***
Мои пустые домыслы о встрече нашего ароматного друга с местными коренными жителями дали всходы: ровно на том месте, куда привели нас следы от лыж. Всё это время я была уверена, что ехал именно снегоход: следов оленьих копыт, какие остаются после упряжек, не было. Но мы набрели как раз на то, что заставило меня засомневаться во всём и сразу. У пролеска, на отогретом кострами клочке земли, стоял шалаш из длинных деревянных шестов и оленьих шкур: такие строят только кочевники, и редко бросают вот так. Но не было ни звуков, ни дыма из отверстия наверху. Ничего. А окружённая подтаявшей кромкой снега земля говорила о том, что это место бросили совсем недавно. Может, хозяин стоянки неподалёку? Может, и наш друг с ним? Это были обнадёживающие мысли. Но во мне мигом всё окаменело, когда я присмотрелась получше. Следы лыж резко обрывались, но снегохода здесь не видать и в помине. А само жилище… Простые кочевники используют для строительства обычные тёмные шкуры. Этот шалаш укрывали белые. Такими, насколько помню из россказней ярмарочных зазывал, устилали лишь шаманские хижины. Здесь явно происходит какое-то странное дерьмо. Пугает то, что я и приблизительно понятия не имею, какое именно. Делаю осторожный шаг. Перехожу со снега на землю. На всякий случай перезаряжаю ружьё. Слышу, как Довакин скрежещет клинком в ножнах. Дыхание сбивается, но я не позволяю ему стать хоть кому-либо слышным. От этого кружится голова. Впускаю дуло вперёд себя, откидывая край шкуры. В ноздри бьёт затхлый дух балыка, мускуса и шикши. На мгновение отворачиваюсь, чтобы вдохнуть, и захожу внутрь. Выдыхаю. Хвала небесам. — Довакин, — отбрасываю шкуру от входа и жестом велю войти, — здесь никого! В центре конусообразного укрытия осталось неубранное кострище. Я поворошила золу ногой, огляделась. Поперёк центральной оси на жердях висела вяленая рыба и сушёные грибы. На полу, выстланном мхом, берестой и шкурами, были разбросаны пучки всевозможных трав и перьев. Вокруг располагались истёртые бубны, оленьи рога, маленькие соломенные кумиры и самодельные варганы. Жилище шамана, в этом нет сомнений. — Не мог же он просто так всё здесь бросить, — проговорила я тихо, присев на корточки и рукой поглаживая рисунок на бубне. Жители порта редко пересекались с кочевниками. А школьные уроки истории, к сожалению, не могли дать о них полного представления. Я была свидетелем некоторых обрядов шаманизма всего раз за всю жизнь, и не проявила к ним должного интереса тогда. Сейчас мне казалось, что я упустила нечто важное. Что я чего-то не знаю, не понимаю. Меня окружали ответы, но я никак не могла сформулировать вопрос. Всё моё существо скручивало от беспомощности. Довакин разжёг костёр с помощью колотушек от бубна и соломенных кукол. Стало светлее, и теперь ему наверняка отчётливо виден мой свирепый прищур. — Что? — поднял плечи и развёл руками, будто не сделал ничего предосудительного. — У тебя с собой дрова есть? Тяжело вздохнув я потёрла лоб. Спорить, конечно, смысла нет. Как и дров. — Их хозяин не мог уйти далеко. Если вернётся и увидит всё это — нас как минимум принесут в жертву. Довакин покосился на костёр и осторожно его обошёл, переступив остатки разодранных кукол на полу. Я скинула с плеч тулуп, и, немного согрев ладони, начала сосредоточенно перебирать варианты дальнейших действий. — Ты можешь сказать, кто здесь жил? — Довакин поднял зажжённую колотушку в руке и полуобернулся. — Смотри! Я встала, стряхнула со штанин пыль с золой и принялась осматривать потолок. Изнаночные стороны выделанных шкур были полностью испещрены рисунками и орнаментами, как ночное небо — северным сиянием и созвездиями. Под этим куполом всё стало казаться волшебным… но дым от костра горчил на языке, поэтому пришлось закрыть рот, собраться с мыслями и вернуться в реальность. — Кочующий шаман. Одиночка, судя по всему, — я ещё раз вспомнила вид жилища снаружи, и кивнула сама себе. Столь