Замкнутый круг

«Дьявол!» — резко вскочив, Гэбриэль оперся на запястье, мгновенно утонувшее в сенной подстилке. Осмотревшись с тревогой, какая бывает после дурных снов, он обнаружил себя в старом деревянном сарае, стены которого украшали вилы с поломанными зубцами, проржавевшие ведра, дырявые масленки и прочая, давно отслужившая свой век утварь. Тяжелый железный замок, подвешенный изнутри, надежно охранял выступавшую за отведённые ей пределы дверь, а заодно, похоже, был единственной опорой всему сущему - двери, сараю, мирозданию… С облегчением выдохнув, охотник рухнул обратно в колючую, до боли приятную солому — слава Богу, он был в единственном месте, где зло никогда не пожелало бы поселиться. Он был дома. Поудобнее закинув руку за голову, Ван Хельсинг стал задумчиво рассматривать солнечные блики, проникавшие сквозь зазоры между досок и оседавшие приятным теплом на коже. Казавшееся нескончаемым видение теперь рассыпалось на мелкие обрывки: замок, тусклое сияние, глухой голос — он изо всех сил цеплялся за любые детали, но внезапное пробуждение безжалостно выжигало их из памяти утренними лучами. Говорят, если повернуться на левый бок, то сны запоминаются лучше. Боже, да почему бы и нет? Но повернуться все равно не вышло - в очередной раз помешала эта странная ноющая боль под ключицей, которая уже начала определённо выводить из себя. Столь быстро возникающая и столь же быстро исчезающая бесследно - она раздражала и угнетала своей беспричинностью. С улицы радостным отголоском долетел детский смех - соседские мальчишки потревожили деревню, застывшую в тягучей лени выходного дня. Следом где-то неподалёку огрызнулась дворовая собака и прогремел недовольный голос ее хозяина - плотника Мирчи. Впрочем, перебранку хозяина со своим питомцем охотник слушал уже на протяжении нескольких лет. Ничего нового. Вынужденно и откровенно неохотно встав с постели, Ван Хельсинг не без усилия открыл замок ключом, сохранно висевшем на шее. Через порог скромного жилища проступило знойное полуденное зарево, окатившее тело с головы до пят. Сколько же он спал? Если бы не прохладный ветерок, спустя мгновение прибежавший с севера и запутавшийся в распущенных прядях волос, ничто бы не выманило охотника из его берлоги. Но он все же вошел в облако цветущего яблоневого сада, рассеченного узкой песчаной тропинкой, и направился к колодцу. Там его уже поджидала крошечная старушка, которая ловко опершись локтями на деревянный сруб, замерла в надежде разглядеть дно. — Доброе утро, Радка! Ни коим образом не изменив своего положения в пространстве, она строго, но в то же время смешно подняла одну бровь: — Ааа, проснулся-таки… Не поможешь немощной воды набрать? — С великим удовольствием! — Гэбриэль играючи подскочил к старушонке и, оторвав от земли, отнес на пару-тройку шагов подальше от колодца, чем вызвал вполне ожидаемый поток отборных неприличных словечек. Привычно равнодушный к брани, он, закинув ведро, дождался пока прохладная родниковая вода перельется через медный край и ленно потянул за веревку. — Как чувствуешь себя, Габор? Ван Хельсинг цокнул и покачал головой — эта дурацкая привычка называть его на венгерский лад выводила из себя. Но достаточно было только взглянуть на свою милую подружку, он тут же вспомнил, что не может злиться на нее и секунды. — Спасибо, моя булочка, очень хорошо, — поставив лязгнувшее ведро на землю, он не преминул задрать край своей льняной рубахи, указывая на заживающую глубокую царапину немногим выше бедра. — Твои зелья чудеса творят. Радка возмущенно сложила руки на груди: — Иди в дом, бесстыдник! И не вздумай еще кому показывать свои толстые бока! В ответ Гэбриэль рассмеялся так громко и заливисто, что ее гневно сжатые уста расплылись в мягкой, добродушной улыбке. Однажды хитрая старушка покорила сердце заблудившегося охотника, раз и навсегда привязав его к домашнему очагу. Так могла бы начинаться история их дружбы. Неосознанно, по-детски Гэбриэль тянулся к ее материнской заботе, которую прежде никто и никогда к нему не проявлял. С ней он мог быть настоящим, быть счастливым, быть частью маленькой, но семьи. Он обожал Радку, как обожал бы свою мать, если бы знал ее... если бы хоть один-единственный раз смог бы вспомнить. Хозяйка возилась возле печи со