пожалуйста… — Убирайся! Убирайся из моего дома, черт возьми! Ты…ты не моя дочь! Ты никогда не станешь моей дочерью! — Я стану!..— она прильнула к двери и тихо, протяжно зашептала, будто все еще на что-то надеясь. — Я буду самой лучшей дочкой! Я буду вашей Элин! Я…я буду даже лучше!.. Я обещаю! Честно-честно!.. — Твои настоящие родители бросили тебя! А знаешь…знаешь, почему?! — он схватился за топор у ближайшей стены и замахнулся им на хлипкую деревянную конструкцию. — Потому что ты сумасшедший, больной ребенок! И ты никому — слышишь меня, паршивка? — никому не нужна! Девочка едва успела отскочить, когда дверь вдруг слетела с петель и с грохотом приземлилась на пол. Мужчина, откинув топор, двинулся к ребенку, резко схватил его за волосы и выудил из-за пояса длинный, остро заточенный нож. Он приставил его к маленькой, звонко бьющейся артерии на ее тоненькой шее и победно усмехнулся. — Папочка, я люблю тебя!.. Пожалуйста! — Теперь ты заплатишь за то, сделала с нашей жизнью! Теперь ты точно за все заплатишь! Он занес руку для последнего, решающего удара, когда Элин собрала в кулак свои последние силы и вдруг громко, отчаянно закричала. Все стекла, имеющиеся в доме, мгновенно разлетелись на тысячи мелких осколков; девочка судорожно зарыдала и вжалась в стену, наблюдая за тем, как из ушей отца засочилась водопадами алая кровь, а сам он, оглушенный ударом, пластом упал на древесный пол. — Я не хотела, папа, я не хотела… — она огладила своими маленькими, окровавленными ладошками его седые волосы и рвано всхлипнула. На противоположной стороне комнаты распахнулась другая дверь, и до Элин, до реальной, взрослой Элин, наконец донесся чей-то тихий, мелодичный голос. Он пел до боли знакомую и родную сердцу песню, но девушка все никак не могла вспомнить, откуда знает буквально каждую ноту. В арке, освещенной небесно-синим, появился нечеткий женский силуэт, и незнакомка, сжимая в своих тонких руках искусный топор, сделала несколько несмелых шагов навстречу всполошенному ребенку. Она бросила краткий взгляд на неподвижное тело в углу и, подойдя к девочке, осела пред ней на колени и нерешительно взяла в свои горячие ладони ее маленькое, детское личико. — Теперь все будет хорошо, малышка, — прошептала женщина, и успокаивающий взгляд ее нежно-лазурных глаз заставил дрожащего ребенка неуверенно податься вперед. — Как тебя зовут? — Э-Элин… — Элин, — она повторила за ней все тем же робким шепотом и поймала робкий взгляд сияющих карих. — А меня зовут Фэй. И я тебе помогу, если ты позволишь. Воительница обхватила своими руками дрожащую, окровавленную ладошку и осторожно провела пальцами по сияющему ярко-синим знаку единства. — Знаешь, у моего сына тоже будет такой, — мягкая и скромная улыбка тронула ее порозовелые губы. Она всеми силами стараясь завоевать доверие маленькой, пугливой девочки. — У него тоже будет волчонок? — Эл заглянула в добрые глаза, сверкающие заботой и лаской, и прижала к себе покрепче любимую игрушку. Было в чужом и незнакомом образе что-то родное и близкое сердцу; и пусть малышка совсем не знала эту женщину, она отчаянно хотела ей верить. — Волчонок? — Фэй, удивленно вскинув брови, потрепала ее непослушные кудряшки и тихо засмеялась. — Нет, милая. У него будет родственная душа. — Родственная… душа?.. — Да, и если ты будешь смелой девочкой, у тебя она тоже будет, — женщина склонила голову и осторожно сжала худое плечико. — Значит, ее у меня никогда не будет… — Почему же?.. — Папа говорил, что ужасных людей никто не любит, — она поджала свои дрожащие губки и утерла горькие слезы. Фэй едва успела поймать ртом воздух. Ее материнское сердце, согретое