нужные жалкие крохи информации тут же выудились из памяти. Я протянула указательный палец к изображениям животных и птиц в самом верху. — Видишь эти рисунки? Здешние коренные народы верят, что шаманы могут разговаривать с самой природой, обращаясь к ней через духов умерших предков, — я проследила направление орнамента, чтобы добраться до нужной точки и убедиться в верности своей мысли. — Племенные шаманы таким образом могут просить безопасной переправы, мягких зим, или… — Или? — …удачной охоты, например. Мы замерли. Громкий шорох за бубнами не дал мне договорить. Я сдавленно охнула и дёрнулась от испуга. Довакин топнул, и из укрытия тут же выпрыгнул лемминг; грызун пронёсся мимо нас и юркнул за порог. — Надо что-то делать со всеми этими крысами, — вздохнул норд, тут же добавив: — но даже не надейся, что я за это возьмусь. Прыснув в кулак я ответила: — Я бы расплатилась с тобой экспой и искренним «спасибо». Оттепель после ряда дней мрачного молчания, пусть даже не в самой расслабляющей обстановке, казалась глотком спасительного кислорода. Довакин в ответ выжал из себя скептическое «ха-ха», и сказал что-то следом; но я не услышала, что именно, поскольку отвлеклась на ритуальный бубен, и вспомнила, что шаман никогда не выходит из чума без него. — Слушай, — сказала тихо, как будто могу привлечь ненужное внимание, — думаю, нам пора топать отсюда. — Зачем? — резонно удивился Довакин. — Я устал. Тебе тоже нужно отдохнуть. Останемся здесь и поспим, наконец, в тепле. — Если сюда вернутся кочевники — мы и не проснёмся больше! Драконорожденный приподнял брови и коснулся навершия своего меча. — Ты всерьёз так думаешь? — Ну хватит! — по дороге к выходу я толкнула Довакина в грудь. — Нам всё же нужна помощь. Если они будут на упряжках — я смогу договориться… Оказавшись снаружи я огляделась. Светло и тихо. Как и всегда. Наверное не было никакого смысла надеяться, что откуда-то вдруг прибудет помощь. Если шаман действительно искал уединения для проведения ритуала — значит, он оставил племя далеко позади. А Довакин… ну, в его словах тоже был толк. Однако… — Это всё равно, что ночевать в лагере Изгоев, — нашлась-таки я и потёрла висок. — Однажды — сам не знаю, как так вышло — я заснул в спальнике какого-то бомжа в Крысиной Норе. Я виновато хихикнула, припоминая тот момент почти в самом начале игры. — Упс… Драконорожденный направился к деревьям в поисках хвороста для костра, крикнув напоследок, что после такого ему уже ничего не страшно. «Слабоумие и отвага» — прокричала я вслед. Эх, мне бы хоть каплю его уверенности. Интересно, смогу ли я когда-нибудь стать немного похожей на него?***
К вечеру нам удалось приготовить похлёбку из найденных здесь сушёных грибов и оставшейся у нас оленины. Мы сидели у костра, довольные и сытые, и нам совсем не хотелось больше переживать о том, как мы будем возвращаться в порт. Вместо этого мы с Довакином обсудили все риски и до конца определились с чертежом нашего портала и нужными камнями душ. Сказал — разумнее их не жалеть, на всякий случай. Один из них — чёрный — он всё время держал при себе. Вероятно, вспоминал о доме, глядя на него. Будет, наверное, слишком странно сказать ему, что я тоже скучаю по Скайриму? — Послушай, — норд глядел на меня сквозь огонь, — а зачем нам вообще так напрягаться? Все эти хождения, поиски того старика… — он поднял камень и прищурился, одним глазом глядя на меня сквозь пустую кристальную черноту. — Если наш план уже готов — почему бы не вернуться на Нирн прямо сейчас? — Что? Что ты такое говоришь! Конечно мы не можем пойти сейчас… — я оглянулась по сторонам в поисках поддержки, или того, на что можно было отвлечься. — Нужно вернуться в порт чтобы… Неожиданно для самой себя я замолкла и нахмурила брови. — Так зачем? — не унимался Довакин. — Ну, — я уже сомневалась, что смогу дать ему адекватный ответ, но не была готова к такому лёгкому поражению. — Надо хоть… не