свежеиспеченными пирогами. — Чем мы сегодня займемся? - Ван Хельсинг не смог устоять и, пронырливо украв один, оказавшийся опасно горячим, перекинул из руки в руку. — Сходим в лес, пока не испортилась погода. Попробуем найти что-нибудь для тебя… — Если вдруг кому-то интересно, то я здоров, — бодро и громко заявил Гэбриэль, стараясь быть убедительным. Впрочем, его ответ не произвел должного впечатления, ибо Радка была слишком мудрой и проницательной для всех этих мальчишеских уловок. Из угла вполне ожидаемо послышалось монотонное бормотание. - Нечего тогда жаловаться каждый раз… Да, он позволял себе жаловаться только Радке, хоть она и была ведьмой. И уже только за это Ван Хельсинг без сомнений и сожаления пожертвовал бы собственной жизнью. А ее вечное недовольство положением дел, всегда вызывало в сердце сладкое умиление. — Как скажешь. В лес, так в лес. Он подошел к окну. Пробивавшиеся сквозь ветви зацветших яблонь лучи вызвали давно забытый призрак прошлого. Гэбриэль увидел фигуру, утопавшую в ярком, но в то же время нежном свете. И свет этот вызывал единовременно и радость, и злость, потому как затмевал что-то более важное, что-то драгоценное… — Скажи, — он продолжал оглядывать сад, — если бы у тебя была возможность воскресить кого-то, кто бы это был? Радка не ответила. — Я хотел сказать... — охотник стыдливо запнулся и опустил в задумчивости ресницы. Она потеряла на войне четырёх сыновей, и он не имел права задавать подобных вопросов. Но все же продолжил, скорее для себя: — Есть ли такой человек… единственный… который заслужил этого больше остальных? Стряхивая пылинки с вышитого цветами полотенца, старушка возникла за спиной охотника: — Не расслышала, Габор. Что ты сказал? Ван Хельсинг улыбнулся - хорошо, что не услышала. — Ничего, моя дорогая… ничего важного. Они, по сложившейся доброй традиции, ушли в лес на поиски трав, названия которым во всем мире, пожалуй, знала одна только Радка. Гэбриэль, хоть и ненавидел это весьма и весьма скучное времяпровождение, старался ей угодить и каждый раз с большим рвением прочесывал клочки лиственного леса, находя то нужные, то вовсе бесполезные растения. Старушка же, покачивая седой головой, церемонно принимала и отвергала его находки, но в целом, увлеченная любимым делом никогда особо разговоров не поддерживала. Этот раз не стал исключением, и Ван Хельсинг, преодолевая поросшие папоротником склоны в одиночестве, снова погрузился в собственные мысли. В 1930 году он покинул Ватикан, одаренный государственностью великодушным жестом Бенито Муссолини, и отправился в Анкару по поручению кардинала Ромеро, сменившего покойного Джиннета на месте главы Ордена. Задание разительно отличалось от прежних — ему не требовалось сражаться с монстрами, искать священные артефакты и спасать человеческие жизни. Только дипломатические интриги, и, что самое важное, своевременные письма, коих было отправлено немыслимое множество, в Священную Коллегию кардиналов. Отлучение от Ордена объяснялось небольшой передышкой — там, где никто не знал о его прошлом, никто не преследовал за совершенные деяния. Как бы то ни было, проявив способности в дипломатии, Гэбриэль провел в Республике две неимоверно унылых зимы, и, в конце концов, все же получил разрешение покинуть страну. Возвращение в Италию было расчерчено по короткому пути - через Стамбул, где он должен был сесть на корабль до Афин, и уже оттуда отплыть в Рим. Но, оказавшись по другую сторону от Босфора, он внезапно изменил своему же плану и отправился в Эдирне, а затем на Балканы. Едва ли он мог объяснить спонтанность принятого решения, поэтому пришлось прибегнуть к самому глупому из возможных способов — соврать. Придумал неубедительную историю о чудовище, убивающем неповинных, и которое «надо изничтожить, пока еще не поздно». Очевидно, что безобразное и неправдоподобное вранье высшим церковным сановникам было, во-первых, грешно, а, во-вторых, рискованно, поскольку могло повлечь за собой очередное изгнание. Но попробовать стоило. Ван Хельсинг не знал, где родился, как и не знал, в каком году это произошло. Единственное, что можно было сказать наверняка — это, пожалуй, то, что он не стареет. Левая Рука Господа?.. Нет. Просто красивая легенда. Охотник вообще не вполне был уверен, до каких пределов простирается его бессмертие. И когда исключительное везение, выданное ему Господом, закончится? Подобное существование воспринималось скорее как наказание, нежели дар. Большая часть воспоминаний растворялась в небытии, лишь некоторые из них редкими вспышками возникали в голове, оставляя за собой только смятение и разочарование. Люди, к которым он привыкал, всегда уходили. Это и был его личный ад, который в отличие от других был пуст. Прошло столько лет… Он почти не помнил Анну. Он не думал о роде Валериев. Он не знал, что с Карлом, и какова судьба монстра Франкенштейна...