любовью, разрывалось на тысячи мелких осколков каждый раз, когда она смотрела на это исхудалое детское тело с выпирающими ребрами, на эти выбившиеся волосы, кое-где выдранные или состриженные до самой кожи, и на эти впалые, опухшие от слез, карие глазки. Эта малышка, потерянная и ужасно испуганная, смотрела на великаншу совсем не с детской серьезностью, и это…убивало. Сжигало до тла те нормы морали, те непоколебимые устои йотунов, что Фэй так долго берегла в собственной душе. — Если ты захочешь, я познакомлю тебя со своим сыном, — предложила она, и девчушка вдруг уверенно закивала. Ее заплаканное личико осветилось жалкой улыбкой, а на щеках, усыпанных родинками, появился розовый румянец. — Только давай для начала заберем твою маму, ладно? — И Хати… Хати тоже нужно забрать! — ее маленький пальчик указал куда-то за спину, и женщина сразу же обернулась, замечая возле двери стальную клетку с небольшим, но очень проворным зверьком. — Конечно, — женщина, кивнув, осторожно подхватила ребенка на руки и последовала в другую комнату, стараясь не наступать на острые осколки. — Фэй, — Элин, будто смакуя новое имя на вкус, окликнула свою спасительницу; ее веки устало прикрылись, и она разместилась на чужом плече, постепенно обмякая в теплых объятьях. — Спасибо. Что…что я могу сделать для вас взамен? Женщина судорожно выдохнула, прижимая девчушку поближе к себе, и потрепала рукой ее влажные, грязные кудри. Эту малышку учили по жестким законам Одина, и в обмен на свое спасение она готова была отдать все, что угодно. Она, девочка, которой не было даже семи, так отчаянно боролась за собственную жизнь. Настоящая Элин сделала несколько неуверенных шагов навстречу и внимательно всмотрелась в незнакомый, но почему-то до боли родной силуэт. «Фэй»…Это имя поднялось в ее памяти разом с тысячами искристых снежинок и закружилось в безумном снегопаде; девушка все пыталась вспомнить, почему три этих буквы кажутся такими знакомыми, но ничего в ее разуме не собиралось в цельную картинку. Будто из огромного пазла вырвали несколько важных кусков, из расцветающей ромашки вырезали ярко-желтую сердцевину, и Элин просто не могла понять, почему ее собственная жизнь, изученная вдоль и поперек, теперь так стремительно рассыпается об острые скалы странных, несуществующих воспоминаний. Их не было… Их же просто не могло быть! «Фэй»… Старый, потрепанный дневник в жилистых руках и тихое, почти неслышное «да, она была замечательной», когда Атрей, сидя на берегу близ бушующего моря, рассказывал о своей давно умершей матери. Фэй покачала головой, ногти острые впивая в ладони, и вдруг обернулась, изучая пронзительным взглядом стоящую позади Элин. Настоящую, живую, взрослую Элин, что топталась у порога и все не решалась сделать последний верный шаг. В ее карих глазах блестели звездами осколки болезненных воспоминаний, и она…она просто не могла пережить снова эту ужасную боль. — Пообещай мне кое-что, милая, — нежная женская рука огладила худенькую спину, а тихий шепот легко сотряс воздух. Взгляд голубых, такой же мягкий и теплый, как у Атрея, скрестился с растерянными карими. Фэй улыбнулась так обаятельно, что девушка неосознанно поддалась вперед. — Что же? — голос малышки Элин, все больше напоминающий сип, выдернул из чернеющей пучины собственных размышлений. Темноволосая сжала руки в крепкие кулаки и очертила взглядом гордый силуэт напротив. Будто бы женщина действительно обращалась к ней, именно к ней, а не к ее глупой копии из далекого прошлого. — Спаси их обоих, когда меня не станет. Элин не успела даже переспросить, как мир вокруг начал стремительно рушиться, а потерявшая краски картина все скорее сменяться густой, всепоглощающей пустотой. Лучница протянула руки, стараясь ухватиться за остатки рассыпающегося воспоминания, когда глаза Фэй в последний раз с надеждой взглянули на нее. Порывистый ветер унес хрупкое тело в сверкающий свет, и Элин канула в гулкую бесконечность, не переставая даже за шелестом листьев слышать этот тихий, умоляющий шепот. Спаси их обоих, когда меня не станет. Спаси их обоих, когда меня не… Спаси их обоих, когда… Спаси их обоих. Просто спаси их, Элин. Пожалуйста.***