знаю? Попрощаться? — С кем? Неужто с тем красавцем из гостиницы? Чтоб его. Пожалуйста, просто заткнись. Мой внутренний бунтарь уже вскипает. — Ладно, ты прав, — наконец сдалась я. Пока что 1:0 в пользу недо-драконов. — Действительно не с кем. Но, знаешь… как минимум — с местом, где я провела всю жизнь? Довакин шумно выдохнул и перекатился со спины на бок, чтобы подняться. — Не с чем тебе там прощаться. Я провёл с тобой достаточно времени, чтобы с уверенностью сказать, что всё, к чему лежит твоя душа — здесь, на этом берегу. А то, что осталось на другом, следует оставить там навсегда. От резкости и твёрдости его слов воздух вокруг будто похолодел. Чувство, когда тебе говорят то, что ты и сама в глубине души осознаёшь… может, дело в том, что я ещё не привыкла, но я и правда терпеть его не могу. — Какая метафора, — прогнусавила я, прикрыв глаза и саркастично усмехнувшись. Но Дова будто почуял очередную никчёмную попытку соскочить с неудобной темы. — Мы останемся здесь, — заявил он, глядя на меня строго. Но отведя взгляд вполголоса добавил: — Кто знает, что произойдёт, если ты туда вернёшься. Ты и впрямь неплохо узнал меня, верно, чёрт ты небритый? Но он прав. Хватит с нас уже приключений. Здесь — так точно. Давно пора вернуться к более достойным. Расправившись с ужином мы улеглись в меховые спальники, ещё несколько часов перед сном болтая, как подростки, обо всём на свете. О планах, намётках на будущее, о том, как быстро сотрутся воспоминания об этом мире новыми впечатлениями, волшебными и яркими. Ни ему, ни себе самой я уже не пытаюсь объяснить происходящее; его появление здесь — само по себе яркое и волшебное событие, и эту нашу встречу, пусть она и произошла в моём унылом, обречённом мире, стереть из памяти точно не выйдет. А значит останется и экран ноутбука, и пролитый чай, и футболка с хипстерским принтом. Зевнув, я успеваю проронить, что мой кот точно будет по нему скучать, и под весёлое, неразборчивое жужжание своего Довакина быстро проваливаюсь в сон. Делать этого не стоило. Смазанный, тревожный кошмар, из которого не выбраться, без явных на то причин наводит панику. Я ничуть не заинтригована кульминацией, так что отработанной тактикой прячусь, выигрывая время, и с силой мотаю головой, чтобы проснуться. Не работает. Раз, два. На третий я вспоминаю, что больше не одна, и начинаю звать на помощь. Когда я уверена, что вот она, уже рядом, меня поглощает чья-то громадная тень. «Вы не можете спать, пока рядом находятся враги». Реальность перемешивается со сном, как колотый лёд с грязью на речном берегу. Кто-то трясёт меня за плечи, пока я силюсь разомкнуть неподъемные веки. Сквозь звон в ушах и бьющую по вискам кровь различим знакомый голос. Голос, но не речь. — Дов? Он здесь, передо мной. Трясёт меня за плечи. И отвечает. А я не понимаю. Сознание ещё не успело заново собраться по кусочкам после кошмара, но тело реагирует быстро. Взметнувшейся к груди рукой я хватаюсь за амулет. Всё ещё при мне. Так в чём же дело? Довакин, встрёпанный, напуганный, выглядит так, будто видел тот же самый сон моими глазами. Говорит, срываясь на крик, и тоже касался своего амулета. Проклятый тамриэлик, я же не успела толком выучить… ничего не понимаю… Но замечаю другое: оба наших амулета тусклые, как будто их покинули всякие краски, сама жизнь. Или… — Ох, нет… Чужое небо с чужими звёздами, не пропускающими магию. Ну конечно. Довакин уже давно начал потихоньку терять магию, с которой был рождён. Как же я могла не предвидеть остального? Очевидно, от амулетов больше нет никакого толку. Возможно, просто истратили свой заряд, но некоторые зачарованные вещицы из его инвентаря также угасли, потеряли волшебные свойства. Плохо, что рядом, сколько бы мы не таращились, не появлялось окошка, заботливо подсказывающего нам о заряде зачарования. Плохо, что я теперь никак не могу справиться с паникой, и придумать, что делать. К счастью, я не