Когда не станет Радки, он забудет и её... Игравший тусклым золотом перстень на безымянном пальце раздражающе напоминал Гэбриэлю об этом манящем омуте прошлого. Прошлого, которым он никогда не обладал. Оно могло быть ужасным, и все же, плохое или хорошее, подарило бы его жизни оправдание. Смешно, но тот единственный, кто мог снять с него проклятие забвения, был отправлен на веселый бал сатаны во веки вечные. Сорвав и осмотрев безучастным взглядом малоприметный цветок, охотник бросил его под ноги. — Радка, а есть ли такое растение, которое возвращает человеку память? — Да, есть, — ведьма кивнула. — И ты только что его выбросил. Она протянула ладонь с подозрительными желтыми ягодами, угостив ими Гэбриэля. — Такой молодой, а котелок уже подтекает. Даже я, а я очень и очень старая, не жалуюсь, — старушка покачала головой и улыбнулась. — Пора возвращаться домой. Ван Хельсинг поспешил за ней, но прежде растерянно подобрал сорванный им цветок, а заодно ещё несколько таких же, положив их в корзину с прочими растениями. Весь вечер он сновал перед хозяйкой дома, не решаясь просить о скромной ведьминской услуге. Но ближе к ночи все же не выдержал и уговорил её заварить цветочный отвар, который мог помочь с «некоторыми незначительными пробелами с памятью», не уточняя, что речь идёт о провале размером в несколько столетий. - Думаешь, это сработает? — Гэбриэль уткнулся носом в глиняный кувшин со свежеприготовленной жижей. Радка деловито покачала головой: — Ты еще сомневаешься. Только… Старушка не успела договорить, как охотник осушил добрую половину крынки. — Как так можно? Тебе хватило бы этого на месяц! Ван Хельсинг растеряно улыбнулся - на вкус эта дрянь оказалась лучше, чем на вид. Однако он не особо рассчитывал на то, что простая трава, найденная в лесу, способна сотворить чудо. После стольких лет поисков и трудов, разговоров с монахами всех конфессий, молитв и заклинаний, зелье в глиняном горшке казалось слишком простым решением его проблемы. Главное, чтобы оно не сделало хуже. Раздался короткий стук. — Птица, наверное, — пожала плечами Радка. Но Гэбриэль, страдавший осмотрительностью, все же решил проверить. Выйдя на крыльцо, он заметил измятый белый конверт, лежавший на деревянной ступеньке. По красной печати стало понятно, от кого это послание. Бумагу украшал аккуратный каллиграфический почерк, принадлежавший, очевидно, одному из писарей Кардинала. «Дорогой Ван Хельсинг, мы крайне обеспокоены твоим отсутствием. Все мы, в том числе и Папа, молимся о твоем здоровье. Но решительно не понимаем, почему ты выбрал для лечения Румынию, когда здесь в Ватикане общими молитвами мы могли бы поставить тебя на ноги. Как можно скорее, отправляйся в Алба-Юлию. Там тебя ждет епископ. Ты сможешь исповедаться и причаститься». Письмо отличалось от прежних. Похоже, он не на шутку разозлил Ромеро, раз тот не забыл упомянуть взволнованного Папу. Аккуратно свернув конверт и положив его в карман, Гэбриэль вернулся в дом. — Чем ты так обеспокоен? — спросила Радка, нахмурившись. — Кажется, твое зелье расстроило мне желудок, — охотник ехидно засмеялся, увернувшись от тряпки, которой до этого протирали стол. — И да, милая, найди, пожалуйста, мою любимую шляпу. — Так и знала… Поел бабушкиных пирожков, и уезжаешь, - расстроено пробурчала старушка. Неразборчиво запричитав на венгерском, она плюхнулась на табурет. Поспешив успокоить и приободрить, Ван Хельсинг ласково обнял ее за плечи: — Не волнуйся, дорогая. Это ненадолго. Я никогда тебя не брошу. По телу вдруг пробежал холодок. «Надо бы хорошенько выспаться, путь до Алба-Юлии не близкий», - поцеловав Радку в морщинистую щёчку и пожелав добрых снов, он ушёл спать.