Некогда большая деревня теперь была охвачена жадным пламенем: приземистые хижины, сооруженные из дерева, горели ярче бумаги, густой черный дым уходил под самое небо, а удушающий запах гари убивал не только людей, но и летающих под небесами птиц. Вся плодородная земля, засеянная ромашками, оказалась пропитана человеческой кровью; тела, разрубленные на десятки частей, валялись по разные стороны, и вокруг уже не осталось ни единой живой души — только чарующий аромат смерти, захвативший в объятья эти гиблые места, тихий шум прибоя в расстилающейся ниже долине и обгорелые руины. Посреди этой ужасной картины сидел один единственный человек. Его массивную спину украшали кроваво-алые полосы, а на бедрах, поверх брони, был повязан спартанский платок с какими-то неясными греческими узорами. Элин не нужно было даже подходить ближе и окликать мужчину — она и так прекрасно понимала, кто сидит на коленях пред разрушенным, горящим домом, и глухо шипит от боли. — Кратос! Она не понимала, как он оказался в свете. Существовал ли он здесь на самом деле или являлся просто призраком? Может, все это — лишь одна большая, отвратительная галлюцинация, из которой Элин никак не может выбраться? А может он реален? Может их с Атреем нет уже очень долго, и Кратос пытался их вытащить, но попал в ловушку? Элин не знала. Раз за разом называя его звучное, суровое имя, она надеялась, что он точно ее услышит, но его суровая фигура даже ни разу не дернулась. Девушка сделала несколько неуверенных шагов вперед, а после сорвалась на скорый бег и вдруг застыла, словно цепями привязанная к земле, когда взгляд внимательных карих уцепился за маленькое, худое тельце, уложенное на руках спартанца. Он был еще молод в этом воспоминании: его худое лицо не было изрезано глубокими морщинами, не было и густой, смоляной бороды, непробиваемых мускул и стальных мышц и даже глаза его, янтарь с отблесками солнца, обыкновенно пронизанные холодом, теперь казались какими-то другими. Словно теплилась в них еще какая-то мимолетная надежда, тусклый огонек веры в лучшее. Словно была в них еще настоящая, наполненная чувствами, жизнь. — Каллиопа… — он произнес одно лишь слово, от которого ее мгновенно передернуло; имя, которое так часто срывалось со спартанских губ, принадлежало этой маленькой, смуглой девочке, так скоро умирающей в крепких руках. — Нет, милая, я прошу тебя… — П-папа… — она задышала так хрипло и судорожно, что сердце Элин болезненно сжалось. Девочка протянула свои маленькие ручки, украшенные атласными лентами, к отцовскому лицу и дотронулась пальчиками острого подборка. — Не оставляй меня, не оставляй, я прошу… — он огладил ладонью густые, темные волосы и склонился чуть ниже, усыпая влажными поцелуями смуглую кожу. — Ты только не закрывай глаза, слышишь? Смотри на меня, Каллиопа, просто смотри на меня!.. — Я… — она внимательно вгляделась в его янтарные глаза и расплылась в жалобной улыбке, прежде чем закашлять угольной кровью и издать свой последний, решающий вдох. Ее ладони скатились вниз, а большие, глубокие карие глаза стали будто стеклянными и мгновенно застыли, всматриваясь в