одна. Довакин несильно тычет меня в плечо моей рукописной книгой. Именно на её пустых страницах я делала записи и пометки, пока он учил меня тамриэлику. Там должно быть достаточно, чтобы хоть как-то продержаться. Первое, что удаётся перевести, оказывается, и в переводе-то не нуждалось; наша общая мысль: портал нужно строить сейчас. Вот, чего стоило нам промедление. Довакин отмахивается от меня, когда я попыталась его остановить — уже одетый быстро выскакивает наружу и принимается ломать шаманское жилище. Говорит, вроде, что для основы сгодится и это, а остальную древесину — какую-никакую — натащим сами из леса. Снова понимаю его и без слов: топор уже за поясом. Первыми в ход идут ближайшие ёлочки. Сухие и промёрзшие, они легко расстаются со своими тонкими ветками. Охапки с ними, как и стволы, сразу оттаскиваются на шкурах, оставшихся от шалаша, к Довакину, а уже там моментально идут в ход. Я стараюсь не отходить далеко от места, где он мастерил из них нечто навроде пустого дверного проёма. Честно стараюсь. Но дерево заканчивается быстро, а в чаще могут найтись деревца и побольше. Я кричу ему, предупреждаю, что собираюсь туда, совсем позабыв, что он теперь ничерта не понимает. А он кричит в ответ, совсем позабыв, что я сама понимаю едва ли больше, чем ничерта. Не знаю, почему, но я вдруг очень тороплюсь. Как там говорят? Чем дальше в лес — тем больше дров? Буквально. Без шуток и метафор. Если первые шаги в чащу можно было назвать осознанными, то теперь я просто бегу, размахивая топором, будто карликовый берсерк. Надеюсь, строитель позади меня успевает между приступами смеха подбирать более-менее приглядные обрубки. Впрочем, совсем скоро голые ели расступаются, а перед лезвием топора и моими глазами возникает что-то поинтереснее. Годная древесина. Отлично! …годная, изломанная древесина, какой тут быть не должно. Плохо. Очень плохо. Стараюсь успокоить дыхание — только его и получится. Обхожу осторожно обломки чего-то ранее узнаваемого. Любой шум сейчас совсем не кстати. Любая мысль, догадка, даже верная — пожалуй, тоже. Если сложить этот кусок вон с тем, то получится… Ох… Лучше бы не получалось. Закрывай глаза и отворачивайся, но как ни изгаляйся — осознание разит не хуже удара плетью — быстро и со свистом. Вот — кусок изогнутой толстой лыжи. Чуть поодаль виднеется из-под снега драный брезент, бечёвка. Смятые канистры разбросаны, растасканы коробки из-под просыпанных патронов. Всё в крови. Звать на помощь опасно. Хорошо, что эта единственная толковая мысль приходит мне до того, как из глотки вырвется сдавленный хриплый писк, какой бывает у жертв асфиксии. К горлу подступают слёзы и рвотные позывы, но почти мазохистская тяга завершить картину произошедшего заставляет шагнуть вперёд в упорном поиске финального штриха. Он оказывается слишком растянут и груб, если меня спросите. Как и всякое место пиршества медведя — неаккуратно брошенное на половине падальщикам: тем, кто достаточно ловок и мал, чтобы разобраться со скудной плотью на костях. Один глаз уже выеден вороном. Значит, скоро сюда по очереди сбегутся песцы, росомахи, может, даже ненавистные Довакину лемминги. Не могу сказать точно, как давно случилось… это. Не могу и не хочу. Ближе подойти я уже не в состоянии, да и просто стоять прямо, в общем, тоже. Перевёрнутый снегоход очень кстати даёт опору. Не могу сказать. Не могу сказать. Но второе осознание неприятно бьёт током, громом прокатывается по ещё не улёгшемуся первому. Не могу сказать точно, как давно это случилось. Зато знаю, пожалуй, как всё началось. Теряющиеся следы, белые оленьи шкуры на пустом жилище, бубен, вовсе не брошенный… …и что вообще могло разбудить медведя в спячке в нашей-то немой глуши? Само, чёрт возьми, собой. Медвежьи жир и шкура — сокровища для шамана. — А мы все — приманка… Довакин догоняет меня как раз вовремя для того, чтобы я наконец заставила себя снова различать окружение. Он приобнимает меня за плечи одной рукой, второй держа оружие наготове, и, благо, не орёт. Только что-то негромко бормочет. Из всего, что я слышу сквозь какофонию собственных мыслей, могу перевести лишь «Ведь это же тот самый человек (…) который нас сюда…». — Он самый, — киваю, хотя сама как будто ещё не до конца осознаю увиденное. Мозг тут работает на опережение, просчитывая наши дальнейшие действия. — Плакать будем позже, если сами рядом не ляжем. Давай к порталу, срочно!***