красивое, охваченное черным дымом, закатное небо. — Каллиопа?.. Кратос дрожащими пальцами прикрыл ее веки и сильнее прижал к себе бездыханное девичье тело. Он вскинул голову к небесам и, набрав в легкие побольше воздуха, вдруг закричал так зло и отчаянно, что мир вокруг начал разлетаться на осколки. С деревьев слетела пышная крона, а с земли поднялись тяжелые камни — все это закружилось вокруг спартанца безумным торнадо, увлекая за собой не только лепестками белеющих снегом ромашек, но и останки человеческих тел. Элин зажала руками уши, чтобы просто не слышать, как вместе со свирепым криком спартанца в голове отдаются и ее собственные, далеко не радостные, голоса. Из ушей полилась алая кровь, а в руках поселилась лихорадочная дрожь, которую девушка не то что не хотела — не могла унять. Земля под ее ногами затряслась, и протяжные трещины разбили территорию на четыре неравных части. Элин едва успела перепрыгнуть на другую плиту, когда место, где она только что стояла, провалилось в безбрежную пустоту. — За те грехи, что совершил ты, спартанец, — чей-то незнакомый голос раздался будто с небес, и Кратос крепко зажмурился, выдыхая боль в тишину. — Пепел семьи твоей будет вечно зиять на твоей коже. За все те человеческие души, за всю ту кровь, которой ты окрапил эту священную землю, навеки ты будешь проклят мною, о великим старейшиной. Элин подошла еще ближе и упала пред ним на колени, когда случайная догадка вдруг посетила усталый разум: «Это он…это он убил Каллиопу и всех этих людей…». Кровь жителей этой деревни, кровь собственной дочери, только на его руках! «Спартанец». Какое странное, незнакомое слово. Неужели он прибыл в Мидгард с совершенно других земель? И его имя…оно имело явно не скандинавское происхождение, верно? А Каллиопа?.. Она не была похожа на жителей этого мира, как не была похожа и на гордую Фэй. У Кратоса была другая семья? Насколько давно? До Скандинавии? До Фэй? Знает ли Атрей о том, что вообще было «до»? Множество вопросов всполошили разум. Но у Элин не было времени давать ответы. У нее не было даже одной единственной секунды на то, чтобы спокойно вздохнуть. Спартанец не решался отпустить Каллиопу, не решался даже разжать собственных рук, а ее образ все скорее терял очертания, становился безликим и рассыпался бессмысленной пылью в его окровавленных ладонях. Он попытался удержать ее, хватался за остатки сизого пепла и шипел от горечи, когда тепло ее тела сменилось неумолимым хельхеймским холодом. Он закричал еще сильнее, еще отчаяннее, и пылающий красным огонь вновь сменился густым туманом, вслед за которым неустанно помчались призраки прошлого. — Ты оставила меня тут…с ним, — детский голос, чем-то напоминающий Атрея, разнесся звучным громом. — А он всегда уходит! Его никогда нет рядом! Я ему не нужен и не буду нужен!.. — Атрей?.. — Кратос попытался подняться на ноги и протянуть ладонь навстречу воспоминанию, когда из-под земли появились бурые корни и крепко обвязали стопы. — Я не знаю его, а он не знает меня. И, похоже, не хочет знать. Я сильный, я умный, я не такой, каким ему кажусь! Я же лучше знаю! — Где ты, сын?.. — Он со мной не говорит, не учит меня ничему! Лучше бы это он умер, слышишь? Он, а не ты! — Нет! — спартанец рывком подался вперед, но корни туго оплели ноги, и он безнадежно упал в промерзлую землю. — Не слушайте, не слушайте его! — Элин закричала так громко, что от связок осталось одна лишь глупая пыль, но он, конечно, не смог ее услышать. Густые тени надвигались на грека сносящим цунами, подступали все ближе и ближе и с упорством затягивали его в безбрежную, наполненную болью, пропасть. Ее руки нещадно задрожали, а