Недостроенный, но он есть — вот он, как на ладони, прямо на месте бывшего шаманьего пристанища. Его бубен, колотушки и даже украшения из веточек — всё ушло в укрепление каркаса портала. Мысль о том, что дальновидный кочевник планировал загубить нас ещё до всякого вандализма, даже как-то странно утешает совесть. Подходя к порталу с затаённым дыханием и спрашивать не хочу, держится ли эта конструкция хоть на чём-то, кроме честного слова. Да и к чёрту это. Воспользуемся один раз — и больше даже думать не будем. Пока Довакин занят последними приготовлениями (бубнит что-то про нехватку древесины и угасающие камни), я не свожу глаз с периметра. Топор в руках сжат настолько сильно, что не чувствую пальцев. Дыхание… что ж, сложно назвать его ровным, но меня устраивает и то, что на данный момент оно хотя бы есть. Думать о хорошем. О хорошем… Ха, да ведь мой Довакин совсем скоро вдохнёт полной грудью воздух Нирна! Родной, пропитанный магией, мистикой и будоражащим запахом грядущих приключений. И… я вместе с ним. Ведь так? — Ну чего ты там возишься? — нетерпение грозит вот-вот сорваться на истерику; ощущение надвигающейся опасности неплохо играет на нервах. — Может есть ещё время кости бросить на то, кто до нас первым доберётся: медведь или чокнутый шаман? Стоит словам неприятно стукнуться оземь, как за спиной раздаётся громкий звук, похожий на запуск генератора какой-нибудь фантастической машины времени. Затем — вспышка, и я, оборачиваясь, вижу распахнутую дверь в новую жизнь, полностью готовую нас впустить. Вот она, так близко, всего-то за порог перешагнуть… Пальцы сами собой разжимаются, и я роняю топор. Освободившимися ладонями плотно закрываю рот, так, что даже не вздохнуть. Из-за быстро нахлынувших слёз становится ничего не видно. Так ярко, ярко… На фоне бело-лилового светового пятна вижу только, как размытый силуэт Довакина подбирает с земли рюкзак и разводит руки. Недолго думая бросаюсь ему навстречу, уже не сдерживая ни крик, ни слёзы. Уверена, даже при появлении на свет я не рыдала так искренне. Совсем скоро меня ждёт ещё один «первый вдох». Вот и всё. Довакин крепко держит меня за руку; свободные мы одновременно тянем к свету. Ощущения, будто он жжётся и бьёт током одновременно, но эта боль лишь подтверждает: всё реально, всё взаправду! Я поворачиваю голову и смотрю на Довакина, заново привыкающего к забытым ощущениям перехода между мирами. Он делает то же самое, и яркий свет отчётливо блестит на мокрых дорожках под глазами. Ох, этот дурень!.. — Чего как вкопанный встал? — сдержать смех никак не получается. — Давай, пойдём же! Довакин, словно малое дитя, пытается повторить парочку из последних услышанных слов. Конечно, письменность он за ночь выучил, а вот в устной речи попрактиковаться со спящей мной уже было не так просто. «Забудь!», — говорю сквозь смех, звонкий и настоящий. Скоро и я забуду. Всё отчаяние, всё разочарование, все, кроме медвежьих, шрамы. Новая жизнь — вот она, только за порог шагнуть. Пускай в сто раз опаснее, пускай с драконами, демонами и откровенными психами. Но жизнь. Только я просовываю руку до самого локтя и поднимаю ногу, чтобы перебраться дальше — Довакин резко отпихивает меня в сторону. Секунда падения кажется мне часами, за которые я успеваю разглядеть его, перепуганного, последнее отчаянное мерцание портала, выпавший из рамы чёрный камень. И медведя, валящего портал с другой стороны. По кусочкам. В щепки. Совсем, как мою