мысли все никак не хотели сходиться в единый, разумный план. Элин должна была спасти его. Она никому ничего не обещала, но знала наверняка, что если не выполнит — утонет вместе с ним в этом душном, вязком тумане. И Фэй… Девушке бы хотелось вручить ей положенную благодарность. Постойте. Фэй! Лучница глубоко вздохнула и начала тихо напевать до боли знакомую мелодию, и с каждым новым тактом ее голос становился все смелее и увереннее, а звуки птицами разлетались по остаткам уцелевшего мира и рассыпались переливами нежных струн. — Фэй?.. — он растерянно огляделся вокруг, будто выискивая средь туманных просторов ее одинокий образ, и часто-часто задышал, когда голос раздался почти над самым ухом. — Я не могу, не могу справиться с этим без тебя… Элин продолжала петь, и ее руки, крепче сжимающие острый нож, медленно разрезали крепкие корни. Каждое новое движение становилось все более ощутимым, и для него ее потерянный в воздухе силуэт становился отчетливым и явным. Чужие голоса подступали все ближе, тянули липкие руки к массивной спине и ловко вцеплялись когтями в широкие плечи, все норовя завлечь спартанца в бесконечный лабиринт кошмаров. — Вернись, Фэй… — пронизанный горьким отчаянием, его всегда звучный голос сорвался на хрипы. — Наш сын болен! И я не могу найти лекарства! — Мы найдем! Мы обязательно найдем! — заверила его Элин, и когда злодейка-судьба развела руки для смертельных объятий, девушка обвила руками массивный мужской торс и крепко зажмурилась, утыкаясь носом в спартанскую грудь. Тьма обступила их со всех стороной, но она не перестала петь — песня Фэй, словно панацея, обвязала их прочными узами и укрыла от дождя тяжелых, грузных ударов. Кратос прижал девчонку ближе к себе и закрыл своей спиной, когда груды каменных обломков сгустились над ними свинцовыми тучами. Множество злостных, завистливых голосов зазвучали хором, и Элин отчаянно закричала, стараясь заглушить этот ненавистный шепот. Тени вдруг отступили, будто испугавшись горькой расплаты, и вокруг расцвел яркий, ослепляющий свет. Выцветший мир окрасился новыми красками: показались залитые золотом стены и вплетенные в плиты огненные астры, а мокрая земля, пропахшая гнилью и человеческой плотью, сменилась зеркальным мрамором. Спартанец притянул сильнее девичье тело и лишь после позволил себе распахнуть глаза. Он с ужасом вгляделся в эту картину: ее всегда молочная кожа теперь имела сероватый оттенок, а розовые губы покрылись синей кромкой; струящиеся по плечам кудри оказались безумно перепутаны, а аккуратное личико — изрезано долгими, протяжными царапинами. Ее хрустальные пальчики, прежде крепко сжимающие его броню, теперь безвольно скатились вниз, веки были прикрыты, а из носа тонкой линией струилась черная кровь. Он рвано прислушался к ее обыкновенно размеренному дыханию и ровному ритму сердца, но ничего не смог услышать. — Кратос?.. — взволнованный голос Мимира, оставшегося здесь на страже порядка, послышался откуда-то сзади. Спартанец не смог даже повернуть головы, и старик продолжил, каждым новом словом лишь больнее ударяя в грудь. — Она не дышит… — Знаю. — Кратос, черт побери, она не дышит! — Я…я знаю… Он внимательно огляделся вокруг, но гордой фигуры Атрея в величественном зале так и не смог отыскать. Его здесь не было. Он остался там, в сверкающем звездами свете, и Кратос даже боялся предположить, какие кошмары заманили мальчишку в свои сети. Но еще больше он боялся того, что на его крепких руках вновь оказалось бездыханное тело. Спартанец ведь понимал, что она не дышит. Что она умрет через пару минут, если он ничего не сделает. Только он не знал, что делать. Он совсем не знал…