надежда вслед за ним. Но даже с разбитой, даже с мёртвой я быстро поднимусь на ноги, чтобы сказать себе, медведю и всему треклятому миру: Не сегодня, чтоб вас! Пока зверь издаёт яростный рёв, я делаю перекат влево, как учил Довакин: в сторону, где я, вроде бы, бросила своё оружие. Непредусмотрительно, как всегда. Внутренний бунтарь ещё никогда так хлёстко не матерился. Глухой звук удара не воодушевляет. Как и пустая, выжженная проталинами трава. На снегу так же пусто. Где, чёрт возьми, мой топор?! Земля под ногами дрожит. Два уханья за спиной — ровно два — и мне попадает точно по старой ране. Я падаю ничком, ударяясь лицом о землю. В глаза летят колкие щепки и снег. Наверняка повредила зуб. Рёбра… проклятье, им точно не помешало бы чуть больше времени с момента последнего перелома около недели назад. Полной грудью уже не вдохнуть. Слышу хрип, противный хруст и бульканье. Не понимаю, чьё. На фоне медвежьего рёва все остальные звуки сливаются воедино, теряют первоначальные источники. Глаза, саднящие от сора, тоже подводят. Но на фоне нашей разбитой мечты я могу ещё различить шевеление. Довакин может стоять. Я же не могу даже закричать от боли, когда сломанные рёбра протыкают моё лёгкое. Выкашливая кровь со сгустками чего-то непонятного, последнее, что я способна прикинуть наверняка — это паршивый факт: в обозримом будущем поднимусь я вряд-ли. Довакин стоит совсем криво (не говоря уже о том, что теперь ещё и двоится), едва держится на ногах. Но стоит. И даже пытается держать в руках свой меч. Ох боги, такого игра точно не показывала… Один в таком состоянии он медведя даже напугать не успеет. Чуть поодаль от него я вижу знакомый золотистый блеск эльфийского топорика. О, у Вселенной просто потрясающее чувство юмора… Шути и ищи, на что ещё отвлечься, чтобы не осознавать полностью адской боли от переломанных костей и проколотых лёгких. Ещё один блеск привлекает моё внимание уже ближе ко мне. Достаточно протянуть руку, и, пока медведь ещё занят рёвом и битьём земли вокруг, сгрести в кулак вместе со снегом гранёный тёмный камешек. Билет в нашу новую жизнь. В нашу… … До чего же, мать вашу, страшно. Но я, кажется, всё решила. Клятву, пожалуй, придётся дополнить. Ух. Хрип, вкус крови во рту и грозящие схлопнуться лёгкие отвлекают немного от ясного мышления, если честно. Не сегодня; и, пожалуй, если не мы оба… то хотя-бы тот, кто заслуживает быть по ту сторону по праву. Впервые я так сильно хочу жить. Ну почему именно сейчас… Зараза. Кашель снова вырывается, сколько бы я ни старалась удержать дыхание под каким-то подобием контроля. Дрожащей рукой прижимаю к груди камень. Всё ещё тёплый. Или это снег, что я загребла вместе с ним, так колко обжигает мне ладонь? Моим костенеющим пальцам, пожалуй, всё равно. Вспоминая заклинание из книги и выученные слова тамриэлика я нашёптываю камню заклинание. Словно что-то заветное, предназначенное лишь другу, верному и надёжному. Последний свой секрет. Последнее желание. Хуже от этого уже никому не будет, правда же? Может, на одного человека его силы всё-таки хватит и без целой оправы. Может, я всё-таки не так безнадёжна и бесполезна. Он ведь наверняка сделал бы так же? Медведь снова встаёт на задние лапы. Выпрямляется. Ревёт. Попытка вдохнуть, чтобы собрать последние крупицы сил в руке. Чтобы игнорировать боль. Нужные, решающие мгновения. Я замахиваюсь и бросаю светящийся камень в сторону стоящего у обломков портала Довакина, пока он ещё не успел собраться и в порыве героизма отойти от него слишком далеко. От замаха рваные мышцы растягиваются и открывают захлёбывающиеся кровью раны, сломанные рёбра противно трещат и впиваются ещё глубже в лёгкие. Теперь уже точно не вздохнуть. Но мне, пожалуй, больше и не нужно. Знакомая вспышка лилового света — вот и всё, чего мне достаточно, чтобы улыбнуться. Прямо перед тем, как медведь стиснет свои могучие челюсти на моей гениальной, чтоб её, голове.